Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим.
X. Прибытие в Яфу. - Яфа. - Кади. - Диван Кади. - Ночная сцена в Яфе. - Моя первая ночь в Сирии.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим. X. Прибытие в Яфу. - Яфа. - Кади. - Диван Кади. - Ночная сцена в Яфе. - Моя первая ночь в Сирии. (старая орфография)

X. 

Прибытие в Яфу. - Яфа. - Кади. - Диван Кади. - Ночная сцена в Яфе. - Моя первая ночь в Сирии.

Пробывши в мор целые пять недель с напрасным ожиданием, что вот чрез несколько дней морская болезнь оставит нас в покое, и чувствуя, что ветер и качка продолжают производить на вас тоже действие, какое производили они при самом начале путешествия, - вы начинаете предполагать, что с вами поступают несправедливо. Я намеревался даже подать жалобу Компании этого невывосимого истязания человеческой природы на правила, изложенные ею в объявлении; но, к счастию, мы то и дело заходили в разные гавани, и эти остановки возобновляли наши жизненные силы.

3-го октября якорный канат нашего парохода шумно потонул в синем море перед Яфою, мили за полторы от города, который ясно рисовался в чистом воздух. На светлом небе веяли блестящие флаги консулов, как символ гостеприимства и отрадного отдыха; самый город походил на большую груду обожженных на солнц кирпича, из которой подымались минареты и маленькие белые куполы. Кое-где вершины финиковых пальм торчали веером над кровлями этих некрасивых зданий; город обхватывала песчаная степь, в глубине которой краснели невысокия горы. Можно было разсмотреть вереницы верблюдов, тянувшияся посреди этих желтоватых равнин; а те из нас, кому предстояло выдти на берег, могли полюбоваться на морской прибой, заливающий песок берега и прыгающий поверх подводных камней, которые чернели на пути к городу. Прибой этот очень силен, пролив между скал узок, и опасность немаловажна. Когда пересели мы с парохода на большой туземный баркас и поплыли к Яфе, проводник вздумал потешить наших дам приятным рассказом о том, как лейтенант и восемь матросов с корабля её величества утонули здесь, наткнувшись на эти скалы. Он не принимал в соображение, что нас везут только два взрослых гребца и два полунагих мальчика, которые, стоя, правят рулем и двумя маленькими веслами.

По миновании одной опасности от скал и прибоя, наступила другая: отвратительные чернокожие дикари, в прекоротеньких рубашонках, бросились по мелкой воде навстречу к нам и, размахивая руками, начали кричать по-арабски, приглашая вас сесть на плеча к ним. Вероятно, эти молодчики напугали дам ваших больше скал и прибоя; но что же делать? бедняжки должны были покориться своей участи. Кое-как уселись они на коричневые спины этих негодников, которые донесли их почти до самых ворот города, где шумно теснилась густая толпа Арабов. Мужчины между тем разсчитывались с гребцами. До сих пор припоминаю я с особенным удовольствием крик и проклятия худенького и чрезвычайно голосистого парня, которому, вместо шести, дали по ошибке пять пиастров. Но как различить эти монеты, не умея прочесть, что на них написано? И та, и другая вылиты из того же негодного свинца или олова; я думал, что меньшая из них имеет более ценности; но задорный Араб, знавший, как ходят эти деньги, изъявил очевидное расположение перерезать горло тому человеку, который не умеет различить их. Незадолго до этого, здесь резали людей и не за такия серьозные вещи.

По выходе на берег, мы прежде всего позаботились отыскать взорами наших леди. Обнаженные дикаря все еще таскали их на плечах, расхаживая по берегу. Пройдя сквозь темные ворота, мы очутились в улице, запруженной навьюченными лошаками, верблюдами и их погоньщиками. Сквозь эту-то разнохарактерную толпу должны были пройдти mesdames et mesdemoiselles, приехавшия сюда верхом на жителях каменистой Аравии. Мы поспешили войдти в первую отворенную калитку, пробрались между лошадей, стоявших под навесом крытого двора, и поднялись по каменной лестниц в дом русского консула. Прислуга его встретила нас очень вежливо. Дамы, сопровождаемые ящиками и чемоданами (предметом наших особенных забот), пройдя нисколько террас и лестниц, были введены в небольшую, очень комфортабельную комнату, в которой сидел представитель России. На английских просто, но со вкусом одетых дам с удивлением смотрели смуглолицые женщины, в чалмах, с отрепанными хвостами, без корсетов, с золотыми монетами и голубыми бусами на шее; на террасах черные повара, раздувая огонь, возились с какими-то престранными горшками и кастрюлями; дети, в длинных, пестрых блузах, покинув игры и занятия, пришли также смотреть на нас. При входе нашем в прохладную комнату, в которой был свод, решатчатые окна, выходившия на море, портрет русского Императора и образа св. Георгия и Божией Матери, консул принял нас очень любезно и угостил гранатами, сахаром и трубками с какими-то благовонными чубуками, аршина в три длиною.

Уверенные в любезности русского консула, мы оставили у него дам и пошли знакомиться с нашим собственным представителем. Улицы этого городка также неприятны для копыт лошади, как и для ног путешественника. Многия из них изрыты ступеньками, ведущими прямо в домы обывателей; чрезвычайно неопрятные конюшни и чуланы занимают нижние этажи этих зданий; вы идете безчисленными коридорами, подымаетесь с террасы на террасу и видите, где ни попало, маленькия комнаты: семейства живут столько же в них, сколько и на террасах.

халате, вооруженный истертой палкою с оловянным набалдашником, которая служит атрибутом его звания. Он предложил к нашим услугам трубки, кофе, и отдал для спанья все постели, а сам улегся на террасе. Мы хотели отблагодарить его за это гостеприимство; но он отказался от всякого вознаграждения, говоря, что принимая нас, он исполнил только долг свой. Я думал, что этот достойный человек получает очень хорошее жалованье от нашего правительства, но оказалось, что оно ни одному из наших консулов в Леванте не дает ни единого фартинга. Имеем ли мы право жаловаться после, что у нас нет хороших агентов? Если эти достойные люди и сплутуют под-час, можно ли нам обвинить их по справедливости? Гордые и надутые своей важностью Англичане, путешествуя по этим странам и видя, что правительства других наций поддерживают здесь своих представителей весьма прилично, - не могут не чувствовать стыда и унижения, прибегая к безсильному покровительству консульского флага Великобритании.

Деятельная молодежь вышла на берег прежде вас и захватила всех лошадей, которых можно было нанять для дальнейшого путешествия; но мы надеялись на письмо Галиля-паши, в котором предписывалось всем пашам и губернаторам оказывать нам всевозможную помощь. Кади и вице-губернатор Яфы, узнав, что мы владеем таким документом, поспешил явиться на поклон к предводителю нашей партии. Он брался сделать для нас все на свет, и хотя не было действительно лошадей, но он обещал прислать их через три часа. После этого мы простились с ним с улыбкой, поклонами и приветствиями, которые передавались с одной стороны на другую покорным переводчиком. Но часы проходили, а топота конских копыт не было слышно. Мы поели яиц с хлебом, и небо зажглось вечерней зарею; мы принялись за трубки и кофе, и настала ночь. Не бросил ли этот человек в нас грязью? Не насмеялся ли он над нашими бородами и не обезчестил ли своим обманом мирных могил наших матушек? подумали мы и решились отыскать этого безчестного исполнителя правосудия в его собственном логовище. Теперь трудно было надуть нас комплиментами; мы хотели прибегнуть к суровому языку оскорбленного достоинства и познакомить этого негодяя с ревом британского льва, приведенного в негодование: грозно воздвиглись мы, облеченные гневом и яростью. Бедный консул нес перед нами фонарь, в котором горела маленькая восковая свечка, а впереди выступали два проводника, вооруженные саблями. Шумя и бряцая оружием, гордо шли мы по улицам Яфы, намереваясь сделать нападение на кади в его собственном диване. Сохраняя величавый и негодующий вид, я был однакоже очень рад, что нам не привели лошадей: это обстоятельство давало мне случай познакомиться с восточной жизнью.

Благочестие не позволяет Туркам есть днем в продолжение Рамазана: они спят до самого вечера; но лишь только наступит ночь, - фонари зажигаются; кальяны начинают бурчать и дымиться; продавцы кислого молока и шербета громко выхваляют товар свой; в маленьких, грязных харчевнях трещит на сковородах масло, и пар несется из горшков сквозь окна и двери. Мимо этой-то грязной, нищенской, оборванной, шумной и пестрой сцены проходили мы по улице Поклона к жилищу кади. Сквозь узкие ворота, сведенные аркою, вошли мы в его канцелярию, миновали маленькую комнату, наполненную запахом мускуса, проникли за решетку, подле которой стоял простой народ, поднялись на возвышение, где возседал сам кади, окруженный приятелями, и важно, молча, опустились на диваны. Блюститель правосудия поспешил предложить нам кофе; лицо его выражало большое смущение. Черный невольник, варивший кофе в соседней комнате, приготовил для каждого из нас по чайной ложке этого напитка; писец или секретарь кади, высокий Турок, с благородной наружностью, подал нам чашки, - и вот, проглотив эту маленькую порцию, британский лев приступил к выражению своего негодования.

"Все другие путешественники (сказал он весьма основательно) достали лошадей и уехали. У Русских есть лошади, у Испанцев есть лошади, у Англичан есть лошади; но мы, визири в своей стране, мы, приехавшие с письмами Галиля-паши, подверглись посмеянию; над нами издеваются! Разве письма Галиля-паши грязь, недостойная вашего внимания? Разве британские львы собаки, с которыми можно обходиться таким образом?" и т. д. Эта речь, со всеми её дополнениями, продолжалась не менее четверти часа и кончилась клятвою, что мы с разсветом дня будем писать Галилю-паше и английскому посланнику, если лошади не будут доставлены. Послушали бы вы турецкий хор, загудевший в ответ нам. Дюжина голосов захрипела, завопила с дивана. Робкий переводчик не смел переводить этих энергических возгласов; но не трудно было угадать, что они заключали в себе мало лестного для нас и для Англии. Наконец, гам этот заключился клятвою кади, что лошади будут доставлены к трем часам утра, и что если не исполнит он своего обещания, тогда можем мы жаловаться на него Галилю-паше.

Мы встали и раскланялись с чрезвычайной важностью. Очень хотелось бы знать мне, показались ли мы действительно похожими на львов этим поклонникам Магомета, и особенно желал бы я видеть в перевод на английский язык спич, сказанный в ответ нам одним неверным, в чалм и широких шараварах. Он и глядел, и говорил с таким бешенством, что, казалось, готов был утопить всех нас в море, которое шумело под окнами, сливая неясный говор свой с громким концертом внутри комнаты.

них напевал очень миленькую песенку, другие играли в казино, и этих задорных игроков обступила толпа зрителей, следившая за ходом игры с самым горячим участием. На одном базар наткнулись мы на сказочника. Он говорил очень быстро и размахивал руками; Турки слушали его с большим вниманием. На другом рынке, попивая кофе, глядели они с любопытством на проделки фокусника, который очень озлился на нас, когда открыли мы, куда он прячет горошины, и хотели рассказать об этом публике. Все это чрезвычайно интересовало меня. Здесь играют в казино и занимаются фокусами; сказка об Антаре та же самая, которую слышали здесь сорок лет назад тому; но Турок и теперь занимает она попрежнему. Неужели восточные народы незнакомы со скукою? Или этому злу не дозволено проникать сюда?

С базаров отправились мы взглянуть на Мустафу, который слывет здесь великим человеком. Но мы не видали его: он убежал в Египет. Султан потребовал с него шестнадцать тысячь кошельков, то-есть 80,000 фунтов стерлингов. Великий человек обратился в бегство, а падишах велел конфисковать его дом, лошадей, мулов и все движимое имение. Гарем Мустафы опустел. Мистер Мильнес мог бы написать полдюжину прекрасных поэм, еслиб он побывал с нами в стенах этого необитаемого теперь святилища. Мы переходили из залы в залу, с террасы на террасу, и никто не спросил нас: зачем мы пришли сюда? Дремавшие на голом полу оборвыши едва удостоивали нас взглядом. Мы вошли в горячие уголья для трубок? Любимые Мустафою изречения корана все еще оставались на стенах этой комнаты, но только некому было читать их. Мы перешагнули через спящого Негра и отворили окна, выходившия в сад. Там, между деревьев, стояли мулы, лошаки, верблюды и лошади; но где же Мустафа? Не попал ли он со сковороды султана, на вертел Магомета-али? A что лучше: жариться на сковород или на вертеле? Для полного уразумения всей красоты арабских ночей не мешает совершить это маленькое путешествие и взглянуть на действующия лица и на самое место действия.

Пройдя под темным сводом ворот, мы очутись в поле, воздухи; кое-где подымались старые экзотическия деревья; горбы спящих верблюдов торчали из-за редкой травы; собаки лаяли; высокие городские ворота были обставлены фонарями; нам подали кальяны и шербета, и мы удивлялись при мысли, что в три недели можно перенестись сюда из Лондона.

Ночь провели мы в дом английского консула. Добрый старик отдал нам все свои тюфяки; мы улеглись на полу, а леди прикорнули вокруг нас на диванах. Что касается до меня, я надеялся видеть золотые сны, в роде Альнаскаровык; но, чу! маленький комар загудел на своей волторне; вспрыгнула деятельная блоха, с злобным намерением: попробовать христианской крови (восточные блохи кусаются несравненно больнее наших), и клоп... аж, проклятый! Неужели назначение его заключается в том только, чтобы кусать человека? Один Больвер, своим патетическим слогом, мог бы описать приключения этой несчастной ночи, ознаменованной шумом, стоном, проклятиями и позорным унижением человечества! Я слышал пение петухов, крик детей, которых убаюкивали матери, и ржание бедных лошаков при нужном свете; наконец услыхал я стук копыт и оклики вожатых. Было три часа: лошади действительно приехали. Ослы, мулы, вьючные седла и погоньщики - все это перемешалось при лунном свете, посреди живописной улицы. Так-то провел я первую ночь в Сирии.