Базар житейской суеты.
Часть первая.
Глава V. Друг Доббин.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Базар житейской суеты. Часть первая. Глава V. Друг Доббин. (старая орфография)

ГЛАВА V. 

Друг Доббин.

Неожиданная ссора Коффа с Доббином и её последствия надолго останутся в памяти всех и каждого, кто имел счастие получить воспитание в знаменитом пансионе доктора Свшителя. Доббина первоначально кликали здесь не иначе как Доббин-Хорек; или Кукушка-Доббин, присовокупляя к этому другие энергические эпитеты весьма замысловатого свойства. Это был самый скромный, тихий, чрезвычайно неуклюжий и, повидимому, глупейший из всех молодых джентльменов в учебном заведении доктора Свиштеля.

Отец Доббина был мелочным торговцом в Сити, и носился слух, вероятно справедливый, что он выплачивал за своего сына натурой, а не деньгами, представляя доктору Свиштелю каждую треть, по системе взаимного соглашения, потребное количество сахара, сальных и стеариновых свечь, душистого мыла, чая, изюма, чернослива и других полезных лакомств, необходимых для десерта и приготовления смачных пуддингов. В воздаяние за все эти блага, юный Доббин пользовался привилегией занимать между соучениками последнее место в классе, где сидел он в своих плебейских штанах и сизой куртке, выставляя на показ свой дюжия, огромные кости. То был страшный, роковой день для юного питомца, когда один из юнейших, бегавший в город за секретной покупкой пряников и коврижек, принес своим товарищам неожиданно радостную весть, что он видел собственными глазами у докторского анбара неуклюжую, зеленую фуру, откуда выгружались товары мещанина Доббина, сахарника и маслобоя, торгующого в Сити, на Великорецкой улице, в лавке под нумером таким-то.

С этой поры юный Доббин не имел уже покоя в пансионе доктора Свиштеля. Шутки и насмешки посыпались на него мелкой и крупной дробью без всякого милосердия и пощады.

- Доббин, душа моя, кукушечка-Доббин, говорил один остряк, в нынешних газетах я вычитал приятную новость для тебя. Сахар станут делать из жолтой глины, и отец твой будет туз.

Другой предлагал своим товарищам решить математическую задачу следующого рода:

- Если фунт сальных свеч стоит, по нынешней цене, семь пенсов с половиной, то во сколько можно оценить петуха-Доббина.

Все эти остроты; по обыкновению, сопровождались громким смехом со стороны действительных джентльменов, смотревших свысока на торговлю сахаром и сальными свечами.

- Ведь и твой отец, Осборн, тоже купец, заметил Доббин, в частной аудиенции, черномазому мальчишке, который накликал на него всю эту бурю.

- Неправда. Мой отец джентльмен, и у него есть собственная карета! горделиво отвечал Осборн, бросив презрительный взгляд на товарища.

Таким образом, мистер Вилльям Доббин оставался одиноким в кругу резвых мальчишек, и вел вообще горемычную жизнь. В рекреационные часы; когда весь пансион предавался беззаботному разгулу на докторском дворе, отверженный юноша забивался в уединенный уголок, и соболезновал на-досуге о своей злосчастной судьбе. Надобно отдать справедливость: наши английския школы, преимущественно те, на которые правительство не имеет непосредственного влияния, пропитаны злополучным духом, и я не знаю в Европе ни одной страны, которая в этом отношении могла бы поверстаться с великобританским королевством. Кто из нас не вспоминает с замиранием сердца о болезненно-горестных часах, проведенных на школьной скамейке? Кто в свое время не терпел нравственной пытки над этой негодной латынью, которою, Аллах ведает ради каких причин, забивают нам голову чуть ли не от пелёнок?

И вот, по милости этой латыни, Вилльям Доббин принужден был считаться самым последним учеником в докторском пансионе, где он казался настоящим гигантом между маленькими шалунами, истощавшими над ним силу своих врожденных острот. Вижу будто сейчас, как идет он между ними с своим несчастным букварем, опустив голову в землю и выделывая преглупейшия мины. И чего не делали над ним днем и ночью, в классах и на дворе, в рекреационные часы? Запустить ему в нос снигиря, то есть свернутую в трубочку бумажку с перцом, или засыпать ему рот табаком, когда он спал, считалось сущею безделицой и самою позволительною шуткой. И все сносил терпеливо бедный школьник; иезгой и загнанный в детском кругу.

Совсем другая статья - мистер Кофф. Это был денди в учебном заведении доктора Свшителя. Он пил вино, курил трубку и храбро дрался с мальчишками на улице. По субботам приводили к нему верховую лошадку с щегольским седлом и посеребреной уздечкой. Дома в его комнате стояли огромные ботфорты, в которых он по воскресеньям ездил на охоту. У него были золотые часы с репетицией, и серебряная табакерка, такая же как у самого доктора Свшителя. Он ездил в оперу, и тоном знатока судил об актерах и актрисах. Мистер Кофф, что называется, собаку съел в латинском языке, и мог забросать вас цитатами из Горация и Сенеки. Он писал греческие гекзаметры, и сочинял французские стихи. Все знал мистер Кофф, и не было для него тайн в области искуства и науки. Носился слух, будто он в состоянии за-пояс заткнуть самого доктора Свиштеля.

Среди школы мистер Кофф был, в некоторым смысле, трех-бунчужным пашою, и под его безконтрольной командой состояли все юные питомцы. Один чистил сапога мистера Коффа, другой бегал для него в лавочку за колбасой, третий имел непосредственный надзор за его гардеробом, четвертый подавал ему шары, когда играли в криккет, и так-далее, все в этом роде. Один кукушка-Доббин состоял постоянно под его опалой, и мистер Кофф презирал его до такой степени, что даже не требовал от него услуг, кроме весьма редких случаев, когда ему лень было позвать к себе достойнейшого слугу.

Но вдруг произошло совершенно-неожиданное столкновение между этими двумя юношами, альфой и омегой докторской школы. Это случилось таким образом: Кукушка сидел один в класной комнате и сочинял письмо домой; в это время Кофф, воротившийся с прогулки, вынул из кармана деньги, и приказал ему бежать в мелочную лавку для покупки тминной коврижки.

- Не могу, сказал Доббин, мне надобно докончить письмо.

- Ты не можешь? сказал Кофф, вырвав документ из рук ослушника, ты не можешь?

Документ содержал в себе черновое письмо, набросанное весьма неискусною рукою, где граматическия ошибки рельефно перемешивались с каплями слез, пролитых на бумагу: бедный юноша писал к своей матери, которая любила его нежно, хотя была женою мелочного лавочника и жила в скромном домике на Великорецкой улице.

- Ты шутишь, кукушка, или нет?

- Я говорю серьёзно.

- Отдай письмо, Кофф; честный человек не должен отрывать чужих тайн.

- Как? Ты смеешь меня учить?

- Я говорю только отдай письмо.

- А я говорю: ступай в лавку.

- Не пойду.

- Так ты не пойдешь! вскричал Кофф, засучивая рукава своей куртки.

- Кофф! Не давать воли рукам, или я задам тебе такого туза... заревел взбешенный Доббин, и тут же схватил свинцовую чернильницу, изъявив таким образом решительную готовность вступить в отчаянную битву.

Мистер Кофф приостановился, опустил рукава, засунул руки в карманы и, сделав кислую гримасу, вышол из комнаты. С этой поры он уже никогда не приходил в личное соприкосновение с Доббином, и только дозволял себе издеваться над ним изподтишка. Эту сцену глубоко сохранил он в своей душе.

Через несколько времени после этого свидания, случилось, что мистер Кофф проходил мимо Вилльяма Доббина, лежавшого под деревом на заднем дворе и углубленного в чтение "Арабских Ночей", которыми он наслаждался всякий раз, как товарищи оставляли его в покое. В этом фантастическом мире привольно развивались его мысли и чувства, независимо от латинской граматики и математических фигур, и на этот раз он забыл, казалось, весь свет, совершая мысленное путешествие с матросом Синдбадом по Жемчужной Долине. Пронзительный крик, раздавшийся в нескольких шагах, вывел его из этой мечтательной страны, где только-что нашол он красавицу Перибану с её волшебным принцем. Доббин открыл глаза, и увидел перед собой Коффа, который тузил мальчишку.

Мальчишка был тот самый, что принес в пансион роковую весть о зеленой фуре; не Доббин не питал вражды в своей душе, по крайней мере, против безсильных малюток.

- Как ты смел разбить бутылку? кричал Кофф маленькому пузырю, размахивая над ним жолтой палочкой, употреблявшейся в игре "криккет".

Мальчишке приказано было перелезть через забор задняго двора, пробежать четверть мили до ближайшого погребка, купить в долг бутылку ананасового пунша, и, воротившись назад, опять перелезть через забор на задний двор, где молодые джентльмены продолжали играть в криккет. Перелезая через забор, юный питомец поскользнулся, сорвался, упал, и бутылка разбилась в дребезги; и пунш пролился, и панталоны его забрызгались, и он предстал перед своего господина со страхом и трепетом, склонив перед ним свою повинную головку.

- Как ты смел, негодный воришка, явиться переда мной в таком виде? А! ты вздумал попробовать сладенький пунш, и притворился, будто разбил бутылку? Я тебя проучу. Протяни свою лапу.

И жолтая палочка взвизгнула в воздухе, и тяжолый удар поразил детскую ладонь. Последовал ужасный стон. Доббин бросил книгу и поднял глаза. Принц Перибану прошмыгнул в сокровенную пещеру с принцом Ахметом; матрос Синдбад взвился в облака на волшебных крыльях, и честный Вильям Доббин увидел перед собой явление вседневной жизни: большой парень колотил малютку без всякой видимой причины и без достаточного основания.

- Ну, теперь другую лапу, ревел Кофф, хорохорясь перед мальчишкой, которого лицо страшно корчилось от нестерпимой муки.

Доббин задрожал и съежился в своей узкой куртке.

- Вот тебе, вот тебе, маленькой чертёнок! вскричал Кофф, и жолтая палочка опять хлопнула по детской ладони.

Еще раз взвизгнула палка, и Доббин быстро вскочил с места. Зачем и для чего, я не знаю хорошенько. Может-быть, ему жаль стало бедного мальчика, или в душе его возникла мысль померять свой силы с этим школьным буяном. Как бы то не было, он вскочил и закричал:

- Прочь отсюда! Не смей трогать этого ребенка, или я тебя...

- А что ты мне сделаешь, болван? спросил изумленный Кофф, остановленный так неожиданно в своей приятной экзерциции. Ну, чертёнок, протяни теперь обе руки.

- Остановись, Кофф, или я проучу тебя так, что ты всю жизнь не забудешь! вскричал Доббин, отвечая только на первую часть сентенции Коффа.

Маленький Осборн, задыхаясь и проливая горькия слезы, смотрел с величайшим изумлением и недоверчивостью на странного богатыря, который с такою непостижимою смелостию вызвался защищать его. Изумление Коффа тоже не имело никаких границ. Представьте себе какого-нибудь великана в медной броне, готового ополчиться против маленького героя, и вы поймете чувствования Реджинальда Коффа.

"Сделай свое завещание, и поспеши в этот промежуток времени проститься с своими друзьями.".

- Хорошо, быть по твоему, сказал Доббин. Осборн я беру тебя под свое покровительство.

- Покорно вас благодарю, отвечал юный джентльмен, повидимому, забывший на этот раз, что папенька его имеет собственную карету на Россель-Сквере.

Наступил роковой час. Битва, по всем правилам боксирования, должна была производиться на заднем дворе среди площадки, где обыкновенно играли в криккет. Никто не сомневался, что кукушка-Доббин, не принимавший почти ни раза деятельного участия в гимнастических упражнениях своих товарищей, будет побежден и отступит позорно. Уверенный в своих силах, учоный Кофф выступил на середину, веселый и довольный, как-будто собирался танцовать на одном из балов своего отца. Он вдруг подбежал к своему противнику и влепил ему ловких три удара по плечам и по груди. Доббин зашатался и чуть не упал. Площадь огласилась громкими рукоплесканиями; и каждый в эту минуту готов был преклонить колено перед героем, одержавшим победу.

- Ну, пропала моя головушка, если все так у них пойдет, думал молодой Осборн, подходя к своему неловкому защитнику. Отстань, брат, Кукушка, где тебе, да и зачем? сказал он мистеру Доббину. И есть из чего хлопотать? Каких-нибудь два, три бубенчика по ладоням: это ничего, Кукушка, право. Я ужь к этому привык.

Но Доббин, казалось, ничего не слыхал. Члены его дрожали, ноздри расширялись, глаза сверкали необыкновенным блеском, и прежде чем Кофф успел насладиться своим торжеством, он разбежался и ловким ударом всадил ему тумака на самую середину его римского носа. К изумлению всей компании, Кофф пошатнулся и упал.

- Молодецкий удар, нечего сказать, проговорил маленький Осборн тоном знатока. Ай же, Кукушка! Хорошо, любезный, хорошо.

Битва возобновилась с новым ожесточением и Доббин опять одержал блистательную победу. Изумление зрителей увеличивалось с минуты на минуту тем более, что Кукушка-Доббин все эволюции производил левою рукою. Наконец, после двенадцатой сходки, мистер Кофф, повидимому, совершенно потерял присутствие духа и утратил способность защищаться; напротив, мистер Доббин был непоколебим, как столб, и спокоен, как квакер. Тринадцатая схватка увенчалась опять для него блистательным успехом.

- Баста, лежачого не бьют! сказал наконец Доббин, отступая от своего противника, валявшагося перед уиккетом на зеленой траве. Пусть это будет для него уроком на всякой случай; а ты, Осборн, останешься навсегда под моим покровительством и надзором.

Площадь огласилась криком, и все приветствовали победоносного Доббина. Сильный гвалт на заднем дворе пробудил, наконец, внимание самого доктора Свиштеля, и он вышол из своего кабинета разведать, что это за суматоха. Один взгляд на поле битвы объяснил ему сущность дела. Первым его делом было дать строжайший выговор всем вообще и каждому порознь; вторым приказать принести розги для наказания Доббина; уличонного в буйстве. Но мистер Кофф, успевший между-тем подняться на ноги, подошол к доктору Свиштелю, и сказал:

- Виноват во всем я один, милостивый государь: Доббин тут в стороне. Я безвинно колотил одного мальчика и Доббин только вступился за него.

Этой великодушной речью мистер Кафф не только спас своего победителя от розог; но и возстановил совершеннейшим образом свою репутацию в заведении доктора Свиштеля.

В этот же день, юный Осборн отправил в родительский дом письмо следующого содержания:

"Надеюсь, что ты совсем здорова, милая мамаша, и премного одолжишь меня, если пришлешь сюда круглый пирожок с изюмом и пять шиллингов, которые мне очень нужны. А у нас было сражение между Коффом и Доббином. Ты, ведь, знаешь, мамаша, что Кофф был Петухом в нашем пансионе. Они схватывались тринадцать раз и Доббин совсем заклевал Коффа. Поэтому он будет теперь ужь вторым Петухом; а первым Доббин. Они сражались из-за меня. Кофф начал было куксить меня за то, что я разбил у него кружку с молоком, а Доббин не выдержал и подцепил его на буксир. Кукушка, то есть, так мы до сих пор называли Доббина, потому-что отец его торгует по мелочам в Сити на Великорецкой улице. Маменька, ты ужь прикажи папаше закупать чай и сахар у его отца, потому-что Кукушка сражался из-за меня. Кофф уезжает домой каждую субботу, но нынче не поедет; потому-что у него сизые голуби под обоими глазами. За ним приезжает грум в полосатой ливрее и приводит для него маленькую, белую лошадку Пони. Уговори папашу и для меня купить Пони. а я останусь навсегда

"P. S. Поцелуй за меня маленькую Эмми. Я вырезал для нея чудесную колясочку из карточной бумаги. "

После этой победы, Вилльям Доббин вдруг поднялся в глазах своих товарищей, и каждый отзывался не иначе как с величайшим почтением о его победе. Титул Кукушки попрежнему остался за ним; но это уже было прозвание, получившее одинаковое значение с Петухом.

- Послушайте, братцы, ведь если разсудить хорошенько; Доббин совсем не виноват, что его отец торгует в мелочной лавке, сказал Джордж Осборн, да и какая нам нужда? Пусть его торгует.

- Что правда, то правда, я давно был этого мнения; заметил один из школьников, и с этого времени уже никто не смел издеваться над Кукушкой.

С этою переменою обстоятельств, изменились к-лучшему и душевные способности Вилльяма Доббина. В короткое время он сделал быстрейшие успехи. Сам мистер Кофф, теперь снисходительный и обязательный, помогал ему доискиваться смысла в латинских стихах, объясняя состав иероглифического синтаксиса в рекреационные часы. Он пособил ему перебраться из низшого класса в средний, где он занял уже далеко не последнее место. При довольно слабом понимании древних языков, Вилльям Доббин обнаружил, однакожь, необыкновенные способности к математическим наукам. К общему удовольствию он сделался третьим учеником по алгебре, и на публичном экзамене перед каникулами получил в подарок французскую книгу. С каким восторгом лавочница мать смотрела на своего возлюбленного сына, когда он, перед глазами многочисленной и блистательной публики, принял из докторских рук "Les Aventures de Telémaque" с надписью: "Domino Gulielmo Dobbino!" Товарищи поздравляли счастливца с дружеским участием, и от всего сердца желали ему всех возможных удовольствий. В эти блаженные минуты КукушкаДоббин не видел земли под собою, и споткнулся по крайней мере двадцать раз, прежде чем окончательно добрался до своего места, Батюшка его, старик Доббин, впервые получивший теперь высокое мнение о своем сыне, дал ему при всех две гинеи, из которых в тот же день юный Доббин устроил прощальный пир для своих друзей. После каникул, он возвратился в школу в блистательном фраке новейшого фасона.

При всем том, юноша скромный и застенчивый, Вилльям Доббин был слишком далек от мысли, чтоб приписать собственному гению такую счастливую перемену в обстоятельствах своей школьной жизни; ему показалось, напротив, что всеми этими благами он одолжон маленькому Джорджу Осборну, к которому с этой поры почувствовал безграничную привязанность, возможную только в фантастическом мире волшебных сказок. Он просто, пал к ногам маленького Осберна, и полюбил его всеми силами своей души. Еще прежде описанной схватки с Петухом, он уже удивлялся Осборну и его блистательным талантам. Теперь он сделался в одно и тоже время его покровителем, слугой, его Пятницой Робинзона Круэо. Он верил душевно, что юный Осборн владеет всеми возможными совершенствами тела и души, и что нет подобного мальчика в целом мире. Он делился с ним своими деньгами, покупал для него перочинные ножички, карандаши, золотые печатки, облатки, песенники, романы и богатые иллюстрированные издания, где на заглавных листах золотыми буквами надписывалось: "Любезнейшему и незабвенному Джорджу Седли Осборну, от его искренняго и преданного друга." Все эти подарки Джордж принимал весьма благосклонно, как приличную дань своим талантам.

* * *

- Мистрисс Седли, в вашей гостиной, я надеюсь, найдется место для моего друга. Я встретил сегодня Доббина, и от вашего имени попросил его обедать с нами на Россель-Сквере. Это будет превосходный кавалер для наших дам: он почти так же скромен, как Джозеф.

- Скромен, фи! Что за рекомендация! воскликнул индийский набоб, бросая победоносный взгляд на мисс Шарп.

тотчас же обещал ехать с нами в воксал, если вы позволите, mesdames. Я уверил его, мистрисс Седли, что вы уже давно простили его за фарфоровую чашку, которую разбил он у вас на детском бале лет семь тому назад. Вы помните эту катастрофу?

- Как не помнить! Он еще испортил в ту пору шолковое малиновое платье мистрисс Фламинго, сказала мистрисс Седли добродушным тоном; признаюсь, ваш друг порядочный тюлень, да и сестрицы его, кажется, не слишком грациозны. Вчера вечером леди Доббин была с ними на вечере вместе с нами, у Альдермена, в Гайбери. Фигуры чрезвычайно неуклюжия!

- Альдермен, говорят, очень богат, сударыня? спросил мистер Осборн.

- Да, богат. Вам на что?

- Мне бы хотелось посвататься на одной из его дочерей.

- Будто я жолт в самом деле?

- Как померанец.

- Интересно знать, что вы после этого скажете о моем загадочном друге. Доббин три раза выдержал жолтую лихорадку: дважды в Нассау, и один раз в Сент-Киттсе.

- Можете говорить, что хотите: язык без костей; только вы чистый померанец на наши глаза. Не правда ли, Эмми?

она подумала в своем маленьком сердце, что нет и не может быть такого красавца в целой армии трех соединенных королевств.

- Какая мне надобность до физиономии капитана Доббина, сказала мисс Амелия Седли, будь он жолт или чорен, я всегда буду его любить.

Это ужь само собою разумеется. Доббин был друг я защитник Джорджа: как же его не любить?

- Прекрасный служака и чудесный товарищ, хотя никто не назовет сто Адонисом, сказал мистер Осборн, мы все его любим.

И, поглаживая бакенбарды, Джордж Осборн с наивным удовольствием подошод к зеркалу, любуясь на свою особу. Ребекка во все это время не спускала с него глаз.

Взоры их встретились, и они действительно поняли друг друга.

Вечером, когда Амелия, свежая как роза и веселая как жаворонок, рисовалась в гостиной в белом кисейном платьице, приготовляясь к будущим победам в воксале, высокий джентльмен довольно непривлекательной наружности, с большими руками и огромными ногами, сделал ей весьма неловкий поклон, и отрекомендовался другом мистера Осборна. Он был в мундире, со шпагою и в треугольной шляпе.

Приседая и улыбаясь, Амелия с искренним радушием приветствовала мистера Вилльяма Доббина, только-что воротившагося из Вест-Индии, где он выдержал жолтую горячку.

- Боже мой, какое чудное превращение! подумал мистер Доббинн, это ли маленькая девочка, которую еще так недавно я видел в панталончиках и розовом детском платьице?.. И вот она, в полном цвете роскошной красоты, невеста моего друга! Не мудрено пожертвовать и жизнью за такое соединение сокровищ. Счастливый Осборн!

военную службу, и за необыкновенную храбрость в войне против Французов произведен в полковники герцогом Иоркским. Молодой Доббин, по окончании курса, также записался в полк, и его примеру последовал также Джордж Осборн. Они служили вместе в Вест-Индии и Канаде. Теперь полк их возвратился в Англию. Привязанность капитана Доббина к поручику Осборну нисколько не утратила своей силы, и он любил его больше всего на свете.

Сели за стол. Молодые люди говорили о войне, о славе, о лорде Веллингтоне, о последних событиях в отечестве и за границой. Они пламенели желанием выступить на поприще битвы и вписать свой имена в разряд героев, прославивших отечество. Мисс Шарп приходила в восторг от этих мужественных порывов; Амелия дрожала и чуть не падала в обморок. Мистер Джой расказывал о своих сражениях с тиграми и о том, как волочилась за ним мисс Кутлер; эти повествования не мешали ему пить херес полными стаканами и угождать Ребекке за столом.

После обеда, когда дамы удалились наверх, мистер Джозеф с неизъяснимою быстротою проглотил еще несколько стаканов кларета, и сделался чрезвычайно весел.

- Он зарядил себя порядком, шепнул Осборн Доббину, что жь мы станем делать в воксале!

- Зачем? Это его обыкновенная диэта. Он крепок и силен, как бенгальский лев.

Наступил, наконец, заветный час для отправления в воксал, и уже карета стояла у подъезда.