Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим.
VIII. Жиды пилигримы. - Жид покупатель. - Памятники рыцарства. - Банкротство магометанизма. - Драгоман. - прекрасный день. - Родос.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим. VIII. Жиды пилигримы. - Жид покупатель. - Памятники рыцарства. - Банкротство магометанизма. - Драгоман. - прекрасный день. - Родос. (старая орфография)

VIII. 

Жиды пилигримы. - Жид покупатель. - Памятники рыцарства. - Банкротство магометанизма. - Драгоман. - прекрасный день. - Родос.

Из Константинополя мы направили путь к Яфе. Корабль наполнился христианами, евреями и язычниками. Каюты заняли Поляки, Русские, Немцы, Французы, Испанцы и Греки; на палубе толпились маленькия колонии людей, несходных между собою по вере и происхождению. Был тут греческий священник, почтенный, седобородый старец; много лет питался он только хлебом и водою для того, чтобы скопить маленькую сумму денег на путешествие в Иерусалим. Были также и еврейские равины, справлявшие на корабле праздник кущ; каждый день два и три раза совершали они богослужение, в белом облачении и с филактерами. Были и Турки, отправлявшие свои религиозные обряды и осторожно уклонявшиеся от сообщения с Жидами.

Неопрятность этих чад неволи превосходит всякое описание. Зловоние, распространяемое ими, одежда и лица, пропитанные насквозь салом, ужасные кушанья, приготовляемые в вонючих горшках и пожираемые с помощью грязных пальцев, цыновки, постели и ковры, неопрятные в высшей степени, - могли бы представить богатый предмет для резких описаний Свифта, нисколько несвойственных моему кроткому и деликатному перу. Что сказали бы на Бэкер-Стрите при взгляде на эту картину, которою попотчивали нас новые товарищи? Впрочем, наше внимание было преимущественно занято обычаями и одеждою новых спутников.

Польские Евреи ехали сложить кости свои в долине Иосафата, исполняя с чрезвычайной строгостью религиозные обряды. Мы были уверены, что утром и вечером увидим непременно раввинов их, в белых балахонах, молящихся, склонясь над книгами. Вся эта партия Жидов умывалась один раз в неделю, накануне субботы. Мужчины носили длинные рясы и меховые шапки или шляпы с широкими полями; во время богослужения, привязывали они к голов маленькия железные коробочки, с вырезанным на них священным именем. Некоторые из детей были очень хороши, а между женщинами ваш покорнейший слуга открыл очаровательный розовый бутон красоты. После умывки, от пятницы до понедельника, прекрасное личико этой Еврейки блестело удивительной свежестью, но потом снова загрязнилось, засалилось я совершенно утратило природную белизну и легкий румянец. От Конставтинополя до Яфы преследовал вас крепкий ветер; морския волны обдавали пеной и брызгами неумытых Жидов; мешки и тюки с багажем их мокли на палубе. Однакоже, не смотря на все невзгоды, Евреи не хотели нанять кают, хотя и были в числе их люди богатые. Один отец семейства, видя, что его поколение промокло до костей, оказал, что он желал бы заплатить за каюту; но погода разгулялась на другой день, и ему стало жаль разстаться с деньгами. Долго отнекивался Жид, однакоже корабельные власти принудили его взять каюту.

Эта страсть к удержанию денег принадлежит не одним Евреям; ею заражены и христиане, и поклонники Магомета. Tacкаясь по базарам за разными покупками, мы нередко платили за них такия деньги, с которых следовало получить сдачу, и почти всякий раз продавцы не додавали нам нескольких пиастров; когда же мы настоятельно требовали их, они разставались с ними очень неохотно, выкладывая на залавок пенс за пенсом и умоляя нас удовольствоваться неполной сдачею. В Константинопол купил я для дам брусского шелку на пять или на шесть фунтов стерлингов, и богатый Армянин, который продал его, стал нищенски выпрашивать у меня три полпенса на переезд в Галату. Есть что-то наивное и смешное в этом плутовстве, умасливанье и страсти выканючить полпенса. Приятно подать милостыню милионеру нищему, засмеяться в лицо ему и сказать: "Вот, богач, вот тебе моя копейка. Будь счастлив; разживайся на нее, старый, отвратительный попрошайка." Я любил наблюдать за Евреями на берегу и на палубе, когда продавали они что нибудь друг другу. Битва между продавцом и покупателем была для них в полном смысл агониею. Они кричали, били по рукам и бранили друг друга очень энергически; прекрасные, благородные лица их выражали глубочайшую горесть - и вся эта запальчивость, это отчаяние из-за копейки!

колена во время утренней молитвы перед священной книгою, - и надобно было посмотреть, как отчаянно торговался он с родосским жидом за курицу! Улица запрудилась Жидами. Из старинных, изукрашенных резьбою окон глядели косые глаза; из низеньких античных дверей высунулись крючковатые носы; Жиденки, гнавшие лошаков, Еврейки, кормившия грудью детей, нарядные и оборванные красоточки, почтенные, седобородые отцы их - все это столпилось вокруг продавца и покупателя курицы! И в это же самое время, как наш равин определял цену её, дети его, в следствие данной им инструкции, добывали пучки зеленых ветвей для украшения корабля в день предстоявшого праздника. Подумайте, сколько веков удивительный народ этот остается неизменным!

Родосские Евреи, эти гении неопрятности, поселились в благородном, древнем, полуразрушенном городе. До-сих-пор гербы гордых рыцарей остаются над дверями, в которые входят эти жалкие, пропитанные салом кулаки и ходебщики. Турки пощадили эмблемы своих храбрых противников; они оставили их неприкосновенными. Не так поступили Французы, овладевши Мальтою. Все арматурные украшения мальтийских рыцарей. уничтожили они с своей обычной пылкостью; но по прошествии немногих лет эти республиканцы, эти герои Мальты и Египта вдались в тонкости геральдики, превратясь в графов и князей новой империи.

Рыцарския древности Родоса великолепны. Я не видывал зданий, которые величием и красотою намекали бы яснее на гордость своих основателей. Бойницы и ворота столько же воинственны и тяжелы, сколько художественны и аристократичны: вы сейчас заметите, что построить их могли только люди высокого происхождения. Смотря на эти здания, думается, что в них все еще живут рыцари св. Иоанна. В тысячу раз живописней они новейших укреплений. Древняя война заботилась о своем собственном украшении и строила богатые изящной скульптурою замки и стрельчатые ворота; но, судя по Гибралтару и Мальте, нет ничего прозаичнее современной нам крепостной архитектуры, которая заботится о войне, не обращая ни малейшого внимания на живописную сторону битвы. До-сих-пор на бастионах лежит несколько крепостных орудий; пушечные запасы прикрыты ржавыми латами, которые носили защитники крепости триста лет назад тому. Турки, уничтожившие рыцарство, ожидают теперь своей очереди. Расхаживая по Родосу, я был поражен признаками этого двойного упадка. На здешних улицах вы видите прекрасные домы, украшенные гербами благородных рыцарей, которые жили здесь, молились, ссорились между собою и убивали Турок. Это были облагороженные, изящные по наружности морские пираты. Произнося обет было уступить храбрости и фанатизму Турок; когда пало оно под ударами грабителей более отважных, нежели самый благородный из рыцарей: тогда залы этих домов наполнились великолепными пашами Востока, которые, победив своих отважных противников, презирали христиан и рыцарей несравненно изящнее, нежели Англичанин презирает Француза. Теперь величавые здания Родоса перешли в руки оборванных торгашей, владеющих дрянными лавчонками на базаре, и стали квартирами мелких чиновников, которые пополняют скудные оклады свои взятками. Вместо серебра и золота, блистательный свет мира выдает им жалованье оловом. Грозный противник крестоносцев совершенно утратил свою силу; меч его никому уже не страшен; дамаская сталь этого меча обратилась в олово и не может срубить головы христианина. Человеку, наделенному нежными чувствами, простительно поболтать немного о печальной картине, представляемой упадком двух великих учреждений вселенной. Рыцарства нет уже более; оно погибло, не изменив себе, оно пало на поле битвы, обращенное лицом к врагам своей веры. Теперь и магометанизм готов рухнуться. Сын Баязета Ильдерима оказывается несостоятельным; потомки Магомета поглощаются Англичанами и болтунами Французами; Источник Величия съежился в три погибели и чеканит оловянные денежки! Подумайте о прекрасных гуриях, населяющих рай Магомета! Как должны быть печальны оне, видя, что приезды к ним правоверных с каждым днем становятся все реже и реже. Самый рай этот, кажется мне, принимает роковую воксальную наружность сераля, которая преследует меня с тех самых пор, как я покинул Константинополь. Неизсякаемые фонтаны века начинают сохнуть; на дне их блестит какая-то двусмысленная жидкость; только что поджаренные мясные деревья кричат приятным голоском: "приди, покушай меня," но правоверный начинает уже крепко сомневаться в добром качестве этих жизненных припасов. По ночам бедные гурии печально сидят вокруг этих деревьев, штопая своя полинявшия, прозрачные покрывала; Али, Омар и старые имамы собираются на совет, и сам вождь правоверных, этот грозный пастырь верблюдов, сверхъестественный супруг Кадише, сидит одиноко в покачнувшемся киоске и думает крепкую думу о постигшей его участи, с трепетом ожидая того дня, когда райские сады его опустеют, подобно греческому Олимпу.

На всем город Родоса лежит печать разрушения и упадка; одни только дома, занимаемые консулами, не гармонируют с общим характером этой грустной картины. Красиво стоят они на берегу моря, под разноцветными флагами своих наций; тогда как древния здания Родоса ветшают и разваливаются. Прекрасная церковь св. Иоанна, обращенная в мечеть, и рядом с нею другая мечеть, принимают формы развалин; городския укрепления разрушаются от времени. В маленькой гавани шум и возня очень порядочные; но их производят люди, оборванные по большой части, как нищие; на базар не видал я ни одной лавки, которая стояла бы дороже тюка с товарами ходебщика.

Дорогою, я взял в проводники себе молодого немецкого башмачника, только что возвратившагося из Сирии. Он уверял меня, что весьма свободно говорит по-арабски и по-турецки. Я думал, что он научился такой премудрости, когда был еще студентом в Берлине; но оказалось, что мой Немец знает по-турецки не больше трех слов, которые и употреблял он в дело при всяком удобном случае, водя меня по безлюдным улицам старого города. На линию укреплений вышли мы сквозь древние ворота и гауптвахту, где стояла некогда часовня с позолоченной кровлею. Под сводом ворот валялся оборванный караул из солдат турецкого гарнизона. Два мальчика на лошаке; невольник на муле; женщина, шлепающая желтыми папушами; старик, сплетающий корзину из ивовых прутиков, под тенью древняго портика; колодезь, из которого пили боевые коня рыцарей, и водою которого плескались теперь два мальчика, ехавшие на лошаке: вот предметы для кисти сантиментального артиста. Когда сидит он здесь, занятый своим эскизом, отрепанная власть острова едет на тощей лошаденке, и два или три солдата, оставя трубки, берут ружья на плечо при въезде своего начальника под свод готической арки.

имеют вид бедных хуторов; но все смоквы усеяны золотистыми плодами; стройные пальмы окружены каким-то особенно светлым воздухом; ползущия растения, изгибаясь по крепостной стене, блестят цветами и листьями. Жители острова, с прекрасными, торжественными лицами, покоятся в прохладной тени, беззаботные и счастливые; никто из них не трудится; они и говорят-то неохотно, как будто лень и безмолвие необходимые условия этой чудной атмосферы, которою дышут они.

деревянном возвышении, лениво раскачиваясь из стороны в сторону и напевая в нос величание пророку, а между тьм ветер, колебля вершины деревьев, прихотливо играл тенью их по плитам мощеного двора, по маленьким фонтанам и по нашесту гнусаря-псалмопевца. С боку двора стояла мечеть, с белыми столами, холодным полом, устланным циновками, с прекрасными орнаментами и резной кафедрой; а прямо против него возвышались бойницы и зубчатая стена рыцарского города.

Действительно, под влиянием этой прекрасной атмосферы, душа наполняется чувством какой-то мирной радости, и человек невольно поддается лени. Я спустился еще ниже, к заливу, на котором также лениво дремало несколько судов, не имея ни одной живой души на палубе, и нашел здесь тюрьму. Ворота были отворены настеж, как в Вэстминстер-Голле. Несколько заключенных с женами и один или два солдата сидели у фонтана, под аркою; другие преступники бродили там и сям, очень приятно побрякивая цепями. Часовые и чиновники поговаривали с ними весьма дружелюбно, и когда стал я снимать с них портреты, они только слегла посматривали на мою работу. Старая, покрытая морщинами преступница, которую избрал я моделью, по причин особенно отвратительной её наружности, закрыла рукавом лицо, и этот неуместный признак стыдливости произвел общий хохот в добродушной толпе душегубов, воров и полицейских чиновников. Место это потому только и можно было признать острогом, что поперег дверей растянулось двое часовых; недалеко от них, внутри двора, лежали три только что пойманных пирата, с цепями на ногах. Они совершили несколько убийств и ожидали смертного приговора; но и тут женам этих людей предоставлен был свободный доступ к ним. Кажется, еслибы полдюжине товарищей вздумалось освободить этих молодцов, да еслиб и сами они почувствовали охоту к движению, часовые поленились бы догонять их. Соединенное влияние Родоса и Рамазана овладело, повидимому, душою и телом приятеля моего, берлинского башмачника. Получив деньги, он в туже минуту оставил меня, сел подл фонтана и начал уписывать виноград, вытаскивая кисти его из неопрятного ножового платка. В гавани, развалясь на палубах судов, дремали или, от нечего делать, ели арбузы такие же, как и он, праздные христиане. В кофейнях, вдоль набережной, сидели целые сотни неподвижных мужчин, предаваясь сладостному кейфу; капитан знаменитого парохода "Иберия", с офицерами и частью пассажиров, принадлежал также к числу тунеядцев. Человека три из молодых искателей приключений отправились в долину, где был убит дракон; но другие, поддавшиеся более их обаятельному влиянию острова, право, не двинулись бы с места даже и в том случае, когда сказали бы им, что сам Колосс Родосский разгуливает недалеко от города.