Базар житейской суеты.
Часть вторая.
Глава XXV. Между Лондоном и Четемомь.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Базар житейской суеты. Часть вторая. Глава XXV. Между Лондоном и Четемомь. (старая орфография)

ГЛАВА XXV. 

Между Лондоном и Четемомь.

По приезде из Брайтона, приятель наш Джордж, как прилично джентльмену высшого полета, путешествующему в собственном экимаже на четверке лошадей, остановился в превосходной гостиннице на Кавендишском-Сквере, где к услугам его предложены были блистательные комнаты, великолепный стол и полдюжина чорных лакеев, готовых по одному мановению исполнять приказания всякого рода. Джордж развернулся теперь в полном блеске перед своими закадышными друзьями, и Амелия в первый раз, с чрезмерной робостию в сердце, должна была председательствовать за тем, что её супрут изволил называть своим собственным столом.

Джордж прихлебывал вино и бранил чорных лакеев с удивительным величием, и мистер Джоз глотал черепаховый суп с отменным апетитом. Доббин с чрезмерной предупредительностью принял на себя хозяйственную роль, потому-что молодая леди, перед которой поставили блестящую миску за столом, оказалась до того незнакомою с содержавшейся в ней влагой, что не хотела даже положить супу в тарелку господина Седли.

Пышный аппартамент и богдоханское угощение, совершившееся в нем, значительно возмутили чувствительную душу мистера Доббина, и он поспешил выразить свое мнение насчет этого пункта тотчас же после обеда, когда Джоз уснул в своих креслах. Но напрасно вопиял он против черепахи и непомерного употребления драгоценных вин.

- Я. привык путешествовать джентльменски, сказал Джордж, и жена моя станет разъезжать как леди. Мистрисс Джордж не потерпит ни малейшей нужды, как-скоро есть в нашей шкатулке какой-нибудь шиллинг, заключил щедрый джентльмен, совершенно довольный проявлениями своих великодушных чувств.

И Доббин уже не хотел представлять умозрительных доказательств, что счастие Амелии не могло заключаться в черепаховом супе.

Вскоре после обеда, Амелия выразила желание повидаться с своей мама, и великодушный Джордж, скрепя сердце, принужден был дать ей позволение съездить в Фольгем, на "Аделаидины виллы". Амелия побрела в свою пышную спальню, где на самой середине возвышалась огромная похоронная постель, "на которой, в древния вренена, опочивала сестра Александра Македонского", и принялась надевать свою розовую шдяпку с чрезмерной поспешностью и отрадой. Джордж продолжал пить свой кларет, когда она воротилась в столовую и бросила на него нерешительный взгляд.

- Ты не поедешь, мой друг? спросила она.

- Нет, ступай одна. Я занят.

Его каммердинер получил приказание провожать мистрисс Джордж. Когда карета остановилась у подъезда гостинницы, Амелия сделала весьма неловкий книксен своему супругу, и заглянув ему раза два в лицо, опустилась, с грустным видом, по большой лестнице, в сопровождении капитана Доббина, который посадил ее в карету, и наблюдал, как она поедет. Даже каммердинеру было стыдно, в присутствии трактирных лакеев, произнесть перед наемным кучером низкое имя Фольгема, и он обещал сказать этот адрес на дороге.

Доббин пошел домой на свою старую квартиру, раздумывая на дороге, как было бы приятно сидеть в карете подле мистрисс Осборн. У Джорджа был другой вкус: опорожнив бутылку вина, он отправился в театр, посмотреть, как мистер Кин выполняет роль Шейлока в "Венециянском купце". Мистер Осборн был большой любитель драматического искуства, и даже сам отлично выполнял драматическия роли на домашних театрах.

Джозеф Седли продолжал покоиться сладким сном. Были уже глубокия сумерки, когда пробудили его неосторожные движения слуги, убиравшого графины и бутылки со стола. Не видя никого из своих друзей, он приказал подать карету, и благополучво отправился в свою собственную квартиру, где ожидала его мягкая постель.

Мистрисс Седли, как можете представить, с восторгом прижала свою дочку к материнскому сердцу. Лишь-только карета остановилась у маленького садика перед окнами дома, старушка бросилась со всех ног встретить плачущую, дрожащую, молодую супругу. Хозяин домика, старик Клепп, поливавший цветы и одетый слишком просто, по домашнему, то-есть, почти вовсе неодетый, машинально выбросил лейку из своих рук и поспешил спрятаться за кустом. Девушка-ирландка опрометью выбежала из кухни навстречу своей бывшей барышне, и с улыбкой проговорила; "Благослови вас Бог!" Среди развешанных флагов домашняго белья, Амелия с трудом пробралась в маленькую гостиную своих родителей.

Как отворились шлюзы в глазах матери и дочери, когда оне принялись обнимать друг друга, легко поймет и вообразит всякий читатель, способный к сантиментальным порывам. Когда не плачет женский пол? Какие обстоятельства жизни, радостные или горестные, не сопровождаются слезами с его стороны? И еще бы не плакать теперь, при таком чувствительном свидании. Мать и дочь имели совершенное право дать полный разгуд своей чувствительности, отрадной, нежной, и даже полезной для здоровья. Что касается до этого супружеского пункта, я видывал женщин, ненавидящих друг друга, и которые, однакожь, обнмались, цаловались и плакали горько при кратковремениом свиданьи после свадьбы. Такая чувствительность, само собою разумеется, принимает гораздо высшие размеры в сердцах любящих женщин.

Таким образом, милостивые государи, прошу вас иметь некоторое уважение к мистрисс Джордж и старушке Седли; если оне обнимаются, перешептываются, плачут, смеются и вздыхают, окруженные поэтическими сумерками в маленькой гостиной. Старик Седли уважал и мать, и дочь. Он не угадал, кто сидел в карете, подъехавшей к палисаднику его жилища. Он не выбежал на встречу к своей дочери, хотя поцаловал ее нежно, когда она вошла в гостиную, где он, но обыкновению, перебирал свой письма и бумаги. перевязывая их красными снурками. Он недолго пробыл в прiiсутствии матери и дочери, и весьма благоразумено оставил маленькую комнату в их полном распоряжении.

Каммердимер Джорджа бросал гордые взгляды на мистера Клеппа, который, не переменяя своего туалета, продолжал поливать цветы. Однакожь он снисходительно снял шляпу перед мистером Седли, и даже отвесил ему довольно учтивый поклон. Старик вступил с ним в дружескую беседу о своем зяте, о коляске Джоза и его брайтонских конях, о Банапарте и военных делах. Девушка-ирландка получила приказание поподчивать его вином. В заключение, мистер Седли, чтоб не ударить лицом в грязь, подарил ему полгинеи, которую тот опустил в свой карман с чувством изумления и гордости.

- Выкушайте за здоровье своих молодых господ, любезный Троттер, сказал мистер Седли, и вот это, когда приедете домой, употребите на собственное здоровье, Троттер.

Едва прошло десять дней, как Амелия оставила дом своих родителей, и однакожь ей казалось, будто она давно, давно переступила за порог этого мирного и спокойного приюта. Какая пропасть лежала теперь между ней и этой прошедшей жизнью? Оглядываясь назад с высоты своего места, она смотрела, как-будто на другое существо, на бедную молодую девушку, погруженную в одно и то же чувство, обращавшую свой глаза на один и тот же предмет., неблагодарную к своим родителям, или по крайней мере, равнодушную к их ласкам, так-как сердце и мысли её были постоянно заняты приведением в исполнение одного заветного желания. Ей было стыдно вспоминать про эти дни, протекшие невозвратно, и взгляд на добрых родителей переполнил нежным угрызением её тревожное сердце. Довольна ли она своим новым положением? Ясно ли представляется ей перспектива будущей жизни?

Как-скоро герой и героиня переступают за супружескую баррьеру, романист, по обыкновению, опускает завесу, кладет перо, и читатели его должны знать, что впереди нет уже никаких элементов для драмы. Борьба жизни и всякия сомнения оканчиваются; терой и героиня вступили в заветную страну, где все благоухает и цветет. Муж и жена идут рука об руку вперед к счастливой старости. Но Амелия была только на берегу новой страны, и уже с безпокойством оглядывалась назад на грустные и печальные фигуры, которые стоят на другом, противоположном берегу быстрого потока и говорят ей последнее прости.

в нижния области дома, в преддверие кухни, где жили мистер и мистрисс Клепп, и куда по вечерам по окончании хозяйственных распоряжений приходила мисс Фленниген, девушка-ирландка. Мистрисс Седли озаботилась приготовить великолепный чай. Всякий придерживается своих собственных правил насчет выражения гостеприимных чувств, и мистрисс Седли думала с своей стороны, что горячие пирожки и сладенькие кусочки мармелада, прилично расположенные на праздничном подносе, будут служить превосходным лакомством для Амелии в её интереснейшем положении.

Когда таким образом приготовлялись эти лакомства, Амелия вышла из гостиной и через минуту, сама не зная как, очутилась наверху в маленькой комнатке, где она жила перед замужеством, и села на то самое кресло, в котором она провела такое множество грустных часов. Каждая безделица напоминала ей прошедшую жязнь, и она принялась думать о ней с замиранием сердца. Оглядываться назад на пройденное поприще жизни и томиться безпокойными сомнениями при взгляде на загадочного человека, который еще так недавно был исключительным предметом всех её желаний: таков был жребий этого бедного создания, этой беззащитной странницы на перепутьях житейского базара.

Здесь она сидела, и с любовию припомнила тот образ.Джорджа, которым она увлекалась прежде. Неужели она признавалась самой себе, что действительный человек был далеко не похож на того величественного, юного героя, которому она поклонялась? Много, по обыкновению, проходит годов, прежде чем тщеславие женщины позволит ей доидти до такого безотрадного сознания, тогда притом, когда уже слишком дурен избранный спутник её жизни. Тут же светились на нее зловещим светом зеленые глаза и улыбка Ребекки, с которою, вероятно, не на радость столкнула ее грозная судьба. Так она сидела, погруженная в свою обыкновенную эгоистическую думу, в той самой меланхолической позе, в какой некогда застала ее резвая ирландка, подавая ей письмо, где Джордж возобновлял свой предложения невесте:

Она смотрела на маленькую белую постель, бывшую в её распоряжеаии за несколько дней, и думала, как было бы прийтно уснуть в ней эту ночь, и встретить поутру материнскую улыбку. Потом она с ужасом думала о большом погребальном кашимировом павильйоне среди огромной и грязной спальни в гостиннице на Кавендишском-Сквере. Как часто, в былые времена, её слезы орошали изголовье этой крошечной поетельки, и сколько безсонных ночей провела она здесь перед уединенным окном! Как часто приходила она в отчаяние, и желала умереть на своем девическом ложе! и, однакожь, теперь исполнились все её желания, и вожделенный друг сердца принадлежал ей навеки! Добрая мать! С каким терпением и нежностью она бодрствовала при этой постели! Амелия стала на колени перед своим девственным ложем, и робкая её душа искала утешения там, куда редко до сих пор заглядывал её умственный взор. Любовь, одна только любовь была её руководительницею до настоящей минуты; но теперь она чувствовала, с замиранием сердца, что ей нужен другой утешитель и руководитель на скользском поприще её новой жизни.

Но имеем ли мы право повторять или подслушивать молитвы бедной женщины? Нет, милостивые гусударя, эти тайны не принадлежат к области базара житейской суеты.

Одно только мы можем сказать по секрету, что когда чай окончательно был приготовлен, наша молодая героиня сошла вниз уже в веселом расположении духа. Она не оплакивала своей судьбы, не жаловалась ни на кого, и умственный взор её не встречался ни с холодностью Джорджа, ни с зелеными глазками Ребекки. Войдя в гостиную, она поцаловала отца и мать, и пустилась в продолжительную беседу с мистером Седли, отчего старый джентльмен значительно повеселел против прежних дней. Потом она села за фортепьяно, купленное Доббином, и проиграла все старинные любимые песенки своего отца. Чай, по её мнению, оказался превосходным, и горячие пирожки с мармеладом были приготовлены отлично. Решившись таким-образом осчастливить других, она незаметно и сама почувствовала необыкновенное счастье в своем сердце, и уснула сладким сном в большом погребальном павильйоне, где, по возвращении из театра, разбудил ее Даюрдж, которого она встретила с радостнoй улыбкой на устах.

На другой день, у мистера Джорджа были дела поважнее тех, которые накануне привели его в театр любоваться на игру господина Кина в Шейлоке. Нсмедленно по прибытии в Лондон, он написал письмо к адвокатам своего отца, извещая, что завтра поутру он намерен удостоить их лицезрением своей особы. Трактирные угощенья, бильярдные и картежные проигрыши Родона Кроли почти совершенно истощили кошелек молодого человека, и он видел необходимость наполнить его перед своим отъездом за границу. Единственным его источником были две тысячи материнского наследства, за которыми надлежало обратиться в контору адвокатов. Джордж был убежден теоретически и практически, что отец его не долго будет питать гнев в своей душе. И, помилуйте, мог ли кто серьёзно разсердиться на такого превыспренняго героя, каким был мистер Джордж? Если еще до сих пор его личные достоинства и прошедшия заслуги не смягчили ожесточенную душу старика, то нет ни малейшого сомнения, что будущая слава и геройские подвиги за границей заставят его мгновенно перемеиить гнев на милость и с любовью обратиться к прославленному сыну... Ну, а если нет? Фи! как-будто свет тесен для него! Дороги лежат во все четыре стороны, и он пойдет, куда ему угодно. Не все же будет он проигрывать в карты, и притом, можно покутить довольно на две тысячи фунтов.

Таким-образом, он отослал еще раз Амелию к её матери, приказав обеим дамам и уполномочив их купить все необходимое для миледи, то-есть, для мистрисс Джордж Осборн, отъезжающей за границу. Оставался один только день для всех этих закупок, и легко вообразить, что мать и дочь трудились неутомимо. Разъезжая в карете из магазина в магазин, старушка Седли опять была в своей сфере, и наслаждалась совершеннейшим благополучием в первый раз после фамильного несчастия. Никак нельзя сказать, чтоб и мистрисс Эмми не чувствовала никакого удовольствия при покупке разных интересных вещиц, необходимых для её светского туалета. Покорная воле своего супруга, она накупила значительное количество дамских погремушек, обнаруживая при этом самый изящный вкус, как единодушно согласились все негоцианты и модистки, с которыми она торговалась.

Относительно военных действий, мистрисс Осборн безпокоилась не слишком много, так-как не было никакого сомнения, что Бонапарта раздавят в одно мгновение ока и без всякой борьбы. Корабли отправлялись каждый день, наполненные светскими дамами и кавалерами, ехавшими веселиться в Брюсселе и Генте. О войне, собственно говоря, не стоило и хлопотать: воины не будет. Газеты и журналы весело хохотали над корсиканским выскочкой, подвергая его всеобщему презрению и осмеянию в глазах всех честных людей. Амелия решительно презирала Наполеона, потому-что, нечего и говорить - политическия её мнения основывались преимуществеыно на словах и доказательствах окружающих ее особ, преимущественно капитана Доббина. Словом сказать, мистрисс Джордж и мистрисс Седли провели этот день как нельзя лучше, и Амелия даже позволила себе сделать несколько весьма дерзких предположений относительно своего будущого появления и торжества в салонах большого лондонского света.

Джордж, между-тем, закрутив усы и надев шляпу на бекрень, отправился в Сити на Бедфордский ряд, и вошел в контору адвоката с таким джентльменским видом, как-будто все эти писаришки с бледными лицами состояли под его верховной командой. Он приказал доложить мистеру Гиггсу, что его ожидает господин Джордж Осборн, таким гордым и повелительным голосом, как-будто лондонский стряпчий был какой-нибудь лакей, обязанный немедленно бросить все свой дела и безпрекословно выполнить все повеления своего знаменитого пришельца. Мистер Джордж далек был от мысли, что этот стряпчий умнее его по крайней мере в три раза, богаче его в пятьдесят раз; и опытнее его по крайней мере в тысячу раз. Он не заметил презрительной улыбки, пробежавшей по всей комнате, от первого конторщика до последняго писаря в оборванном сюртуке, и величественно сел на стул, играя своей тросточкой, и думая, что это за скоты сидят здесь в этой комнате. Но эти скоты были в совершенстве знакомы с делами мистера Джорджа. Они уже разсуждали о них несколько раз в трактирных заведениях и погребках с своими приятелями из других контор. И боже мой, чего не знают все эти лондонские клерки? Ничто не может укрыться от их проницательного взора; и они безмолвно заведывают фамильными делами всей английской столицы.

При входе в кабинет мистера Гиггса, Джордж вероятно ожидал, что этот джентльмен обратится к нему с какими-нибудь мирными предложениями со стороны его отца, но ничего этого не случилось: мистер Гиггс принял молодого человека с убийственною холодностью и притворился, будто пишет какую-то бумагу.

И стряпчий опять принялся писать.

Когда Пой представил бумаги своему принципалу, он пересмотрел их вновь, поверил проценты, и сказал, что вся сумма простирается до двух тысяч фунтов.

- Угодно вам получить вексель на банкира, или вверить ему капитал для приращения законными процентами? сказал мистер Гиггс. Один из доверителей покойной мистрисс Осборн теперь за городом, прибавил стряпчий равнодушным тоном, но клиент мой поручает выполнить все ваши желания, и покончить это дело как можно скорее.

- Дайте мне вексель, сэр, сказал угрюмо мистер Джордж. Избавьте себя от труда считать шиллинги и полупенсы, прибавил он, когда юрист начал подводить окончательный итог.

- Через два года этот молодец будет сидеть в тюрьме, сказал мистер Гиггс господину Пою.

- Разве старик, вы думаете, не простит его?

- Могильные памятники не прощают, отвечал мистер Гигс.

- А он мигом прокутит эти денежки, сказал конторщик. Прошла только неделя после его свадьбы, а ужь я видел вчера, как он с своими товарищами, по выходе из театра, усаживал в карету мистрисс Хайфлайер.

наследства. Фредерик Буллок сидел, по обыкновению, в конторе, за счетной книгой, когда вошел туда брат его невесты. Его жолтое лицо, при взгляде на нашего героя, подернулось еще более мертвенным цветом, и он поспешил укрыться в своем кабинете. Джордж, слишком занятый счетом своих денет (такой огромной суммы еще никогда не бывало в его руках), не заметил физиономии своего будущого зятя, и не видел, как он исчез.

Фредерик Буллок подробно расказал старику Осборну о поведении его сына, и о способе появления его в контору.

- Он вошел очень гордо, и взял все, до последняго шиллинга, сказал мистер Фредерик Буллок при свидании с тестем. мнтересно знать, на сколько ему хватит этих двух тысячь?

- По мне все-равно, сказал мистер Осборн-старший, хотя бы он промотал их в один вечер. Это до меня не касается.

за покупки Амелии с щедростью лорда.