Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим.
XII. Квартиры в Иерусалиме. - Еврейские пилигримы. - Иерусалимские Жиды. - Английская церковь. - Церковь Гроба Господня. - Вифлеем. - Латинский монастырь. - Американский консул. - Предметы для эскизов. -

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим. XII. Квартиры в Иерусалиме. - Еврейские пилигримы. - Иерусалимские Жиды. - Английская церковь. - Церковь Гроба Господня. - Вифлеем. - Латинский монастырь. - Американский консул. - Предметы для эскизов. - (старая орфография)

XII. 

Квартиры в Иерусалиме. - Еврейские пилигримы. - Иерусалимские Жиды. - Английская церковь. - Церковь Гроба Господня. - Вифлеем. - Латинский монастырь. - Американский консул. - Предметы для эскизов. - Отъезд. - Рамле.

По приезде в Иерусалим, леди нашей партии скоро нашли для себя прекрасную квартиру в греческом монастыре, где чистый воздух комнат и богатый кушаньями, вином и десертом стол нимало способствовали к возстановлению их сил, ослабевших от утомительного путешествия. Не знаю, пользуются ли сами почтенные отцы монастыря хорошими снадобьями, которыми подчуют они гостей своих; но судя по их наружности, надобно полагать, что они не прочь от этого. Монахи, которых мы видели здесь, носят на лицах своих ясный отпечаток совершенно покойной совести и привольного житья-бытья. Двое толстых, краснощеких и неопрятно-одетых служек безпечно сидели на солнышке, поглядывая с монастырской террасы на улицу: глаза их выражали чувства, нисколько не сходные с понятием об аскетизме.

Для путешественников, не принадлежащих к духовному званию, построен особый странноприимный дом. Снаружи и внутри, в главной зале этого здания выставлен двухглавый орел: монастырь находится под покровительством русского Императора, который ежегодно высылает сюда значительную сумму денег на поддержание внешняго благолепия иерусалимской святыни, потому-то большая часовня в храм Гроба Господня далеко превосходит богатством украшения все другие его приделы.

С нами приехало сюда нисколько Поляков; они остановились в латинском монастырь, и мы несколько раз видели их в католической церкви коленопреклоненных перед иконами, или торжественно идущих с зажженными свечами в процесиях, или благоговейно лобызающих места, освященные по преданию страданием Спасителя.

Хотя латинский монастырь и гостинница для путешественников обширны и весьма удобны для житья, но все же они далеко отстали по чистоте и отделке от обители и странноприимного дома греческих монахов. И там, и здесь, судя по словам, не берут денег; однако же путешественникам приходятся поплатиться в обоих. Католики торгуют четками, крестиками и перламутром, на котором вырезаны образа. Эти вещи покупают они у ремесленников и перепродают их с небольшой выгодою. Англичане останавливались до-сих-пор в негодных гостинницах, и только в прошлом году два или три человека из жителей Мальты догадались нанять несколько домов для приема туристов, где Англичане могут теперь найдти для себя приличное помещение за цену, которая для людей с порядочным состоянием не покажется очень выосокою.

У двери одного из этих домов, я с большим удовольствием спрыгнул с седла и бросил поводья. Привычная лошадь пошла без проводника к хорошо знакомому ей стойлу по темному, перепутанному лабиринту здешних аллей и закоулков, которыми проехали мы, своротив с большой улицы, идущей от яфской заставы. Здесь только заметили мы некоторые признаки жизни. Мужчины толпились в дверях домов или курили трубки перед негодными кофейнями, где происходило пение и рассказывались сказки; но в других улицах царствовала глубокая тишина, и даже не мелькнуло ни одной свечки в окнах низеньких домов, мимо которых пробирались мы.

Войдя на террасу, мы нашли несколько небольших комнат или павильонов со сводами, откуда увидали утром большую часть города: белые куполы и террасы громоздились друг над другом; кое-где, из среды белых возвышений подымался минарет или чахлая финиковая пальма; но большая часть ближайшей к нам растительности состояла из отвратительных грушевых деревьев. Большие зеленые желваки пузырились на них безобразной грудою наростов, усеянных колючками, как на алое; ни тени, ни красоты, ничего тут не было. Справа подымалась мечеть Омара, заслонив собою восходящее солнце. Прямо перед нами лежала крутая, извилистая улица, обставленная с обеих сторон разрушенными стенами и прозванная с незапамятных времен: Via Dolorosa. Здесь, по словам предания, отдыхал Спаситель, неся крест свой на Голгофу. О горе, по желтоватому скату которой росло нисколько сирых масличных деревьев, нечего было спрашивать: это Масличная Гора. За нею лежит Вифания. Самые святые очи, какие когда либо взирали на мир Божий, устремляли взоры свои на эти возвышенности: там ходил Христос и поучал своих слушателей. Со стыдом и смирением смотрит человек на это место, где обитали неизреченная Любовь и Милосердие, где глубоко сочувствующее сердце Спасителя молило Отца за весь род человеческий, и откуда лицемеры и изверги увлекли Его на распятие!

Евреи, которые ехали с нами из Константинополя, проклиная всякую остановку в дороге не по нетерпению увидеть скорее Святой Город, но от скупости, от нежелания платить дорого за провизию во время морского пути, закупили все необходимое для себя в Яфе и отправились в Иосафатову Долину. Мы заметили высокую фигуру старого начальника их, изощренного в обмане, когда медленно выступал он посреди зловонных лачуг жидовского квартала. Этот старый хитрец, нехотевший нанять для детей своих каюты, во время морской бури, раскланивался с нами на базарах. Другие равины, помоложе его, одеты несколько опрятнее. Мы встретили их в воскресенье, во время прогулки, близь ворот Виелеема; с ними шло несколько рыжебородых Жидов, в дрянном восточном костюме; говорили они языком берлинских Евреев; когда мы поровнялись с ними, у них шла речь о нескольких стах талеров. Идите по пятам какого угодно Жида, и вы непременно услышите разговор о золотом тельце, которому они покланяются.

Английская миссия действовала совершенно безуспешно в отношении к этим религионистам. Едва ли обращены ею в христианскую веру человек двенадцать Евреев, и те из них, которые отступили от закона Моисеева, подверглись в Иерусалим страшным преследованиям от своей братии. Мне рассказывали, что жена одного Жида, переменившого веру, осталась верна ему и не захотела покинуть своего мужа. Евреи озлобились, похитили ее из дома, умели скрыть в городе от всех поисков миссии, консула, епископа, пасторов и причета; потом перевезли ее из Иерусалима в Бейрут, откуда отправили в Константинополь и наконец в Россию, где она до-сих-пор горюет о своем муж. Нашел ли этот новообращенный утешение в разлуке с нею? Когда один из членов миссии, превосходный джентльмен, передавал мне эту историю, я невольно подумал, что Англичане в подобном случае поступили бы не лучше Евреев. Жена неофита была дочерью ученейшого равина. Представьте; что дочь эксетерского или кёнтербёрийского равина вышла замуж за человека, принявшого жидовскую веру. Разве стал бы кто из нас обвинять отца её, если бы освободил он дочь свою из-под власти мужа, способного погубить душу этой женщины? Да и сам бедный неофит был бы конечно изгнан из Англии тем же путем преследования. С сожалением смотрели мы на этих людей, когда сидели они особняком на скамьях в нашей церкви, мы думали о том времени и обидах, которым подвергаются они, проходя в европейском платье и с выбритыми подбородками посреди своих злых, нахмуренных и длиннополых соотечественников.

По пятницам вы можете слышать здесь плач и сетования жидов об утраченной славе их города. Кажется, я ничего не видал страшнее Иосафатовой долины. Со всех сторон стекаются сюда Евреи хоронить своих мертвых. Седой скряга, ехавший на корабле с нами, тоже хотел сложить кости свои в этой долине, когда пробьет час его. Копить деньги и быть погребену здесь - вот две главные цели этой странной и долгой жизни.

С нами приехал сюда один из членов миссии, крещеный Еврей, и так как я вообще отзывался о Евреях без уважения, то да позволено будет оговориться мни, что с этим достойным джентльменом я имел счастие войдти в дружеския отношения. Никогда не встречал я человека, которого внешнее поведение было бы трогательнее, искренность очевиднее и религиозные чувства глубже и основательнее.

Англиканская церковь в Иерусалиме строится посреди открытого, живописного места, против Вифлеемских ворот. Близехонько от нея домовая церковь нашего епископа, и тут же находится дом, в который собираются для молитвы христиане англиканского вероисповедания.

подле меня в церкви, заглядывал попеременно во все эти книги; одну стихеру читал он по-еврейски, а другую по-гречески. Здесь-то собрались мы все вместе в первое воскресенье после нашего прибытия. Трогательно было слышать язык и музыку своей родины в этом отдаленном месте и видеть простые и скромные обряды нашей службы. Даже американский консул был сильно поражен ими, не раз подымался он с своего места, испуская глубокие стоны, и во время проповеди выражал сочувствие и одобрение различными телодвижениями; а этот закоренелый анти-прелатист приехал в Иерусалим для того собственно, чтобы встретить здесь наступление тысячелетия {Тысячелетники думают, что после страшного суда праведные будут блаженствовать на земле тысячу лет.}, которое, по его мнению, настанет весьма скоро. Он так непоколебимо убежден в правдивости учения своей секты, что даже привез с собою из Америки голубя, торжественно уверяя нас, что эта птица переживет ожидаемое пришествие. Никогда не случалось мне слышать пастора, совершающого службу так превосходно, как исполнял это дело капелан епископа, мистер Вейч. Но, кажется, трогательнее всего была тут музыка: эти сладостные, старинные мелодии родины.

В церкви было около ста человек; наша партия значительно увеличила обыкновенное число молящихся. Семья епископа чрезвычайно велика; у консула и членов миссии есть жены, дети и английская прислуга. Они, вместе с иностранцами, занимают места по правую и левую руку от престола и кафедры; обращенные же и члены коллегии, которых очень немного, садятся против пастора, совершающого богослужение; перед ним, при выходах, поднимают серебряные булавы янычар также, как посохи служек в Англии.

Несколько раз ходил я по окрестностям города, к Масличной горе и Вифании, к могилам царей и источникам, освященным историею. Только здесь деревья свежи и зелены; весь остальной пейзаж поселял в душе моей чувство ужаса. Сожженные солнцем горы прикрыты кое-где трепещущею тенью сероватых маслин; овраги и долины устланы надгробными камнями; повсюду вокруг города видите вы невыразимо угрюмую и опустошенную местность.

Ходил я к Сионским вратам, посмотреть на так называемую гробницу Давида. Теперь стоит на этом месте старая еще более неодушевленною. Стены и башни города подымались недалеко отсюда. Вокруг тянутся мрачные горы с обнаженными, каменистыми скатами; здесь, в пещерах, жили и умирали христианские пустынники. В глубине долины вы видите зеленую поляну; она называется Эн Роджель. На ней пировал Адония, убитый братом своим Соломоном за то, что он попросил в жены себе Ависагу. Долина Гинномская лежит у подошвы горы; некогда была она плодовитым садом, теперь же имеет самый грустный вид. Здесь, под тенью зеленых деревьев, Ахаз и цари идолопоклонники приносили богам своим жертвы и "заставляли детей проходить сквозь огонь". На пригорке стоит огромная усыпальня, куда относятся трупы усопших пилигримов; народное поверье утверждает, что это Ацельдама, купленная на деньги, которые приобрел Иуда преданием Спасителя. Таким-то образом с одного мрачного места переходите вы на другое, и каждое из них запечатлено ужасным событием. Смотря на храм, вы думаете о воинах Тита, которые осаждали охваченные огнем его паперти, и о вступлении их в город, при защите которого погибло два миллиона человек. На горе Сиенской был разбит лагерь Готфрида и Танкреда.

Считаю лишним продолжать рассказ о таком мрачном пейзажи. Навсегда врежется он в память человека, взглянувшого на него однажды. Воспоминание это будет преследовать его, подобно угрызению совести, ему покажется, что сам он принимал участие в ужасной смерти своего Спасителя. О! с каким невыразимым стыдом и ужасом думает человек о совершенном здесь преступлении, повергаясь во прах перед иконою Божественного Страдальца!

По обыкновению, путешественники прежде всего идут помолиться в храм Гроба Господня.

В воротах, ведущих с улицы на церковный двор, находится маленький базар Вифлеемистов, которые соперничают в торговле с католическими монахами. Громко запрашивают они вас в свои лавчонки, предлагая купить у них разные безделушка: четки, выточенные из душистого дерева, резной перламутр, грубые каменные солонки и разные фигуры. С тих пор, как завелись в этом город гостинницы, мелочные торговцы стали посылать в них разнощиков, которые толпятся каждый день на террасе, перед дверью приехавшого сюда путешественника, и докучливо упрашивают его купить что нибудь. пилигрим посетил иерусалимскую святыню. Некоторые из наших спутников отважились подвергнуться этой странной операции, желая унесть с собою в могилу неизгладимый знак своего путешествия. В Бейруте наняли они в услужение человека, который в молодости был лакеем на одном из английских кораблей Средиземного моря. Он также был татуирован пятью крестами; сверху их были наколоты два соединенные сердца, с патетическим девизом: "Бетси, душка моя." С этой душкою разстался он в Мальте пять лет назад тому, и она была уже забыта. Одно только имя её с обманчивою эмблемой постоянства осталось на коже этого изменника, на которой явилось теперь другое изображение такой же нелицемерной преданности. Молодчик этот знал прежде немного по-английски, но теперь забыл наш язык также, как и свою Бетси. Четки и татуирование издавна принадлежали, кажется, к существенным обрядам христианского пилигримства. За несколько сот лет поклонники Гробу Господню удалялись отсюда с этим же простым напоминанием святого города. На руках скольких принцев, рыцарей и крестоносцев был отпечатан точно такой же символ.

Миновавши базар, вы входите на церковный двор, раскинутый перед фасадом древних башен церкви Гроба Господня, украшенных арками и готическими орнаментами, рисунок которых хотя и грубоват, однакоже богат и живописен. Здесь, на солнце, стоит толпа богомольцев, ожидая, когда заблагоразсудится турецкой страж отворить церковные двери. На этом двор непременно наткнетесь вы на сборище дряхлых баб, оборванных мальчишек и старых, длиннобородых хрычей, это нищие. Громко кричат они, выпрашивая подаяния, протягивают к вам деревянные чашки, колотят по камням палками, вопят, воют и тянут вас к себе за полы; поодаль сидят черные, как уголь, Копты, в темно-синих чалмах и рубашках, перебирая четки. Сюда же пришла и партия Арабов, исповедующих христианскую веру. Полуобнаженные мужчины, судя по их наружности, не то нищие, не то разбойники; кажется, они столько же способны просить милостыню, сколько и грабить - смотря по обстоятельствам. Женщины, отбросив покрывала, смотрели на иностранцев из-под татуированных бровей. Что же касается до иностранцев, то мне нечего описывать их. Фигуру Англичанина, с засунутыми в карманы руками, вы увидите на кратере Везувия и в краале Готентота, у основания пирамиды и в парижском кафе-ресторане, или в хижине Эскимоса; по всюду эта фигура одинаково холодна и надменна. Когда церковные двери были отворены, Англичане протолкались вперед, презрительно бросили турецкому привратнику несколько пиастров и хладнокровно осматривали внутренность храма, в котором пилигримы всех других наций обливались слезами или стояли в каком-то восторге и удивлении. Никогда прежде не видали мы этой церкви, и однакоже глядели на нее также холодно, как турецкий сторож, который сидит в дверях её.

В самом деле, я думаю, что нам нельзя понять источника и свойств римско-католической набожности. Однажды пошел я в Риме в церковь, по просьбе моего друга, католика, который, описывая мне изящную внутренность этого храма, уверял, что она похожа на небо. Я нашел, что стены там обвешаны полосами красного и белого дешевого каленкора, алтарь убран искусственными цветами, множеством восковых свечей и золоченой бумагою. Место это показалось мне похожим на бедный театр; а друг мой стоял подл меня на коленах, увлеченный порывом восторга и благоговения.

у армян есть часовня покаявшагося разбойника; бедные Копты гордятся, что в их крошечной часовенке находится куст, в котором Авраам спрятал овцу, принесенную в жертву вместо Исаака; католики владеют столбом, к которому был привязан Спаситель. Место, где найден был Крест Господень, углубление на горе Голгофе, самый даже гроб Адама, все это собрано здесь на самом маленьком пространств; вы подымаетесь на несколько ступенек, и вам говорят, что вы стоите на Голгофе. Все эти священные древности окружены горящими паникадилами, облаками ладана и плохими картинами из Священной Истории, или портретами венценосных особ, которые жертвовали деньги на поддержание часовен. Вы слышите шарканье и топот молельщиков; видите, что одни из них плачут, прикладываются к образам и творят земные поклоны, а другие стоят совершенно хладнокровно; пасторы, в иноземных облачениях, поют и читают в нос непонятные литании, облачаются и разоблачаются, зажигают свечи и гасят их, подаются вперед и отступают назад, с поклонами и коленопреклонениями самого необыкновенного характера. Все это производит на Англичанина очень странное впечатление.

Самый Гроб Господень есть, без сомнения, святейшая принадлежность Иерусалима, но легенды, распри духовенства и разные обряды скрывают святое место, в котором стоит он, от взоров человека. Бранливая стража преграждает свободный доступ к нему молельщиковь. Никто не в состоянии проникнуть в это святилище без страха, захватывающого дыхание, и без чувства глубокого и исполненного более самоунижения. Гроб Господень стоят посреди ротонды, общей для христиан всех вероисповеданий. В коптской часовне видел я закоптелые лампы, дешевое, полинявшее тряпье и черного, как уголь, Копта, в синей одежде. В католической церкви не было службы; два монаха, пересмеиваясь друг с другом, сметали пыль с покрытых плесенью статуй, которые стояли вдоль стены. Великолепная греческая церковь была более наполнена молящимися, нежели соседняя с нею армянская, тоже богато отделанная. Эти три главные вероисповедания ненавидят друг друга; ссоры их бесконечны; каждая из них старается подкупом и интригами склонить на свою сторону местные власти, в ущерб своим соперникам. То вмешаются в дело католики и готовы способствовать разрушению общей церкви, потому только, что Греки предлагают покрыть ее кровлею; то Греки уничтожают монастырь на Масличной горе и соглашаются лучше уступить это место Туркам, нежели допустить, чтобы владели им Армяне, которые в свою очередь испрашивают позволение сломать принадлежащую им и исправленную Греками лестницу в Вертеп Рождества в Вифлеем. Таким-то образом, посреди этого священного места, в центре христианства, представители трех главных вероисповеданий совершают богослужение под одной кровлею и ненавидят друг друга!

Купол над Гробом Спасителя открыт, кишит здесь столько самолюбия, притворства и нелюбви к ближнему!

Пять миль пути по волнистым и обнаженным холмам переносят вас из Иерусалима в Вифлеем. Местоположение становится живописнее по мер приближения к знаменитой церкви. Мы проехали мимо монастыря св. Илии, обнесенного стеною на подобие крепости. Однакоже, не смотря на такую предосторожность, Арабы не один раз брали монастырь приступом и безпощадно губили несчастных монахов. Подле него находится колодезь Ревекки. Здесь лежал труп; толпа мужчин и женщин с жалобным воем плясала вокруг него. На дороге встречались нам нахмуренные всадники, стада черных овец и пастухи с ружьем на плече, верблюды, женщины в синих платьях, с белыми вуалями; неся кувшины с водою, задумчиво глядели он на нас большими, черными глазами. Порою попадались земледельцы с лошаками, навьюченными хлебом или виноградом, которые везли они в город. Сцена была очень одушевлена и живописна. Церковь Рождества с окружающими ее монастырями представляет обширную и благородную картину. Партия путешественников собралась в этот день ехать на Иордан, под прикрытием Арабов. Некоторые из этих дикарей были чрезвычайно эфектны. В белых чалмах, с длинными ружьями и палашами, стояли они на широком помосте, перед низенькими воротами монастыря, подл поджарых лошадей своих, изукрашенных нарядной сбруею. Крестоносцы и рыцаря бывали конечно свидетелями таких же сцен. Нетрудно представить себе выход их из этих узких, низеньких ворот, при шумном приветствии смуглых детей, купцов и женщин.

Нас принял настоятель греческого монастыря, в прекрасной трапезе, с тем же гостеприимством и церемониями, с какими встречали здесь пилигримов средних веков. Мы осмотрели великолепную церковь и посетили грот, в котором, по преданию, родился Искупитель. Партия путешественников, по окончании осмотра, потянулась к Мертвому морю, в сопровождении вооруженных спутников; европейцы придали себе воинственный вид, вооружась также мечами и пистолетами. Живописная толпа пилигримов, Арабы и всадники, древний монастырь с седовласыми монахами, церковь с торжественной в ней службою, с образами, колоннами и ладаном, темные, широкия горы, охватившия деревню, и путевые встречи: пастухи и стада, верблюды, колодцы и похороны произвели на меня чарующее, романическое впечатление. Но вы, любезный М., хотя и не были здесь, однако же составили о Вифлееме такое прекрасное понятие, какого не в состоянии дать вам мое описание. Вифлеем, где родился Божественный Младенец и где звучала песнь ангелов: "Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человецех благоволение", останется навсегда святейшим и прекраснейшим местом этого мира.

Самые лучшия квартиры в Иерусалиме можно найдти в монастыре св. Иакова, у Армян. Эти восточные квакеры очень важны, любезны и вежливы. Сионская обитель их так велика, что в ней без труда поместится две или три тысячи христиан; церковь изукрашена и чрезвычайно богатыми, и беднейшими приношениями поклонников. Вместо звона в колокола, толстые монахи колотят что мы есть силы в доску, призывая единоверцев своих на молитву. Никогда не видывал я мужчин румяней и ленивее этих коленопреклоненных на мягких циновках или сидящих в благоговейном созерцании армянских монахов. Церковь блестит ризами образов, хрусталем, позолотою и горящими паникадилами; со свода потолка висят десять тысяч (а может быть, и меньше) страусовых яиц. Народу множество; богомольцы, вставши на колена, усердно лобызают стены и прикладываются к мощам св. Иакова, первого епископа Иерусалима.

писатели и путешественники толкуют об этой протекции с величайшим удовольствием. Согласно с путевыми записками своих соотечественников, любой Француз, которого вы встретите здесь, скажет вам: "La France, monsieur, de tous les temps protège les chrétiens d'Orient". Принимать участие в процессиях - это для них bon ton; важно выступают они в крестных ходах, неся перед собою длинные свечи. Никак не мог я сродниться с их родом набожности. Религиозные излияния Ламартина и Шатобриана, которые читали мы a propos во время путешествия, менее всего наполняли душу мою чувством уважения. Красноречивый виконт, как будто говорит сам о себе: "Voyez comme M. de Chateaubriand prie Dieu." Это гримаса ханжи на лице французского пилигримчика; очень трудно смотреть на нее серьозно.

Картины, образа и орнаменты главного латинского монастыря весьма бедны в сравнении с тем, что видели мы в церкви Армян. Монастырь велик, но содержится неопрятно. Говорят, что много прыгающих и ползающих бичей человечества нападает на кожу пилигримов, которые ночуют здесь. Даже на дворах и галлереях нельзя спастись от них. Смотря на левь и неопрятность монахов, думается, что вы попали в итальянский монастырь. Торговля вещами, о которых я упомянул прежде, составляет главный доход этой обители; отсюда развозятся раковины, кресты и четки по всей Европе. La France перестала уже быть христианнейшим государством, и её протекция безполезна для католиков со времени изгнания Карла X. Испанские короля, которых гербы, подсвечники, паникадилы и другия ценные приношения можно видеть во многих католических часовнях, стали также скупыми вкладчиками со времени последних смут, отнятия у духовенства собственности и других событий в этом же роде. Когда осмотрели мы бедные редкости этого места, настоятель ввел нас в приемную и предложил выпить по маленькому стаканчику красного розолио; вино принес ключарь монастыря с поклонами и коленопреклонениями.

После этой общины духовных особ наиболее замечателен американский монастырь или протестантская конгрегация индепендентов, которые издают трактаты для обращения неверующих, составляют митинги, и таким образом дополняют небольшое число последователей англиканской церкви. Я упоминал о нашем спутнике, генеральном консуле Соединенных Штатов. Торговлею составил он себе значительное состояние и комфортабельно жил на своей родин в загородном дом. Но вот, по его мнению, настало время свершиться пророчеству, то-есть, Евреи должны возвратиться в землю отцов своих и Иерусалим снова прославиться. У него рождается желание быть свидетелем этого события, он покидает загородный дом свой, берет любимого голубя и отправляется с ним в далекий путь. Ничего не знает он о Сирии, кроме того, что сказано о ней в пророчестве; но он принимает на себя обязанность консула даром, не требуя жалованья, и правительство Соединенных Штатов находит эту причину вполне удовлетворительною для утверждения его в консульском звании. Приехавши сюда, он прежде всего требует свидания с пашею; объясняет ему то место Апокалипсиса, где нашел он, что Пять Властей и Америка должны вмешаться в дела Сирии и непременно возвратить Евреев в Палестину. Эта новость удивила, конечно, наместника блистательной Порты; навряд ли хотя одно правительство, со времен Минстерского королевства, в котором царствовал Иоанн Лейденский, принимало когда-нибудь такого странного посланника. Этот добрый, простой и достойный человек затащил меня в свой временный консульский дом при американской миссии и под предлогом дружеского желания: распить со мною бутылку белого вина, начал развивать свои идеи, толкуя о будущем также свободно, как бы о статье, прочитанной в "Times." Маленькая комнатка, в которой сидели мы, была завалена миссионерскими трактатами; но я почти не слыхал о новообращенных: Американцы успевают в этом отношении также мало, как и наше епископское учреждение.

то не подвержено сомнению, что мужчины и женщины нашей религиозной колонии производят здесь хорошее нравственной влияние силою прекрасного примера, безукоризненной жизнью и добрыми делами. У леди нашей миссии много в Иерусалиме клиентов всех вероисповеданий, которым помогают он усердно. Жилища их могут служить образцом опрятности и семейного счастия; духовенство наше составляет скромное средоточие цивилизации этого места. Непростительную шуточку отпустили в Нижнем Парламенте на счет епископа Александера и многочисленной семьи его, уверяя, что эти люди производят скандал в Иерусалиме. Пуля вылетала со стороны Греков и католиков. Какое дело Евреям и Туркам до того, что у вашего епископа есть жена и дети, точно также, как у их собственных духовных лиц? Никакой вражды не витают к ним жители Иерусалима; я видел, что сыновья епископа разъезжают по городу также безопасно, как бы прогуливаясь по Гэйд-парку. Вообще Европейцы принимаются здесь ласково и даже очень вежливо. Когда набрасывал я эскизы, народ никогда не прерывал моих занятий. Мало этого; два или три человека из толпы безо всяких отговорок согласились спокойно стоять передо мною, пока я снимал с них портреты. Когда работа была кончена, картины мои пошли по рукам; всякий делал на них свои объяснения и выражал одобрение весьма учтиво. Но совершенно не так поступали степные Арабы и деревенские жители, только лишь прибывшие сюда из окрестностей города. Однажды, перед стеною монастыря, встретил я татуированную черноглазую девушку, с большими серебряными подвесками и красивою на бороде синею наколкою, и еще женщину с удивительными глазами. Держа грудного ребенка, черпала она воду из Силоамской купели; и поза, и одежда её могли принадлежать Ревекке в то самое время, когда посланный Иоанна приходил у нея напиться. Я вздумал нарисовать этих женщин; обе оне, простоявши покойно не более полуминуты, начали громко требовать бакшиша. Я тут же дал им пять пиастров. Куда тебе! Кричат: давай больше! призвали на помощь своих приятелей, и вся эта ватага завопила о бакшише. Я поспешил уйдти от них и к величайшему удивлению почтенного привратника, захлопнул монастырскую дверь перед носами целой толпы с криком преследовавших меня женщин. У Мариамского колодца присоединился к ним мужчина, вооруженный длинной палкою; он также поддерживал их требования; но угрозы его только насмешили нас, потому что мы были вдвоем и тоже с палками.

В деревне Силоамской я не советовал бы останавливаться художнику. В этом негодном месте живут люди, которые умеют, при случае, также хорошо владеть ружьем, как и палкою. Собаки их с лаем бегут за проходящим иностранцем, и со стенных парапетов преследуют его мрачные взоры отъявленных мошенников, любоваться которыми не очень-то приятно одинокому путнику. Эти негодяи застрелили человека, в полдень, почти у самых ворот Иерусалима, когда мы были в нем, и никто не позаботился отыскать убийцу. Целые орды хищных Арабов наполняют окрестности города; путешественники, отправляясь во внутренность страны, должны заключить условия с их шейхами. Трудно понять, каким образом городския стены могли бы удержать этих воинственных дикарей, если-бы вздумалось им ограбить Иерусалим, потому что полтараста человек здешняго гарнизона не в состоянии защитит длинных крепостных линий этого города.

Только на картинах Тициана видел я эту великолепную пурпуровую тень, в которую облекаются горы окрест Иерусалима, когда небо позади их покрывается вечерней зарею. Перед отъездом в Яфу, мы смотрели на Масличную гору с террасы, на которой дожидались прибытия лошадей. Желтый месяц тускло блестел посреди безчисленного множества ярких звезд. Бедная, обнаженная окрестность тонула в розовой атмосфере сумерек. Вид самого города никогда еще не казался нам так благороден; мечети, минареты и куполы чудно рисовались на темном пологе звездного неба.

У Вифлеемских ворот ростет пальма и стоит дом с тремя куполами. Поставьте их и древние готические ворота в глубине ночной картины, и наполните передний план густым серым сумраком. Когда вы глядите в него, перед вами мелькают фонари, рисуются темные фигуры всадников и мулов с носилками, толпа маленьких Арабов, верхом на лошадях, гонит стада овец к городским воротам, члены вашего поезда, по-двое и по-трое, выдвигаются вперед, и вот наконец, перед самым восходом солнца, отворяются ворота, и мы выезжаем в серую долину.

округ Абу-Гоша, вступили мы в прекрасную долину, ведущую в Рамле, конек мой въехал со мною в город презабавным галопом, вслед за безобразнейшим Негром, который, в желтом халате и с красным платком, развевавшимся на голове его, галопировал передо мною, гайкая во все горло и напевая народные песни. Одну из них я перенял очень удачно; но мне не придется пропеть вам её в Англии. Через два дня я забыл эти великолепные диссонансы, также как и мелодии арабского минстреля, погонщика наших лошаков, который и пел, и улыбался так забавно, что мог бы, кажется, развеселить самого серьозного человека.

Мы остановились отдохнуть в полдень, в маленькой рощ, единственной между Иерусалимом и Яфою. Я не упоминаю здесь о тенистых огородах отвратительной деревни Абу-Гоша; мимо их прошли мы скорым маршем. Некоторые из наших друзей уселись под тенью масличных деревьев, другие же вкарабкались на ветви. Двое из числа четверых, нарисованных в этом положении в моем альбом, умерли через месяц от роковой сирийской лихорадки. Но тогда мы еще не знали, что судьба готовит нам. Был разведен огонь; мы поели яиц и курятинки, напились кофе и стали курить трубки, посмеиваясь от чистого сердца. Я думаю, что всякий считает себя счастливым, оставя Иерусалим. Из того, что я испытал в нем, для меня памятнее всего десятидневная лихорадка.

В Рамле, все мы остановились в греческом монастыре. Монахи подали нам ужинать на террасе, при закате солнца. Нас окружала самая живописная панорама: башни и мечети были окрашены алой зарею, волнистые поля покрыты зеленью и стройными пальмами. До Яфы было отсюда девять миль. Когда мы ехали туда, вам все утро сопутствовал дым парохода, стоявшого от нашей дороги миль за двадцать в море.

Монастырь, в котором переночевали мы в Рамле, совершенный караван-серай. Только три или четыре монаха живут в нем для приема путешественников. Лошади были привязаны и накормлены на внутреннем дворе; в верхнем этаж находились жилые комнаты не только для неограниченного числа пилигримов, но также и для безчисленного множества ползающих и прыгающих зверков, которые обыкновенно разделяют ложе с утомленным путешественником. Ни одному тонкокожему человеку не советовал бы я разъезжать по Востоку без удивительного изобретения, описанного в книге мистера Феллоуэса. Вот оно: делается полотняный или миткалевый мешок, такой величины, чтобы в нем могло свободно поместиться человеческое тело; к мешку привешивается муслиновый рукав, расширенный обручами и прикрепленный к стене или к палке. Вы погружаете в этот снаряд испытующий взор и, уверясь, что там нет ни блохи, ни клопа, ложитесь во внутрь мешка, плотно закрывая за собою отверстие. Этот удивительный антиклоповник испытал я в Рамле, и только одну ночь покойно провел в нем на Востоке. К сожалению, не была она продолжительна; многие из товарищей поднялись в час пополуночи, и стали будить сонуль. Никогда не забыть мне того ужаса, который почувствовал в этом противоклоповнике, когда веселый служка монастыря, упавши на грудь ко мне, стал щекотать

Поутру, задолго до солнечного восхода, маленький караван наш снова двинулся в путь. Мы выехали с фонарями, оглашая узкия улицы громкими криками. Когда потянулись мы по долине, месяца уже не было, но яркия звезды все еще блистали над головою. Глядя на путешественника так светло и торжественно, оне становятся друзьями его, особенно под ночным пологом восточного неба. Здесь кажутся оне ближе к вам, нежели в Европе; здесь они больше и торжественнее. Наконец загорелась заря, и мы увидели перед собою Яфу. Дружесеий корабль ожидал нас; лошади были сданы по принадлежности, и партия наша, при страшных криках обнаженной толпы нищих, которые требовали башкиша, уселась в лодки и поплыла к кораблю, где приветливо встретил нас лучший из капитанов, когда-либо плававших в этой части Средиземного моря, именно: Сэмьель Леуис, капитан парохода полуостровской и восточной компании.