Базар житейской суеты.
Часть первая.
Глава II. Девицы Шарп и Седли приготовляются к открытию кампании.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Базар житейской суеты. Часть первая. Глава II. Девицы Шарп и Седли приготовляются к открытию кампании. (старая орфография)

ГЛАВА II. 

Девицы Шарп и Седли приготовляются к открытию кампании.

Показав свою храбрость над несчастным словарем, укатившимся к ногам изумленной Джемимы, мисс Ребекка Шарп приняла самодовольный вид, и с улыбкой на бледных щеках облокотилась на подушку..

- Прощай Академия! воскликнула мисс Шарп, пусть старая девка припоминает на досуге, как меня звали!

Мисс Седли была озадачена выходкой своей подруги почти столько же, как бедная Джемима, потому-что, можете представить, прошло не более одной минуты, как она оставила свой пансион, державший ее шесть лет в своих четырех стенах. В одну минуту, разумеется, не могут разлететься по воздушному пространству впечатления школы, где первоначально развились наши мысли и чувства. Что я говорю? Мне случалось видеть и таких особ, которые сохранили на всю жизнь воспоминания школьных лет. Я знаю, например, одного старого джентльмена лет семидесяти, который однажды, явившись на завтрак с испуганным лицом, сказал мне с величайшим волнением:

- Вообразите, мистер Теккерей, я видел сон, ужасный, страшный сон...

- Какой, смею спросить?

- Мне грезилось, будто доктор Рейн высек меня розгами! Фантазия, как видите, перекинула этого джентльмена за шестьдесят лет назад, к блаженным временам школьной жизни. Еслиб доктор Рейн явился из-за могилы с розгою в руках, семидесяти-летний старец, я уверен, стал бы перед ним на колени, испрашивая помилованья как провинившийся школьник. Что жь мудреного теперь, если мисс Седли в некоторой степени поражена была ужасом и страхом при выходке своей дерзкой подруги?

- Как это вы осмелились, Ребекка? сказала наконец мисс Седли, после продолжительной паузы, что вы наделали?

- Как что? Перекувыркнула Джонсона, вот и все тут.

- Бросить прощальный подарок!

- Э, полноте! Неужьто вы думаете, что мисс Пинкертон пустится за нами в погоню?

- Конечно нет; однакожь...

- Терпеть я не могу этот дом, и надеюсь, глаза мои не увидят больше заведения старой девки, продолжала с ожесточением мисс Ребекка Шарп; о, еслиб Темза выступила из берегов и затопила мисс Пинкертон с её тюрбаном!

- Тсс!

- Что с вами, Амелия? Неужели вы боитесь, что нас подслушают, и старая девка поставит нас в темный угол?

- Нет, нет; однакожь...

- Или вы думаете, что этот чорный лакей перескажет мою повесть старой девке? продолжала запальчиво мисс Ребекка, пусть он; если хочет, идет к мисс Пинкертон и объявит от моего имени, что я ненавижу ее от всего моего сердца, и что я желаю от всей души доказать ей эту ненависть на самом деле. Пусть идет. Целых два года я терпела от нея насмешки всякого рода. Ни от кого, кроме вас, Амелия, я не слыхала дружеского и ласкового слова, и все в этом заведении могли безнаказанно обижать меня потому только, что я не имела счастия пользоваться благосклонностью старой девки. Целых два года болтала я без умолка по-французски в нисших классах до того, что мне самой наконец опротивел материнский язык. А не правда-ли, я очень хорошо сделала, что обратилась к мисс Пинкертон с французским комплиментом? Пусть ее беснуется, как фурия. Vive la France! Vive Bonaparte!

Подобные восклицания, должно заметить, считались в ту пору самым нечестивым злословием в устах всякой честной Англичанки. Сказать "Vive Bonaparte" значило почти то же, что пожелать многая лета Люциферу и его нечестивым легионам. Мисс Амелия затрепетала.

- Vive Bonaparte, и да погибнет старая девка! вскричала мисс Шарп.

- Мщение великий грех, мой ангел.

- Может-быть; но я совсем не ангел.

И, сказать правду, титул ангела никаким образом не мог примениться к мисс Ребекке Шарп.

Коляска между-тем медленно продолжала катиться по правому берегу Темзы. Подруги разговаривали все в таком же тоне, обращая речь на свежия воспоминания пансионской жизни. Приведенный нами отрывок из этой беседы характеризует некоторым образом нравственные свойства мисс Ребекки Шарп, и читатель, конечно, догадался, что она порядочный мизантроп или, если угодно, мизогинист потому-что мужчины еще не входили в круг её наблюдений, и стало-быть не могли сделаться предметом её ненависти. Все обходились с нею дурно; сказала сама Ребекка, и мы в свою очередь уверены, что если какая-нибудь особа, мужского или женского пола, подвергается дурному обхождению в каком бы то ни было обществе, значит, она сама, так или иначе, заслуживала это обхождение. Мир, по нашему мнению, то же что зеркало, в котором каждый видит отражение своего собственного лица. Бросьте на ного сердитый взгляд, и он в свою очередь будет хмуриться на вас; улыбнитесь ему, и он тоже подарит вас добродушною улыбкой. Всякой мизантроп, кто бы он ни был, виноват прежде всего сам, и отнюдь не имеет безъусловного права жаловаться на толпу и презирать людей: это аксиома в моих глазах. Что касается до мисс Ребекки, достоверно по крайней мере то, что она никому и никогда не делала никакого добра в том обществе, среди которого жила: что жь мудреного; если две дюжины девочек не имели в свою очередь ни малейшей привязанности к этому мизантропу в женской юбке?

Отец мисс Шарп был художник, и давал несколько времени уроки в учебном заведении мисс Пинкертон. Это был смышленый малый, весельчак, беззаботный поэт, с решительной наклонностью занимать деньги, где ни попало, и пропивать их в первом трактире. Пьяный, он обыкновенно шумел в своей квартире, и проспавшись на другой день с головною болью, сердился на человечество вообще и на художников в особенности, не умевших по достоинству оценить его артистического таланта. Так-как он мог содержать себя не иначе как с величайшим трудом, и притом лишился почти всякого кредита между трактирщиками предместья Сого, где была его квартира, то, для поправления своих обстоятельств, он придумал жениться на Француженке, отставной оперной девице, потерявшей свое место. Плодом этого брака была мисс Ребекка, не считавшая, впрочем, нужным объяснять со всеми подробностями свое происхождение с матерней стороны. Она рассказывала первоначально, что предки её с матерней стороны были какие-то Entrechats, известные всей Гасконии по древности и благородству своего рода. Это служило предметом гордости для мисс Ребекки. Замечательно, впрочем, что, по мере возвышения своего на почетных ступенях общественной лестницы, мисс Шарп постепенно возвышала геральдическое достоинство своих предков.

Мать Ребекки была женщина довольно образованная, и её дочь говорила по-французски как природная Парижанка. Это обстоятельство, редкое между Англичанками, доставило ей доступ в академию мисс Пинкертон. Когда мать Ребекки умерла; мистер Шарп, предчувствуя и свою близкую смерть, написал к мисс Пинкертон патетическое письмо, в котором рекомендовал сироту её просвещенному вниманию и покровительству. Вслед затем, он сошол в могилу после третяьго припадка delirii trementis. Ребекка, которой в эту пору было уже семнадцать лет, явилась на Чизвиккский проспект, и поступила пепиньеркой в заведение мисс Пинкертон. Она обязалась говорить по-французски с молодыми девицами, и в замен этого, ей предоставлено право слушать безплатно профессоров Чизвиккской Академии. Это заведение давно было известно мисс Шарп, потому-что она часто ходила туда при жизни отца.

Ребекка была низка ростом, худощава, бледна, с волосами золотистого цвета и с глазами, почти постоянно-опущенными в землю; но эти глаза, зеленые и большие, имели силу до того привлекательную, что от них чуть не сошол с ума молодой оксфордский студент, некто мистер Крисп, отрекомендованный своею маменькой в заведение мисс Пинкертон, где он должен был преподавать эстетику молодым пансионеркам. Уже влюбленный юноша написал нежное послание предмету своей страсти; но, к несчастью, записка была перехвачена из рук неловкой торговки пирогами, и нежная страсть должна была погаснуть при самом разгаре. Мистрисс Крисп, извещенная об опасности, немедленно взяла к себе обратно неопытного преподавателя эстетики, и спокойствие, разрушенное на несколько времени в "Академии благородных девиц", скоро было возстановлено на прочных основаниях. Мисс Шарп получила строжайший выговор от содержательницы пансиона, хотя было доказано неоспоримыми фактами. что она ни разу не имела счастья говорить с господином Криспом.

В обществе взрослых и высоких пансионерок, Ребекка Шарп казалась настоящим ребенком; но бедность и нужда преждевременно развили её мозг. Нередко разговаривала она с кредиторами своего отца, и удачно успевала выпроваживать их за двери; нередко своими ласками вкрадывалась она в доверенность мелочных лавочников и купцов, отпускавших им в долг свои товары. Отец гордился остроумием маленькой дочери, и с удовольствием рекомендовал ее своим буйным товарищам, приходившим в его квартиру фантазировать за бутылками артистических напитков. Часто молодая девушка сидела с ними за одним столом, прислушиваясь к таким речам, которые должны быть слишком чужды детского уха. После всего этого, Ребекка имела, конечно, полное право сказать:

- Никогда я не была девочкой, и никогда не ощущала детских чувств. Восьми лет от роду, я уже была женщиной в полном смысле слова.

О мисс Пинкертон! Зачем вы так неосторожно заключили в свою клетку эту опасную птичку?

Но великия женщины, так же как и малые, подвергаются иногда непростительным ошибкам. Мисс Пинкертон в простоте сердечной воображала, что дочка рисовального учителя самое кроткое, слабое и беззащитное создание в подлунном мире, потому-что Ребекка с неподражаемым искуством разыгрывала роль d'une fille ingénue всякий раз, как удавалось ей побывать в Чизвикке. Семирамида считала ее скромным и невинным ребенком, и раз, в один прекрасный вечер, это случилось за год до окончательного поступления Ребекки в Академию благородных девиц: ей было тогда шестнадцать лет, мисс Пинкертон с величественною важностью подарила ей куклу, конфискованную собственность мисс Суиндль, которая осмелилась заниматься своим сокровищем в учебные часы. О, если бы видела мисс Пинкертон, как Ребекка и её отец, по возвращении домой, хохотали целый вечер над этой куклой, делая из нея каррикатуру самой основательницы благородного пансиона! Ребекка наряжала куклу собственными руками, вздергивала ей нос, разговаривала с нею как пансионерка с своей начальницей, и заставляла ее выделывать самые уморительные фарсы. С этой поры все предместье Сого, от мелочного лавочника до чумазого мальчишки из харчевни, знали почтенную мисс Пинкертон в образе куклы мисс Ребекки. Молодые живописцы, собиравшиеся у своего ветерана, разспрашивали, по обыкновению, Ребекку, о здоровье мнимой старухи Пинкертон, и веселились на-славу после её остроумных ответов. Однажды Ребекка удостоилась прогостить целую неделю на Чизвиккском проспекте: Джемима подчивала ее разными сластями, ласкала как бедную сиротку, и даже подарила ей на дорогу несколько серебряных монет. И что же? По возвращении домой, мисс Шарп соорудила себе другую куклу, представлявшую мисс Джемиму в самом каррикатурном виде! Эстетическое чувство смеха, очевидно, одерживало верх над чувством благодарности в сердце дочери оперной актрисы.

Наступила наконец пора, когда мисс Ребекка Шарп водворилась окончательно в "Академии благородных девиц". Строгая формальность неприятна была молодой девушке, привыкшей к цыганской жизни с своими покойными родителями. Урочные часы вставанья, молитв, обедов и прогулок, распределенных с математическою точностью, надоели ей до того, что она поминутно вздыхала о своей прежней жизни, и все воображали, что мисс Ребекка грустит неутешно о потере своего отца. Ей отвели каморку на чердаке, где часто слышали как она рыдает по ночам. Она точно рыдала но не от печали. Никогда не случалось ей жить в обществе женщин: её отец, несмотря на свое не совсем безъукоризненное поведение; был человек с талантом, и его разговор нравился ей в тысячу раз больше, чем болтовня всех этих девиц, молодых и старых, с которыми теперь связала ее судьба. Она ненавидела всех вообще и каждую порознь, за исключением мисс Амелии Седли, к которой чувствовала искреннюю привязанность. Ктому же предпочтение, которое отдавали перед ней другим молодым девицам, раздирало её сердце мучительной завистью.

- И отчего эта девчонка так высоко поднимает нос? говорила она об одной из воспитанниц мисс Пинкертон.

Едва прошол год, и уже мисс Ребекка Шарп решилась, во что бы то ни стало, и как бы ни стало, вырваться из "Академии благородных девиц". В голове её образовались и созрели связные планы относительно будущей судьбы.

Однажды, в отсутствие девиц, Ребекка села за фортепьяно и сыграла несколько новых и трудных пьес с таким совершенством, что мисс Пинкертон предложила ей давать музыкальные уроки в младшем классе: это освободило бы ее от платы музыкальному учителю. Но, к величайшему её изумлению, мисс Шарп сделала решительный отказ.

- Я живу здесь для того, чтоб говорить с детьми по французски, сказала она смелым и решительным тоном, не мое дело давать им музыкальные уроки и сберегать для вас деньги! Платите мне, если угодно, за каждый урок, и я буду учить.

Мисс Пинкертон принуждена была уступить; и с этого дня перестала любить мисс Ребекку Шарп.

- Никто и никогда, в продолжение целых тридцати пяти лет, не смел в моем доме идти наперекор моим распоряжениям! воскликнула мисс Пинкертон, озадаченная дерзостью молодой девицы. Я пригрела змею на своей груди!

- Змею, какой вздор! воскликнула в свою очередь мисс Шарп. Вы взяли меня, потому-что разсчитывали употребить с пользой в своем заведении; вот и все тут. Между нами нет и не может быть вопроса о взаимной благодарности. Я ненавижу это место и хочу его оставить по своей доброй воле. Вы не принудите меня делать то, к чему я не обязывалась.

- Вы забываетесь, мисс Ребекка!

Мисс Пинкертон раз заблагоразсудила сделать ей публичный выговор в присутствии двадцати-четырех девиц; но Ребекка, при помощи французского диалекта, совершенно сбила с толку раздраженную старуху.

Таким образом, для возстановления порядка в заведении, оказывалось неизбежно необходимым удалить мисс Шарп, и когда этим временем сэр Питт Кроли обратился с просьбой насчет гувернантки, мисс Пинкертон поспешила отрекомендовать мисс Шарп, как девицу ученую, способную преподавать все возможные искуства и науки.

- И что жь такое? говорила мисс Пинкертон. Поведение девицы Шарп преступно только в отношении ко мне одной; но я не могу не согласиться, что её таланты и познания относятся к высшему разряду. Что касается до необыкновенного развития головы этой девицы, я заранее уверена, мисс Шарп сделает большую честь педагогической системе моего заведения. Ктому же, во всяком случае, я сделаю доброе дело, оказав окончательное покровительство безприютной сироте.

Этим временем мисс Амелия Седли вступила в заветный возраст семнадцатилетней девицы, и должна была, по требованию своей матери, возвратиться под гостеприимную кровлю родительского дома. Чувствуя искреннюю привязанность к бывшей пепиньерке, Амелия пригласила ее с собою погостить на неделю в центре английской столицы, и Ребекка без всяких отговорок согласилась на предложение своей подруги.

Так открылся свет для двух молодых девиц. В глазах Амелии, это был совершенно новый, свежий, блистательный мир со всеми радужными цветами у его подножия; что жь касается до мисс Ребекки, свет едва ли имел для нея привлекательность новизны. Много навиделась она и наслышалась в предместьи Сого, еще больше начиталась. Во всяком случае, Ребекка видела теперь перед собой необозримое поле новой жизни.

Между-тем, молодые девушки благополучно проехали через Кенссингтонскую заставу. Амелия, само собою разумеется, еще не успела забыть своих пансионских подруг; но глаза её уже совершенно осушились от слез, и щеки покрылись ярким румянцем, когда перед заставой молодой офицер, заглянув ей в лицо, сказал: "Какая хорошенькая девушка!" Много и долго говорили оне о своих надеждах и мечтах и о том, как оне будут рисоваться на бале у лорда-мэра, куда. нет сомнения, Амелию непременно пригласят.

Но вот; наконец, коляска остановилась у великолепного подъезда. Мисс Амелия выпорхнула как бабочка на плечах чорного слуги, вполне счастливая и довольная судьбой. Самбо и кучер давно согласились между собой, что барышня их прослывет первою красавицей в Лойдоне, и теперь единодушно согласились с этим, мнением и отец и мать, и слуги, и служанки, обступившия свою госпожу в приемной зале.

и прочая, и прочая. Она упросила ее принять несколько драгоценных безделок, и дала себе слово выпросить у матери позволение подарить ей белую кашмировую шаль. Почему жь и не подарить? Братец Джозеф привез ей из Индии две кашмировые шали.

Услышав, будто в первый раз, что у Амелии есть братец, Ребекка пришла в истинное умиление.

- Ах, как это должно быть приятно иметь братца! воскликнула она с невинным простодушием, а модна в целом мире, круглая сирота, без родственников, покровителей и друзей!

- Нет, Ребекка, ты не одна, мой ангел, сказала Амелия, я люблю тебя как сестру, и буду всегда твоим нежным, истинным другом.

- Но у тебя есть родители, добрые, богатые, любящие родители, которые дают тебе все, чего ни попросишь. Мой бедный папа ничего мне не оставил, и все мое имение в двух поношенных платьях. Притом, Амелия, у тебя есть брат, милый, нежный брат! Ах, как ты должна любит его?

- Как! Разве ты его не любишь? Может ли это быть?

- Люблю, отвечала Амелия, только...

- Только что?

- Только Джозефу, кажется; все равно, люблю я его, или нет. По возвращении из Индии, где пробыл десять лет, он даже не поцаловался со мной. Он добр, конечно, и ласков, но со мной почти никогда не говорит. Кажется, он больше любит свою трубку, чем меня. Мне было только пять лет, когда он уехал в Индию.

- Да, кажется у него огромное имение.

- Давно ли он женат? Его супруга, я полагаю, прекрасная леди.

- Да кто жь тебе сказал, что у него есть супруга? отвечала Амелия улыбаясь. Джозеф и не думал жениться.

- Вот что!!

- Ах, как это жаль, что мистер Седли не женат! воскликнула мисс Ребекка. Я так люблю маленьких детей!

- Вот прекрасно! Маленькия дети, я думаю, надоели тебе и в Чизвикке, отвечала мисс Амелия, совсем не подозревавшая такой нежности в своей подруге.

В самом деле, мисс Шарп никогда не обнаруживала особенной привязанности к детям; но можно ли было сомневаться в её искренности? Ей было теперь только девятнадцать лет.

и ясный язык в следующей форме:

- Если мистер Джозеф Седли холостяк и богат, как индийский набоб, то почему же мне не сделаться его женой? Я могу пробыть здесь только две недели; короткий срок; но... попытка не шутка, спрос не беда.

И Ребекка решилась попытаться. Она удвоила свои ласки к Амелии, перецаловала все её подарки, и поклялась на первый случай, что ей не хотелось бы разстаться с нею никогда, во всю свою жизнь. В ту минуту раздался обеденный звонок, и обе приятельницы, сцепившись под руку, побежали вниз. Перед дверью гостиной невольная робость овладела Ребеккой, и она никак не решалась войдти.

- Ах, Боже мой, как бьется у меня сердце! сказала она взволнованным тоном своей подруге.

- Чего жь тут робеть, мой ангел? Не бойся. Папенька такой добрый. Войдем.