Базар житейской суеты.
Часть вторая.
Глава XIX. Кептен Доббин, как устроитель и вестник Гименея.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Базар житейской суеты. Часть вторая. Глава XIX. Кептен Доббин, как устроитель и вестник Гименея. (старая орфография)

ГЛАВА XIX. 

Кептен Доббин, как устроитель и вестник Гименея.

Сам не зная как, честный Вилльям Доббин принял на себя все хлопоты в окончательном устройстве судьбы мисс Амелии и Джорджа Осборна. Роковое дело их жизни без него никогда бы не подвинулось вперед. Кептен Доббин сам это чувствовал, и на лице его появлялась довольно кислая улыбка, когда он воображал, что из всех людей в мире судьба как нарочно выбрала его одного устроить этот брак. Возникшие переговоры могли быть трудны и даже чрезвычайно неприятны; но как-скоро надлежало вынолнить известную обязанность, кептен Доббин принялся за дело круто и живо, с полною готовностью идти на пролом всех возможных препятствий. В настощем случае было для него ясно как день, что мисс Амелия Седли умрет непременно; если, чего Боже избави, потеряет своего жениха: надлежало, стало-быть, во что бы то стало, удержать прелестного ангела на краю безвременной могилы.

Читатель уже знает, когда, как и почему Джордж Осборн, руководимый заботливостью честного Вилльяма, приведен был к ногам (или правильнее, в объятия) своей возлюбленной невесты; и я отнюдь не намерен входить в мелочные подробности этого интересного свидания. Одно только железное, сердце могло не растаять при взгляде на это нежное личико, истомленное отчаянием и грустью, и при этих трогательных звуках, в каких бедная девушка начала рассказывать свою умилительную повесть. Не было ни обмороков, ни истерических припадков, когда мать представила ее жениху: положив свою голову на его плечо, она заплакала горько, зарыдала, и эти слезы мгновенно облегчили её грусть. Успокоенная такими утешительными признаками, старушка Седли разочла, что ей нечего делать в присутствии молодых людей, и когда она ушла, Эмми прильнула к руке своего жениха, как-будто он был её верховным властелином, и она, беззащитная, виновная и бедная, всего должна была ожидат от его покровительства и ласкового слова.

Такое безпрекословное повиновение тронуло сердце Джорджа, и чрезвычайно польстило его джентльменским чувствам. Он видел перед собою смиренную невольницу, преисполненную благоговения к его особе, и душа его возрадовалась радостью неизречеиною при этом глубокол сознании своей власти. Он будет великодушен, и постарается, как это ни трудно, привести в уровень с собою это безсильное созданье. Грусть и красота Амелии тоже некоторым образом растрогали его сердце: он приласкал свою невесту, приголубил, поднял ее и, так сказать, простил - во всем простил. Все её чувства и надежды, замиравшия с каждым днем в удалении от этого великолепного светила, зацвели опять и распустились разом, когда друг-солнце засияло на горизонте её жизни.

Когда вечером в тот ден мисс Амелия положила на подушку свою успокоенную головку, вы бы и не узнали в этом юном, лучезарном личике то самое лицо, которое еще накануне было так худощаво, безжизненно и равнодушно ко всему на свете. Честная девушка-ирландка, обрадованная такою переменой попросила позволения поцаловать свою барышню, расцветшую с быстротою весенней розы. Амелия обвила руками шею своей горничной и цоцаловала ее от чистого сердца, как нежное, невинное дитя. Этого мало: она успокоилась эту ночь отрадным, освежительным сном, и какая чудная весна засияла для её надежд при блеске утренняго солнца!

- Сегодня он опять будет здесь, подумала мисс Эмми. Мой Джордж - величайший и благороднейший из всех людей на земле.

Джордж думал в свою очередь, что он великодушнейший из смертных, и что он делает страшнейшую жертву, обрекая себя на супружество с этой молодой девицей.

В ту пору как жених и невеста ворковали наверху о своих надеждах и мечтах, старушка Седли и кептен Доббин разсуждали внизу о настоящем положении дел и об устройстве будущей судьбы молодых людей. Предоставив любовникам полную волю обниматься наедине в отсутствии своих родителей, мистрисс Седли, как особа с истинным женским смыслом, неиспорченным никакими софизмами грубой логики, была собственно того мнения, что никакая сила на земле не принудит мистера Седли выдать свою дочь за сына этого ужасного человека, который, в последнее время, поступил с ним так безчестно, постыдно, чудовищно, позорно. По этому поводу она рассказала предлинную, презанимательную повесть о прежних счастливых временах, когда этот негодный Осборн проживал еще шаромыжником на Новой дороге, и когда противная его жена с радостью, бывало, принимала детския игрушки Джоза, которыми мистрисс Седли награждала ее в день рождения кого-нибуд из маленьких Осборнов.

- Черная неблагодарность этого изверга, заключила мистрисс Седли, доконала сердце моего доброго мужа, и ужь я знаю, он никогда, никогда, никогда не даст своего согласия на этот брак.

- В таком случае, сударыня, пусть они убегут и обвенчаются потихоньку, как это сделали недавно Родон Кроли и бывшая гувернантка, пансионский дружок мисс Эмми, сказал улыбаясь честный Вилльян Доббин.

- Неужьто! воскликнула мистрисс Седли, пораженная внезапной вестью. Возможно ли это?

- Очень возможно, сударыня, влюбились и женились - история обыкновенная. Я встречал их довольно часто на гуляньях, и, думаю, что они счастливы.

- Ах, какие страсти! Кто бы мог подумать! Не даром ключница моя, Бленкиншоп, гаворила об этой девчонке, что из нея не выйдет никакого прока. Вот оно и вышло, что в тихом омуте черти водятся. Ну, признаюсь, сам Бог спас моего Джозефа.

И она описала, с большими подробностями, уже известные читателю любовные похождения мисс Ребекки и сборщика индийских пошлин в Боггли-Уолла.

Кептен Доббин, однакожь, не ожидал слишком значительных затруднений со стороны раэдраженного старца Седли. Совсем напротив: его мучило безпокойство другого рода, и он не скрывал, что возникнут чуть ли не непреодолимые препятствия со стороны Джона Осборна, этого безжалостного торговца салом и свечами на Россель-Сквере. Ему было известно, что он запретил своему сыну всякия сношения с его бывшей невеетой. Он знал, что если засядет какая мысль в голову этого упрямого старика, никак ужь ее не вышибёшь оттуда никаким молотком логических умозаключений.

- Все дело, пожалуй, еще может как-нибудь уладиться, если Джордж отличится в предстоящей кампании, разсуждал кептен Доббин. Если он умрет, так ужь разумеется и она не жилица после него. А если он не отличится, тогда что? У Джорджа, как я слышал, остались деньжонки после матери: он может отправиться в Канаду, обзавестись хозяйством на широкую ногу, или даже остаться в Англии на какой-нибудь скромной мызе, отдаленной от столицы. Много ли ему надобно вдвоем с такою умною, доброю и прелестною женой?

И продолжая нить этих суждений, Вилльям Добеим чуть ли не дошел до того премудрого заключения, что для счастливого супружества потребны только воздух и вода с крошечною хижиною для помещения двух особ: недаром же в пансионе доктора Свиштеля его прозвали кукушкой и хорьком! Сколько он ни думал, ни гадал, ему и в голову не приходило, что недостаток в средствах завести щегольской экипаж и лошадей может служить уважительным препятствием к соединению Джорджа Осборна и мисс Седли.

мы имеем право догадываться, что это отнюдь не могло быть вожделенным событием для собственного его сердца, и легко станется, что кептен Доббин действовал в этом случае подобно человеку, желавшему поскорее устроить похороны своего умершого друга, или подобно тем нежным друзьям, которые, разставаясь на долгое время, желают, для избежания лишних слез, ускорить и сократить церемонию прощанья. Как бы то ни было, только мистер Доббин обнаружил в своих хлопотах необыкновеимую юркость. Он доказывал Джорджу необходимость приступить к немедлеиному исполнению дела, объясняя с удовлетворительным красноречием, что старик Осборн неминуемо простит юную чету, как-скоро политическая газета возвестит о блистательном подвиге его сына. Он брался, в случае надобности, сам идти к обоим старикам и помирить их между собою.

- Главное - не робей, мой друг, и куй железо, пока горячо, говорил кептен Доббин. Полк наш, того и гляди, получит приказ выступить в поход: тогда будет поздно думать о женитьбе.

К великому удовольствию и одобрению мистрисс Седли, не решавшейся персонально завести серьезный разговор с своим супругом, мистер Доббин отправился искать Джона Седли в его бывшем торговом доме в Сити, куда, по привычке, несчастный банкрот заходил каждый день, хотя не было здесь и следов его бывшей конторы. Он неутомимо продолжал вести свою корреспонденцию, и получая письма от других, связывал их в таинственные пачки, которые потом мистически укладывал в широкие карманы своего фрака.

Ничего нет, на мой взгляд, печальнее таинственной возни и суетливости погибшого человека, и едва-ли вы можете хладнокровно видеть эти письма, полученные им от богачей, эти обветшалые, засаленные документы, которые он нетерпеливо развертывает перед вами, основывая на них надежду своего будущого обогащения и возстановления своей славы в коммерческом мире. Мой возлюбленный читатель, без сомнения, видывал на своем веку подобных чудаков. Встречаясь с вами где бы то ни было, несчастный отводит вас в отдаленный уголок, вытаскивает из кармана толстую пачку, развязывает, держит шелковый снурок между зубами, и трепетной рукою перебирает перед вами свой любимые письма, где обещают ему всякое покровительство и поддержку, если, сверх чаяния, не встретится никаких препятствий. Кто не знает этих грустных, полу-одурелых взглядов, бросаемых на вас безнадежными глазами?

К этому разряду людей, гонимых судьбою, принадлежал теперь старик Джон Седли, и мистер Доббин, к великому своему ужасу, заметил в нем все признаки погибающого человека. Его фрак, еще так недавно гладкий и красивый, слвсем побелел по швам, и медные его пуговицы утратили свою позолоту. Лицо его впало, щеки опустились, борода была невыбрита, галстух и воротнички рубашки торчали безобразно из под верхней оконечности мешковатого жилета. Когда, бывало, приходилось ему угощать молодых людей в кофейном доме, он заливался самым добродушным смехом, кричал громче всех, и слуги подобострастно перегибались перед ним, но теперь угомонился, присмирел, съёжился бедный старик, и больно было видеть, с какою униженною учтивостью он обращался к Джону, старому, подслеповатому служителю торгового дома, ходившему в грязных чулках и скрипучих штиблетах. Торговый дом тоже назывался Coffee-house, да еще в добавок Tapioca-Coffee-house, и обязанностию Джона было подавать гостям рюмки с разноцветными облатками, жестяные стаканы с чернилами, и разноформенные кусочки бумаги, синей и белой. Ничто, повидимому, не изменилось в "Тапиока-Кофейном-Доме": один только Джон Седли был не похож на самого себя. Посмотрите, как принимает он Вилльяма Доббина, которому в былые времена он нередко давал подзатыльники и колотушки, и который еще так недавно был постоянным предметом его остроумных шуток: Джон Седли делает перед ним нижайший поклон, и, нерешительно протягивая ему дрожащую руку, называет его не иначе как "сэр". Покраснел и растерялся честный Доббин; и показалось ему, неизвестно отчего, будто сам он, в некоторой степени, был причиною несчастий, разразившихся над головою несчастного Джона Седли.

- Очень рад вас видеть, капитан Доббин, сэр, сказал он, стараясь по возможности бросить джентльменский взгляд на своего гостя.

Тут был эффект своего рода: мугдир капитана и его воинственная осанка произвели, очевидно, некоторое влияние на старого служителя в скрипучих штиблетах, и он с изумлением вытаращил на него свой подслеповатые глаза. Старик Седли продолжал:

- Как поживает почтенный альдермен, и миледи, ваша матушка, сэр?

Делая особенное ударение на слове "миледи", он выразвтельно взглянул на старого слугу, как-будто хотел сказать: "Видишь ли, Джон; у меня еще есть друзья из самого высшого круга. Смотри, брат, ты держи ухо востро".

- Вы, конечно, пришли ко мне, сэр, по какому-нибудь делу? Молодые друзья мои, Дель и Спигго, выполняют теперь все поручения по моей части, до тех пор пока не будет приведена в порядок моя новая контора. Я здесь только на время, капитан, вы понимаете, сэр? Что мы должны для вас сделать, сэр? Не угодно ли чего-нибудь перекусить?

Переминаясь и заикаясь, Доббин объявил, что он не хочет ни пить, ни есть, и что у него нет никаких дел по коммерческой части. Он пришел только наведаться о здоровьи своего старого друга, и лично засвидетельствовать ему глубочайшее почтение.

- Матушка моя, слава Богу, совершенно здорова, сказал кептен Доббин, и потом, выдумывая отчаянную ложь, прибавил весьма неловко: то есть, я хотел сказать, что она ужасно больна... выздоравливает понемногу... совсем оправилась, и только дожидается первого солнечного дня, чтобы сделать визит супруге вашей, мистрисс Седли. Как поживает супруга ваша, сэр? Надеюсь, что она совершенно здорова.

Здесь кептен Доббин приостановился, и увидел, что зашел уже слишком далеко. Погода стояла превосходная, и солнце палило своими лучами несколько дней сряду. Что жь касается до мистрисс Седли, он видел ее не дальше как за час перед этим, когда привез на "Аделаидины виллы" приятеля своего, Осборна, которого и оставил наедине с мисс Амелией Седли.

- Жене моей будет очень приятно увидеться с миледи, вашей матушкой, сказал старик, вынимая толстую пачку бумаг из своего кармана. Недавно я имел честь получить письмо от почтенного вашего родителя, сэр, покорнейше прошу засвидетельствовать ему глубокое почтение. Леди Доббин найдет некоторую перемену в нашем хозяйстве: дом у нас маленький - но, могу сказать, опрятный и чистый домик, совершенно удобный. Мы все довольны. Жизнь на даче, знаете, совсем не то, что в городе: перемена воздуха принесла очевидную пользу моей дочери - вы, ведь, помните малютку Эмми, сэр? В городе она очень страдала; но теперь ничего - совершенно ничего.

При этом глаза старика запрыгали каким-то странным образом, и было очевидно, что посторонния думы теснились в его душу, когда он принялся развязывать красную тесемку на своей пачке.

- Вы человек военный, сударь мой, прододжал Джон Седли, спрашиваю вас, Виль Доббин, какой прозорливый дипломат мог, незадолго перед этим, предвидеть внезапное возвращение этого неугомонного Корсиканца с острова Эльбы? Ведь вот в прошлом году, сэр, видели мы собственными глазами Храм Согласия, и были у нас празднества, фейерверки, и китайский мост в Сен-Джемском парке... ну, кто бы мог подумать в ту пору, что мир еще не прочно утвержден во всех европейских столицах? Спрашиваю вас, Вилльям, мог ли я воображать, что проведут меня как дурака с завязанными глазами? Вы думаете, что я не понимаю этих штук? Как не так! Австрийцы нарочно выпустили Бонапарта, чтобы подорвать наш кредит, понизить фонды и раззорить в конец английское государство. Вот почему я и попал в лабет, Вилльям Доббин. Вот почему мое имя и внесено в газеты как несостоятельного должника. Как же иначе, сэр? Ведь я должен был поверить. Взгляните сюда. Посмотрите на эти бумаги. С первого марта фонды начали постепенно возвышаться, и потом - вдруг все пошло к чорту. Не будь тут злонамеренных обманов, этому Корсиканцу никогда бы не вырваться с Эльбы. Чего смотрел английский коммиссар, желал бы я знать?

Старик бесновался больше и больше, и лоб его наморщился страшнейшим образом, когда он принялся сжатым кулаком барабанить по своим бумагам. Капитан Доббин спешил успокоить его как мог:

- Скоро мы опять прогоним этого Бонапарта, сэр. Герцог уже в Бельгии, сэр, и мы со дня на день ожидаем приказа выступить в поход.

- Не давайте ему ни милости, ни пощады, скрутите его по рукам и по ногам, сударь мой, заревел Джон Седля, я бы и сам не прочь стать под вашими знаменами... но я уже старик... и разорил меня в конец этот Корсиканец... да и не он один... есть, сударь мой, и в нашей стороне приятели... были они в свое время оголелыми нищими... я вывел их в люди, и разъезжают они в щегольских каретах, а я, вот, сударь мой, хожу пешком, прибавил несчастный старик прерывающимся голосом.

Доббин приведен был в трогательное умиление при взгляде на этого, некогда великодушного и доброго негоцианта, истомленного теперь своими несчастиями и вспышками безсильного старческого гнева. Пожалейте падшого джентльмена, вы, которые привыкли дорожить деньгами и репутацией, как главнейшими благами в жизни!

потом разъезжать на твоей собственной спине. Все бывает на свете, милый мой Биль Доббин, и вы знаете о ком я говорю. У этого глупого туза на Россель-Сквере не было ни шиллинга в кармане, когда я первый раз познакомплся с ним, и облагодетельствовал его с ног до головы. Зазнался, окаянный, и не думает, что судьба может окарнать его так же, как меня, чего я от души ему желаю.

довольно важное поручение к вам, мистер Седли.

- А какое, желал бы я знать? закричал старик, привскакивая на своем стуле, соболезнует он обо мне, горюет? Очень благодарен; можете сказать, что меня чрезвычайно интересует нахальный вид его пустейшей головы. Негодный прощалыга. Неужьто и теперь он слоняется вокруг моего дома? Будь мой сын немножко похрабрее, он бы отправил его к чорту на кулички. Ведь он такой же мошенник, как его отец. Я запретил строго настрого произносить его имя в моем доме. Пусть будет проклят тот день, когда он первый раз переступил через мой порог. Дочь моя скорее умрет у моих ног, чем выйдет за него. Это ужь решеное дело.

- Джордж не обязан отвечать за проступки своего отца, милостивый государь. Дочь ваша любит Джорджа, и вы сами ободряли её любовь. Кто же вам дал право играть привязанностью молодых людей, и безжалостно сокрушать их юные сердца?

- Прошу иметь в виду, сударь мой, что в это дело отнюдь не вмешивался его отец, кричал старик Седли. Я сам разстроил их брак, разъединил молодых людей, разрознил, разорвал, разбил. Наши фамилии разлучились однажды навсегда, и я, собственною волею, поставил непреодолимые преграды к соединению их. Вы думаете, что я упал слишком низко? Как не так! Если потрудитесь заглянуть в эти бумаги, так увидите, что я такое, и какие у меня надежды впереди. Уполномочиваю вас сказать об этом всему их племени и роду - и сыну, и отцу, и матери, и сестрам.

с детских лет. Если вы не решитесь добровольно дать согласие вашей дочери, мисс Амелия принуждена будет обвенчаться потихоньку. Из того, что вы слишком упрямы, милостивый государь, никак не следует, что дочь ваша должна умереть или вести горемычную жизнь. Да они уже обвенчаны, по моему мнению, почти так же, как будто пасторы огласили их во всех лондонских церквах. Старик Осборн, вы говорите, виноват перед вами? Очень хорошо: вина его будет известна и доказана всему свету, как-скоро собственный его сын женится на дочери человека, которого он ненавидит. Вникните в это обстоятельство, мистер Седли.

Лучь удовольствия проскользнул по лицу старика, но тем не менее он продолжал уверять, что свадьбе не состояться никогда, если станут требовать его согласия.

- Ну, так мы обойдемся и без согласия, возразил улыбаясь кептен Доббин.

И по этому поводу он рассказал старику, как на этих днях капитан Кроли похитил мисс Ребекку. Эта история, очевидно, понравилась мистеру Седли, так же как его супруге.

- Вы, капитаны, народ бойкий, сказал он, перебирая машинально свой заветные бумаги.

на лице несчастного банкрота.

Очень вероятно, что старый джентльмен лелеял в своей голове отрадную мысль, полкузмить неожиданным образом своего неприятеля, Осборна. Скоро беседа окончилась: мистер Седли и кептен Доббин разстались добрейшими друзьями.

* * *

- Сестры говорят, что у ней брильянты с голубиные яйца, сказал Джордж Осборн, заливаясь добродушным смехом, - воображаю, как это ей к лицу: в комнате просто должна быть иллюминация, когда она входит с этими светлыми орнаментами на своей гагатовой шее. Волосы у нея шелковисты и курчавы, как у Самбо. Чего доброго, она, пожалуй, проденет брильянтовое колечко через ноздри, как-скоро пригласят ее на придворыый бал. О, это будет совершеннейшая Belle Sauvage!

Так в разговоре с Амелией, Джордж Осборн потешался над молодою леди, с которой недавно познакомились его сестры и отец. Эта молодая леди сделалась предметом общого внимания на Россель-Сквере. Говорили, что у ней безчисленное множество плантаций по ту сторону океана, груды золота в европейских банках, и в добавок три звезды, присоедивенные к её имени в реестре ост-индских акционеров. Был у ней дворец в самом Лондоне на Соррейской стороне, и прекрасная дача в Портленд-Плесе. Имя богатейшей вест-индской наследницы печаталось в лондонских газетах и журналах. Мистрисс Гаггистаун, вдова полковника Гаггистауна, сопровождала ее на всех гуляньях, и заведывала хозяйством в её доме. Юная леди только-что вышла из пансиона по окончании полного курса наук, и сестрицы Джорджа встретились с нею на вечере в доме стариков "Гулькер, Буллок и Компания", которые вели продолжительную и постоянную корреспонденцию с её вест-индским домом. Девицы Осборн обступили ее с своими ласками и комплиментами, принятыми, как и следует, с великим добродушием. Сиротка в её положении... ни отца, ни матери... груды золота... как это интересно! восклицали прелестные сестрицы Джорджа. По возвращении домой оне отнеслись о своей новой знакомке с большою похвалою мисс Вирт, своей долговязой гувернантке, и тут же, вместе с нею, начали придумывать средства видеть как-можно чаще знаменитую владетельницу вестиндских плантаций. Поутру, на другой день после бала, оне сочли своей обязанностью сделать ей визит. Мистрисс Гаггистаун, вдова полковника Гаггистауна, родствениица лорда Бинки, произвела не совсем выгодное впечатлеыие на молодых девиц: она жеманна, чопорна, высокомерна, и, что всего хуже, безпрестанно говорит о лорде Бинки; но эта малютка, Рода, - все что хотите, и девицы Осборн были от нея в восторге. Рода умна, добра, наивна как ребенок, застенчива немножко и не имеет, так-сказать, джентльменского лоска; но это пройдет по мере её знакомства с светом. Девушки называли не иначе как христианским именем свою новую знакомку.

-- Посмотрела бы ты на её придворный костюм, Эмми! продолжал Осборн веселым тоном, - она недавно приезжала в нем к моим сестрам, прожде чем представила ее, по всей форме, миледи Бинки; родственница Гаггистаунов. Впрочем она всем приходится с родни, эта Гаггистаун. Брильянты её пылали как воксал в тот вечер, когда мы там были. (Помнишь ли ты, Эмми, как Джозеф любезничал тогда с твоей подругой?) Брильянты и красное дерево, мой ангел! Подумай, какой очаровательный контраст с её белыми перьями в шелковичных курчавых волосах! Серьги на ней то же что канделябры, и ты, право, могла бы поставить на них свечи. Но может-быть всего замечательнее желтый атласный шлейф, который тащился за её платьем, как хвост какой-нибудь кометы.

- Черная принцесса только-что вышла из школы; но я думаю, ей ужь чуть ли не стукнуло около двадцати трех лет. И каким она почерком пишет, еслиб ты видела? Все письма за нее обыкновенно пишет мистрисс полковница Гаггистаун; но случается, в минуту откровенности, она и сама принимается за перья. Сестрицы мои, на этих днях, получили от нея собственноручную записку, где столько же грамматических ошибок, сколько слов.

- У нас в пансионе тоже была мулатка, которой никак не могли растолковать грамматическия правила, заметила Амелия, припомнившая одну из своих подруг в благородной академии мисс Пинкертон, - она жила на хлебах у самой содержательницы.

- Как ее звали? спросил Осборн.

- Мисс Шварц.

две, три песни, и с грехом пополам умеет напачкать безграмотную записку под диктовку мистрисс Гаггистаун. Дженни и Мери уже изгораздились полюбить ее как сестру.

- О, если бы оне меня удостоили такой любви! сказала Эмми с глубоким вздохом, - оне всегда были холодны ко мне.

- Дитя! надобно иметь по крайней мере двести тысячь фунтов, чтоб заслужить благосклонное внимание моих сестриц, возразил Джордж трагическим тоном, - ужь так оне воспитаны, и черствая их натура неспособна к безкорыстным чувствам. Подумаешь, что все наше общество состоит из золотых и серебряных слитков. Мы живем банкирами и толстыми тузами из Сити; каждый, говоря с тобою, гордо позванивает своими гинеями в кармане, как-будто сам чорт ему не брат. Вижу как сейчас всек этих ослов. Вот между ними пузатый Фред Буллок, будущий жених сестрицы моей, Мери, приземистый Гольдмор, директор ост-индской компании, косолапый Дипли, который устроивает свои делишки по торговле сальными свечами - по нашей и ужь слишком далеко отстал от этих пузатых торговцев. Милый друг мой! ты одна только из нашего круга мыслишь, чувствуешь и говоришь, как истинная леди, и это в порядке вещей, потому-что ты ангел, Эмми. Не возражай. Я повторю еще - одна только ты настоящая леди между этими воронами в павлиньих перьях. Разве это не заметила мисс Кроли? А она видела свет, и знает лучшия общества европейских столиц. что жь касается до Родона Кроли, это - примерный джентльмен, и, по моему, он поступил благородно, что женился на любимой девице. Ребекка достойна его.

Амелия тоже находила с своей стороны, что мистер Кроли доступил благородно. Она верила душевно, что Ребекка будет с ним счастлива, и это обстоятельство - заметила она улыбаясь - должно утешить братца её, Джоза.

Так говорила юная чета, предаваясь беззаботному веселью, и припоминая старину. Младенческая доверенность опять водворилась в сердце малютки Эмми, хотя она обнаружила притворную ревность к мисс Шварц, и признавалась с наивным лицемерием, будто ужасно боится за своего жениха, который - легко станется - совсем забудет ее из-за богатой наследницы вест-индских плантаций. Однакожь, на самом деле, в душе её не было ни малейших безпокойств и тревожных сомнений; чего ей бояться, когда милый Джордж, презирая всякую опасность, отыскал ее, с таким великодушием, на "Аделаидиных виллах?"

Окончив свое посольство в "Тапиока-Кофейный-Дом", кептен Доббин поспешил присоединиться к обществу юных. счастливцев, и сердце его затрепетало от живейшого восторга, когда увидел, что Амелия вдруг опять превратилась в розовую и счастливую девицу. Она шутила, смеялась, резвилась и пела старые знакомые песни на фортепьяно до тех пор, пока наконец уличный звонок возвестил счастливой компании, что мистер Седли воротился из Сити. Это было сигналом отступления для Джорджа.

Должно заметить, к стыду и осуждению эгоистической натуры мисс Эмми, что она, в продолжение всего этого визита, не обращала ви малейшого внимания на честного Вилльяма Доббина, как-будто и не было его на свете, Правда, она улыбнулась очень мило, когда капитан вошел, но мы смеем уверить, что это была притворная улыбка, так-как она считала его прибытие совершенно неуместным. Нет нужды: кептен Доббин был совершенно счастлив и доволен, потому-что мисс Эмми была счастлива, и он чувствовал в душе невыразимую усладу при мысли, что сам, некоторым образом, содействовал к её счастию.