О лентах.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: О лентах. (старая орфография)

X.
О ЛЕНТАХ.

Дядя нынешняго французского государя, Людовика Наполеона Бонапарте, кавалера ордена Подвязки и проч., ознаменовал свое царствование над соседней нацией учреждением ордена, который сделался доступным всем подданным его царства: военным, морякам и гражданским; всем вообще людям, отличившимся в науке, литературе, искусствах и торговле. Эмблемою ордена был кусочек ленты более или менее длинной или широкой, с маленькой подвеской на её конце. Бурбоны имели свои собственные подвески и ленты: голубые, черные и разных цветов; по возвращении их к правлению, добрые старые тори, конечно, предпочли бы возстановить свои прежние ордена: св. Людовика, св. Духа и св. Михаила, но Франции так по сердцу пришлись орден и лента Почетного Легиона, что никто из государей династии Бурбонов не решился отменить его.

В Англии, до самых последних дней, мы все привыкли подсмеиваться над национальными орденами, не жалуем ни лент, ни крестов. Всем известно, до какой степени великий герцог Веллингтон (у которого грудь была покрыта полсотней орденов) не любил носить лент, медалей, пряжек и тому подобного, перед своей армией. Мы все читали о том впечатлении, какое производил необыкновенно представительный лорд Кастельри в Вене, где между прочими джентльменами он только один являлся без орденов. По теории великого герцога пряжки и ленты, звезды и подвязки были хорошими и приличными украшениями только для него самого, для генералов его славной армии и для джентльменов высокого происхождения, которым голубая лента через плечо идет как нельзя лучше; но для прочого, обыкновенного люда, простое платье без звезд и лент было бы самое приличное.

Без сомнения, вы и я на столько счастливы, на столько имеем свободы и комфорта, что без всякой звезды на нашем платье и без всяких перьев в шляпе, можем отлично гулять, обедать и выносить зимний холод. Как часто смеялись мы над манией американцев дарить своим сенаторам, членам конгресса, представителям штатов, титул Honourable (почтенного). Мы имеем полное право называть наших тайных советников высокопочтенными Right Honourable, сыновей наших лордов почтенными - Honourable и т. д., но для нации такой многочисленной, образованной, сильной, богатой, цивилизованной, свободной, как наша, иметь смелость придавать нашим именитым гражданам почетные титулы, было бы чудовищным притязанием пошлой надменности и тщеславия выскочек! Наши титулы сами по себе внушают уважение, а титулы американцев отзываются нелепостью. Мистер Джонс, из Лондона, сын канцлера и внук портного действительно заслуживает почтения, он Honourable, и по смерти своего благородного отца имеет право называться лордом Джонсом; но мистер Броун, сенатор из Нью-Йорка, ни более ни менее, как пустой выскочка, прибавивший к своему имени титул Honourable, а потому наш здравый британский ум смеется над ним. Кто не смеялся (в том числе и я) над гонорабль Наумом Додж, над гонорабль Зено Скуддер, над гонорабль Хирам Бок и над другими? В Америке я улыбался над сотнями сотен таких забавных имен и титулов. И, mutato nomine? Я встречаю идиота от рождения, который теперь пэр и законодатель. Этот слюнявый шут и его потомки во всю жизнь будут стоять выше вас и выше меня, выше ваших и моих детей. Я однажды читал об одном альдермене, коленопреклоненном при посвящении его в придворные кавалеры; и теперь еще вижу его золотую трость, которою он помахивал в торжественной процессии; а если мы смеемся над этим, то неужели вы думаете, что американцы тоже смеются?

и не думает смеяться. Но за то, кто не посмеется, увидев, что сэр Томас в теплый летний день и лэди Бобус отправляются в Маргэт в повозке, запряженной ослом и по дороге едят шримсы! Сэр Вальтер Маени был шут: Нельсон с его пылающими звездами и аксельбантами, Нельсон, блистательный в день сражения, - был съумасшедший; Мюрат с его крестами и орденами, во главе своих победоносных эскадронов, не более, как сумасбродный шарлатан, который прежде был слугою в гостиннице, но глупое тщеславие заставило его погнаться за мундиром и ботфортами. Люди, стоявшие перед французским войском при Фонтенуа, которые скомандовали гг. гвардейцам стрелять первыми, были просто смешные французские танцмейстеры; Черный Принц, прислуживая своему царственному пленнику {В 1356 г. французский король Иоанн Добрый, после битвы при Пуатье, был взят в плен Черным Принцем, сыном короля Эдуарда III. Пр. перев.}, разыгрывал только пустой маскарад; рыцарство все равно, что нуль, честь - вздор, аристократизм - изчезнувшая с лица земли глупость, честолюбие - съумасшествие, желание отличия - преступное тщеславие, слава пустяки, громкая репутация - празднолюбие; словом, ничего нет верного, кроме того только, что дважды два - четыре; колорит всего мира тусклый, один человек также высок, как и другой; один также добр, как и другой, и даже гораздо лучше (а great dale betther), как говорил один ирландский философ.

Так ли это? Неужели титулы и знаки отличия, и почести - не более как тщеславие? А в американскую революцию не его ли превосходительство генерал Вашингтон возвращал, и при том с справедливым негодованием, то письмо, которое не было адресовано к нему, как к превосходительству и генералу? Титулы все уничтожены; а между тем в американской республике целые рои требуют и носят их! Вы видите французского солдата в предсмертной агонии, ликующого, счастливого, и с горячностию цалующого руку начальника, который возлагает маленький крест на его окровавленную грудь. У себя в отечестве, вы видите герцогов и графов, которые ссорятся и интригуют из-за ордена подвязки; видите военных кавалеров, которые дуются на гражданских кавалеров ордена бани; маленькая ленточка на шее служит предметом ревности; видите солдат и матросов из Индии и Крыма, которые проходят церемониальным маршем перед королевой и получают из рук её крест с вензелевым изображением её имени. Вспомните еще и то обстоятельство, что тут не только лица, украшенные этим крестом, но их отцы и друзья, - все женщины, молившияся за отсутствующих героев, - жена Харри, мать Тома, дочь Джека, возлюбленная Френка - все они впоследствии носят в своем сердце знаки отличия, заслуженные их сыном, отцом, возлюбленным, все они делаются счастливыми, гордятся и становятся привязанными к своей родине одним только этим маленьким кусочком ленты.

На публичном чтении о Георге III, я слышал, что этот король, при восшествии на престол, имел намерение учредить орден для литераторов; орден этот предполагалось назвать - орденом Минервы, - и, я полагаю, изобразить на нем филина. Кавалеры должны были носить звезду с шестнадцатью зубцами, и желтую ленту; доброго старого Самуэля Джонсона намеревались сделать президентом большого креста или большого филина этого общества. В настоящее время учреждение подобного ордена подлежит сомнению. Вы только подумайте о числе желающих получить бы его, о трудности удовлетворить их желанию, о шуме, и спорах, и ссорах между кандидатами и наконец о последующих безпорядках при назначении ордена потомкам! Доктор Беатти {Шотландский поэт и моралист, написавший поэму доставившую ему громкую известность. Кроме того известны его сочинения: О поэзии и музыке (On poetry and music), "О смехе и сочинении возбуждающем смех", "О пользе классического образования". Беатти умер в 1803 году.} (Beattie) занял бы первое место между поэтами, а двадцать лет спустя величественный мистер Хэйлэй {Haylay, английский поэт, живший в последней половине прошедшого и в первой четверти нынешняго столетий.} без всякого сомнения потребовал бы себе большой крест. Мистера Гиббона {Автор истории падения западной Римской империи.} никогда бы не выбрали кандидатом по причине его опасных и черезчур свободных мнений. Женский пол, а равно и республиканския чувства, пожалуй, помешали бы пожаловать орденом безсмертную мистрисс Катарэйн Маколей {Урожденная Собридж, автор исторических и политических сочинений. Она начала свое литературное поприще вскоре после выхода в замужество за лондонского доктора Маколея и приобрела известность за свои республиканские принципы. Она умерла в 1791 году. Примечания переводчика.}. О, как Гольдсмит стал бы гордиться своей ленточкой у Madame Cornelys, или на обеде в академии! Как бы Питер Пиндар посмеялся над этим! Пятьдесят лет спустя благородный Скотт непременно заслужил бы и носил большой крест. Гифорт {Бывший издатель "Quarterly Review" и автор сатирических поэм и других литературных статей.} пожелал бы также иметь этот крест, а Байрон, Шелли, Хазлитт {Критический писатель: "Разбор трагедий Шекспира" и проч.} и Хонт {Автор "Римини" и сатирической поэмы "Пир Поэтов" (The Feast of the Poets).} остались бы без ордена, и если бы Китс {Автор поэм "Бдение св. Агнесы", "Изабелла", и др. Поэзия Шелли и Китса служит ранним проявлением тех поэтических тенденций, которые впоследствии развиты Теннисоном и его школой. } был сопричислен к нему, то каким бешенством и бранью разразились бы торийския газеты! Если бы звезда Минервы просуществовала до нашего времени, - но нет! я молчу, не потому, чтобы идея была слишком блестяща, но потому, что она слишком страшна. Вообразите себе претендентов, шум и спор за их права! кто из философов должен получить орденскую ленту через плечо? Который на шею? Кто остаточек ленты, величиною не более первого весенняго цветочка? Из историков - назовем их: А, C. F, G, S и Т - кто из них должен быть кандидатом и кто кавалером ордена большого филина? А из поэтов, кто должен иметь притязания на самую блестящую звезду? Из романистов мы имеем в виду A, B, С, D и Е (звезду первой величины, недавно открытую) и F (палату ума) и прекрасную G, I, и J, храброго старого Y, очаровательную K, L, M, N и О (прекрасное созвездие), я затрудняюсь только между тремя И: Пикон, мисс Пардо и Поль Прай, - Квичи, R, S и T, mère et fils, и очень может быть вас. О, скромный читатель! ибо кто ныньче не писал романа? - кто не имеет претензии на звезду и соломенного цвета ленту? - и кто должен получить самую большую или самую широкую? Вообразите себе борьбу за это первенство! Вообразите шум! Вообразите процесс раздачи наград!

Кто же будет распределять их? Не королева ли? Не министр ли? Глубоко ли изучил романы лорд Пальмерстон? В этом случае покойное министерство оказалось бы более достойным и способным, но даже и тогда недовольные, не получившие желтой ленты, намекнули бы на пристрастие, на лицеприятие; и лишь только ленты были бы розданы, как Джек надулся бы на свою, потому что у Дика она шире; Нед обнаружил бы негодование, потому что у Боба она также широка; Том швырнул бы свою в бюро и поклялся бы не носить ее! Нет - нет: так называемому литературному миру лучше не иметь никакого дела ни с Минервой, ни с её желтыми лентами. Великие поэты сделались бы равнодушными, маленькие - завистливыми, смешные - злыми, философы - сатириками, историки - риторами, словом, - неурядице не было бы конца. Если изобретательность и ум должны быть награждаемы государственными знаками отличия и призами, для чего, положим, действительно учрежден хоть орден Минервы, то кто же должен получить его? Великий философ? без сомнения, мы от души провозгласим его кавалером ордена большого креста Минервы. Великий историк? разумеется то же самое. Великий механик? пусть будет и он кавалером ордена Б. K. М. Поэт? с криками восторга жалуется кавалером ордена Б. K. М. Великий живописец? о! конечно, кавалер того же ордена. Если великий живописец получает этот крест, то отчего же не получить его и романисту? ну, великий романист, будьте и вы кавалером ордена Б. K. М. Но если поэт, живописец, рассказчик и композитор могут быть удостоены этой почести, то почему бы ее не распространить и на певца? отчего не назначить его баритону? первому тенору? а если назначить певцу, то почему бы балетному танцовщику не сделать с этим орденом несколько прыжков и антраша на канате на сцене, под звуки украшенных теми же самыми орденами скрипачей? Химик доказывает свои права на него за вновь изобретенную им краску; аптекарь - за новые пилюли; повар - за новый соус; портной - за новый фасон брюк. И вот мы перенесли звезду Минервы с груди на панталоны. Звезды и подвязки! можно ли нам идти дальше, или не дать ли ужь и башмачнику желтую ленточку за его башмаки?

Приступив к этому очерку, я еще не совсем решил, будет ли у нас орден для всех талантов, или нет: быть может, я только что пожелал иметь богатую ленту и великолепную звезду, которые мое семейство видело бы на мне в обществе на моем лучшем фраке, как вдруг отворяется дверь и в нее входят по одному и тому же праву сэр Алексис Сойэ! сэр Алессандро Тамбурини! сэр Агостино Веллути! сэр Антонио Паганини (скриаъпач)! сэр Сэнди М. Гиффэг (певец маркиза Фаринтоша)! сэр Альцид Фликфлэк (первый танцовщик театра Е. В.)! сэр Хорлей Квин, и сэр Джозеф Гримальди (из Ковентгарденского театра)! Все они имеют желтые ленты. Все они честные, умные и известные артисты. Пройдемтесь по комнатам, поклонимся хозяйке дома, кивнем головой сэру Джорджу Труму (козырю), который управляет оркестром и достанем шампанского и зелтерской воды у сэра Ричарда Гунтера, заведующого буфетом. Национальные украшения могут быть и хороши, и могут иметь прекрасную цель, - знаки отличия назначаются страною всем её bene merentibus; но большой части джентльменов с звездами Минервы, я полагаю, более бы нравились широкия ленты на груди. Вообразите себя, собрат-писатель, что вы украшены этой лентой и смотритесь в зеркало; неужели бы вы не улыбнулись? неужели жена и дочери ваши не разсмеялись бы над этой канареечной эмблемой?

Но представим себе человека, старого или молодого, его жирную или тощую фигуру, красивую или невзрачную, которая перед зеркалом предается размышлениям о желтой ленте на его фраке и кресте, называемом Victoria Cross; разве бы он не почувствовал гордости в своей душе? А его семейство? Ведь оно бы еще больше возгордилось. Для ваших нобльменов существует старая голубая подвязка и звезда, - ну, и в добрый час. Если бы я был маркиз, если бы имел тридцать, сорок тысяч фунтов стерлингов годового дохода (назначьте сумму, дорогой Алькансар, какую вам угодно), поверьте, я бы считал за собой право на место в парламенте, а вместе с тем и на орден Подвязки. Подвязка принадлежит парламентальным сословиям. Видите ли вы нового и пышного Pavo Spicifer в зоологическом саду, и не завидуете ли вы его драгоценной короне, лазуревому великолепию его перьев? Мне нравится, когда у лорда-мэра есть позолоченная карета; когда мой могущественный монарх окружен великолепным дворянством; я с благоговением восклицаю ура! когда они проходят в процессии. Для мистера Бриджеса должно быть очень приятно, что существует лорд-канцлер с его золотым одеянием и пятнадцатью тысячами фунтов жалованья в год. Для бедных куратов тоже приятно, что есть епископы в Фулэме и Ламбете: их сиятельства тоже были когда-то бедными куратами и, так сказать, выиграли свои ленты. Неужели человек, взявший билет в лоттерее, и не выигравший двадцати тысяч фунтов, должен печалиться? Неужели я, после осмотра Чатсворта или Виндзора, должен выходить из себя и придираться к моему семейству, потому что имею только две небольшие гостиные! Приветствую вашу подвязку, милорд, и да будет стыдно тому, qui mal у pense! И так, окольным путем я наконец добрался до точки, около которой бродил со времени нашего отправления.

сидевшими слева и справа от него, и розлил суп со своей обычной вежливостью, потом опять вышел на палубу, чрез минуту снова возвратился и с озабоченным видом разрезал рыбу. Потом снова вышел на палубу, и был в отсутствии, может быть три или пять минут, пока без него уничтожили рыбу, и появились entrées и ростбиф. Прошло, пожалуй, минут десять... после девяти лет не могу сказать наверное, сколько именно.

Наконец Л**** возвратился, и на этот раз с радостным и довольным лицом начал резать ростбиф: "мы увидели маячный огонь", сказал он. "Сударыня, не прикажете ли сои или хрену? или еще чего нибудь?"

Я забыл название маяка: но нужды нет. Это была оконечность Ньюфаундлэнда, за которою строго наблюдал капитан, и пароход "Canada" теперь хорошо знал, где находился, потому что, между супом и жарким, на верху успели уже определить место судна по открывшейся части берега, около которой лежал путь парохода.

И так, в бурю и темноту, в туман и ночью, корабль продолжал свой безостановочный путь по безбрежному океану, где не проложено дорог, продолжал идти по бурным морям, внушая нам уверенность, что офицеры, управлявшие им, в одну минуту определяли свое место и везли нас с удивительным вниманием к безопасности нашего плавания. С тех пор, как существует благородное пароходное общество Кенарда, на этой линии случилось только одно несчастие и то по ошибке лоцмана.

Собственно этим-то маленьким приключением (конечно ежечасно повторяющимся и сделавшимся очень скучной вещью для всех моряков), признаюсь, я был сильно растроган и никогда не могу вспомнить о нем иначе, как с сердцем, переполненным благодарностью и трепетом. Мы вверяем нашу жизнь морякам, и как благородно они оправдывают это доверие! Они, так сказать, бывают тогда нашим провидением. Во время нашего сна неутомимая их бдительность охраняет нас, и только бой корабельного колокола в продолжение всей ночи напоминает нам о заботливости наших хранителей. Колокол этот звонил и во время пожара на Amazon, призывая к исполнению долга, храбрости и чести.

лезть по оледенелым вантам и по реям, чтобы подобрать заскорузлый от мороза парус! Подумайте о их отваге и безропотности, в холод, в бурю, в голод и во время крушения! "Женщины и дети в шлюбки!" командует капитан парохода Birkenhead, и за тем с отрядом войск, который везли на нем, отрядом собранным на палубе, и экипажем, послушным славному командному слову капитана, безсмертный корабль - идет ко дну!

Не угодно ли вам прочитать вот этот рассказ о пароходе Sarah Sands:

"Винтовой пароход Sarah Sands, в 1,330 тон, был нанят осенью, 1858 года, Ост-Индской компанией в Индию. Командиром его был Кастль, эсквайр. Он вышел с отрядом 54-го полка, около 350 человек, не считая жен и детей некоторых из солдат, и семейств офицеров. Все шло хорошо до 11 ноября, пока корабль не достиг 14^о южной широты и 56° восточной долготы, и находился в 400 милях от острова Маврикия.

"Между четвертым и пятым часом по полудни этого дня стали ощущать в нижней палубе сильный запах дыма, и когда капитан Кастль спустился в трюм, чтобы узнать о причине, то нашел его в огне и оттуда уже исходили огромные клубы дыма. Тщетно были употреблены всевозможные усилия овладеть огнем; жар и дым были невыносимы. Не смотря на то, на судне не было ни малейшого смятения. Все приказания исполнялись с тем хладнокровием, неустрашимостью и точностью, с какими они отдавались. Тотчас остановили паровую машину и закрепили все паруса. Пароход привели против ветра, чтобы дым и пламя проносило за корму, так как пожар был в этой части судна. Между тем доставали пожарные помпы, вооружали их и переносили к месту действия. Огонь, однако, продолжал увеличиваться; тогда все внимание обращено было на пороховые погреба, которые были расположены по обеим сторонам судна около места пожара, и погреб с правой стороны скоро очистили. В это время вся кормовая часть судна была в таком густом дыму, что там едва можно было стоять и все были в страхе за левый пороховой погреб. Вызвали охотников выносить оттуда порох, и они, под предводительством лейтенанта Хогса, решились очистить погреб, и успели в том; но предполагают, что боченок пороха или два остались на месте, потому что выносить было уже опасно. Люди выходили оттуда и падали изнеможенные от дыма и пламени, многих из них вытаскивали на верх с помощию веревок.

"Огонь скоро пробрался через палубу и распространился по каютам, так что горела уже большая часть из них.

"В это время капитан Кастль приступил к спуску гребных судов. Хотя тогда было очень свежо, но их успели спустить без малейших повреждений; солдаты выстроились на шканцах; у шлюпок не было ни малейшей толкотни; все приказания исполнялись солдатами, как на параде. Людям было известно, что капитан Кастль не отчаявался спасти корабль, но что, во всяком случае, они должны быть на готове оставить его, в случае если понадобится. Женщин и детей посадили в спущенную с левой стороны спасительную лодку, под командою мистера Вери (Very), третьяго офицера, который получил приказание держаться около судна, пока не позовут к пароходу. Капитан немедленно приступил к сооружению плотов из запасных дерев, и в короткое время успели сделать три плота, которые могли спасти весьма значительное число людей. Два плота спустили уже за борт и довольно успешно удерживали их около судна, третий же был оставлен на шканцах, ближе к носу, на готове быть спущенным.

"Между тем огонь делал быстрые успехи. Все каюты превратились в одну горящую массу; около 8 ¹/₂ часов утра пламя достигло верхней палубы, и немного спустя, охватило бизань мачту. Все ожидали гибели судна, ибо в подобном случае оно могло заворотить по ветру, и тогда огонь и пламя распространились бы по всему пароходу. По счастию, задния брассы скоро перегорели и перебросили грот-рей на другую сторону, что и удержало нос судна против ветра. Около 9 часов последовал страшный взрыв в левом пороховом погребе, где, как надо предполагать, осталось один или два боченка пороха, которых невозможно было вынести. В это время уже все судно, от кормы до грот- мачты, было в огне; считали почти невозможным спасти его. Капитан Кастль, отозвав майора Бретта (который тогда начальствовал над солдатами, ибо полковник находился на одной из удалившихся шлюпок) на нос судна, объявил ему, что он отчаявается спасти свой пароход, но просит его употребить все усилия, чтобы сохранить повиновение между солдатами до самого последняго момента, и в тоже время употреблять все силы для спасения судна. По счастию, железная переборка в кормовой части судна выдержала и не дала огню распространиться; все усилия были теперь направлены к тому, чтобы не давать ей накаляться.

"Никто, говорил капитан, не в состоянии был бы описать той энергии, с которой люди тушили пожар; одна часть из них находилась внизу, чтобы охлаждать переборку, и оттуда безпрестанно поднимали их за мертво на шканцы, а вместо их спускались новые охотники, которых также вытаскивали на верх обезсиленными и без чувств. Около 10 часов загорелась грот-марса-рея. Мистер Уэльч, квартермистр, с четырьмя или пятью солдатами, завернулись в мокрую парусину и успели затушить ее, хотя вся рея и грот-мачта совершенно обуглились. Борьба с огнем внизу продолжалась уже четыре часа и около полуночи заметно было, что успевают овладевать им. Мало-по-малу тушили пламя и отодвигали огонь дюйм за дюймом к корме, и только на разсвете успели совершенно погасить пожар. Но теперь корабль находился в отчаянном положении; вся корма внутри буквально выгорела, оставался только один остов судна; левая сторона шканец была разрушена взрывом, в трюме было пятнадцать фут воды.

"Ветер между тем продолжал дуть также сильно, как и прежде; судно страшно качало, и много воды поддавало через корму.

"Лишь только освободились от дыма, как капитан Кастль приказал подвести под корму судна запасный парус, солдаты же очищали место пожара и выкачивали воду, - все это продолжалось целое утро.

"В течении дня дамы возвратились на пароход. Шлюбки, на которые оне были размещены, хотя и держались около судна, но их страшно качало. Остаток дня солдаты продолжали усердно откачивать воду, а матросы чинили корму. Все работали целую ночь на помпах; шлюбки, привязанные к бортам, получили некоторые повреждения. С разсветом 13 числа гребные суда подняли на места; солдаты продолжали неутомимо выкачивась воду. В полдень, широта была 13° 12' южная; в пять часов по полудни поставили фок и формарсель; плоты были разобраны и пароход направил курс на остров Маврикия. Ноября 19 увидели Родригес, а 23 достигли Маврикия".

Для нашей страны Нил и Трафальгар нисколько не славнее побед, одерживаемых нашими же моряками коммерческого флота, и если бы вы заглядывали в донесения капитанов, помещаемые в морских летописях, вы бы убедились, что подобные случаи происходят ежедневно. Целый том таких летописей за минувший год лежит теперь передо мною. Во втором нумере, случайно открытом, я, например, читаю, что капитан корабля "Empire" Робертс, шедшого из Шильдса в Лондон (14 декабря 1859 года), доносит, что на высоте Вайтби он заметил пожар на корабле между главным трюмом и котлами; тотчас же соединили пожарную трубу с машиной, пустили ее в ход и, по видимому, успели залить пламя. Но только по видимому, команда между тем заливала пожар ручными помпами. Но тщетно: до четырех часов по полудни с огнем не могли справиться и были принуждены прорубить оба борта и выбросить часть груза. Корабль очень пострадал и имел сильную течь, и решился идти в реку Гумбер; корабль стал на мель около Гримсби, с пятью футами воды в трюме. Паровая помпа была сломана и вода поднималась в судне с такою скоростью, что покрыла топки печей в машине, так что пароходом нельзя было управлять. С приливом судно сняли с мели и буксирный пароход отвел его в гавань Гримсби для исправления".

"2 ноября, капитан Стриклен, брига "Purchase", следовавшого из Ливерпуля в Ярмут (в Америке), был застигнут штормом, переходившим от WNW до WSW, в 43° северной широты, и 34° западной долготы, во время которого он потерял кливер, фор-стеньгу, стаксель, марсель, оборвало фор-стень-штаг, вагер-штаги, потерял бушприт, верхние паруса, водорез и фор-штевень, вследствие чего обнажилось деревянное скрепление, и в судне оказалась сильная течь. Приведя его к ветру, против волнения и выбросив в море около двадцати пяти тонн груза, я облегчил ему нос, потом, спустившись на конце веревки за борт, я успел ввести в раскрытое отверстие носового скрепления, двух-с-половиною дюймовый трос, чем мне и удалось значительно уменьшить течь. Декабря 16. Экипаж, продолжая день и ночь выкачивать воду, не мог уменьшить её, и мы сочли за лучшее идти в ближайший порт. Подходя к 48° 45' северной широты и 23° западной долготы, мы заметили судно с сигналом бедствия. Направились к нему, и узнали, что это судно "Carleton", наполнившееся водой. Капитан и экипаж просили взять их на наше судно. Спустившись к судну и приняв к себе его экипаж в числе тринадцати человек, мы оставили его на произвол волн и продолжали наше плавание. Команда, снятая с погибшого судна, помогала сколько могла удерживать бриг на воде, и 27 декабря мы благополучно дошли до Корка".

"Капитан Коульсон, владетель брига Othello сообщает, что его бриг 27 декабря утонул у Портлэнда; застигнутый штормом и поставленный поперег волнения, бриг положило на бок. Не видя возможности.спасти корабль, мы сели на шлюпку и через десять минут видели, как бриг затонул. В это же самое утро нас перенял в море капитан французского корабля Commerce de Paris, Томбарель".

течь, - француз, в самую опасную минуту подходящий для спасения своего погибающого товарища-британца, - маленький бриг, сам уже почти погибающий, все таки идет на помощь к судну с развевающимся сигналом бедствия, спасает его экипаж из тринадцати человек и потом спокойно говорит: мы продолжали наше плавание; команда оставленного судна помогала сколько могла удерживать бриг на воде. Какие простые, но благородные слова! Какая неустрашимость, самопожертвование и любовь к ближнему! Не заставляют ли они биться сердце, и не вызывают ли слезы умиления?

Так вот что делают моряки ежедневно друг для друга. Один такой рассказ может навести на многия истории. Случилось еще не так давно, что пассажиры одного из больших океанских пароходов, после кораблекрушения много пострадавшие и перенесшие множество лишений, были оставлены, безпомощные и безнадежные, в одном бедном приморском местечке, куда заходят только за углем. Между ними были старики, женщины и дети. Когда зашел туда другой пароход, то пассажиры, узнав о бедственном состоянии своих предшественников, положительно отсоветовали капитану взять этих несчастных на пароход. заплатили пароходному обществу хорошия деньги за место, стол и комфорт, которых они теперь совершенно лишились. Еслибы нас в омнибусе сидело уже четырнадцать человек, то разве вы пригласили бы войти еще трех или четырех женщин, опоздавших занять места? Разве вы сказали бы им: войдите, ведь это уже последний омнибус! а при том же идет дождь? Разумеется нет: но подумайте об этом поступке, и о поступке того самаритянина, капитана брига Purchase!

Зимою 1853 года, я плыл из Марселя в Чивитта-Веккию на одном из великолепных пароходов компании Полуострова и Восточной, Valetta, капитан которого впоследствии отличался в Крыму. Это было первым его вояжем по Средиземному морю; руководствуясь одной картой, он входил в каждый порт также безопасно, как бы его вел лоцман. Помню, как я однажды прогуливался ночью по палубе с этим искусным, храбрым, хорошо воспитанным и прекрасно образованным джентльменом, помню его восторг, с которым он отвечал мне, когда я спросил его: будет ли ему приятно и полезно получить ленточку или орден в его службе?

Отчего же нет британского ордена для британских моряков? В коммерческом и военном флоте ведь тоже каждый день повторяются случаи и происшествия, где можно выказать свое знание, искусство, храбрость, твердость духа в испытующих обстоятельствах, помощь ближнему в минуту опасности. В первом нумере Cornhill Magazine приятель мой описал чрезвычайно трогательную историю об экспедиции Мак-Клинтока, о всех опасностях и страшной славе, которую он разделял; рассказчик этот был ни более ни менее как коммерческий капитан. Как много еще (и к чести Англии да будет таких еще больше!) - храбрых, способных, умных, предприимчивых мастеров своей благородной профессии! Неужели наш "источник чести" не может орошать подобных людей? Он льется на капитанов и полковников в видимом изобилии. Он разливает свои нещедрые награды докторам и судьям. Он окропляет мэров и альдермэнов. От времени до времени он течет для живописца. Он доставил баронетство двоим и возложил дворянскую корону на одного благородного литератора, Дипломаты берут из него свои ванны (Bath) {Тоже и орден Бани. Прим. перев "Sarah Sands", с ними только и были возможны открытия в арктических морях, с ними только и можно умереть так геройски, как на Birkenhead, и в таких-то именно случаях коммерческие моряки, равно как и военные, принимают одинаковое участие.

Так почему же нет ордена Британии? В один прекрасный день какой нибудь молодой Офицер с корабля Euryalus мог бы выиграть его; прочитав мемуары Лорда Дундональда, я знаю, кому бы следовал по праву первый Большой Крест.