Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим.
XIII. От Яффы до Александрии.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим. XIII. От Яффы до Александрии. (старая орфография)

XIII. 

От Яффы до Александрии.

(Из морского журнала Эконома.)

Столовая карта, 12-го октября.

Моллигэтоуни суп.

Соленая рыба под соусов из яиц.

Жареная нога баранины.

Вареное плечико с луком.

Вареная говядина.

Жареные куры.

Тоже в папильотках.

Ветчина.

Бараинва с турецкими бобами.

Рис.

Капуста.

Французские бобы.

Вареный картофель.

Тоже печеный.

Дамсон торт.

Тоже из смородины.

Рисовые пудинги.

Смородиновые блинчики.

Только лишь подошли мы к гавани, и перед нами поднялись домы и башни Александрии, освещенные розовой зарей, как в ту же минуту над ровным зеркалом золотистой воды пронесся гул пушечного выстрела. С величайшей досадою узнали мы, что в эту ночь не удастся нам выйти на берет. Хотя во время наших разъездов по Сирии пароход был отлично вымыт и вычищен, но все-таки жизнь на нем утомила пассажиров, не смотря на то, что неопрятные жиды, ехавшие с нами из Константинополя, не толпились уже на палубе, и эконом усердно кормил всем, что написано на столовой карте.

На другой ден, чем свет втянулись мы в гавань, загромозженную судами. Мы плыли мимо полусогнивших военных кораблей, на которых развевались красные флаги со звездой; подле них то я дело швыряли катеры; гребцы в красных фесках, налегая на весла, совершенно скрывались из виду; на кормах стояли длиннобородые рулевые. Тут находился большой национальный флот и множество иностранных кораблей. Пароходы французских и английских компаний ходили взад и вперед по гавани, или стояли на якоре в солевой воде. Многия из паровых судов наши имели совершенно христианский вид; только странно было смотреть на турецкий герб, нарисованный на носу их, и на золотые арабские иероглифы, блестевшие на кожух. Любезный Тромп, на котором доехали мы до Бейрута, стоял также в александрийской гавани, и капитан этого щегольского парохода отвез некоторых из нас на берет в своей гичке.

В эту ночь, с помощью сигары и лунного света, озарившого палубу, приготовился я мысленно к тем впечатлениям, которые ожидали меня в Египте. Торжественно мечтал я о величии таинственной сцены. Мне казалось, что колонна Помпея должна возвышаться горою, в желтой пустыне, посреди целой рощи обелисков, высоких как пальмы. Скромные сфинксы, возседающие над Нилом, величаво покойная наружность Мемноновой статуи, разоблачали предо мною Египет столько же, как сонет Теннисона, и я готов был смотреть на него cъ пирамидальным удивлением.

Набережная Александрии, где высаживаются путешественники, похожа на док Портсмута; здесь, в разнохарактерной толпе, заметно несколько черных лиц; стоят лавчонки с корабельной рухлядью и распивочные с пьяными матросами; погоньщики лошаков кричат оглушительным хором: "Ride, sir! Donkey, sir! I say, sir!" на таком превосходном английском языке, который в состоянии разсеять самые романическия грезы.

В добавок к этому, езда на лошак очень незавидное занятие; всякий сначала отказывается от нея, как от негодной вещи. Как повезет вас это маленькое, длинноухое создание? Разве сесть самому на одного лошака, а на спину другого положить ноги? Однако же и туземцы, и путешественники ездят на них. Я шел пешком до-тех-пор, пока достиг уединенного местечка, где никто не мог видеть меня, и проворно перекинул ногу через красное седло этой крошки. Вместо того, чтобы растянуться со мною поперег улицы, чего ожидает, может быть, всякий путешественник, лошачек этот быстро и весело понесся вперед, не требуя ни шпор, ни других средств понуканья, кроме крика мальчика, который бежал рядом с ним.

В архитектуре домов, мимо которых проезжаете вы, очень мало восточного характера. Улицы наполнены пестрой толпою Армян и Евреев, надсмотрщиками за работою невольников, Греками и купцами, также прилично одетыми и выбритыми, как джентельмены нашего банка или биржи. Иностранца особенно поражает здесь одно обстоятельство: безпрестанно встречает он туземцев, на половину или совсем лишенных зрения. Это следствия ужасной офтальмии, которая производят в Египте страшные опустошения. Вы видите детей, сидящих в воротах; глаза их завязаны зеленым платком, который облеплен мухами. Минут в шест проворный лошак переносит вас в квартал Франков. Здесь, как в Марселе, по сторонам прибрежной, широкой улицы, стоят главные отели, домы купцов и консулов, с развивающимися над ними флагами. Палаццо генерального французского консула представляет чрезвычайную противоположность в сравнении с маленьким домиком английского представителя, который покровительствует землякам своим из второго этажа.

Но многим из нас этот двухъэтажный фасад консульства показался несравненно привлекательнее французского палаццо: здесь ожидали нас письма и приятные вести с родины, которых не получали мы в продолжение двух месяцев. Молодой джентельмен изь Оксфорда торопливо схватил адресованные на его имя конверты и жадно читал письма, сложенные очень акуратно и написанные четким, красивым почерком. Легко было понять, что сочиняла их Мери Анна, к которой он неравнодушен. Нотариус получил пакет, на который с наслаждением поглядывал его писарь, думая об условиях, предложенных Снуксом, Роджерсом, Смитом, Томкинсом и т. д. К государственному мужу пришли также полновесные депеши, украшенные многими печатями, на которые наша оффициальная переписка не жалеет сургуча, покупаемого на общественные деньги. И я, ваш покорнейший слуга, получил маленькое, скромное письмецо. В нем находилось другое, написанное большими каракулями; но конечно мни было приятнее читать его, нежели милорду английския депеши, или даже студенту корреспонденцию Мери Анны. Да, вы поймете меня, когда я скажу вам, что это были конфиденциальные известия от маленькой Полли о сером коте и новой кукле.

Для подобного удовольствия стоит совершить путешествие и провесть без сна несколько долгих ночей на палубе, думая о родине. Этого наслаждения напрасно стали бы вы искать в городе; там не увидите ни такого чистого неба и таких ярких звезд над собою. Прочитавши письма, мы принялись за остроты удивительного Galignani; узнали, что поделывает О'Коннель, получили подробные сведения о последней дюжин новых побед Французов в Алжирии и, в заключение, пробежали шесть или семь нумеров Понча! И если бы в это время сказали нам, что вблизи находится бесконечная аллея, составленная из помпейских колонн, и что живые сфинксы играют на берегах Махмудова канала, - право, мы не тронулись бы с места, не прочитавши до конца "Punch" и "Galignani".

В Александрии немного предметов, достойных внимания, и осмотреть их не трудно. Мы пошли по базарам, в которых несравненно более восточного элемента, нежели в европейском квартале с его английским, итальянским и французским народонаселением. Порою встречали мы большой дом, грубо вымазанный мелом, с восточными решетчатыми окнами. Двое неуклюжих часовых у дверей его, в таких нелепых мундирах, какие только можно себе представить, доказывали, что это резиденция или высшого придворного сановника, или одного из безчисленных сыновей египетского Соломона. Его высочество был погружен в глубокую горесть, никого не принимал в своем дворце, и сам не выходил из него. Европейския газеты объявили в это время, что он намерен отказаться от престола; но в Александрии ходили слухи, что любовные делишки, которыми старый паша занимался очень усердно, и неумеренное употребление гашиша и других возбуждающих средств, произвели это отвращение от жизни и занятий, которым страдал он. Однакоже по прошествии трех дней, властолюбивый старик вылечился от своего недуга и решился пожить и поцарствовать еще немножко. Через неделю, некоторые из вашей партии представлялись ему в Каире и нашли его совершенно здоровым.

Болезнь паши, и итальянская опера и ссора двух примадонн, из которых одна была очень хорошенькая, составляли главные предметы разговоров. Я ознакомился с этими новостями в лавочке одного цирюльника. Мешая французский язык с испанским и итальянским, он сообщал их своим посетителям достойною удивления скороговоркою.

Видели мы знаменитый обелиск, посылаемый Мешетом Али в дар британскому правительству, которое не обнаружило однако же особенной поспешности принять этот тяжеловесный подарок. Огромное изваяние валяется на земле, заскверненное всевозможными гадостями. Мальчишки возятся вокруг него, привлеченные сюда грязью. Арабы, Негры и погонщики лошаков, проходя мимо, глядят на поверженный обелиск также холодно, как и британское правительство, не позаботившееся до-сих-пор объявить о славных результатах египетской кампании 1801 года. Если же английская нация смотрит на этот подарок так холодно, то непростительно было бы с нашей стороны приходить от него в восторженное состояние.

даже имя Псамстиха исчезло под другими неприличными надписями. Очень жалею, мой друг, что не могу представить вам снимка с имени этого монарха, история которого так занимает вас.

Более всего понравился мне в Александрии праздник Негров. Они справляли его за городом, в деревушке. Здесь собралось многое множество старых, худых, толстых, безобразных, детских и счастливых лиц, для которых природа изобрела несраменно более черную и прочную краску, нежели тот состав, которым Египтяне покрыли базу Псаметиха. Все лица, как у женщин, носивших за спиною грудных ребят, так и у почтенных стариков, с сединами, не уступавшими в белизне овечкам Флориана, были одушевлены широкой улыбкою.

входили во внутрь круга, покачивали головой, размахивали небольшими прутиками, держа их в левой руке, и пели во все горло.

Черные, оборванные и голодные братья евнуха были веселы и счастливы; а он, осыпанный почестями, сердит и скучен. Надобно ли напоминать вам, такому тонкому моралисту, что счастие, как в белом, так и в черном мире, минуя дворцы, заходит часто в "tabernas pauperam".

Вечером пошли мы таскаться по кофейням. В европейских можно было найти мороженое и французские журналы, но в тех, которые посещают Греки, Турки и вообще люди низшого разбора, стоят дрянные стулья, варится негодный кофе, и два или три музыканта потешают своим искусством неразборчивую публику. После прекрасного пенья Негров, я не мог слышать без отвращения этой противной музыки.