Книга снобов.
Глава XIV. Университетские Снобы.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Книга снобов. Глава XIV. Университетские Снобы. (старая орфография)

XIV.
Университетские Снобы.

Все лица, бывшия в коллегии св. Бонифация, помнят Гугби и Крумпа. В наше время они были туторами, а с тех пор Крумп дошел до деканства коллегии. Он был прежде и остается до сих пор богатым экземпляром университетского Сноба.

На двадцать шестом году своей жизни Крумп изобрел три новых формы стихосложения и напечатал перевод очень неприличной греческой комедии с двадцатью изменениями в немецком тексте Шнупфениуса и Шнапсиуса. Эти услуги, оказанные англиканской церкви, сделали его достойным повышения, он сделался деканом и едва не достиг больших почестей.

В глазах Крумпа коллегия св. Бонифация составляет центр мира, а его положение декана - высшее в Англии. Он считает, что туторы и окончившие курс студенты должны преклоняться перед ним, как кардиналы перед папой. Я уверен, что Кролер с удовольствием понес бы его шляпу, а Педж конец его мантии, когда он торжественно входит в часовню. Он так громогласно произносит ответы на возгласы пастора во время церковной службы, точно делает честь небу, принимая участие в его славословии, а в пределах его коллегии только королева считается выше его.

Когда союзные монархи посетили университет и удостоили принять степень почетного доктора, то в коллегии св. Бонифация был устроен завтрак в их честь. При этом Крумп дозволил императору Александру войти прежде него в залу, но заставил короля прусского и Блюхера следовать за собой. Он хотел посадить гетмана Платова на задний стол с туторами, но, согласившись на уступку в этом отношении, произнес речь, в которой доказал, что этот знаменитый казак ничего не смыслит в своем собственном языке.

Что касается до нас, студентов, то мы также мало видели Крумпа, как Великого Ламу. Он приглашал иногда к себе на чай нескольких излюбленных юношей, но они не смели открывать рта, пока он с ними не заговаривал, а если они садились в его присутствии, то его помощник мистер Ходи всегда говорил: "Господа, будьте так добры, встаньте", или "Господа, декан предпочитает, чтобы студенты стояли перед ним".

Надо, однако, отдать справедливость Крумпу, что он не сгибает спины перед сильными мира сего, а скорее относится к ним покровительственным тоном; так, в Лондоне он снисходительно беседует с герцогом, который воспитывался в его коллегии, и протягивает один палец маркизу. Он не скрывает своего скромного происхождения и говорит о нем с значительным самодовольством: "Я воспитывался в приюте для бедных детей, а теперь вы видите, до чего я достиг; я величайший знаток по греческому языку, в величайшей коллегии, величайшого университета, величайшей империи в свете". Мораль этих слов заключается в том, что этот свет прекрасное жилище для бедных, так как он бедный из бедных достиг почестей и величия.

Гугби обязан своим возвышением. терпеливому достоинству и приятному постоянству. Это скромное, смиренное, безобидное существо и он настолько учен, что может прочитать лекцию или произвести экзамен. Он проложил себе дорогу любезностями в отношении аристократов. Удивительно было видеть, как он извивался перед пэром, или племянником лорда, или даже перед каким-нибудь шумным, неприличным комонером, но состоявшим в дружбе с лордом. Он давал юным аристократам прекрасные завтраки и, приняв на себя веселый вид (не смотря на свою обычную серьезность), беседовал об опере и охоте. Приятное зрелище представляла его улыбающаяся, безпокойная, предупредительная, низкопоклонная фамильярность с юными представителями аристократии. Он писал их родителям конфиденциальные письма и заезжал к ним во время своего пребывания в Лондоне по случаю счастливых или несчастных событий в их семье, а также радушно угощал их при посещении ими университета. Я помню, что на его письменном столе лежало в продолжение целого семестра письмо, начатое словами: "Любезный герцог", и хранившееся недоконченным в доказательство его переписки с такими высокими особами.

Во время пребывания в университете горько оплакиваемого лорда Гленливата, который сломал себе шею на скачке, едва достигнув двадцати четырех лет, случилось одно замечательное происшествие. Этот приятный юноша, возвращаясь домой рано утром, увидал на лестнице сапоги Гугби и намазал их внутренность воском, так что, надев их, почтенный пастор ужь не мог снять их.

фигуры негров в табачных лавочках, окрасил лошадь старшого педеля в гороховый цвет и т. д. Конечно, Боб, по всей вероятности, принимавший участие в благородной шутке, и не желавший отказаться от ответственности за нее, был бы исключен из университета и потерял бы подготовленный ему богатый приход, если бы во время не явился на выручку И'ленливат, который признал себя виновным в остроумном подвиге, извинился перед тутором и подчинился временному удалению из коллегии.

Гугби плакал, когда Гленливат извинялся перед ним, и еслибы этот юный аристократ лягнул его при всех, то почтенный тутор простил бы ему охотно. "Юный лорд, - сказал он, - вы в этом случае, как всегда, поступили как настоящий джентльмен, вы честь нашего университета и будете честью аристократии, когда успокоится ваш юношеский пыл и вы займете принадлежащее вам место среди правителей страны". Впоследствии, при выходе его из университета, Гугби поднес ему экземпляр своей книги "Проповеди в аристократической семье" (он был прежде частным тутором сыновей лорда Муфборо), которую в свою очередь лорд Гленливат подарил мистеру Вильяму Рамму, известному под именем Тутбюрийского Баловня. Теперь эти проповеди красуются в будуаре мистрисс Рамм, содержащей в Вудстоке таверну под вывеской "Петух и Шпоры".

в газетах свое имя среди гостей на приеме в Муфборо-Гаузе и на балу у маркиза Фаринтоша. Он член клуба, где благодушествует Сидней Скрапер, и выпивает там ежедневно бутылку красного вина.

Иногда по воскресеньями, в то время дня, когда двери таверн открываются и из них выходят ежеминутно маленькия девочки с кружками портера, когда воспитанники приютов проносят по улицам тарелки с вареной бараниной и картофелем, когда старики лениво курят трубки перед закрытыми ставнями своих жилищ, когда толпа разряженных, улыбающихся мужчин и женщин в лоснящихся сюртуках и пестрых платьях торжественно шагает по Гай-стриту - можно встретить Гугби выходящим из церкви св. Егидия. На его руку с гордостью опирается толстая дама, старческое лицо которой сияет удовольствием. Они отправляются в Гольборн и, остановившись перед домом, на котором красуется надпись; "Гугби, суровщик", звонят в колокольчик. Это мать пастора Гугби, которым она также гордится, как Корнелия гордилась в Риме своими сокровищами. За ними плетется старик Гугби, суровщик и церковный староста, под руку с своей дочерью мисс Бетси Гугби.

В парадной комнате верхняго этажа, где уже накрыт стол для обеда, красуются вид замка лорда Муфборо, портрет лорда Муфборо, лорда-наместника Дидльсексая, литография коллегии св. Бонифация в Оксфорде и черный силуэт Гугби студентом. Экземпляр его проповедей стоит в книжном шкапу рядом с "Долгом человека", отчетами миссионерских обществ и оксфордским университетским календарем. Старик Гугби знает почти наизусть этот календарь, т. е. все, что касается коллегии св. Бонифация: имена всех туторов, студентов и т. д.