Базар житейской суеты.
Часть вторая.
Глава XXXI. О том, где, когда, как, зачем, по какому поводу и вследствие чего, мистер Джой купил двух рысаков, и сколько он заплатил за оных.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Базар житейской суеты. Часть вторая. Глава XXXI. О том, где, когда, как, зачем, по какому поводу и вследствие чего, мистер Джой купил двух рысаков, и сколько он заплатил за оных. (старая орфография)

ГЛАВА XXXI. 

О том, где, когда, как, зачем, по какому поводу и вследствие чего, мистер Джой купил двух рысаков, и сколько он заплатил за оных.

Нам, мирным жителям спокойного города, никогда не приходилось, и дай Бог, чтобы никогда не пришлось вперед быть свидетелями такой бурной суматохи, какая произошла в бельгийской столице в тот самый день, когда мистер Джозеф Седли, угощая госпожу майоршу Одауд, кушал шампанское за здравие Трильйонного полка. Безпорядочные толпы хлынули к Намурским воротам, откуда происходил глухой, отдаленный шум, и многие выбежали за городскую заставу, чтобы узнать поскорее какую-нибудь новость из действуиощих армий. Каждый толкал и спрашивал своего соседа, и даже знаменитые английские лорды с своими супругами благосклонно вступали в разговор с такими джентльменами, которых они совсем не знали. Приверженцы французов, угорелые от необузданного восторга, метались во все стороны и предсказывали триумф Наполеона. Купцы запирали свой лавки и выступали на улицу, чтобы увеличить своим присутствием общий хор тревоги и демонского гвалта. Глухой пушечный гул перекатывался чаще и чаще, с холма на хоим, от одного здания к другому. Скоро появились экипажи с путешественниками, спешившими оставить город. Они ехали по дороге в Гент, обгоняя один другого. Предсказания наполеоновых друзей переходили мало-по-малу в действительные факты.

"Наполеон раздробил неприятельския армии, гласила молва. Он идет скорым маршем прямо на Брюссель. Он уничтожит Англичан, и будет ночью здесь".

- Он уничтожит Аигличан, кричал мосье Исидор в назидание своему господину, - и будет к ночи здесь.

Расторопный слуга выбегал ежемиутно из квартиры на улицу, и возвращался всегда с новыми вестями опустошительного свойства. мистер Джой становился бледнее и бледнее. Тревога овладела совершенно мягким сердцем толстого джентьмена. Напрасно он пил шампанское полными стаканами: благородный напиток утратил для него живительную силу. К солнечному закату, нервозность Джоя достигла до крайняго предела, так-что приятель его, Исидор, возрадовался и сердцем и душою, не имея больше никаких сомнений, что фуражка с золотой кокардой и военный сюртук с плетеными снурками перейдут к нему по-праву наполеоновского триумфа.

Женщины покинули нашего героя на все это время. Заслышав канонаду, неустрашимая Одауд тотчас же вспомнила о своей юной подруге в другой комнате и побежала к ней, чтобы подкрепить и, если возможно, утешить мистрисс Эмми. Мысль, что на руках её осталось слабое и безпомощное создание, придавала особенную силу природному мужеству этой честной ирландки. Пять часов сряду провела она подле Амелии, изобретая различные способы утишить её взволнованные чувства, и стараясь по временам настроить её мысли на веселый лад своею красноречивою беседой. "И пока продолжалась канонада, то-есть, до глубоких сумерек, я ни разу не выпускала её руки", расказывала после мистрисс майорша Одауд, припоминая разнообразные подробности этого замечательного дня.

Когда смолк, наконец, страшный гул пушечной пальбы, мистрисс Одауд вышла из амелииной спальни в смежную комнату, где заседал мистер Джой подле опорожненых бутылок, в которых на этот раз не удалось ему почерпнуть ни малейшей отваги. Раз или два он забегал в комнату сестры, и как-будто собирался что-то сказать ей, причем на лице его изображалась неописанная тревога. Но тут майорская жена храбро удерживала свой пост, и он уходил назад, не выгрузив ни одного звука из своей заготовленной речи. Ему стыдно было известить ее, что он собирался бежать.

Но когда майорша явилась в столовую, где он, прикрытый мраком ночи, сидел в безотрадном обществе опорожненных бутылок, мистер Джой решился открыть уста, чтобы поведать храброй женщине тайну своей души.

- Мистрисс Одауд, сказал он, - не лучше ли вам приготовить Амелию в дорогу?

- Зачем? Вы разве хотите взять ее с собою гулять? сказала майорша, - но Амелия так слаба, что не может сделать шага.

- Я.. я приказал выдвинуть из конюшни коляску, сказал Джой, - сейчас приведут почтовых лошадей. Исидор побежал за ними.

- Что жь вам за охота выезжать по ночам? отвечала недогадливая леди. Сестре вашей всего лучше отдохнуть. Я уговорила ее лечь в постель.

- Так я прошу вас разбудить ее, сказал Джой, - разбудить сейчас же, сию минуту. И при этом он энергически притопнул ногою. Говорю вам, что закладывают мою коляску... да... и сейчас приведут почтовых лошадей. Все уже кончено и... и...

- И что? спросила мистрисс Одауд.

- Я уезжаю в Гент, отвечал Джоз. Все уезжают; в коляске будет место и для вас. Мы должны ускакать через полчама.

Майорша взглянула на него с выражениен бесконечного презрения.

- Я не двинусь с места, пока Одауд не даст мне маршрута, сказала она. Вы можете ехать куда вам угодно, мистер Седли; но ужь прошу извинить: Амелия и я остаемся здесь.

Мистрисс Одауд подперла бока своими обеими руками, и заслонила собою дверь спальни.

- А разве вы хотите отвезти ее к матери? сказала она, - или, ужь не хотите ли вы сами укрыться под крылышком у своей мамаши, мистер Седли? Доброго вам утра, сэр, и приятной дороги. Bon voyage, как говорят Французы, и вот вам на прощанье мой совет: сбрейте свой усы, мистер Седли, иначе как-раз вы попадете в беду.

- Пр-р-роклятие! заревел Джоз, терзаемый страхом, яростию и отчаянием.

В эту минуту вбежал Исидор, разражаясь такими же проклятиями на своем собственном диалекте.

- Pas de chevaux, sacrebleu! кричал взбешенный каммердинер. Все лошади в разгоне!

Дело в том. что не один мистер Джой был снедаем паническим страхом в этот несчастный день. Прежде, однакожь, чим кончилась роковая ночь, судьбе угодно было увеличить опасения Джоя до неимоверной высоты.

Mademoiselle Pauline, la bonne, имела также son homme à elle в рядах действующей армии, выступившей навстречу императору Наполеону. Этот юноша, брюссельский урожденец, служил гусаром в одном из бельгийских полков. Между-тем как Русские и Англичане оказывали чудеса храбрости при столкновении с наполеоновскими войсками, известно всему миру, что Бельгищы отличились в этой войне таким подвигом, который не имел ни малейшей связи с чувством мужества или отваги и молодой фан-Кутеум, обожатель Полины, ничуть не отстал от своих товарищей, которымь скомандовали в разсыпную. Проживая до открытия кампании в брюссельском гарнизоне, фан-Кутеум проводил с великим комфортом большую часть своих досугов на кухне у Полины, и когда он простился, наконец, с нежным другом своего сердца, чтобы отправиться в поход, мамзель Полина набила его карманы редкими и чрезвычайно вкусными произведениями своего очага.

Кампания уже совсем окончилась для его полка, составлявшого часть весьма красивой дивизии.

Выступив против союзных войск, Ней занимал одну познцию за другою до той минуты, когда прибытие из Брюсселя отдельного британского корпуса не сообщило другого направления этой битве. Эскадроны, между которыми рисовался обожатель Полины, обнаружили величайшую деятельность при отступлении от французской армии, и были мало-по-малу сбиты со всех пунктов с удивительной быстротою. Их движения перепутались еще более при столкновении с британским авангардом. Очутившись внезапно между двумя огнями, дружеским и неприятельским, они ударились в разсыпную через английские полки, и мгновенно разсеялись по всем возможным направлениям. Гусарский бельгийский полк не существовал более. Он быль везде и нигде, без определенной позиции и без главной квартиры. Приятель наш, фан-Кутеум, скакал очертя голову, совершенно один, за несколько миль от поля битвы, и где жь он мог найдти приют для себя и радушное убежище, как не в той самой кухне, где мамзель Полина встречала его так часто с распростертыми объятиями?

Около десяти часов вечера можно было, с удовлетворительною ясностью, разслышать звук сабли на лестничных ступепях дома, где Осборны занимали верхний этаж. Вслед затем послышался стук в кухонную дверь, и бедная Полина, только что воротившаяся домой, чуть не упала в обморок, встретив на пороге своего милого гусара. Молодой человек был бледен и страшен, как полночный драгун, возмутивший спокойствие Леоноры. Мамзель Полина готова была взвизгнуть, но к счастию припомнила, что её крик может пробудить внимание соседей и открыть её милого дружка. Поэтому она удержалась очень кстати, и немедденно отвела своего героя в кухню, где явились к его услугам две бутылки пива и отборные кушанья от обеда, к которому не смел прикоснуться мистер Джой. Гусар обнаружил в одно мгновение ока, что он отнюдь не был выходцем с того света, безкровным и безплотным; набивая свой рот говядиной и пирогами, он подробно расказал плачевную повесть о несчастии, постигшем бельгийский полк.

Бельгийцы, говорил он, обнаружили непостижимое геройство, и несколько времени удерживали с успехом отчаянгый натиск всего французского войска. Но наконец их одолели, так же как и Англичан. Маршал Ней зверским образом уничтожал один полк за другим. Бельгийцы выбивались из всех сил, чтобы остановить резню Англичан. Ничто не могло спасти их. Брауншвейгцы были выбиты из позиции, разсеяны и выгнаны. Герцог их убит. Генералы убиты. Полковники убиты. Словом, это была всеобщая резня. Молодой человек старался потопить свою горесть и отчаяние в потоках пива.

Исидор, завернувший на кухню, выслушал всю эту повесть, и опрометью бросился с вожделенным известием к своему господину.

- Все кончено! закричал он с неистовым одушевлением. Милорд Веллингтон в плену. Герцог брауншвейгский убит. Британская армия разбежалась. Бельгийцы истреблены. Остался в живых только один человек, и он сидит у нас на кухне. Ступайте и выслушайте его.

Подернутый судорожною дрожью, несчастный Джой побежал в ту храмину, где сидел за бутылкой пива храбрый бельгийский воитель. Призвав на помощь все свое искусство в практическом употреблении французского диалекта, Джой упросил гусара повторить печальную повесть. Бедствия увеличивались по мере того, как расказ подвигался вперед. Фан-Кутеум был единственный человек, уцелевший от всеобщей резни. Он видел собственными глазами; как герцог брауншвейгский пал, и как Шотландцы падали целыми колоннами при каждом выстреле из неприятельской пушки.

- А Трильйонный полк? спросил Джой.

- Изрезан в куски, отвечал гусар.

- Бедная, бедная, бедная барыня! О, ma bonne petite dame! заголосила сострадательная мамзель Полина, и в одно мгновение весь дом наполнился её отчаянным воплем.

Встревоженный и оторопелый от испуга, мистер Джозеф Седли не знал, где и как искать успокоения для души и безопасности для своего тучного тела. Он побежал из кухни в гостиную, и бросил тревожный взгляд на дверь амелииной спальни, которую майорша затворила и заперла перед его носом. Он вспомнил, каким презрением наградила его неустрашимая Одауд, и молча, с бьющимся сердцем, стоял у двери, не смея прикоснуться к замку. Наконец, махнув рукою, он решился выйдти на улицу, первый раз в этот день. Схватив свечу, он начал искать фуражку с золотой кокардой, и нашел ее в передней комнате на столике перед зеркалом, где обыкновенно мистер Джой охорашивался всякий раз, когда собирался выставить себя перед публикой на общественном гуляньи. И такова сила привычки, что даже тепорь, едва не оцепенелый от ужаса, мистер Джой начинал машинально лелеять свои локоны, и поправлять кокарду на фуражке. Потом он с изумлением взглянул на бледное лицо, отражавшееся в зеркале, и внимание его остановилось на усах, пустивших богатейший рост впродолжение последних семи недель, с той поры, как они в первый раз произошли на свет. По усам сочтут меня за военного человека, подумал Джой, припомнив весьма кстати предсказания Исидора касательно неминуемого истребления, на которое обречены все английские солдаты. И отступив назад в свою спальню, он судорожно дернул за сонетку, призывая своего верного слугу.

- Coupez moi, Isidor, закричал Джозеф. Vite! Vite! Coupez moi!

Исидор подумал в первую минуту, что господин его сошел с ума, и просит, чтобы ему перерезали горло.

- Les moustaches! продолжал задыхаясь мистер Джой. Les moustaches... coupez... rasez. Vite!

Джозеф умел, при случае, объясняться довольно бегло на французском диалекте; но никак нельзя сказать, чтобы речь его была слишком замечательна в граматическом смысле.

Первый раз в жизни бритва мосьё Исидора прикасалась к джентльменским усам, которые теперь он счистил с неимоверной быстротой. Освободившись от этого опасного украшения, Джозеф, к величайшему наслаждению Исидора, приказал подать себе статскую шляпу и статский сюртук.

- Не порти плю милитер абит, сказал Джой, не годится, донни аву, пренни дегор... pour vous.

Таким-образом, фуражка и сюртук уже перешли в законную собственность Исидора. Сделав этот подарок, Джой выбрал из своего партикулярного туалета простой чорный фрак и шолковый жилет. Затем он надел широкий белый галстух и пуховую шляпу. еслиб у него была высокая шляпа с широкими полями, какую носят квакеры, он бы нахлобучился ею, не задумавшись ни на минуту.

- Venez maintenant, продолжал Джозеф, суи вей муа... алон... партон dans la rue.

И проговорив эти слова, он быстро спустился с лестницы, и очутился на улице.

Хотя молодой фан-Кутсум уверял клятвенно, что он только один спасся из всей армии союзников, изрубленных в куски саблями и штыками солдат маршала Нея, однакожь, оказалось, что его показание было не совсем справедливо, и через несколько времени в городе появилось значительное количество мнимых жертв, уцелевших от всеобщей резни. Десятки товарищей Кутсума, воротившихся с поля битвы, объявили единогласно, что они спасаются бегством. Поражение союзников сделалось теперь несомненным фактом для всей бельгийской столицы. Французов ожидали ежечасно; панический страх усиливался, и повсюду обнаруживались приготовления к бегству. "Нет лошадей"! думал Джоз, томимый отчаянной тоской. Он заставлял Исидора наведываться у каждого встречного и поперечного, не продает ли кто, или, не отдает ли внаймы какую-нибудь клячу, и сердце его обливалось кровью, когда отвсюду слышался один и тот же отрицательный ответ. Не бежать ли ему пешком, куда глаза глядят? Но и самый страх не мог сообщить приличной деятельности этому полновесному организму.

Почти все гостинницы, занятые Англичанами в бельгийской столице, были сгруппированы около городского парка, и Джой бродил нерешительными шагами около этого квартала, сталкиваясь с народными толпами, привлеченными сюда любопытством и страхом. Некоторым фамилиям посчастливилось отыскать лошадей, и Джой смотрел завистливыми глазами, как оне катили по улице мимо него; другие, так же как он, бродили с понурыми головами; потеряв всякую надежду запастись необходимыми средствами к побегу. Между будущими беглецами, Джой заметил лсди Барикрис и Бланку, её дочь, сидевших уже в карете перед отворенными воротами гостинницы, где оне квартировали. Их вещи были упакованы, империал экипажа навьючен сундуками, и было только одно препятствие к побегу --недостаток двигательной силы.

Комнаты Ребекки Кроли находились в этой же самой гостиннице, и она, до этого времени, имела несколько враждебных встречь с дамами из фамилии Барикрис. Так, миледи Барикрис толкнула неосторожно мистрисс Кроли, когда оне случайно встретились на лестнице. Ребекка знала также, что во всех местах, где только произносилось её имя, миледи отзывалась о ней очень дурно. Её фамильярное обращение с милордом Тюфто особенно не нравилось этой даме. Леди Бланка, с своей стороны, постоянно избегала мистрисс Кроли, как-будто она была зачумлена. Один только лорд Барикрис добивался её знакомства в ту пору, когда дамы не могли наблюдать за его поведением.

Само-собою разумеется, что Ребекка воспользовалась первым удобным случаем отмстить своим врагам. В гостиннице знали, что лошади капитана Кроли остались дома. Миледи Барикрис, при всеобщем господстве панического страха, отправила свою горничную к супруге капитана с поклоном от своей особы и желанием узнать цену лошадей мистрисс Крили. Благодаря за поклог, Ребекка приказала сказать, что она не привыкла вести переговоры о цене с горничными знатных леди.

Этот лаконический ответ привел в апартаменты мистрисс Бекки самого лорда Барикриса; но и его посредничество не имело никакого успеха.

- Послать ко мне свою горничную... да с чего это она взяла, позвольте спросить? кричала мистрисс Кроли в припадке сильнейшого гнева. Отчего еще миледи Барикрис не приказала мне самой оседлать лошадей для её чести? Одного только этого недоставало. И кто хочет бежать отсюда на моих лошадях? миледи Барикрис, или, её femme de chambre?

Вот и все, что милорд Барикрис принужден был отнести в ответ своей супруге. Больше он ничего не добился от мистрисс Родон Кроли.

угодно цену, и даже вызвалась пригласить ее в столичный чертог Барикрисов, если только мистрисс Бекки доставит ей средства благополучно возвратитья в эту резиденцию. Ребекка расхохоталась.

- Неужьто вы думаете, сказала она, что я добиваюсь чести быть среди ливрейных констеблей вашего лондонского чертога?! Едва ли впрочем вы успеете воротиться туда, по крайней мере вместе и в одно время с вашими брильянтами. Вы отдадите их Французам. Они будут здесь через два часа, и я проеду этим временем полдороги в Гент. Я не намерена продавать вам лошадей - да, хотя бы вы предложили за них те два огромные брильянта, которыми вы изволили гордиться на балу у герцогини.

Леди Барикрис затрепетала от ужаса и гнева. Брильяиты были зашиты в подкладку одного из её капотов, и запрятаны в самом потаенном месте.

- Женщина! Мои брильянты у банкира, и лошади у меня будут, сказала миледи Барикрис.

Ребекка засмеялась ей в лицо. Взбешенная миледи сошла вниз, и уселась в своей карете. Её горничная, жокей, кучер и её супруг - все были разосланы по разным частям города отыскать двух или трех скотов - и горе было бы тем, которые, после безполезных поисков, воротились слишком поздно! Миледи решилась ускакать в ту же секунду, как приведут лошадей, не обращая внимания, подоспеет или нет к тому времени милорд.

Мистрисс Кроли имела удовольствие видеть, как миледи Барикрис заседала в своей карете без лошадей. Она вышла на балкон, и устремив на нее свои зеленые глазки, принялась громогласно оплакивать её бедственную участь.

- Не найдти лошадей, тогда как все брильянты зашиты в подушках экипажа --какая ужасная история! восклицала мистрисс Кроли. Какую драгоценную добычу найдут Французы... не в миледи, разумеется, а в её брильянтах и карете!

Ребекка сообщила это известие содержателю гостинницы, всем слугам, всем гостям и безчисленному множеству ротозеев, собравшихся на дворе. Леди Барикрис готова была выстрелить в нее из окна своей кареты.

Наслаждаясь таким-образом уничижением своего врага, Ребекка уловила взгляд мистера Джоя, который прямо пошел к ней, лишь-только заметил ее.

Его бледное, запуганное, обезсмысленное лицо ясно обнаруживало роковую тайну, которая щемила его сердце. И Джой, как миледи Барикрис, отыскивал средства к побегу.

"Он купит моих лошадей, подумала Ребекка. У меня еще остается лошадка Тюфто".

Джой быстро подошел к своей приятельнице, и предложил вопрос, повторенный им больше сотни раз впродолжение одного часа:

- Не знаете ли вы, где и как достать лошадей?

- Неужели и вы хотите бежать? сказала Ребекка улыбаясь. А я думала, что вы будете рыцарем наших дам, мистер Седли.

- Я... я не военный человек, заметил Джой.

- Как же останется Амелия? Кто будет без вас покровительствовать бедную вашу сестрицу? спросила Ребекка. Вы, конечно, ие оставите ее.

- Могу ли и быть полезным для сестры вслучае... вслучае, если прийдеть неприятель в этоть город? отвечал Джозеф. Женщин они пощадят, конечно, но каммердинер мне сказывал, что эти подлые трусы поклялись торжественно не давать никакой пощады нашему брату.

- Это ужасно! воскликнула Ребекка, любуясь на его томительное отчаяние.

- Ктому же, вы угадали, мистрисс Кроли, я не намерен оставлять сестру, продолжал великодушный брат. В моей коляске найдется место для нея... да и для вас, если только вам угодно. Вся беда лишь в том, что лошадей до сих пор я никак не могу найдти, заключил Джой с глубоким вздохом.

- Я могу продать двут лошадей...

- Живей коляску, Исидор! закричал мистер Седли. Лошади найдены, любезный, найдены, найдены!

- Но моих лошадей нельзя впрягать в экипаж, продолжала мистрисс Кроли, Бульфинч разобьет вдребезги вашу коляску.

- Но удобен ли он для верховой езды?

- Он смирен, как ягненок, и прыток, как заяц, отвечала Ребекка.

- Подыметь ли он меня? спросил Джой.

Он уже скакал, в своем воображении, по открытому полю, нисколько не думая о своей бедной сестре. Какой бы, впрочем, гиппофил устоял, на его месте, против такого соблазна?

Вместо ответа, Ребекка попросила его войдти в комнату, куда Джой последовал за ней, сгарая нетерпеливым желанием окончить поскорее торг. Еще ни разу мистер Джой не сорил так много денег, как теперь, не более как в полчаса своей жизни. Соразмеряя ценность товара с горячностью покупщика и чрезмерною редкостью продаваемой статьи, Ребекка запросила за своих рысаков такую чудовищно-огромную цену, что статский джентльмен невольно попятился назад и даже в изумлении всплеснул руками. "Если хотите покупать, так покупайте обоих коней, или я не продаю ни одного", сказала Ребекка энергически-решительным тоном. Родон строго запретил ей уступать меньше той цены, которую она теперь назначила Джозефу.

- Лорд Барикрис, если угодно, даст мне еще больше; но мне бы хотелось услужить собственно вам, мистер Седли, говорила Ребекка, так-как я очень хорошо помню все ваши благодеяния и притом люблю вашу сестру.

Джозеф, как и следовало ожидать от него, согласился на предложенное условие безпрекословно, прося, однакожь, некоторой отсрочки для платы; так-как сумма, вырученная Ребеккой, была слишком огромна - огромна до такой степени, что из нея мог даже составиться маленький капиталец для мистрисс Кроли. Присоединяя умственно к этой сумме выручку от распродажи вещей после смерти Родона, и вдобавок еще вдовий пенсион от казны, Ребекка быстро расчитала, что она будет совершенно независима в этом мире, и, стало-быть, ей можно безстрашно смотреть на будущую перспективу.

Мысль о бегстве из Брюсселя тоже прнходила ей в голову раз или два впродолжение этого дня; но светлый и проницательный разсудок внушил ей лучшие советы.

- "Ну, пусть Французы прийдут, думала Ребекка, какое зло могут они сделать вдове бедного офицера? Фи! Времена грабежей и заточений прошли давным-давно для прекрасного и нежного пола. Нас преспокойно отошлют домой, или пожалуй, я могу, с некоторым комфортом, жить и за границей при своем маленьком доходе".

Между-тем, Джозсф и достойный его каммердинер, мосье Исидор, отправились в конюшню обозревать новоприобретенных коней. Джоз приказал оседлать немедленно обоих рысаков. Он хотел ехать в эту же ночь, в этот самый час. И, оставив каммердинера возиться с лошадьми, он пошел домой готовиться к отъезду. Все это должно быть сделано втайне. Он пройдет в свою комнату через чорную лестницу в боковую дверь. Сборы будут не продолжительны, и только один содержатель гостинницы узнает об его отъезде. Он не хотел прощаться ни с Амелией, ни с мистрисс Одауд: пусть себе остаются и живут как умеют. Своя рубашка ближе к телу.

тревоги. Во всех окнах светились огни, толпы женщин и мужчин стояли в дверях и у ворот, и по улицам все еще бродил народ. Молва с разнообразными оттенками переходила из уст в уста: одни говорили, что прусская армия истреблена в конец; другие, что Англичане потерпели решительное поражение; но были и такие, которые утверждали, что Веллингтон устоял крепко на занятой позиции. Этот последний слух, распространяясь постепенно, приобретал большую вероятность и силу. В городе, с поля битвы, еще не появлялся ни один Француз. Несколько бродяг, воротившихся из армии, принесли довольно благоприятные вести. Наконец, к общему удовольствию, прискакал в Брюссель адъютант с депешами от главнокомандующого к городскому коменданту, и скоро, в разных частях столицы появились оффицияльные объявления об успехе союзников при Quatre-Bras, и о совершенном отражении Французов, сражавшихся шесть часов под командою маршала Нея. Адъютант приехал, вероятно, в ту пору; когда Джоз и Ребекка производили свой торгь, или, когда Джоз уже осматривал в конюшне купленных лошадей. Возвращаясь домой, он ясно разслышал, как у ворот гостинницы разсуждали о свежих новостях, уже не подлежавших никакому сомнению. Он пошел сообщить их женщинам, состоявщим под его опекой. Джоз не считал нужным доводить до их сведения, как он собирался разстаться с ними, каким образом купил двух рысаков, и какую груду злата отвалил за оных.

Но успех или поражение не составляют слишком большой важности для женщин, так-как оне думают прежде всего о безопасности особ, близких к их сердцу. Известие о победе еще больше увеличило душевную тревогу мистрисс Эмми. Ей захотелось немедленно ехать в действующую армию. Она со слезами принялась упрашивать брата, чтобы он отвез ее туда. Её страх и сомнения достигли до совершеннейшого пароксизма, и несчастная етрадалица, бывшая в оцепенении почти целый день, впала теперь в истерическое безумие, и забегала взад и вперед. Жалкое зрелище! никакой мужчина, томимый даже предсмертной мукой на кровавом поле, где, после упорной борьбы, лежали сотни храбрых воинов - никакой мужчина не мог испытывать страданий ужаснее тех, каким подвергалась эта бедная, беззащитная жертва. Чувствительное сердце Джоза не могло перенести этого страшного зрелища. Он оставил сестру под опекой её великодушной собеседницы, и сошел вниз, к воротам, где еще продолжали разсуждать о военных делах, и дожидались новых вестей.

Разсвет между тем постепенно переходил в ясный день, когда Джоз и его собеседники стояли у ворот. Из армии начали приходить свежия вести, привозимые людьми, которые сами были действующими лицами в кровавой драме. Фуры и длинные крестьянския телеги, нагруженные ранеными, заскрипели в разных местах; страшные стоны слышались внутри их, и болезненные лица грустно выглядывали из-под соломы. Джозеф Седли смотрел с печальным любопытством на эти колесницы; стоны раненных были ужасны; усталые кони с трудом подвигались вперед.

- Стой! стой! простонал слабый голос из-под соломы.

И телега остановилась перед квартирой мистера Седли.

Она выбежала на балкон с своим бледным лицом и растрепанными волосами. Но это был не Джордж. Пришла только весть о Джордже и слава Богу!

Это был бедный Том Стоббль, выступивший из Брюсселя за двадцать-четыре часа перед этим, с полковым знаменем в руках, которое он так храбро защищал на поле чести и славы. Французский улан ранил в ногу молодого прапорщика, и он упал, продолжая держать в руках святыню Трильйонного полка. После сражения, отыскалось порожнее место для бедного юноши в телеге, и его повезли назад, в Брюссель.

- Мистер Седли! мистер Седли! вскричал слабым голосом молодой человек.

Испуганный Джой подошел к телеге. Он не угадал сначала, кто его звал.

- Я должен остановиться здесь, сказал он. Осборн... и... и Доббин сказали, что здесь... возьмут меня... и, и вы дайте ямщику два наполеондора, и... и мать моя заплатит вам.

Мысли бедного юноши, впродолжение длинных лихорадочных часов, проведенных в телеге, постоянно переносились в родной приют, под кровлю родительского дома, оставленного им лишь за несколько месяцев перед открытием войны. В этом сладком бреду он забывал повременам свою физическую боль.

Гостинница была велика, и сострадательные жильцы её взяли всех пассажиров крестьянской телеги, и разместили их по разным углам. Молодой прапорщик был перенесен наверх, в квартиру Осборнов. Амелия и мистрисс Одауд выбежали к нему навстречу, лишь-только завидели его с балкона. Вообразите, если можете, чувства этих двух женщин, когда им сказали, что день кончился благополучно для их мужей. С каким восторгом Амелия бросилась на шею своей доброй подруги, и с каким жаром, становясь на колени, молилась она всемогущей силе, сохранившей в этот день её супруга!

Ни один доктор в мире не мог для нашей героини, страдавшей целый день истерическими припадками, предписать рецепта надежнее и спасительнее того, который был теперь ниспослан для нея сострадательною судьбою. Она и мистрисс Одауд бодрствовали безпрестанно при постели раненого юноши, терпевшого жесточайшую боль. Занятая исполнением этой обязанности, столько свойственной женскому сердцу, Амелия не имела досуга задумываться над своей собственной грустью, и томить себя безполезным страхом и предчувствиями, возникавшими в её разгорячснной голове. Молодой пациент расказал свою простую и трогательную поветь о событиях этого дня, и о подвигах наших друзей, принадлежавших к Трильйонному полку. Дело было жаркое. Трильйонный полк лишился многих офицеров и солдат. Под майором убили лошадь, и все думали сначала, что сам майор убит, и начальство перейдет к Доббину, но когда огонь прекратился, оказалось, что майор сидит на спине своего бедного Пирама, и потягивает коньяк из плетёной бутылки. То был капитан Осборн, что поразил наповал французского улана, который ранил прапорщика. Услышав это, Амелия сделалась так бледна, что юный Стоббль, no внушению мистрисс Одауд, должен был прекратить на-время свой расказ. И то был капитан Доббин, что, после сражения, несмотря на собственную рану, взял на руки молодого человека, и отнес его к полковому хирургу, а оттуда в телегу, которая должна была привезти его в Брюссел. Капитан Доббин обещал ямщику два луидора, если он довезет телегу в город, до гостинницы мистера Седли. Он велел сказать капитанше Осборн, что сражение кончилось, и что муж её жив и невредим.

Юный Стоббль положительно уверял, что нет в целой армии офицера великодушнее и добрее капитана Доббина. Он принялся с живейшим красноречием выхвалять его скромность, снисходительность, храбрость и удивительное хладнокровие на поле битвы. Амелия обращала весьма разсеянное внимание на эту часть разговора: мысли её были заняты Джорджем, и она слушала внимательно только тогда, когда упомимналось в речи его имя.

Ухаживая за больным, и вдумываясь в удивительные события, происходившия накануне, Амелия провела следующий день с удовлетворительным спокойствием. Во всей армии был для нея только один человек, и как-скоро он жив, все другия приключения, должно признаться, интересовали весьма мало мистрисс Эмми. Донесения, приносимые Джоем с улицы, производили весьма неопределенное впечатление на её слух, хотя сам мистер Джой имел совершенно достаточные причины для внутренней тревоги, которую вместе с ним разделяли и другие обитатели бельгийской столицы. Французы были окончательно отражены союзными войсками, но это произошло вследствие чрезвычайно упорной битвы, и притом дело было кончено только с одной дивизией Французов. Наполеон с главным корпусом стоял при Линьи, где он в-конец разбил прусскую армию, и собирался теперь двинуть на союзников все свои силы. Герцог Веллингтон отступал к Брюсселю, и было очень вероятно, что перед стенами этой столицы произойдет великая битва. Надежда на успех была более чем сомнительна. Герцог Веллингтон мог совершенно положиться только на двадцать тысячь английского войска; потому-что Бельгийцы были довольно равнодушны к общему делу. И с этой горстью, Веллингтон должен был выдержать напор ста-пятидесяти тысячь человек, предводительствуемых Наполеоном - самим Наполеоном! Какой полководец, при всей своей опытности, мог с неравными силами устоять против такого гиганта?

Джой приходил в отчаяние и дрожал как в лихорадке, когда размышлял обо всех этих вещах. Все народонаселение Брюсселя разделяло эти опасения, и каждый человек с политическим тактом был убежден, что вчерашнее сражение было только прелюдией для великой битвы, которая, так-сказать, висела на носу. Одна из армий, противопоставленных Наполеону, была уже уничтожена в-конец. Малочисленные Англичане, которых еще могут вывести против него, погибнут неминуемо на своих постах, и победитель через трупы неприятелей войдет в столицу. Горе несчастным, которых он найдет в ней! Горе мистеру Джою! Уже тайком изготовлялись адресы победоносному вождю, очищались квартиры и фабриковались трехцветные знамена для торжественной встречи императора Французов.

Эммиграция продолжалась с неутомимою деятельностью, и все бежало, что только могло найдти средства к побегу. Когда Джой, перед обедом, семнадцатого июня, зашел навестить Ребекку, карета Барикрисов покатилась, наконец, от ворот гостинницы, где жила мистрисс Родон Кроли. Милорд Барикрис, неизвестно какими судьбами, успел, наконец, добыть пару лошадей, и поехал с своим семействон по дороге в Гент, где сгруппировались теперь все политическия и дипломатическия лща. С ними был и Лудовик, преследуемый с таким ожесточением безпощадною судьбою.

стояли между Брюсселем и Наполеоном, Джой не видел еще повода к немедленному бегетву, но на всякий случай, он перевел своих лошадей из отдаленного стойла в конюшню той гостинницы, где была его квартира, так, чтобы иметь их безпрестанно перед глазами и, если понадобится, защитить их от насильственного похищения. Для этой цели, Исидору поручено было стоять в дверях конюшни, и держать ухо востро. Лошади были оседланы. Мосье Исидор с нетерпением дожидался вожделенной минуты бегства.

После вчерашняго приема, Ребекка уже не хотела более видеть свою милую подругу. Она обстригла букет, подаренный ей Джорджем, подбавила свежей воды к цветам, и прочитала еще раз записку Джорджа.

- Бедная женщина! сказала она, перебирая между своими пальцами измятый клочок раздушевной бумаги. Что бы она почувствовала, если бы мне вздумалось показать ей эту вещицу!... И сердце её сокрушается из-за этого негодяя... глупца... фанфарона, который нисколько не заботится о ней! Нет, мой добрый Родон достойнее в тысячу раз этого человека.

И потом она углубилась в размышление относительно того, что ей делать на белом свете, как-скоро не станет доброго Родона. Как это хорошо, что он догадался оставить своих лошадей!

Барикрис, решилась сама взяться за иголку. Работа её пошла очень быстро и, менее чем в час, мистрисс Кроли укрыла в безопаснейшее место все свой драгоценнлсти, со включением векселей и банковых билетов. Устроив это дело, она приготовилась на все: бежать, если потребует необходимость, или остаться в Брюсселе и истретить торжествующого победителя, будь он Англичанин или Француз. И я никак не могу поручиться, что в эту ночь не грезился ей приятный сон, в котором мистрисс Кроли видела себя герцогиней или Madame Maréchale; но нам достоверно известно, что бедный Родон, окутанный в офицерскую шинель, провел на бивуаке под дождем весьма тревожную ночь, думая постояно о своей маленькой жене, оставленной почти без всякого покровительства и защиты.

Следующим днем было воскресенье. Мистрисс майорша Одауд, возстав от сна, имела удовольсгвие видеть, что оба её пациента значительно поправились в здоровье и оживились духом, после отдыха предшествующей ночи. Сама майорша вздремнула немножко в креслах подле амелииной кровати. Она и не раздевалась, чтобы удобнее, при первой необходимости, явиться на помощь к прапорщику, или к своей молодой подруге. С наступлением утра неустрашимая мистрисс Одауд пошла в свою собственную квартиру, чтобы заняться многотрудным и блистательным туалетом, приличным праздничному дню. Здесь, в скромной спальне, еще так недавно оживляемой присутствием её супруга, лежала на подушке его фуражка и стояла в углу палка в том виде, как он ее оставил. Долго пробыла майорша в этой комнате.

По возвращении в гостинницу, она принесла с собой эстетически-умозрительно-практически-назидательные произведения своего собственного родственника, достопочтенного декана, которые она неукоснительно читала каждый субботний день, не понимая, к счастию, всех этих слов, длинных, запутанных и чрезвычайно хитрых, так-как достойный декан был муж ученый и великий латинист. Вообще, мистрисс Одауд читала очень хорошо, не пропуская даже латинских цитат, произносимых ею на британский манер. С каким, бывало, усердным вниманием слушал ее Михаил Одауд, когда, впродолжение морского путешествия, она заседала наверху каюты! Маиорша предложила возобновить это чтение теперь, в назидание. Амелии и раненого прапорщика. Открылась картина умилительная: майорша читала, Амелия слушала, юный Стоббль думал о своей мамаше... В этот день и в этот же самый час, мильйоны британских женщин и мужчин молились в двадцати тысячах церквей...

Они не слышали страшного шума, возмутившого спокойствие наших брюссельских друзей. То был

Услышав этот страшный рев, Джой уже не мог больше отделываться одним страхом, и решился бежать. Он бросился в комнату больного прапорщика, где сидели наши женщины, и с азартом обратился к мистрисс Эмми.

- Не могу больше терпеть, сказал он, - пора убираться всем отсюда подобру поздорову. Я еду. Эмми, и ты должна ехать со мной. Я купил дли тебя лошадь - нет нужды за какую цену: одевайся и поедем. Ты сядешь на одну лошадь с Исидором.

- Что это значит? воскликнула мистрисс Одауд, закрывая свою книгу, - я должна сказать, что вы

- Едем, Амелия, скорее, мой друг, продолжал оторопелый Джой. Нечего смотреть на эту женщину: она сама не знает что говорит. Разве дожидаться здесь, чтобы пришли Французы, и всех нас изрезали в куски? едемь, Эмми.

- Вы забываете Трильйонный полк, любезный друг, сказал юный Стоббль. раненный герой, лежавший на своей постели, - вы по крайней мере, не оставите меня, мистрисс Одауд?

- Нет, сын мой, сказала майорша, подходя к постели и цалуя молодого человека: никто не посмеет дотронуться до тебя пальцем, пока я твердо стою на своем посту. Я не сделаю отсюда шагу, пока не получу паспорта от своего Мика. Да и как мне ехать? Разве вместе с этим сухопарым детиной, позади его седла? Хороша была бы фигура, нечего сказать.

- Я не прошу ее, кричал мистер Джой, - какое мне дело до этой ирландки? Пусть остается, если хочет. Поедем Амелия. Хочешь ли, Эмми?

- Ехать с тобой, Джозеф... без мужа? Нет, Джозеф, проговорила Амелия, бросая изумленный взгляд на своего брата.

И она подала руку неустрашимой майорше. Терпение Джоза истощилось.

- Ну, так прощайте, сказал он, неистово отворяя дверь сжатым кулаком.

несколько презрительных замечаний насчет бедного Джозефа, который между-тем уже выехал на улицу, сопровождаемый своим верным Исидором, щеголявшим в фуражке с золотой кокардой. Бойкие кони, долго стоявшие в конюшне без употребления, обнаруживали теперь необыкновенную живость, и выделывали среди улицы прехитрые курбеты. Мистер Джой, всадник робкий и неуклюжий, представлял из себя довольно странную фигуру на конском седле.

- Посмотри-ка на него, Амелия, говорила мистрисс Одауд, выставляясь из окна гостиной, такой куклы мне еще ни разу не приходилось видеть.

Скоро всадники исчезли за углом улицы, выходившей на гентскую дорогу. Мистрисс Одауд провожала их саркастическими залпами, пока они совсем не скрылись от её глаз.

Весь этот день, с самого утра до солнечного заката, канонада не умолкала ни на минуту. В глубокие сумерки рев пушек внезапно прекратился.

Мы все читали и знаем хорошо, что случилось в этот промежуток. Ватерлооская повесть вертится на языке у каждого Британца. И вы, и я, бывшие детьми в ту пору, когда великая баталия была выиграна и потеряна, никогда не уставали слушать, повторять и пересказывать историю знаменитой битвы гигантов. Воспоминание о ней до сих пор кружит головы соотечественникам храбрых воинов, потерявших этот день. Они пламенеют неукротимым желанием отмстит, рано или поздно, за свое уничижение при Ватерлоо, и как знать! наступит, вероятно, вожделенный час, когда в летописях французского и английского мира появятся новые страницы, славные для Франции, позорные для Англии, и наоборот, и прочая, и прочая, и прочая, и так далее, до скончания веков...

неистовый натиск французской кавалерии. Ружейные залпы, слышанные в Брюсселе, вспахивали, бороздили и боронили их ряды: храбрые товарищи падали, и места их немедленно заступались пережившими храбрецами. К вечеру, французская аттака, встреченная с таким мужеством, ослабела в своей силе и переменила направление. Были у Французов другие враги, и они начали делать приготовления к окончательному приступу. Роковая минута наступила: колонны наполеоновской гвардии двинулись на холм Сен-Жана, чтобы окончательно стереть Англичан с этой высоты, где они продержались целый день. Презирая смертоносные залпы, посылаемые навстречу британской артиллерией, благородные гвардейцы стройным маршем шли вперед, по направлению к холму. Уже перевес готов был, казалось, склониться на их сторону, как вдруг колонны начали разстроиваться и волноваться. Потом оне остановились, все еще продолжая стоять, грудью против неприятельского огня. Наконец, английские полки стремительно бросились с своего поста, откуда не могла сбить их никакая сила впродолжение дня, и остатки наполеоновской гвардии обратились в бегство.

Преследование неприятеля продолжалось на несколько миль. В Брюсселе не слыхали больше ружейных залпов. Ночной мрак обложил и город, и боевое поле. Амелия молилась за своего Джорджа, который плавал в собственной крови, убитый наповал неприятельскою пулей.

Джой ускакал, и с его бегством кампания кончилась.