Базар житейской суеты.
Часть вторая.
Глава XXX. Джой Седли принимает на попечение свою сестру.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Базар житейской суеты. Часть вторая. Глава XXX. Джой Седли принимает на попечение свою сестру. (старая орфография)

ГЛАВА XXX. 

Джой Седли принимает на попечение свою сестру.

Когда, таким-образом, все высшие офицеры были призваны к своим обязанностям на открытом поле, мистер Джозеф Седли остался в Брюсселе один командовать над маленькою колониею, где Амелия была инвалидом, и где весь гарнизон составляли только: Исидор, бельгийский каммердинер мистера Джоза, и la bonne, то-есть, особа женского пола, принявши под свое ведение все тяжелые и легкия работы колонистов. Растревоженный неожиданным визитом Вилльяма Доббина и внезапными событиями этого утра, мистер Джозеф, бодрствующий теперь и телом и душою, пробыл, однакожь, на своей постели до тех пор, пока не наступил для него обычный час свиданья. Солнце сияло великолепно на высоком горизонте, и Трильйонный полк промаршировал уже несколько миль, когда Джоз явился к завтраку в своем цветном халате.

Никак нельзя сказать, чтобы отсутствие Джорджа могло сколько-нибудь обезпокоить его шурина. Джоз, напротив, чувствовал некоторую усладу в своем сердце при мысли, что теперь он - главное лицо в квартире, потому-что в присутствии зятя он играл всегда слишком ничтожную роль, и Осборн без церемоний обнаруживал свое презрение к этому неповоротливому толстяку. Но мистрисс Эмми всегда была к нему внимательна и добра. Она смотрела за его домашним комфортом, приказывала подавать к столу любимые им блюда, гуляла и выезжала вместе с ним (часто, даже очень часто, потому-что Джордж, как мы видели, всегда был занят своими собствеными делами), и нежное её личико постоянно изглаживало в его сердце неприятные впечатления, произведенные на него горделивым презрением зятя. Несколько раз мистрисс Эмми, преодолевая свою робость, пыталась ходатайствовать перед Джорджем в пользу своего брата; но мистер Джордж, как джентльмен решительный и твердый, всегда был нем и глух к просьбам своей жены.

- Я человек честный, говорил мистер Джордж, - и привык обнаруживать свой мнения открыто, как честный человек. Посуди сама, мой друг, могу ли я сколько-нибудь уважать такого болвана, как твой брат?

Следовательно, Джозеф Седли был очень доволен отсутствием своего зятя. Взглянув на его шляпу и перчатки на буфете, и сообразив с необыкновенной быстротою, что владелец их исчез. Джоз почувствовал в глубине своей души какое-то особенное, пронзительное удовольствие, невыразимое словами. "Сегодня, по крайней мере", подумал Джой, "он не будет тревожить меня своим безстыдным и нахальным видом".

- Эй, Исидор! потрудись отнести в переднюю шляпу и перчатки господина капитана, сказал Джой своему слуге.

- Еще неизвестно, сэр, будет ли капитан иметь нужду в какой бы то ни было шляпе, отвечал Исидор, бросая на своего господина многозначительный взгляд.

Monsieur Isidor тоже позволил себе ненавидеть Джорджа, так-как мистер Джордж обходился с ним очень надменно, как истый британский джентльмен.

- И ступай, спроси, прийдет ли madame к завтраку, продолжал мистер Джой с величественною важностью, считая унизительным входить в объяснения с лакеем по поводу своих отношений к Джорджу, хотя мы заподлинно знаем, что уже несколько раз он бранил перед этим же слугою своего заносчивого зятя.

Увы! Madame не прийдет к завтраку. Madame потрудилась только нарезать тартинки, любимые Джозефом. Madame больна, и находится в ужасном состоянии с тех пор; как уехал Monsieur. Так доложила её bonne. Джозеф поспешил выразить свое соболезнование тем, что приготовил для нея огромную чашку чаю. Другими способами он не был всостоянии определить свою симпатию. Впрочем, он не только послал завтрак к своей сестре, но и припомнил вместе с тем, какими лакомствами она любит угощать себя за обедом.

Исидор, каммердинер, казался мрачным и угрюмым в ту пору, как деньщик мистера Осборна распоряжался господским багажем перед отъездом капитана; потому-что, во-первых, Исидор ненавидел мистера Осборна за его высокомерный тон и надменность, а во-вторых, он был сердит и терзался внутренним негодованием, что все эти драгоценности неминуемо ускользвуть от него, и попадут в чужия руки, когда будет поражено английское войско. Насчет этого поражения, как он, monsieur Isidor, так и другия замечательные лица бельгийской столицы, не имели в своей душе ни малейшого сомнения. Повсюду распространилось верование, что Наполеон, разделив неприятельския армии, прусскую и английскую, уничтожит их одну за другою, и через три дня торжественно вступит в Брюссель, где все движимое имущество его настоящих господ, которые будут убиты, обращены в бегство, ранены и взяты в плен, должно обратиться в собственность мосьё Исидора.

Помогая мистеру Джозу довершать свой трудный и многосложный ежедневный туалет, верный слуга производил умственные вычисления относительно того, что станет он делать с разнообразными и разноценными статьями, которыми украшал он теперь особу своего господина. Серебряные флакончики с духами и некоторые туалетные безделки подарит он одной молоденькой девушке, в которую влюблен; но английския бритвы и большую рубиновую булавку он удержит для собственного употребления. Эффект будет превосходный, если он наденет одну из этих батистовых рубашек с великолепными брыжжами, и приколет к своей груди рубиновую булавку. Фуражка с золотой кокардой и военный сюртук тоже могут быть весьма удобно приспособлены к его собственному употреблению, если отнять кокарду, и снять излишния украшения на сюртуке. Большое кольцо, украшенное рубинами, может послужить материялом для пары превосходных серег, которые, ужь само-собою разумеется, он подарит mademoiselle Stupide.

- И как она будет изумлена, когда увидит меня в этом джентльменском наряде! думал мосьё Исидор. Желал бы я знать, устоит ли женское сердце против всех этих красот? Палка с золотым набалдашником тоже перейдет в мои руки, так же как и эти рубашечные пуговицы, размышлял верный каммердинер, прикалывая эти орнаменты к рукавчикам мистера Седли. Чудо, что за пуговицы! таких, я знаю, не отыскать в целом Париже. Если, в добавок, надеть еще капитанские сапожки с медными шпорами, что стоят в передней комнате - corbleu morbleu! - какой франт превзойдет меня, примером сказать, в Булонском лесу, или на Елисейских полях.

И когда monsieur Isidor держал пальцами нос своего госнодина, и брил его нижнюю губу, намыленную душистым мылом, умственный его взор уносился далеко за пределы бельгийской столицы, и он, изукрашенный всеми произведениями изящной моды, гулял подруку с своей mademoiselle Stupide, показывая ей разнообразные чудеса искуства и натуры, и кушая с нею мороженное на скамейке подле питейного дома.

да Марья, которые живут на жалованьи в нашем доме. В самом деле, что думают об нас каши слуги? Хорошо, что ответ на этот вопрос скрывается во мраке. Было бы слишком дурно жить на свете, если бы мы в совершенстве знали мнения о себе всех наших друзей и родственников, преданных, повидимому, нам всем своим сердцем... таким-образом, мосьё Исидор отмечал свою жертву с таким же хладнокровием, се каким известный поваренок на Леденголльской улице украшает безсознательную черепаху билетиком с надписью: "Суп на завтра".

Но служанка Амелии, к счастию, не была пропитана таким эгоистическим духом. Мы должны впрочем заметить, что все её подчиненные, почти без всяких исключений, питали к ней искренюю привязанность, редкую в лакейских сердцах. И это факт довольно замечательный, что mademoiselle Pauline, кухарка ремеслом, утешала мистрисс Эмми гораздо более, чем все другия особы, приходившия с нею в соприкосновение в это несчастное утро. Последние штыки боевой колонны уже давным-давно исчезли из вида, а героиня наша все еще стояла у окна, безмолвная, неподвижная, с отуманенными и безсознательными глазами. Здесьто нашла ее mademoiselle Pauline. Честная девушка взяла ее за руку, и сказала:

- Tenez, madame, est ce qu'il n'est pas aussi а l'armée, mon homme а moi?

И с этими словами, слезы градом полились из её глаз: Амелия бросилась в её объятия, и оне зарыдали вместе, соболезнуя друг о друге..

Несколько раз перед обедом, господин Исидор выбегал из своей квартиры в город к воротам гостиниц, трактиров и постоялых дворов, где бродила всякая сволочь, любившая на-досуге разсуждать о политических делах. Здесь-то, вступая в дружеский разговор с каммердимерами, лакеями и кучерами, monsieur Isidor собрал обильные материялы для составления политического бюллетеня, который и был в скором времени предетавлен на разсмотрение мистера Джоза. Почти все эти господа были втайне преданы Наполеону, и держались своих собственных мнений относительно вероятных последствий этой войны. Наполеоновская прокламация уже достигла Брюсселя в числе нескольких тысячь экземпляров, и каждый мог читать ее, сколько душе угодно. Вот она:

"Солдаты! Сегодня годовщина наших триумфов при Маренго и Фридланде, где дважды решена была судьба Европы. Тогда, как и после битвы Аустерлицкой и после Ваграма, мы были великодушны. Встретимся с неприятелями еще раз. Мы и они, разве не такие же теперь, как тогда? Солдаты, на каждого из вас при Иене было трое Пруссаков, и шесть при Монтмирале. Те из вас, которые были в плену у Англичан, могут расказать своим товарищам, каким страшным мукам подвергались они на их кораблях. Безумцы! Минутный успех ослепил их глаза, и они вступают на французскую почву, чтоб найдти в ней свою могилу!"

На этом основании, все приверженцы Французов предсказывали неизбежную гибель союзническому войску, и было между ними решено, что Англичане могут воротиться в Брюссель не иначе, как пленниками, в арриергарде победоносной армии Наполеона.

Все эти мнения, с различными истолкованиями, достигли благовременно до ушей мистери Седли. Ему сказали, что герцог Веллингтон обращен уже в бегство, и что передовые его отряды были разбиты и разсеяны еще прошлую ночь.

- Вздор! вздор! вскричал Джой, чувствовакший всегда удивительный припадок храбрости за рюмкой водки, - герцог разобьет Наполеона, также как прежде он разбил по одиначке всех его генералов.

- Бумаги Веллингтона сожжены, вещи все увезены, и его квартира очищается для герцога Далматского, возразил неумолимый Исидор. Я слышал это своими ушами от его собственного метрдотеля. Веллингтоновские люди укладываются в дорогу. Веллингтон убежал, и герцогиня дожидается только, пока уложат её серебро, чтобы ехать немедленно в Ост-Энде, для соединения с французским королем.

- Какой вздор! французский король теперь в Генте; сказал Джоз, притворяясь, будто ничему не верит.

- Нет, милорд, вы ошибаетесь: скоро; говорят, его не будет и в Ост-Энде. Герцог Беррийский взят в плен. Все спешат теперь же убраться по добру по здорову, потому-что завтра будет уже поздно...

- Отчего? спросил испуганный Джой.

- Да оттого, милорд, что завтра, говорят, откроются все шлюзы и плотины: как же тут бежать, когда вся страна будет под водою?

- Все это вздор, любезнейший, и ты не понимаешь дела. Одних Англичан в открытом поле втрое больше против бонапартовой силы, возразил мистер Седли. Ктому же, Австрийцы и Русские спешат на помощь к герцогу Веллингтону. Бонапарт будет разбит, должен быть разбит! заключил Джой, ударив со всего размаха по столу.

- При Иене, милорд, трое Немцов приходилось на одного Француза, и, однакожь, император разбил, разсеял их войско. При Монтмирале, шестеро выходили на одного, но Французы всех разогнали, как овец. Один только Русский Император может быть победителем Наполеона; но из Москвы до Брюсселя не слишком близко, милорд, и Русских здесь никто не ждет. Я вас предупреждаю, милорд, что Англичанам не дадуг никакой пощады, и Наполеон хочет наказать их достойным образом за их жестокие поступки с французскими солдатами. Не угодно ли вам взглянуть на эту вещицу? Это, милорд, прокламация Императора Французов, заключил Исидор, вынимая документ из кармана, при чем глаза его с жадностию переходили с одного предмета на другой, и было ясно, что monsieur Isidor смотрит на вещи мистера Джоза, как на свою добычу.

Никак нельзя сказать, чтобы Джой был теперь решительяо испуган; однакожь, тем не менее, он почувствовал, что сердце его забило довольно сильную тревогу.

- Дай мне сюртук и фуражку, сказал он, и следуй за мной. Пойду сам, и разузнаю подробнее сущность всех этих слухов.

Исидор был крайне недоволен, что Джою вздумалось надевать парадный сюртук.

- Позвольте вам заметить, милорд, сказал он, что ходить в военном платье теперь очень опасно, Французы поклялись не давать пощады ни одному британскому солдату.

И когда каммердинер подал сюртук, мистер Джозеф, презирая всякую опасность, засунул свою руку в один из рукавов этого страшного наряда. В ту минуту вошла в комнату мистрисс Родон Кроли, сделавшаяся таким-образом свидетельиицею его геройского поступка. Она вошла без доклада, с тем, чтобы, не останавливаясь в гостиной, пройдти в комнату Амелии.

Мистрисс Кроли, теперь, как и всегда, одета была чисто и опрятно. Сладкий и спокойный сон, после прощанья с мужем, освежил ее совершенно, и нельзя было без особенного удовольствия слотреть на её розовые, улыбающияся щечки в таком городе и в такое время, когда все мужския и женския физиономии имели чрезвычайно озабоченный вид. Она засмеялась при взгляде на мистера Джоза, который делал отчаянные усилия, чтобы поскорее коичить свой воинственный туалет.

- Неужели и вы хотите присоединиться к войску, мистер Джозеф? сказала мистрисс Кроли. Кто же будет здесь покровительствовать нам, бедным женщинам?

Джой между-тем окончил туалет, выступил вперед, и пробормотал, заикаясь, несколько безсвязных слов перед своей прекрасной гостьей. Мосьё Исидор, с халатом под мышкой, скрылся в спальне своего господина.

- Как вы себя чувствуете, мистрисс Кроли, после нынешимх безпокойств... после усталости на вчерашнем бале? спросил Джоз.

- Очень вам благодарна за участие, мистер Джозеф, сказала Ребекка, крепко пожимая его руку своими обеими руками. Какую твердость и спокойствие я читаю на вашем лице в это ужасное время, когда все почти обезумели от страха! Это приятно видеть. В каком положении теперь наша малиотка Эмми? Разлука, вероятно, была ужасная.

- Страшная, подтвердил Джоз.

- Вы, мужчины, привыкли смотреть равнодушно на все вещи в мире, продолжала мистрисс Кроли. Разлука или опасность для вас нипочом. Признайтесь теперь, что вы намерены были присоединиться к войску и оставить нас, бедных женщин, на произвол судьбы. Я в этом уверена... внутренний голос убеждает меня в этом. Я ужасно испугалась, когда эта мысль пришла мне в голову (потому что повременам, оставаясь одна, я думаю о вас, мистер Джозеф!), и вот, как видите, я пришла просить и умолять, чтобы вы не покидали нас, милостивый государь.

Вся эта речь, в переводе на ясный язык, могла заключать в себе смысл такого рода: "Легко станется, что английская армия потерпит поражение, и отступление сделается необходимым: в таком случае, любезный друг, у тебя есть превосходная коляска, где мы удобно можем сидеть рядом." Так или не так мистер Джой понял эти слова, я не могу ручаться; но он был глубоко огорчен решительным невниманием к нему этой леди, во все время пребывания их в бельгийской столнце. Его никогда не представляли знаменитым приятелям Родона Кроли, и он даже не получал приглашений на вечера Ребекки, потому-что был слишком робок в карточной игре, и присутствие его могло наскучить и Родону, и Джорджу. Никто из них не желал в нем иметь свидетеля своих вечерних удовольствий.

"Э-ге!" думал Джоз, "теперь она вздумала заискивать меня, когда понадобилась нужда в посторонней защите. Пришлось, видно, припомнить и Джозефа Седли, когда наступил чорный денёк."

При всем том, мистер Джой чувствовал некоторое удовольствие при мысли, что Ребекка имеет высокое мнение о его геройстве. Он даже покраснел от этого чувства, и старался, по возможности, принять мужественную осанку.

- Мне, действительно, хотелось взглянут, как сражаются наши войска, сказал мистер Джозеф, - желание, свойственное, конечно, всякому порядочному человеку, если он не трус. Военная служна мне знакома отчасти по некоторым походам в Индии, но до сих пор я не видел ничего в таком огромном размере.

- Вы, мужчины, способны все принести в жертву собственному удовольствию, отвечала Ребекка. Капитан Кроли оставил меня сегодня поутру в таком веселом расположении духа, как-будто он собирался на охоту. Какая ему нужда? И кому из вас приходит в голову заботиться о страданиях несчастной, покинутой женщины? Я даже сомневаюсь, точно ли он пошел на войну, этот ленивый и прожорливый мой супруг. Добрый мистер Седли, я к вам пришла искать утешения и покровительства. Все этго утро я простояла на коленях. Я вся дрожу, воображая, какой страшной опасности подвергаются в эту минуту наши мужья, друзья, все наши храбрые воины и союзные войска. На вас только оставалась вся надежда, как на единственного оставшагося для меня друга, и что же? Вы сами готовы лететь на место страшной сцены!

Мистер Джой умилился душевно и разнежился сердечно.

- Сударыня... мистрисс Кроли, сказал он, успокойтесь, прошу вас, умоляю. Я сказал только, что мне хотелось бы присоединиться к действующей армии... какой Британец не горить этим желанием в настоящую минуту? Но обязанности другого рода удерживают меня здесь: я не могу оставить без покровительства это бедное создание, что горюет теперь здесь под одной со мною кровлей.

И он указал на дверь другой комнаты, где была мистрисс Эмми.

- Добрый, великодушный брать! воскликнула Ребекка, приставляя к своим глазам платок, надушенный одеколоном. Я была к вам несправедлива, мистер Седли, воображая вас человеком без сердца.

- Вы питаете нежную привязанность к своей сестре; это делает вам честь, мистер Джозеф; но помните ли, как вы, за два года перед этим, поступили со мной? сказала Ребекка, мгновенно устремив на него свой взор, и потом отворотившись к окну.

Джозеф раскраснелся и смешался ужасно. Тот орган чувствительности, в существовании которого Ребекка обнаружила решительное сомнение, забарабанил под его жилетом ужасную тревогу, Джой припомнил несчастные дни своего бегства от обманутой красавицы, воспламенившей его сердце, те дни, когда она ездила с ним в одной колеснице, когда она вязала для него зеленый кошелек, и когда он, сожигаемый нежной страстью, сидел подле нея, и с упоениен любовался на её светлые глаза и белые руки.

- Я знаю, вы считаете меня неблагодарною, продолжала Ребекка тихим и дрожащим голосом, отступая от окна, и.бросая на Джоза искрометный взор, - да, я знаю это, мистер Джозеф. Ваша холодность и совершенное равнодушие при встрече со мной, ваше слишком церемонное обращение и, эти взоры, которые всегда отвращаются от меня, даже теперь, когда я говорю с вами: все утверждает меня в этой мысли. Но разве нет причин, заставляющих меня избегать вас, мистер Седли? Думаете ли вы, что супруг мой слшком расположен принимать вас? Раз только он позволил себе неприятные слова в отношении ко мне (я должна отдать справедливость капитану Кроли), и эта слова, жестокия, оскорбительные, были сказаны из-за вас, милостивый государь.

- Ах, Боже мой! Что жь я сделал? вскричал Джой, обуреваемый порывами внутренняго восторга. Что жь я сделал... вам... или... как это, мистрисс Кроли?

- Разве ревность ничего не значит, думаете вы? сказала Ребекка. Он уже не раз попрекал мне вами, и, Боже мой! как попрекал! Одно только это обстоятельство отравляет благополучие моей жизни. Но какие бы ни были мой чувства в прошедшем, сердце мое принадлежит исключительно моему супругу. Я невинна теперь. Не так ли, мистер Седли?

- Ах, можно ли в этом сомневаться? сказал мистер Седли.

Восторженные чувства радости и удовольствия сильно забились в груди молодого человека, когда он принялся теперь обозревать проницательньми глазами несчастную жертву своих прелестей и очарований. Еще два, три ласковых слова, сказанных с необыкновенною любезностью, и сердце его опять запылало нежной страстью, и все его подозрения исчезли в одну минуту. Что прикажете делать? Это ужь так заведено от начала мира, и не одному Сарданапалу суждено было погибнуть в сетях, разставленных женским котетством.

- Будь теперь, что будет, думала Бекки, - я поеду в коляске этого дурака, если отступление сделается необходимым.

Никто сказать не в состоянии, до каких напастей довели бы молодого человека его бурные, огневые страсти, еслиб в эту минуту не вошел в комнату Исидор, каммердинер, для исправления своих хозяйственных обязанностей, поглощавших его деятельность каждое утро. Уже признание совсем готово было излететь из красноречивых уст мистера Джоя, и теперь - он чуть не задохся от внутренняго волнения, которое принужден был подавить. Ребекка припомнила в свою очередь, что ей давно пора навестить свою милую подругу.

- Au revoir, сказала она; поцаловав на прощаньи свою собственную ладонь, из особенной благосклонности к мистеру Джозефу.

И затем она слегка отворила дверь в спальню его сестры. Когда она скрылась и затворила дверь, мистер Джой погрузился в кресла, вытаращил глаза, и тяжелые вздохи, один за другим, начали вылетать из его груди.

- Милорд, этот сюртук для вас очень узок: наденьте лучше свое статское платье, сказал Исидор, бросая жадный взгляд на плетеные снурки и пуговицы военного костюма.

Но молодой человек не слышал ничего. Мысли его витали в областях воздушных, и он сгарал эротическим огнем, разсматривая умственными очами прелести Ребекки. Сладкия видения омрачались только представлением Родона Кроли, с его безпардонными усами и заряженными ппстолетами, направленными на открытый лоб мистера Джозефа Седли.

Вид Ребекки поразил Амелию величайшим страхом и заставил ее отпрянуть назад. Это появление возобновило в её памяти вчерашний день, и обратило её мысли на житейския дела. Пораженная роковыми событиями утра, она совсем забыла и Ребекку, и вчерашний бал, и ревность; все забыла, кроме опаспостей, которым подвергался её супруг.

И мы тоже совсем забыли войдти в эту печальную комнату до настоящей минуты, когда светская женщина нарушлла покой этого убежища своим визитом.

Страх и ужас оцепенили мистрисс Эмми на несколько мгновений, когда Ребекка, свежая, розовая и блистательная в своем утреннем наряде, устремила на нее свои зеленые глазки, и приготовилась подойдти к ней с распростертыми объятиями. Скоро, однакожь, чувство гнева, пробужденного этим появлением, заглушило в её душе все другия чувства. Её щеки, за минуту бледные как полотно, покрылись яркой краской. Отступив на несколько шагов, она выдержала взор соперницы с такою твердостью, которая совершенно озадачила Ребекку.

- Вы нездоровы, Амелия, очень нездоровы, сказала посетительница, протягивая свою руку, чтоб пожать руку Амелии. Что с вами? Я не могу быть спокойной, не узнав напереду как вы себя чувствуете.

Амелия отступила еще на один шаг и отдернула свою руку. Первый раз в своей жизни, от младенчества до цветущей юности, она отказывалась верить искренности дружеского участия, которое хотели принять в ней. И так она отняла свою руку, и судорожный трепет пробежал по всему её телу.

- Зачел вы здесь, Ребекка? сказала она, продолжая смотреть на нее с какою-то торжественностью своими большими глазами.

Эти взоры привели в смущение Ребекку. "Должно быть, она видела, как он отдавал мне записку на вчерашнем бале", подумала соперница.

- Здоровы ли вы сами? сказала Амелия. Совершенно здоровы, нечего и спрашивать об этом. Вы не любите своего мужа. Вы бы не были здесь, еслиб любили. Скажите, Ребекка, что я вам сделала?

Мистрисс Кроли стояла молча с потупленными глазами.

- Что я вам сделала, Ребекка? Не всегда ли я была к вам ласкова и добра?

- Всегда, Амелия, всегда, отвечала мистрисс Кроли, все еще не смея приподнят свою голову.

- Не я ли первая утешала и ласкала вас, когда вы были совершенно бедны? Не была ли я для вас сестрою? Вы видели наши счастливые дни, прежде чем я вышла замуж. Тогда я была единственным сокровищем для своего жениха, иначе, как бы он отказался от своего богатства, от всех своих родственников, чтобы только осчастливить меня? Зачем же вы; Ребекка, вздумали стать между ним и моею любовью? Кто внушил вам мысль разделить сердца, соединенные самим Богом? За что хотите вы отторгнуть от меня моего супруга? Неужели вам кажется, что вы способны любить его, так же как я? Его любовь была для меня всем на свете. Вы знали это, и хотели отнять у меня это единственное сокровище моей жизни. Стыдитесь, Ребекка! Вы дурная женщина, фальшивый друг и фальшивая супруга. Вы неспособны любить, Ребекка.

- Клянусь вам Богом, Амелия, что я невинна перед своим мужем, сказала Ребекка, отворотив от нея свой глаза. Я поступала с ним благородно и честно.

- Но так ли поступили вы со мной, Ребекка? Вы не успели, вам не удалось, но ваши умыслы были слишком явны. Спросите об этом свою собственную совесть.

"Она ничего не знает", подумала Ребекка.

- Он воротился ко мне. Иначе и быть не могло, я знала это. Я была уверена, что никакое притворство, никакая лесть, никакой обман не всостоянии отдалить его от меня, по крайней мере на долгое время. Я знала, что он будет мой. Я молилась, чтобы он был моим.

Несчастная произносила все эти слова скороговоркой и с таким одушевлением, какого Ребекка никогда в ней не замечала. Мистрисс Кроли продолжала стоять молча, с потупленным взором.

- За что жь вы хотели отнять у меня моего мужа? продолжала Амелия плачевным тоном. Что я вам сделала, Ребекка? Он был моим только шесть недель. Не совестно ли вам было возмущать спокойствие молодых супругов? Вы решились преследовать меня с первого дня, нашей свадьбы; неужели мое счастье растревожило ваше завистливое сердце? И теперь, когда нет его со мной, неужели пршили вы любоваться, как я несчастна без него? Много, слишком много зла натерпелась я от вас в прошедшия две недели: хотите ли вы и теперь увеличить своим присутствием моио душевную пытку?

- Я... я пришла сюда вовсе не с такою целью... проговорила мистрисс Кроли.

- Зачем же иначе вы могли прийдти? Вам хотелось вырвать его из моих объятий, перебила Амелия дико-взволнованным тоном. Вы опоздали, Ребекка, его нет со мной. Мы простились с ним, Ребекка. Вот, сегодня поутру, он здесь сидел, на этой софе. Не прикасайтесь к ней, Ребекка. Мы сидели и разговаривали вместе. Я была у него на коленях, мой руки обвивались вокруг его шеи, и мы вместе произносили с ним одну и ту же молитву. Да, он был здесь, Ребекка. Его взяли, его вырвали из моих объятий; но он дал мне обещание возвратиться назад.

- И он воротится, мой друг, будьте уверены, проговорила Ребекка, чувствуя невольное сострадание к несчастной.

- Посмотрите сюда, Ребекка, это ведь его шарф... шарф моего Джорджа... как он вам нравится? Прекрасный цвет... неправда ли?

И она принялась цаловать шолковые нити малиновой ткани. Этот шарф перепоясывал её талию с самого утра. Она забыла теперь свой гнев, свою ревность, самое присутствие соперницы. Еще минута, и несчастная женщина, с улыбной на устах, молча подошла к постели и начала разглаживать подушку своего Джорджа.

Ребекка вышла из её комнаты.

- Ну, что, как Амелия? спросил Джой, неизменно сохранивший в креслах свою позу.

- Кто-нибудь должен быть с ней, сказала Ребекка; она очень нездорова.

И мистрисс Кроли с лицом задумчивым и печальным пошла домой. Напрасно мистер Седли упрашивал ее остаться и принять участие в раннем обеде, который он нарочно заказал для нея: мистрисс Кроли ушла, не обратив ни малейшого внимания на просьбу Джоза.

Упреки Амелии, при всей своей жестокости, были однакожь для нея очень лестны, потому-что мистрисс Кроли видела в них безсильную жалобу соперницы, оплакивающей свое поражение и горе. Желая помочь ей чем-нибудь, Ребекка отправилась в городской парк и встретила там мистрисс майоршу Одауд, которая уже гуляла несколько часов после безполезного чтения эстетически-умозрительных сочинений достопочтенного Декана, не доставившого ей на этот раз ни малейшей пользы. Ребекка подошла к ней и раскланялась очень учтиво, к великому изумлению майорши, не привыкшей к этим обнаружениям вежливости и внимания со стороны мистрисс Родон Кроли.

- Знаете ли вы что-нибудь о приятельнице вашей, мистрисс Осборн! сказала Ребекка.

- А что? Нет, ничего не знаю, отвъчала майорша.

- Она совсем убита после разлуки с мужем и, кажется, сойдет с ума.

- Неуж-то?!

--У меня, признаться, и у самой голова идет кругом, и я думала, что бедная Амелия не нуждается сегодня в дружеских визитах, сказала с важностью мистрисс Одауд, но если она точно в безотрадном положении, как вы говорите, и если вы сами, несмотря на давнишнюю дружбу, не можете быть полезны для нея; то без всяких ваших хлопот, мистрисс Кроли, я пойду к ней. Желаю вам счастливо оставаться, сударыня.

С этими словами, мистрисс Одауд, забросив голову, поспешила оставить госпожу Ребекку Родон Кроли, так-как она никогда не добивалась чести быть коротко знакомой с этой леди.

Ребекка с улыбкой наблюдала отступление майорши, так-как вообще в природном её характере было много юмора. Веселость её возстановилась соверошенейшим образом, когда майорша, сделав несколько шагов, оглянулась через плечо и проговорила что-то сквозь зубы. Мы, однакожь, знаем, что она проговорила:

- Смейтесь на здоровье, светская красотка: я очень рада, что вам весело. Нет, мать моя, ты верно не будешь кручиниться вместе с нами - не таковская!

Амелия все еще стояла у постели, где оставила ее Ребекка, и глаза её выражали отчаянную грусть. Наделенная от природы необыкновенною крепостию духа, майорша всеми зависящими от нея средствами старалась доставить утешение своему юному другу.

- Вам никак не следует убивать себя, мой друг, говорила сердобольная Пегги. На что это будеть похоже, если вы захвораете, когда он пришлет за вами после победы? Будьте разсудительны и хладнокровны, Амелия. Вы не единственная женщина, вручившая на этот день свою судьбу Господу Богу.

- О, я знаю это! что жь мне делать? Я слаба и малодушна, сказала Амелия,

В самом деле, она хорошо знала свою собственную слабость; но присутствие другого существа, умевшого обуздывать свои чувства, значительно подкрепило её силы, и она приободрилась в обществе мистрисс Пегги. Так оне просидели и прогоревали вместе до двух часов за полдень; их сердца поминутно следовали за боевой колонной вперед и вперед, на кровавое поле. Страх, сомнение, тоска и пламенные молитвы провожали Трильйонный полк. В этом собственно и состоит необходимая подать, которую война собирает с женщин. Мужчины расплачиваются кровью, женщины слезами.

в надежде соблазнить ее смачными яствами, поданными на стол.

- Ну... Эмми... право, сказал он, - суп очень хорош. Попробуй, Эмми... хоть немножко... право.

И он поцаловал её руку. За исключением свадьбы, когда ему надлежало приветствовать новобрачную в качестве шафера и брата, Джой никогда почти не цаловал свою сестру.

- Благодарю тебя, Джозеф, сказала она, - ты очень добр и нежен; но уж позволь мне остатъся в моей комнате.

Запах супа произвел, однакожь, приятное впечатление на ноздри мистрисс Одауд, и она без труда согласилась разделить с мистером Седли его трапезу. Они оставили Амелию и сели за стол вдвоем.

стакан шампанского за здоровье Трильйонного полка.

- А теперь, мистрисс Одауд, сказал он еще через минуту, - я считаю священной обязанностью пить за здоровье вашего супруга, храброго майора Одауда. Бокал шампанского! Эй, Исидор! Бокал шампанского для мистрисс Одауд.

Но вдруг мосье Исидор остановился, вздрогнул и выпучил глаза, майорша положила свою ложку и вилку. Окна комнаты, обращенной к югу, были открыты. Глухой, отдаленный шум с южной стороны, замирая постепенно, пронесся через кровли, освещенные солнцем.

- Это что такое? сказал Джой. Отчего ты не подаешь вина, Исидор?

- Это пушечная пальба! воскликнула мистрисс Одауд, выбегая из-за стола к открытому окну. Тысячи бледных и встревоженных лиц уже смотрели из окон всех других домов и, через несколько минут, все народонаселение Брюеселя толпами хлынуло на улицы.