Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим.
IV. Гибралтар. - Военное Садоводство. - Все хорошо. - Мальта. - Религия и дворянство. - Древности Мальты. - Карантин. - Смерть в карантине.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим. IV. Гибралтар. - Военное Садоводство. - Все хорошо. - Мальта. - Религия и дворянство. - Древности Мальты. - Карантин. - Смерть в карантине. (старая орфография)

IV. 

Гибралтар. - Военное Садоводство. - Все хорошо. - Мальта. - Религия и дворянство. - Древности Мальты. - Карантин. - Смерть в карантине.

Предположите, что представители всех народов, какие только есть на земле, столпились в Уэппине или Портсмут-Пойнте, в своих национальных костюмах и мундирах, с своим языком и обычаями, - и вот вам главная улица Гибралтара, которая одна только и называется здесь улицею. Все же прочие промежутки между рядами домов зовутся скромненько проходами или лэнами, как, например, Бомб-лэн, Бэтери-лэн и т. д. Евреи и Мавры составляют господствующее население главной улицы; из окон "Красавца Матроса" и "Лихой Морской Лошади," где наши английские моряки попивают джин и пиво, несутся звуки хоровой песни: Вдали я девушку оставил за собою; вдоль нея густая толпа, очень разнообразно одетых прохожих. Тут увидите вы и смуглых Мавров в белых или красных бурнусах, и загорелых испанских контробандистов, в каких-то изогнутых шапках, надетых сверх шелкового платка, обхватившого их голову, и пьяных матросов с военных и купеческих кораблей, носильщиков, Гануэзцев, жителей Галиции и небольшие отряды солдат, идущих на смену своих товарищей, которые содержат безчисленные караулы в разных частях города.

Некоторые из наших товарищей отправились в испанскую венту, как в место более романтическое, нежели английская гостинница; другие же предпочли клуб Коммерческого сквера, о котором уже заранее составил я очень выгодное понятие, думая найдти в нем заведение ничем не хуже известного лондонского клуба на Чарлс-Стрит, с таким же блестящим освещением я прилично одетыми офицерами, распивающими портвейн. Может быть, во времена губернатора О'Гара он был и действительно очень хорош, но теперь устарел и местами позаплесневел. Хотя его превосходительство Больвер жил здесь, и я не слыхал, чтобы он жаловался на недостаток комфорта; однакоже другия, менее знаменитые особы, не считают обязанностью подражать его скромности. Да и как не ворчать? Половина удовольствий и неприятностей туриста соединена с трактирной жизнью, и он может говорить о гостинницах несравненно основательнее и живее, нежели о каких-нибудь исторических событиях, заимствованных из книги. Но все-таки этот клуб - лучшая гостинница Гибралтара и указать на него полезно, потому что не всякий же путешественник, намеревающийся посетить Гибралтар, может видеть искусанные блохами физиономии наших товарищей, которые на другое же утро обратились в бегство из испанской венты и пришли искать убежища в клубе, в этой лучшей гостиннице самого прозаического и неудобного для жизни города.

Еслибы позволительно было нарушать священную доверенность, я мог бы рассказать вам много забавных происшествий, слышанных мною от джентльменов, которые рассказывали их для своего собственного удовольствия, сидя в кофейной клуба, за столом, прикрытым грязной скатертью и дюжиною бутылок с пивом и прохладительными напитками. Здесь узнал я настоящия фамилии авторов известных писем о французских подвигах в Могадоре, и встретил бежавших оттуда жидов, которые уверяли меня, что они несравненно более боялись Кабилов, рыскавших за стенами города, нежели пушек французской эскадры. Очень занял меня прелюбопытный рассказ о том, как бежал Вилькинс из-под ареста, и как посадили под арест Томпсона, который вышел после десяти часов без фонаря на улицу. Слышал я также, что губернатор был старый.... но прибавить к этому слову существительное - было бы нарушением доверенности; можно только объявить, что полное выражение заключало в себе чрезвычайно лестный комплимент для сэра Роберта Вильсона. Во время этих рассказов, на рынке, против окон клуба, происходила очень шумная сцена. Оборванный, толстый парень, окруженный Маврами, Жидами, Испанцами и солдатами, вскарабкался на боченок с табаком и держал аукцион, покрикивая с такой энергиею и безстыдством, которые сделали бы честь Ковент Гардену.

Один только здесь мавританский замок можно назвать живописным зданием. Древние храмы испанского города или сломаны, или обращены в казармы, и так переделаны, что не осталось ни малейшого признака, который намекнул бы на их прежнее назначение. Католический собор слишком прост, а странная архитектура новой протестантской церкви похожа на сигарный ящик. По сторонам узеньких улиц стоят бараки; в дверях маленьких домиков сидят, разговаривая, жены сержантов, а сквозь открытые окна офицерских квартир вы увидите прапорщика Фипса, лежащого на диване с сигарою во рту, или адъютанта Симсона, играющого от скуки на флейте. Я удивился, найдя очень немного читателей в великолепной зале здешней библиотеки, богатой прекраснейшими книгами.

огромный утес, застроенный крепостными верками, а с другой блестит Гибралтарский залив, на который поглядывают с террас огромные орудия, окруженные такими грудами бомб и картечи, что, кажется, их достало бы на то, чтобы разбить в дребезги весь полуостров. В этом месте садоводство и воинственность удивительно перемешаны друг с другом. В саду возвышаются беседки, сельские домики; но вы можете быть уверены, что между цветников непременно увидите огромную мортиру, а подле алое и стеблей герани зеленую юбку и красный колет Шотландца. Утомленные солдаты тихо подымаются на гору, или перетаскивают бомбы; неуклюжия рогатки заслоняют открытые места; везде расхаживают часовые с невинным намерением прострелить насквозь любопытного артиста, который вздумал бы срисовать окружающия его укрепления. Особенно хорошо здесь вечером, когда месяц освещает залив, холмы и белые здания противоположного берега. Сумрак скрывает неприятный вид пыльной зелени, коническия груды бомб и неуклюжия рогатки. По дорожкам разгуливают бледные, черноглазые дети, Испанки с своими веерами и дэнди в белых джакетах. Тихие звуки флейты несутся порою с небольшого ялика, покойно отдыхающого на гладкой воде, или долетает до вас звучный хор с палубы черного парохода, который снаряжается к ночному объезду. Вы забываете, что город этот похож на Уэппин, вы невольно предаетесь романическим мечтам; безмолвные часовые так благородно выступают при лунном свет, и даже вопрос Санди: "кто идет?" звучит в ушах ваших как-то гармонически.

"Все хорошо!" "All's Well!" - это восклицание, распеваемое часовыми, весьма приятно для слушателя. Оно внушает ему благородные и поэтическия мысли о долге, мужестве и опасности. Но когда горланят одно и тоже всю ночь на пролет, да в добавок еще постукивают ружьями, признаюсь, прелесть этого крика исчезает совершенно, и он становится столько же неприятен для слушателя, как и для голоногого Шотландца, который кричит, без сомнения, нехотя. Хорошо читать описание войны в романе Валтера Скотта, где раздаются воинственные крики рыцарей, не лишая вас благодатного покоя. Впрочем, люди, несогласные с моим образом мыслей, проведут время очень приятно и в Гибралтаре, не смотря на то, что здесь всю ночь маршируют по улицам солдаты, идя на караул, или возвращаясь с караула. Не только на одном коммерческом сквере, но по всему высокому утесу, по извилинам таинственных зигзагов, вокруг темных пирамид, сложенных из бомб и ядер, вдоль широких галерей, изсеченных в скале, словом, от уровня воды до самой верхушки здания, где развевается флаг и откуда часовой может видеть два моря, повсюду расхаживают солдаты, бряцая ружьями и покрикивая "All's Well!".

Этим воинственным шумом насладились мы вдоволь, лежа в троем на железных кроватях, в старой комнате, окна которой выходили на сквер. Нельзя было выбрать лучшого места для наблюдений за характером гарнизона в ночное время. Около полуночи, в дверь к нам толкнулась партия молодых офицеров, которые, клюкнувши порядком, хотели конечно выпить еще немножко. Когда мы показались в открытых окнах, один из них, молодым, пьяным голосом спросил нас о здоровы наших матушек и поплелся прочь, покачиваясь из стороны в сторону. Как очарователен разговор подгулявшей молодости! Не знаю, исправны ли будут эти молодчики на карауле; но еслиб вздумалось пройдтись по городу в такой поздний час студенту, его непременно посадили бы на гауптвахту и поутру представили бы к губернатору. В кофейной слышал я, что сэр Роберт Вильсон засыпает не иначе, как положив под подушку ключи Гибралтара. Это обстоятельство резко дополняет понятие о спящей крепости. Представьте нос и колпак Вильсона, высунутые из-под одеяла, и огромный ключ, выглядывающий из-под подушки.

Я говорю преимущественно о трактирах и колпаках, потому что эти предметы более известны мне, нежели история и фортификация. На сколько понимаю я первую, Гибралтар представляется мне большим складочным местом контробанды, назначенной для тайного провоза в Испанию и Португалию. Ею наполнены все корабля, стоящие на якоре в гавани; все эти смуглые Испанцы, разгуливающие в плащах и с сигарами во рту, все почтенные купцы города, все они без исключения контробандисты. На другой день по прибытии нашем в Гибралтар, один испанский корабль, преследуя контробанду, не остановился в пылу погони на определенной черте и был за это пробит насквозь ядрами крепости. В этом маленьком уголке своих владений, Англия объявляет войну таможням и покровительствует свободной торговле. Может быть, со временем сделается она для всего мира тем же, чем стал теперь Гибралтар для Испании, и последняя война, в которой примем мы энергическое участие, будет войной таможенною. Когда Европа перережется железными дорогами и уничтожатся в ней пошлины, за что-же останется воевать в то время? Иностранные министры и посланники будут наслаждаться тогда полным спокойствием; армия обратится в мирных констэблей, не имеющих надобности в штыках; бомбы и осьмидесяти-четырех фунтовые орудия исчезнут из Алямеды; на тех местах, где сложены в ней ядра, явятся другие, приятнейшие для глаз предметы; огромный ключ Гибралтара не будет выниматься по ночам из ворот крепости; всякому представится полная свобода вертеть его в обе стороны, и сэр Роберт Вильсон заснет покойно.

"Таг" и ехать немедленно в Мальту. И так, пришлось проститься с грозным утесом, который выхватили мы из рук природных его владетелей сто сорок лет назад тому и с полным знанием дела приспособили к его настоящему назначению. Захватить и присвоить - дело, без сомнения, очень хорошее; оно принадлежит к числу тех проявлений храбрости, о которых можно читать в рыцарских романах, где говорится, например, что сэр Гюону Бордоскому присуждено было, для доказательства прав его на рыцарское достоинство, ехать в Вавилон и вырвать у султана бороду.

Надобно признаться, что такой поступок доблестного рыцаря был очень неприятен для бедного султана. Если бы в Лэндс-Энде, на горе св. Михаила, построили Испанцы неодолимую крепость, тогда, вероятно, неприятность подобного поступка мы поняли бы еще лучше. Но позволим себе надеяться, что испанский султан в этот долгий период лишения успел привыкнуть к потери. Но как бы то мы было, правда или несправедливость понудили нас овладеть Гибралтаром, все же не найдется ни одного Англичанина, который не гордился бы этим подвигом своих соотечественников и тем мужеством, стойкостью и чувством долга, с которыми отразили они приступ пятидесяти-тысячной армии Крилльона и нападение испанского флота. В блестящем успехе нашей обороны заключается более благородства, нежели в самой атаке. После неудачного приступа, французский генерал посетил английского коменданта, и был принят со всевозможною учтивостью. При выезде из крепости, английский гарнизон приветствовал его громкими криками, в ответ на которые, вежливый Француз сыпал комплиментами, выхваляя гуманность нашего народа. Если мы и теперь убиваем друг друга на старинный лад, как жаль, что битвы наши не кончаются по прежнему!

Один из пассажиров, страдавший морской болезнью все время, пока плыли мы вдоль берегов Франции и Испании, уверил нас, что на Средиземном мор не существует этого зла. В-самом-дел, здесь не слышно о морской болезни; цвет воды так хорош, что, за исключением глаз леди Смит, я не видал ничего синее Гибралтарского залива. Я был уверен, что эта сладостно-безпорочная лазурь, также как и глазки, о которых упомянул я, никогда не может смотреть сердито. В этой уверенности, миновали мы пролив и поплыли вдоль африканского берега.

лгуном и готовы были поссориться с ним за то, что он ввел нас в такое заблуждение. Небо было чудно светло и безоблачно, воздух был напитан благоуханием прибрежных растений, и самое море блестело такой кроткой лазурью, что, казалось, не было никакой причины страдать нам морской болезнью, и что маленькия безчисленные волны, прыгая вокруг парохода, разыгрывают только на наш счет anerithmon gelasma. (Это одна из моих греческих цитат; довольствуясь ею, я поберегу остальные три, пока дойдет до них очередь.) Вот заметка в моем журнал: "Середа, 4 сентября. Есть совсем не хочется. Расход на тазы огромный. Ветер противный. Que diable allais-je faire dans celle galère? Ни думать, ни писать невозможно." Эти краткия фразы, дают, кажется, полное понятие о жалком состоянии души и тела. За два дня перед этим, прошли мы подле укреплений, молов и желтых зданий Алжира, величаво выступающих из моря и окаймленных темно-красными линиями африканского берега. По горам дымились разложенные огни, местами виднелись разбросанные по одиначке деревни. 5-го числа, к нашей общей, невыразимой радости, достигли мы Валеты. Вход в гавань этого города представляет одну из самых прекрасных сцен для одержимого морской болезнью путешественника. Маленькая бухта загромозжена множеством кораблей, шумно нагружаемых товарами, под флагами разных наций; десяток черных пароходов, со свистом и уханьем, снует взад и вперед по гавани; маленькия канонирския лодки движутся во всех направлениях, взмахивая длинными веслами, которые, словно крылья, блестят над водою; вдали пестреют раскрашенные городские ялики, с высоким носом и кормою, под белым тенделетом, а подл парохода вертятся крошечные суденышки с голыми, чернокожими нищими, которые умоляют вас позволить нырнуть им за полпенса. Вокруг этой синей воды подымаются скалы, освещенные солнцем и застроенные всевозможными укреплениями: направо С. Эльмо, с маяком и пристанью; налево военный госпиталь, похожий на дворец, и между них великолепнейшие домы жителей города.

При ближайшем осмотре, Валета не разочарует вас, как многие из иностранных городов, прекрасных только издали. Улицы наполнены одушевленным и благоденствующим на взгляд народонаселением; самая бедность живет здесь в красивых каменных палатах, испещренных балконами и лепной работою. Чего не найдете вы здесь? Свет и тень, крики и зловоние, фруктовые лавки и садки с рыбою, всевозможные одежды и наречия; солдаты в красных, а женщины в черных плащах; нищие, матросы, боченки с маринованными сельдями и макаронами; пасторы в угловатых шапочках и длиннобородые капуцины, табак, виноград, лук и ясное солнышко; распивочные с бутылками портера, - все это бросается в глаза путешественнику и составляет такую забавно-разнохарактерную, живую сцену, какой никогда еще не удавалось мне видеть. Суетливость действующих лиц этой драмы, получает высокий характер от самой обстановки сцены. Небо удивительно ясно; здания и орнаменты их изящны и благородны; замки, павильоны, башни и стены крепости имеют такой свежий и величавый вид, как-будто они вчера только воздвигнуты.

Strada Reale так хороша, что едва ли можно описать ее. Здесь отели, церкви, библиотеки, прекрасные лондонские магазины и щегольския лавки с благовонным товаром. По ней-то фланируют веселые молодые офицеры, в пестрых джакетах, которые слишком узки для них; моряки разъезжают верхом, на лошадях, взятых из манежа; пасторы, в костюме оперного Дона Базилио, важно проходят вдоль нея мерными шагами; нищие по профессии с криками преследуют иностранца, и агенты берейторов, гостинниц и разных заведений, выступая вслед когда люди, носившие имя рыцарей, нимало не походили на воинов св. Иоанна. Геройские дни этого ордена кончились вместе с отплытием последней турецкой галеры, после достопамятной осады. Великолепные здания построены во время мира, блеска и упадка ордена. Я сомневаюсь, чтобы "Auberge de Provence", где процветает теперь английский клуб, была когда нибудь свидетельницею сцен, более романических, нежели те веселые залы, которые теперь даются в ней.

Церковь св. Иоанна не изящна снаружи, но великолепна внутри. Войдя в нее, вы видите большую залу, украшенную позолоченной резьбою; по обеим сторонам расположены часовни разных вероисповеданий, тоже незамечательные по своей архитектуре, хотя и богатые внутренними украшениями. Храм этот показался мне очень приличным местом для богатой общины аристократических воинов, которые произносили в нем обет свой, как бы на параде, и, преклоняя колена, никогда не забывали ни своих эполет, ни своей родословной. Эта смесь религии и светской гордости поражает с первого взгляда; но разве в нашей англиканской церкви нет феодальных обычаев? Какою рыцарской странностью покажется вам знамя высокого и могущественного принца, висящее над его ложею в виндзорской капелле, когда вспомните вы о священном назначении этого места! Пол церкви св. Иоанна покрыт девизами покойных рыцарей умершого ордена. Можно подумать, что они надеялись переселиться в тот мир с своими родословными. Стены капелл украшены картинами и великолепными памятниками гросмейстеров мальтийского ордена; в подземном склепе погребены знаменитейшие рыцари, а в алтари хранятся ключи Акры, Родоса и Иерусалима. Сколько пролито крови для защиты этих эмблем! Сколько веры, терпения, мужества и великодушия, сколько ненависти, честолюбия и дикой кровожадности потрачено людьми для того, чтобы сберечь их!

До-сих-пор в залах и корридорах губернаторского дома остались портреты некоторых гросмейстеров. В столовой висит очень хороший портрет рыцаря, писанный известным Караваджио; но, изо всех Мальтийцев, один только Виньякур может похвалиться почтенной наружностью; другие предводителя знаменитого ордена - гордые старики, одетые в черное платье, в огромных париках, с коронами на шляпах, и каждый с парочкою задумчивых пажей, разодетых попугаями. Однако именами большей части гросмейстеров названы разные постройки в крепости; таким образом мальтийская мифология обезсмертила их, обратив в отесанные камни.

В арсенале хранятся латы благородного старика Ла-Валета, который спас остров от власти Мустафы и Драгута. Он с мужеством и решимостью Элиота отразил войско этих варваров, столь же гордое и многочисленное, как армия Крильона, хотевшая овладеть Гибралтаром. Вокруг стен красиво разставлены копья, алебарды, маленькия пушки, шлемы и кирасы. Тут же находится меч знаменитого корсара Драгута. Вместе с этой почтенной стариною, найдете вы здесь большой запас огнестрельного оружия, сабель, дротиков для абордажного боя, и пару старых, изорванных знамен одного из английских полков, которые преследовали и разбили в Египте остатки французской республиканской армии. При появлении этих молодцов перед Валетою, мальтийские рыцари отворили настеж ворота всех своих крепостей и согласились на уничтожение ордена, не топнув даже с досады ногою.

Мы углубились во внутрь острова, желая познакомиться с его природою. Поля здесь гранитные и заборы каменные. Нас удивляло множество церквей, прекрасных вилл и деревен, мелькавших повсюду, посреди каменных холмов Мальты. Долго ехали мы вдоль водопровода и наконец остановились у загородного дома губернатора. Здесь увидали мы первый сад с померанцовыми деревьями, с моря.

В ноябре мы посетили в другой раз этот остров, проведя семнадцать дней в заведении, известном под именем Форта Мануэля. Правительство так внимательно здесь к путешественникам, что само отводит им квартиры, сбрызгивает письма ароматическим уксусом прежде, нежели вручит вам их, и каждую ночь запирает вас на замок, из опасения, чтоб не ушли вы прогуливаться в припадке лунатизма и не спрыгнули с зубчатой стены в Средиземное море. Если бы вздумалось вам нырнуть в него, часовые пустили бы в вас несколько пуль с противоположного берега. Однако пора прекратить шутки. Те, кому известно, что такое карантин, могут представить, как становится невыносимо для нас место, где находится подобное здание. И хотя ноябрьский климат Мальты нисколько не уступает самому теплому маю в Англии; хотя город богат разнообразными удовольствиями: в нем есть премиленькая небольшая опера, хорошая библиотека, наполненная безполезными книгами двух последних столетий, где никто не помешает вам заняться чтением; хотя общество Валеты чрезвычайно приятно, любезно и гостеприимно: однако же, не смотря на все это, нельзя чувствовать себя из вас чумы, поспешили мы воспользоваться первым случаем и махнули в Неаполь. Впрочем не весь комплект наш возвратился из маленькой восточной экспедиции. Бог, дарующий жизнь и смерть, призвал к себе двоих из наших товарищей. Одного оставили мы умирать в Египте на руках матери, оплакивающей его потерю; другого схоронили на кладбище карантина.

Эти горестные происшествия должно отвести к прочим обстоятельствам нашего путешествия. Болезнь и смерть стучатся, может быть, в дверь соседней с вами каюты. Ваш добрый и любезный товарищ совершил с вами свою последнюю прогулку и с вами же выпил свой последний стакан вина. Любящия сердца стремятся к нему издали, и собственные мысли и чувства его несутся к той точке земли, куда зовут их любовь и дружба, а между тем Великий Отец призывает его к себе, повелевая покинуть навсегда то, чем дорожит он более всего в мире.

Такой случай, как смерть в карантине, очень возмутителен. Два дня назад тому мы ходили с своим приятелем по палубе. У одного из нас эскиз его, у другого карточка, на которой написал он вчера свой адрес, приглашая посетить его по возвращении на родину. Но вот сегодня умер он, и погребен в стенах своей темницы. Доктор, не покидая необходимых предосторожностей, ощупал пульс его; из города пришел пастор совершить над ним последний обряд религии, друзья, собравшиеся на его похороны, разставлены карантинной стражею так, чтобы им нельзя было прикоснуться друг к другу. Каждый из них возвратился потом в свою комнату, прилагая урок к самому себе. Никому не хотелось бы умереть, не взглянувши еще раз на милые, дорогия для него лица. Мы скидываем со счетов тех, кого любим; их остается очень мало, и от этого любовь наша к ним усиливается. Не за нами ли ближайшая очередь? Почему же нет? Горько или сладостно думать о той привязанности, которая бодрствует над нами и переживает нас?

Творец сковал весь род человеческий неразрывной цъепью любви. Отрадно думать мне, что нет на земле человека, чуждого привязанности к другому существу, которое в свою очередь любит также кого-нибудь, и таким образом чувство любви охватывает всю великую семью человечества. И не здесь конец этой незримой цепи: землю соединяет она с небом. В замену друга или сына минувших дней, дается мне друг или сын в этом мире или в стране, уготованной для нас Отцем небесным. Если эта взаимная связь, согласно с учением нашей веры, не расторгается могилою, не утешительно ли думать человеку, что там, посреди праведных, есть одна или две души, любовь которых незримо бодрствует над ним и следит за бедным грешником на трудном пути его земной жизни?