Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим.
XI. Кавалькада. - Устройство поезда. - Турнир. - Рамле. - Путевые эскизы. - Встречи. - Абу-Гош. - Ночь перед Иерусалимом.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим. XI. Кавалькада. - Устройство поезда. - Турнир. - Рамле. - Путевые эскизы. - Встречи. - Абу-Гош. - Ночь перед Иерусалимом. (старая орфография)

XI. 

Кавалькада. - Устройство поезда. - Турнир. - Рамле. - Путевые эскизы. - Встречи. - Абу-Гош. - Ночь перед Иерусалимом.

Более часа времени потребовалось на приведение в порядок нашего каравана. Для удобства всадников, надобно было переседлать лошадей; дамы уселись на носилках, впереди и сзади которых были запряжены два черных мула, при каждом из них находился грум, и с боку шел высокий, чрезвычайно добрый на взгляд, смуглолицый парень, который не давал паланкину раскачиваться и предлагал свою спину вместо подножки, когда садились в экипаж или намеревались из него выдти. Эти три молодца, выдержанные постом, прошли около сорока миль, в продолжение четырнадцати часов, по дурной дороге, легко и быстро, не теряя ни на минуту веселого расположения духа. Во время пути раза два напились они воды, и только этим преступили правило, предписанное законом; но от хлеба и от всего, что мы предлагали им по съедобной части, они отказались решительно, и шли так бодро, что верблюды могли бы им позавидовать. Какой урок терпения для поль-мольских Сарданапалов, которым рыхлые диваны клуба кажутся все еще недовольно мягкими!

Еслиб вздумалось мни писать на досуге сонеты, я постарался бы выразить в четырнадцати строках те чувства, которые волновали меня, когда сидел я на высоком турецком седле, с плетеною из бумажных шнурков уздою, парою стремян, в род двух лопат, и с безчисленными бусами, бляхами и кисточками на сбруи, готовясь на лихом скакуне въехать в таинственную сферу сирийской жизни. Каковы должны были казаться мы при лунном свете? Ручаюсь, что такую лошадь и такого седока не часто видите вы в Лейстершире. Стремена чрезвычайно коротки; грубые ремни режут ноги, и вы сидите на коне, словно на башне, упасть с которой очень нетрудно. Неопытному ездоку не мешает, для безопасности, класть палку или зонтик поперег осгроконечного седла, чтоб не пролететь по-крайней-мере через шею лошади. Я нашел это средство весьма удобным при спуске с гор и рекомендовал его добросовестно смиренным пилигримам, которых встретил в городе.

Мы, мирные люди, не подражали другим, более воинственным путешественникам, и не обвесили поясов своих ятаганами и пистолетами. Происшествие, рассказанное нам в Иерусалиме, может служить уроком для пилигримов, которые любят украшаться оружием. Почтенный Гогэн Эрмер, недавно совершивший путешествие по Востоку, носил на поясе две пары пистолетов такой превосходной отделки, что один шейх из окрестностей Иерихона, прельстясь ими, ограбил его начисто. Не знаю, рассказал ли Эрмер эту историю друзьям своим, по возврате на родину.

В дополнение к этому, можно упомянуть о другом случае. Знаменитый ирландский пер, лорд Ольджент, отличившийся во время службы своей в Бокингэмширских Драгунах, хотел заплатить что-то в роде подати иерихонскому шейху, как вдруг явился другой шейх и начал доказывать, что он-то и есть настоящий губернатор Иерихона. Оба эти близнеца долго спорили об особе лорда Ольджента, как две женщины о невинном ребенке перед царем Соломоном. Пришлось путешественнику заплатить обоим; но таких историй здесь не оберешься.

Партия наша двинулась в путь часа в четыре: леди на носилках; Француженка, горничная, на серой лошади; кавалеры также, как и ваш покорнейший слуга, на высоких седлах, а слуги, проводники и грумы на разных вьючных животных - всего было четырнадцать человек. Прибавьте к этому двух препочтенной наружности Арабов, с седыми бородами, в белых чалмах и белой одежде; при бедрах их изгибались сабли, а за спиной висели длинные винтовки. Никогда не видывал я более почтенных воинов. Сдерживая горячих коней своих, тихо ехали они по сторонам носилок. Когда выбралась мы из крутых улиц города в открытые поля, освещенные луной и звездами, эти воины двинулись вперед поезда и повели караван наш по дороге, обсаженной какими-то дьявольски странными, щетинистыми грушами. Казалось, деревья жги выросли в тартаре. Вот появлялась заря, сперва пепельная, потом зеленая и наконец пурпуровая. Воинственные фигуры наших предводителей живописно рисовались на горизонте, ярко освещенном ею. Вид этой маленькой кавалькады и природы, окружавшей ее, навсегда останется в моей памяти, как одно из самых свежих и наиболее приятных впечатлений, которые удалось изведать мне с того дня, когда в первый раз увидал я плотину Кале. Мы напоили лошадей своих водою из прекрасного восточного фонтана и при полном свете дня въехали в шаронскую долину, знаменитую некогда своими розами; но теперь очень скудно обработанную, хотя и все еще прекрасную.

неустрашимо ехали к незнакомому каравану. Оказалось, что это были благочестивые польские жиды, плывшие с нами из Константинополя. Мы приветствовали их радостным криком; оба каравана, соединясь вместе, двинулись гуськом, проходя в час по четыре мили. Предводителем еврейской партии был Араб, с перешибенным носом, с пистолетами, саблею и ружьем; желтая, дамасская ткань обвивала его голову, а нос был залеплен пластырем. Он ехал на серой лошади, покрытой блестящей сбруею; чудный, арабский конь его ржал, прыгал и становился на дыбы, приводя всех нас в удивление.

Только лишь наездник этот кончил свои эволюции, как поднялось другое облако пыли, в котором мелькнули вооруженные всадники. Во главе этой партии ехал Араб и за ним два янычара с серебряными булавами, блиставшими на солнце. Они провожали нового генерального консула Соединенных Штатов, который спешил занять пост свой в Иерусалиме.

Перешибенный нос немедленно подъехал к американскому Арабу, вынул свою трубку и подал ее противнику, в знак вызова на джигитство. Вслед за этим понесся он по степи, описывая круги, обращаясь назад и принимая всевозможные направления. Американец подражал ему. Потом оба воина вступили в бой. Заметьте, мы любовались этим турниром в шаронской долине, перед Яфою. Бедный пластырь, видя, что он не может одолеть своего противника, вызвал его на скалу и полетел вперед, сломя голову; Американец пустился вслед за ним. Перешибенный нос был побежден в другой раз; Янки стали презрительно ездить вокруг него, и этим отклонили попытку к дальнейшему состязанию двух соперников.

Чего можно еще требовать от человека? Рыцари и паладины не могли бы сделать ничего более. Ни в одном романе Вальтера-Скотта не читал я такой прекрасной и блестящей сцены. Степенные воины нашего поезда не принимали участия в скачке молодых людей. Важно ехали они в своих белых чалмах подле носилок леди; длинные дула винтовок высоко подымались над их спиною.

Не было недостатка во встречах в продолжение этой дороги: то попадались нам вереницы лошаков, или верблюды, по два и по три вместе; то погоньщик мула, напевающий очень странную мелодию; то женщина, под белым вуалем, в черной маске и желтых папушах, едущая на осле, в сопровождения своего мужа. Путники часто приветствовали нас поклонами. Наконец, под пологом дыма, увидали мы перед собою Рамле, с высокою башнею, которая одиноко возвышалась с правой стороны его. Пробираясь между белых куполов и каменных домов маленького городка, мы въехали на кладбище. Две женщины сидели на могиле; одна из них, склонивши голову к надгробному камню, раскачивалась из стороны в сторону и причитывала очень жалобно. Генеральный консул Соединенных Штатов пригласил нас завтракать в дом гостеприимного Армянина, второстепенного представителя американской республики в Яфе. Мы вошли на террасу, украшенную звездами и лентами, оставя лошадей своих на попечение крикливых и оборванных Арабов. Хорошо ли они кормили их это была уже не наша забота; при въезде в Иерусалим, я отдал поводья первому человеку, который стоял подле меня, и после не слыхал ни слова о своей лошади. За завтраком подали вам сперва суп, приправленный корицею и другими пряностями, потом жареную и душеную баранину, за которою следовала курица, плавающая в масле, далее темное рагу с луком и наконец пилав. Кушанья эти были приготовлены из превосходной провизии и отличались хорошим запахом. Когда мы вышли из-за стола, за него уселся простой народ. Однако мы торопились в путь, а потому и заставляли этих усердных едоков поскорей облизывать свои пальчики.

облекается мир Божий в часы ранняго утра и которым суждено любоваться так редко городским жителям. Теперь ехали мы по желтой, мрачной долине, почти совсем необработанной. По сторонам дороги рос, по большей части, дикий пастернак, и кое-где торчали клочья зелени. Мы видели много стад; поджарые, низенькия коровенки отличались хорошей породою; черные козы паслись под надзором Негра, одетого в рубище и вооруженного длинной винтовкою, которая весила у него за спиною. Всматриваясь в вашу маленькую кавалькаду, он прикрывал глаза рукою. Полуобнаженные поселяне служили дополнением этой грустной картины восточное жизни; торжественно выступавшие парни, в полинявших фесках и синих или белых замасленных рубахах, не заключали в себе ничего похожого на солдат. Много и здесь попадалось нам лошаков и верблюдов, навьюченных между двух горбов дешевыми товарами. Около полудня остановились мы в близком разстоянии от арабской деревни и с удовольствием напились свежей воды. Бобры и муравьи строят себе жилища, не совсем непохожия на эти негодные избенки, которые скомканы здесь безобразными грудами. Мы одной отдельной хижины не встретили мы на всем протяжении дороги. Бедные и склонные к воровству фелахи жмутся все вместе, для собственной защиты от других воров, своих соседей. Правительство, которое мы возстановили у них, только что обкрадывает этих бедняков. Женщины, в длинных синих рубашках, закрытые изорванными покрывалами, сновали взад и вперед мимо нас, с кувшинами на головах. Мальчишки, выпуча глаза, обступили вашу партию и вместе с отцами старались выклянчить бакшиш. Деревенския собаки лаяли, бегая вокруг стад, которые шли на водопой или на пастбище.

Впереди темнели горы; проводник, указывая на самую высокую из них, сказал, что с нея виден Иерусалим. Слова его одушевили нас, и мы пустились на рысях к этой гористой стороны, которая была повидимому недалеко.

Но одушевление, понудившее проскакать нас около четверти мили в три минуты, было внезапно уничтожено невыносимо дурной дорогою. К горному хребту вели отдельные холмы, по которым извивалась вверх и вниз каменистая тропинка. Потом дорога потянулась руслом древней пересохшей реки, бурные волны которой исчезли вместе с мятежным народом, обитавшим посреди этих диких гор. Каменистые возвышения, поднимающияся по сторонам русла, изрезаны до самого верха горизонтальными бороздами; на этих параллельных уступах до-сих-пор лежит еще тонкий слой почвы, и растет скудная зелен; но когда по руслу этому катилась река, и на крутых берегах её, согласно с ветхозаветной историею, теснился необыкновенный народ, горные уступы вероятно были покрыты садами и виноградниками, как в новейшее время живописные берега Рейна. Теперь страна эта совершенно безлюдна, и вы идете как будто посреди каких-то окаменевших водопадов. За исключением дюжины маленьких птиц, мы не заметили на горных уступах ни одного живого существа в продолжение всей дороги. Даже воробьи убрались отсюда под кровли небольших домов Иерусалима, где их писк и чилканье приятнее всех других местных звуков.

одного из вас не было оружия страшнее зонтика, и какие-нибудь двое Арабов, побуждаемых злобным намерением, могли бы остановить нас и присвоить себе все наши ковровые мешки и чемоданы. Нельзя сказать, чтоб мы ехали, не чувствуя маленького страха. Когда проходили мимо вас смуглые молодцы, обвешанные пистолетами и ятаганами, не трогая своих винтовок, или тащились, не произнося проклятий, нахмуренные погонщики верблюдов с необычайно длинными копьями, изукрашенными пучками разноцветных лоскутков и красных перьев, - нам очень нравилось, что они идут своею дорогою, не останавливаясь и не заводя с нами разговоров. По всему видно, что британский лев и с зонтиком не безопасный зверь для Араба, вооруженного дьявольски длинною винтовкою. Что же чувствовали наши робкия спутницы? Надобно полагать, что оне пришли бы в совершенное отчаяние, еслибь мы вздумали опередить их.

Посреди этой горной страны находится деревня с водой и зеленью; путешественники обыкновенно останавливаются в ней для непродолжительного отдыха. За минуту до нашего прибытия, выехал отсюда караван, освеженный водой и прохладою. Остановиться ли нам? Взор, брошенный на женщин, о которых более всего на свети заботились мы во время дороги, заставил сказать нас: нет! И мы двинулись далее. Какое удивительное самоотвержение, какая рыцарская покорность! И так, бедным лошадям и мулам не удалось отдохнуть и напиться, измученным проводникам носилок не дано перевести духа: с отчаянием пустились мы догонять Поляков и Американцев, которые в виду у вас подымались на гору с своими ружьями, прислугою и янычарами. Поезд их состоял человек из шестидесяти, и все они ехали медленно, как торжественная процессия в Синей Бороде.

Но, увы! они с каждой минутою все больше и больше удалялись от нас, и наконец, когда стали мы подыматься на гору, они совсем пропали из виду. Может быть, в это время многим из нас приходила в голову мысль о Флит-стрите и сильно захотелось увидеть нескольких полисменов. Казалось, скату гор. Мулы с трудом передвигали ноги, погоньщики требовали воды, и вот мы достигли до хорошенькой деревушки, построенной на горе, под деревьями. Ребятишки стряхивали с деревьев винные ягоды, женщины суетились вокруг них; тут стояла мечеть, и домики, подымавшиеся направо от нас, походили на собрание маленьких фортов; перед ними тянулись сады и широкия поля, по которым шли в деревню верблюды, обремененные ношею. Здесь можно было остановиться. Паоло, начальник наших проводников, знал шейха этого селения, который дал ему напиться и поужинать; вода была очень хороша, и мы не шутя стали подумывать: не переночевать ли нам здесь, и не отложить ли въезда в Иерусалим до следующого дня?

Тут подскакал к нам всадник на прекрасной лошади, сурово заглянул в носилки, на наших леди, и поехал далее. Вслед за ним явились еще два всадника; один из них был очень хороший мужчина, весь в красном. Этот уже без церемонии подъехал к дамам, стал играть с маленькой собачкою, которая лежала в паланкин, и спросил, не Инглисы ли мы, на что я отвечал ему утвердительно. Паоло принес воды: сладостнее этих помой, казалось, ничего нельзя было найдти в мире. Мы пили, а бедные погоньщики мулов завидовали нам. Француженка, неустрашимая Виктуар, милее и доблестнее которой, конечно, не было девушки во Франции со времен Иоанны д'Арк, отказалась от воды. Вдруг один из проводников подбегает к своему хозяину и говорит: "Абу Гош приказывает барышням выдти из носилок и показаться женщинам этой деревни."

когда узнала она, кто был этот Араб и уразумела смысл его послания. "Un verre d'eau pour l'amour de Dieu!" простонала она, готовая без чувств упасть с лошади: так страшно было ей попасться в когти Гоша. "Ne buvez plus, Victoire!" воскликнул маленький джентльмен из нашей партии. "Вперед, вошел вперед!" кричали все в один голос. "Что это значит?" спрашивали нас леди, чувствуя, что носилки стали снова потряхиваться. Но мы позаботились скрыть от них намерения ужасного Абу Гоша. Караван двинулся в путь, mademoiselle Victoire была спасена, и её мистриссы узнали об угрожавшей им опасности, когда мы были уже далеко от деревни.

Доброе или злое намерение склонило на этот поступок воинственного Араба? Действительно ли mademoiselle Victoire избежала незавидной участи превратиться в madame Abou Goche, или предводитель горцев хотел просто оказать нам гостеприимство? Последнее кажется мне вероятнее. Еслибы в голове у него был злой умысел, тогда полдюжина винтовок покончила бы с нами дело в одну минуту, и вся наша партия находилась бы в полной власти разбойника. Но теперь простота развязки сделала это происшествие скорее забавным, нежели романическим, особенно для путешественника, который находился в таком счастливом расположении духа, что был в состоянии напевать песни перед лицом разбойников, как, например, человек, пишущий эти строчки.

Отъехав недалеко от земли Гошень, мы очутились посреди садов и виноградников; лучи заходящого солнца освещали безчисленные золотые грозды удивительно вкусного винограда. Мы остановились и попробовали его. Никогда не случалось нам есть ничего лучше этих ягод, никогда вода свежее той, которую принес вам Араб, не лилась в пересохшее горло человека. езда, солнце и более всего Абу Гош сделали ее такой вкусною: за эту услугу обязан я ему особенной благодарностью. Наконец, посреди самой ужасной рытвины, по которой, скользя, спускались наши лошади, услыхали мы пушечный выстрел; звук его долетел до нас из Иерусалима. Сумерки здесь очень кратки; в несколько минут на природу, окружавшую нас, легла густая тень, и небо блеснуло тысячами звезд.

Под этим-то великолепным пологом проехали мы еще два часа. Вокруг вас теснились мрачные горы; пейзаж этот, нисколько не интересный днем, принимал такой торжественный характер ночью, какого я нигде, никогда не видывал. Робко, почти с ужасом, приближались мы к грозному месту, средоточию былой и будущей истории человечества. Воспоминание об этих чувствах не покинет человека до той поры, пока не притупеет в нем память, и, может быть, он так же часто и много будет думать, как редко и мало говорить о них.