Базар житейской суеты.
Часть третья.
Глава XXXVI. Продолжение.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Базар житейской суеты. Часть третья. Глава XXXVI. Продолжение. (старая орфография)

ГЛАВА XXXVI. 

Продолжение.

Прежде и главнее всего мы обещали изобразить, каким-образом, получая нуль годового дохода, можно иметь и содержать приличную квартиру.

Приличные аппартаменты для джентльменского существования приобретаются обыкновенно в двух видах: или, во-первых, с мебелью, или, во-вторых, без мёбели. То и другое может быть хорошо или дурно, смотря по обстоятельствам. Нанимая квартиру без мебели, вы немедленно отправляетесь к господам Джилло или Бентингу, которые, соображаясь с направлением вашей фантазии, меблируют великолепно все ваши комнаты, и снабжают их приличными орнаментами. Само-собою разумеется, что кредит тут должен быть огромный. Но всего лучше нанимать прямо меблировамиую квартиру, потому-что, в этом случае, вы сберегаете время и освобождаетесь от многих мелочных хлопот. Родон и Ребекка Кроли предпочли, по приезде в столнцу, этот последний способ нанимания квартиры.

Жил-был некто мистер Реггльс, имевший счастие родиться и получить первоначальное воспитание на Королевиной усадьбе, откуда, рег varios casus et discrimina rerum, перешел он в Лондон, на Парк-Лен, где весьма долгое время состоял буфетчиком при особе мисс Матильды Кроли: должность эту, как мы видели, впоследствии с успехом занимал мистер Баульс. Господин Реггльс был младший сын главного садовника на Королевиной усадьбе. Благовидная наружность, доброе поведение и степенная осанка постепенно возвысили Реггльса от прилавка на кухне до запяток на карете, и от каретных запяток до погреба и кладовой буфетчика. Вступив в управление домом и погребом мисс Кроли, мистер Реггльс долго получал хорошее жалованье, жирные доходы, и долго копил копейку на чорный день. Наконец, по истечении известного числа лет, он возвестил кому следует, что намерен соединитьтся законным браком с бывшею кухаркою мисс Кроли, которая в свою очеред уже давненько заработывала трудовую копеику посредством известных экзерциций на катке, и тем еще, что содержала небольшую лавочку с зеленью на ближайшем рынке. Дознано, впрочем, что брачная церемония между буфетчиком и отставной кухаркой совершилась уже за несколько лет назад, хотя первое известие о супружестве Реггльса доставлено было в гостиную мисс Кроли семилетним мальчиком и девчонкой лет восьми, которых постоянное присутствие на кухне обратило на себя внимание мисс Бриггс.

Тогда мистер Реггльс был поставлен в необходимость удалиться из паркленского чертога, и принять под свое личное заведывание мелочную лавочку своей супруги. Он присовокупил к зеленым товарам молоко да сливки, яица да окорока ветчины, и решился таким образом вести скромную торговлю простейшший деревенскими продуктами, тогда-как товарищи его, отставные буфетчики, торговали обыкновенно на широкую ногу спиртуозными напитками в харчевнях и трактирах. Действуя во всем осмотрительно и благоразумно, он вступил в теснейшую связь со всеми окрестными трактирщиками и мистрисс Реггльс считала, повидимому, за особое удовольствие принимать и угощать их в своей маленькой гостиной. Естественным следствием такой политики было то, что товары мистера Реггльса: молоко, ветчина и сливки, требовались, год от года, в огромнейших размерах, и доходы его увеличивались с удивительной быстротою. Через несколько лет накопилась в его кассе весьма порядочная сумма и, в одно прекрасное утро, он прочел с видимым удовольствием объявление в газетах, что "вследствие отъезда за границу высокородного Фредерика Десиса, имеет продаваться с аукциона дом его на Курцонской улице, что на Майской Ярмарке, под No 201 м, дом с богатейшей мёбелью и со всеми хозяйственными удобствами". Само-собою разумеется, что господин Чарльз Реггльс явился первым на аукционе, и купил за выгодную цену резиденцию старого промотавшагося холостяка. Правда, мистер Реггльс призанял частичку денег, и притом за большие проценты, у одного знакомого буфетчика; но главнейшую сумму он выплачивает из собственного кармана, и мистрисс Реггльс, проникнутая сознанием собственного достоинства, получила полное и неоспоримое право, немедленно по совершении купчей, успокоиться на постели из резного красного дерева с шолковыми занавесами, с гигантским трюмо перед глазами, и таким гардеробом, в котором, вслучае нужды, могли поместиться комфортэбльно и мистер Реггльс, и его супруга, и все их чада и домочадцы.

Однакожь, достойные супруги никак не думали оставаться навсегда в этих блистательных аппартаментах. Дом для того был и куплен, чтобы отдавать его внаймы. Как-скоро нашлись жильцы, мистер Реггльс удалился опять в свою мелочную лавку, чтобы продолжать в тишине и уединении свой обыкновенный образ жизни; но то было истинным праздником для честного торговца, когда повременам отправлялся он из своего скромного жилища на Курцонскую улицу обозревать свой дом - свой собственный, благоприобретенный дом - с гераниумами в окнах и резною бронзовою скобкою с блестящим молотком у подъезда. Лакей, бродивший перед домом, учтиво снимал перед ним шляпу; кухарка называла его не иначе, как "господин хозяин", и стоило ему только заикнуться - он мог узнать, что поделывают его жильцы, как они живут, и какие блюда употребляются пренмущественно за их столом.

Мистер Реггльс был добрый человек; добрый и счастливый. Ежегодные доходы с благоприобретенного дома упрочили его благосостояние до такой степени, что он решился дать наилучшее воспитание своим детям. И на этом основании, сын его Чарльз, несмотря на значительные издержки, был отослан в пансион доктора Свиштеля, между-тем, как Матильда, маленькая дочка, поступила в учебное заведение мисс Пекковер, что в Лавреньтинском доме, на Клефелсе.

Реггльс любил и обожал фамилию господ Кроли, бывших первоначальным источником благополучия всей его жизни. В задней комнате его лавочки хранился силуэт мисс Матильды, и тут же на стене висел рисунок швейцарской ложи на Королевиной усадьбе, начертанный тушью руками самой старой девы. Единственным прибавлением к драгоценным украшениям дома на Курцонской улице была великолепная картина, изображавшая Королевину усадьбу в Гемпшире. Сэр Вальполь Кроли, первый баронет и родоначальник знаменитой фамилии, возседал здесь в золотой колеснице, влекомой шестью белыми конями. Колесница ехала по берегу озера, покрытого лебедями. На озере виднелись красивые шлюпки с прелестными леди в фижмах, и с музыкантами в париках. Добрый Реггльс воображал в простоте сердечной, что нет в целом мире фамилии древнее и знаменитее господ Кроли, и ему казалось, что Королевина усадьба чудо совершенства в своем роде.

На ловца и зверь бежит. Дом мистера Реггльса на Курцонской улице, что на Майской ярмарке, как нарочно отдавался в наймы в то самое время, когда Родон и его супруга воротились из-за границы в Лондон. Полковник хорошо знал и хозяина, и дом. Связи Реггльса с фамилией Кроли не прерывались никогда, потому-что Реггльс обыкновенно помогал мистеру Баульсу, как-скоро у мисс Кроли бывало слишком много гостей. На этом основании, мистер Чарльз Реггльс не только отдал в наймы свой дом полковнику Кроли, но еще охотно исправлял должность буфетчика, когда полковник и его супруга принимали гостей. Мистрисс Реггльс между-тем заведывала внизу кухонною частью, и собственными руками приготовляла обеды, которыми встарину так довольна была мисс Матильда Кроли. Вот каким образом герои наши, почти без всяких хлопот, приобрели для себя великолепную квартиру с мебелью и даже со столом. Старик Реггльс должен быть платить и налоги, и поземельную пошлину, и проценты своему ростовщику, и страх за свою жизнь, и за содержание детей в учебных заведениях, и за съестные припасы, подававшиеся к столу Родона Кроли. За все платил старик Реггльс и скоро кошелек его истощился до последняго пенни, и ребятишки его начали бегать по улицам в лохмотьях, и самому ему грозила неизбежная перспектива сидеть за долги в Флитской тюрьме. Что прикажете делать? кто-нибудь должен же платить за джентльменов, имеющих нуль годового дохода, На этот раз, судьбе угодно было выбрать горемычного Реггльса в представители фантастического капитала господ Кроли.

Интересно было бы знать с некоторою подробностию, сколько семейств подвергается окончательному разорению по милости таких практикантов на базаре житейской суеты, как Родон Кроли и его супруга? сколько людей обирают ничтожных торговцев, снисходительно вычерпывают мелкия суммы из сундука жалких заимодавцев, и благосклонно надувают их из-за двух или трех фунтов?

Мистер Кроли и его супруга оказывали великодушное покровительство всем торговцам и промышленникам, которые некогда имели счастие поставлять свои товары в резиденцию мисс Матильды Кроли на Парк-Лене. Некоторые, преимущественно бедняки, весьма охотно поддались на удочку этих опытных ловцов. Умилительно было видеть, с какою настойчивостью и терпением бедная прачка из Тутинга регулярно каждую субботу привозила свою крошечную тележку с господским бельем и миньятюрным счетом за мытье. Мистер Реггльс исеравно поставлял из своей лавочки укроп, капусту, редиску, спаржу, огурцы, со включением молока, яиц, ветчины и сливок. Трактир под вывеской "Военная Фортуна" взялся, с неслыханным великодушием, поставлять на кредит лучший портер и пиво для кухни и лакейской господ Кроли. Все слуги и служанки отправляли свои обязаныости тоже на кредит, увеличивая таким-образом проценты своего жалованья.

Но никому не платили господа Кроли. Не платили слесарю за починку замков, стекольщику за рамы, каретнику за экипажи, барышнику за лошадей, кучеру за управление конюшней, мяснику за поставку баранины, ни за угли, на которых она жарилась, ни кухарке, которая жарила ее, ни лакеям, которые кушали ее - никому не платили. И вот этаким-то способом некоторые люди, имеющие круглый нуль годового дохода, ухищряются жить примеваючи на базаре житейской суеты. Это называется иначе "купить на шарамыжку"; но не всякий шарамыжник умеет с таким искуством обделывать свои делишки на рыике житейских треволнений, как мистер Кроли и его супруга.

В маленьких провинцияльных городах такия вещи, по обыкновению, не проходят без огласки. Там наверное знают количество молока или масла, употребляемого ежедневно любезным соседом, и могут определить с математическою точностию, сколько цыплят и гусей израсходывается каждомесячно на его холостые или семейные обеды. Столицы - совсем другая статья. Очень могло статься, что двухсотый и двести второй нумера имели некоторое понятие о том, что совершается ежедневно в нумере двести первом; так-как лакеи всех этих домов стояли между собою на короткой ноге, но мистер Кроли и многочисленные приятели его не вступали ни в какие сношения с соседними домами под No No 200 и 202. Как-скоро вы приезжали в джентльменский домик под нумером 201-м; хозяин и хозяйка весело пожимали ваши руки; улыбались, и радушно приглашали вас откушать хлеба соли: чего-жь вам еще? Обед во всякое время был у них превосходный, какой, примером сказать, едва ли выпадает на долю счастливых владельцев трех или четырех тысячь фунтов ежегодного дохода. И почему вы знаете, что мистер Кроли не принадлежит к числу этих счастливых владельцев? Кто вам сказал, что нет у него золотых розсыпей по ту сторону океана, откуда коммиссионеры высылают ему огромнейшие слитки благородного металла? Во всяком случае, было бы нескромно с вашей стороны допытываться, как сводят концы с концами господа Кроли. Довольно, что вы кушаете за их столом превосходную телятину, и пьете кларет или шампанское первейшого сорта.

Комнаты в джентльменском домике на Курцонской улице были, собственно говоря, довольно скромные салоны, но превосходная мебель новейшого фасона и блестящие их орнаменты обличали в счастливых владельцах самый изящный, благородный, утонченный, образованный вкус. Парадная гостиная особенно бросалась в глаза множеством драгоценных bijoux, вывезенных Ребеккою из французской столицы. И когда она в беззаботной и роскошной позе сидела за своим превосходным ройялем, воображение счастливого гостя невольно переносилось к заоблачным идеалам семейной комфортэбльности, и он готов был повторять тысячу раз, что хозяйка дома очаровательнейшее создание, хотя муж её, нечего-сказать, глуп неизмеримо!

Остроумие Ребекки и её неугомонная болтливость, соединенная с талантами истинно женственными, скоро доставили ей блистательное имя в известном кругу английской столицы. У подъезда её домика безпрестанно толпились разнообразные экипажи замысловатого свойства, откуда выходили степенные и важные особы. Коляска её в Лондонском Парке была постоянно окружена первостатейными денди. Её маленькая ложа в третьем ярусе Оперного Театра служила всегдашным приютом для знаменитых особ, безпрестанно сменявших друг друга. Но должно заметить вообще, что женский пол ненавидел мистрисс Кроли, и постоянно держался от нея встороне.

составить себе некой идеи о чем между собою беседуют леди, когда, после обеда, отправляются в гостиную наверх. Непосредственных наблюдений тут нет и быть не может, и писатель принужден производить настойчивые распросы, чтоб судить, в некоторой степени о женских тайнах. Люди светские, презирающие чернилы и перо, знают по этой части многое, о чем и не снится философу-профану, безвыходно заключенному в своем уединенном кабинете. Всякий джентльмен, разгуливающий ежедневно перед обедом по Пель-Мельскому проспекту, и заседающий по вечерам в клубах сей столицы, может, вслучае надобности, сообщить вам интереснейшие материялы относительно женского пола, и эти материялы, достоверные в строгом смысле слова, он собирает, по большей части; через своих знакомых, с которыми играет в карты или бильярд. Из этих материялов открывается между-прочим, что есть в английской столице многое-множество женщин, обожаемых всеми джентльменами без исключения, и презираемых женами этих джентльменов, тоже без всякого исключения. К этому разряду, например, принадлежит мистрисс Фаирбрес, весьма замечательная леди с прекрасными локонами, которую каждый день вы можете встретить в Гайд-Парке, в сопровождении знаменитейших первостатейных львов и денди великобританской столицы. Сюда же относится и мистрисс Рокквуд, которая, как всем известно, задает в своих чертогах великолепные балы и вечера, описываемые с таким красноречием в публичных ведомостях. Я мог бы привести здесь множество женских имен в этом роде, еслиб только они имели какую-нибудь связь с главнейшими лицами моей истории. Но между-тем, как простодушпые зеваки, или скромные провинциялы, неудостоенные счастья принадлежать к джентльменскому миру, смотрят с завистью на этих блистательных леди, обнаруживающих свое величие и славу во всех публичных местах, люди опытные и сведущие могут сказать им и доказать, что эти прекрасные дамы столько же, по своему положению, далеки от истинно-порядочного общества, как честная супруга какого-нибудь сомерсетшейрского помещика, которая читает о их деяниях в газете Morning-Post. Лондонские львы отлично понимают все эти вещи. От них вы узнаете, с какою безпощадностию, настойчивостию, известные леди, повидимому богатые и славные, исключаются из благородного круга. Отчаянные усилия, употребляемые ими для того, чтоб, так или иначе, втереться в этот заветный круг, составляют предмет великого изумления для всякого психолога, посвятившого себя изучению мужской или женской природы. Безплодность этих усилий - превосходная тэма для какого-нибудь великого гения, владеющого остроумием, досугом и познанием английского языка в такой степени, чтоб иметь возможность безпрепятственно пользоваться материялами, собранными для этого интересного предмета. Но, вперед, моя история!

Весьма немногия леди, с которыми мистрисс Кроли познакомилась за границей, не только уклонились от чести делать ей визиты по сю сторону канала, но еще, вдобавок, страшно компрометировали ее в публичных местах. Интересно было видеть, как все знатные дамы забыли ее совершеннейшим образом, и это забвение, нет ни малейшого сомнения, забавляло как нельзя больше мистрисс Бекки. Барикрис. при встрече с нею в дамском будуаре Оперного Театра, поспешила собрать вокруг себя всех своих дочерей, как-будто оне могли заразиться от прикосновения Ребекки. Затем, отступив назад шага на два, и заслонив собою девиц, бросила на свою соперницу страшный и вместе величественный взгляд. Но мистрисс Кроли была не робкого дссятка, и требовалось побольше грозного величия, чтоб привести ее в смущение каким бы то ни было взглядом. Когда леди де-ла-Моль, разъезжавшая верхом с нашей героиней по брюсельским гуляньям, встретила в Гайд-Парке открытую коляску мистрисс Кроли, глаза блистательной леди помрачились совершенно, и она никак не могла узнать свою прежнюю приятельницу за границей. Даже мистрисс Бленкиншоп, жена банкира, с презрением отвернулась от нея в капелле. Бекки, по приезде в Лондон, разъезжала по всем публичным местам, и особенно любила посещать капеллы, куда неминуемо следовал за нею и юный Родон...

Сначала, мистер Кроли был очень чувствителен к пренебрежению, которое повсюду оказывали его жене. Он был мрачен, угрюм, задумчив, и уже говаривал о необходимости делать поочередно вызовы мужьям или братьям всех этих наглых и дерзких женщин, не воздававших должного уважения его супруге, но убедительные просьбы и настоятельные приказания Ребекки отвратили его от этого не совсем благоразумного поведения.

- Что за съумасшествие открывать для меня выстрелами дорогу в лондонские салоны? говорила мистрисс Бекки веселым и добродушным тоном, - потратишь только порох, мой милый, и все-таки не сделаешь ровно ничего. Вспомни, что я была когда-то гувернанткой, а ты пользуешься в свете репутацией негодного шалуна; кому какая охота сводить знакомство с женой картежника и неисправимого буяна? Будем лучше сидеть у моря, и ждать погоды. Рано или поздно, у нас будет необходимое количество друзей, а между-тем ты должен вести себя хорошенько, и слушаться во всем своей наставнницы, которая, так или иначе, наведет тебя на истинный путь. Помнишь ли, как ты бесновался, когда услышал, что покойная тётка - не тем будь поминута - оставила почти все имение Питту и его жене? Ты готов был разболтать об этом всему Парижу, да и разболтал бы, еслиб я во-время не придержала твоего глупого язычка. И где бы ты был, еслиб в Париже пронюхали про завещание твоей тётки? В тюрьме St.-Pélagie за неоплатные долги, и не видать бы тебе, как своих ушей, этого хорошенького домика на одной из лучших лондонских улиц.

- Правда твоя, Бекки, правда, заметил Родон.

- Ужь конечно правда, подтвердила мистрисс Бекки. А ты ведь в ту пору чуть с ума не сошел, и готов был застрелить своего брата, Картуш ты мой негодный, забияка безпардонный. И что могли мы выиграть от твоего необузданного гнева? ровно ничего. Тётушкины деньги ускользнули от нас однажды навсегда: нечего о них и думать. Гораздо лучше оставаться в дружеских сношениях с семейством твоего брата, чем раззадориться и объявить ему непримиримую войну, как сделали это глупые твои родственнички, Бьюты Кроли.

- Это ведь все кутит старуха Бьют - преглупейшая баба! Ха, ха, ха!

- И превздорная, так же как ты, мой милый, продолжала Ребекка шутливым тоном. как-скоро умрет твой отец, "Королевина усадьба" будет для нас живописным уголком, где мы с большим комфортом можем проводить каждую зиму. Если, сверх всякого чаяния, мы раззоримся, ты сделаешься берейтором, и возмешь на свое попечение джентльменския конюшни, а я буду гувернанткой при детях леди Дженни. Раззоримся? Фи, какой вздор я говорю! Я еще наперед выхлопочу для тебя местечко, и мы заживем на славу. Но всего скорее станется, что Питт и маленький его сынишко уберутся на тот свет, и тогда титул и поместье баронета перейдут к тебе; мы будем сэр Родон и миледи Кроли. Живи пока живется, и заглядывай вперед смелыми глазами. Где есть жизнь, там есть и надежда, и я еще не отчаяваюсь, при всей твоей глупости, сделать из тебя порядочного человека. Кто продал твоих лошадей для тебя? Кто заплатил здесь все твои долги?

Родон принужден был согласиться, что всеми этими и другими благодеяниями он исключительно одолжен был своей жене. И на этом основании он вполне поручил себя её руководительству на будущее время.

В самом деле, когда мисс Кроли оставила сей мир, и денежки её - предмет стольких соревнований и споров, перешли окончательно к мистеру Питту, старшему сыну баронета, достопочтенный Бьют Кроли, обманутый в своих ожиданиях, пришел в такую ярость, что разразился страшною бранью против своего племянника, и завязал с ним ссору, которая, возвышаясь постепенно, кончилась совершеннейшим разрывом между ними. Впрочем, старушка мисс Кроли не совсем обидела ceмейство Бьютов: к ним, по духовному завещанию, перешло пять тысячь фунтов, вместо двадцати, на которые расчитывал достопочтенный Бьют, Родон Кроли и того не получил: старая дева, как-будто на-смех, отказала своему младшему племяннику всего только сотню фунтов, с обязательством носить по ней приличный траур. Тем изумительниее было поведение его в глазах старшого брата и невестки, которая, по доброте сердечной, изъявляла совершеннейшую готовность смотреть снисходительно и благосклонно на всех членов фамилии своего мужа. Родон Кроли написал к своему брату из Парижа откровенное и добродушное письмо. Ему было не безъизвестно, писал он, что супружеский союз, в который он вступил, навсегда лишил его благосклонности покойной мисс Кроли. Он жалел, конечно, и сокрушался сердечно, что тётушка с таким упорством продолжала питать к нему свой гнев до последняго издыхания, тем не менее однакожь, он радовался душевно, что деньги её, не выступая из фамилий Кроли, перешли в такия надежные руки, и на этом основании он от всего сердца поздравлял любезного брата с получением наследства. Он свидетельствовал также искреннее уважение и глубокое почтение любезной сестрице, и осмеливался питать лестную надежду, что она не лишит своей благосклонности мистрисс Кроли. Письмо заключалось постскриптом к Питту, написанным рукою супруги Родона. Ребекка просила также принять искреннее поздравление и с её стороны. Она всегда припоминала с благодарностию, как добр и ласков был к ней мистер Питт в ту эпоху её жизни, когда она была безприютной сиротой, наставницей милых малюток, его сестриц, в благополучии которых она никогда не переставала принимать самое нежное участие. Она желала ему всех возможных благ в супружеской жизни, и взаключение, покорнейше просила рекомендовать еe благосклонному вниманию леди Дженни, о которой весь свет отзывается с невыразимым восторгом. Мистрисс Кроли изъявляла надежду, что ей современем позволено будет представить своего малютку на Королевину усадьбу, и заранее поручала его благосклонности и покровительству доброй и великодушной родни.

Питт Кроли получил и прочитал это письмо с видимою благосклонностию, гораздо благосклоннее, чем некогда мисс Кроли принимала предшествующия сочинения Ребекки, написанные рукою Родона Кроли. Леди Дженни в свою очередь была в восторге от этого послания, и не сомневалась ни на одну минуту, что благородный супруг её немедленно приступит к разделу полученного наследства на две равные половины, чтоб одну из них отправить с первою почтой к брату своему в Париж.

Но, к великому изумлению леди Дженни, благородный Питт не обнаружил намерения послать от себя Родону вексель в тридцать тысячь фунтов. Однакожь, он собственноручно написал к брату вежливое письмо, и обещал предложить ему, но возвращении в Лондон, хороший подарок, если только Родон согласится принять его. Затем поблагодарив мистрисс Кроли за доброе мнение о нем и леди Дженни, мистер Питт великодушно изъявил готовность оказывать, при всяком случае, свое покровительство юному Родону.

Таким-образом, благодаря этой политике, вожделенное примирение между двумя братьями было почти приведено к концу. Когда Ребекка приехала в Лондон, Питта и его супруги не было в столице. Несколько раз проезжала она мимо известного подъезда на Парк-Лене, и осведомлялась, поступил ли дом мисс Кроли в распоряжение новых владельцев; но еще там не было по-сю-пору ни Питта, ни его супруги. О мерах, принятых ими ко вступлению в наследство, мистрисс Кроли собирала необходимые сведения через бывшого буфетчика Реггльса. Оказалось, что немедленно после похорон мисс Матильды вся прислуга её была распущена с приличным награждением и похвальной аттестацией. Мистер Питт всего только раз был в Лондоне, и прожил в доме покойной тётки несколько дней. Он окончил необходимые переговоры с нотариусами, и продал библиотеку мисс Кроли книгопродавцу на Бонд-Стрите. Библиотека, как известно, состояла вся из французских романов прошлого столетия.

Мистрисс Бекки имела свои особые причины, заставлявшия ее с нетерпением дожидаться прибытия в город своей новой родни.

"Пусть только приедет леди Дженни," думала она, "ей предназначено открыть для меня вход в эти неприступные лондонские салоны. Что жь касается до этих женщин - фи! женщины сами обратятся ко мне с просьбой, как-скоро увидят, что общество мое необходимо для мужчин".

* * *

Всем и каждому известно, что компаньйонка для светской дамы - статья столько же необходимая, как приличный экипаж или букет из живых цветов. Я с своей стороны никогда не мог надивиться вдоволь, каким-образом эти нежные создания, проникнутые насквозь глубочайшей симпатией, нанимают для себя чрезвычайно простенькую и, по большей части, невзрачную подругу, с которой потом они становятся неразлучными на всю жизнь. Вид этой неизбежной женщины в её полинялом платьице, сидящей в театре за спиной своей блестящей подруги, или занимающей в её коляске заднее место, всегда производит на меня оглушающее впечатление в роде известного memento mori в древнем Египте, когда гостеприимный хозяин вдруг озадачивал своих гостей наглядным образом смерти... Как же иначе? Даже мистрисс Файрбрес, прекрасная, безсовестная, безсердечная мистрисс Файрбрес, давным-давно покрывшая позором свое имя, даже смелая и пленительная мистрисс Мептрап, которая мастерски перескакивает на своем скакуне через огромные барьеры, и великолепно рисуется в Гайдарке, между-тем, как матушка её торгует зелеными огурчиками в городе Бате - даже эти особы, столько смелые и безпардонные, как истинные львицы, не могут показываться в публичных местах без компаньйонки. Видно ужь так устроено, что чувствования нежной и безкорыстной дружбы составляют, некоторым образом, атмосферу жеиских сердец. Встречая львицу на общественном гуляньи, вы заранее знаете, что компаньйонка её - бедная, заброшенная, жалкая тварь! - сидит где-нибудь на уединенной скамеечке под тенью развесистых каштанов.

Было уже довольно поздно. Большая часть гостей мистрисс Бекки сгруппировалась в её гостиной вокруг ярко пылающого камина... причем мы должны заметить, что весьма многие джентльмены любили оканчивать свой вечер в красивом домике на Курцонской улще, потому-что мороженое и кофе у мистрисс Бекки приготовлялись превосходно. Само-собою разумеется, что зеленые столы играли в её салонах весьма важную роль.

- Родон, сказала мистрисс Бекки, - мне нужна пастушья собачка.

- Пастушья собака! воскликнул молодой лорд Саутдаун. Что за странная фантазия, мистрисс Кроли! По-моему, ужь гораздо лучше завести вам датскую собаку. Я знаю один экземпляр из этой породы величиною с камелеопарда, клянусь честью. Вы можете, если угодно, впрягать ее в свой фаэтон. Или, не хотите ли, персидскую гончую, а? (Я крою козырем, с вашего позволения,) или, не угодно ли маленькую моську, которая, могу вас уверить, легко может уместиться в одну из табакерок лорда Стейна? Один мой знакомый достал в Бейсватере собаку с таким длинным носом, что вы можете вешать на него свою шляпку.

- Взятка моя, сказал Родон.

Как истинный артист, Родон Кроли, сидя за карточным столом, весь погружался мыслью в искуство, и не принимал никакого участия в разговоре, кроме тех редких случаев, когда дело шло о лошадях или закладах.

- Зачем же. вам понадобилась пастушья собака, мистрисс Кроли? продолжал с живейшим участием маленький лорд Саутдаун.

- Я разумею пастушью собаку в аллегорическом, моральном смысле, сказала Ребекка улыбаясь и взглянув умильными глазками на лорда Стейна.

- Что жь это такое? спросил лорд Стейн.

- Пастушья собака для защиты меня от вас, господа волки, продолжала Ребекка, - компаньйонка нужна мне, с вашего позволепия.

- Бедная, невинная овечка!.. О, да, мистрисс Кроли, вам очень нужна злаая караульная собака, сказал лорд Стейн, делая отвратительную гримасу и моргая своими миньятюрными глазками на Ребекку, причем нижняя челюсть его безобразно высунулась вперед.

Лорд Стейн стоял подле камина с чашкою в руках, и прихлёбывал кофе. Огонь хрустел и перегарал, отбрасывая яркое пламя. Дюжины зажженных свечь вокруг каминной полки были разставлены в разнообразных, причудливых кенкетах, вызолоченных, фарфоровых и бронзовых. Фигура мистрисс Бекки иллюминовалась чудным образом, когда она сидела в живописной позе на софе, обложенная со всех сторон букетами роскошныхъцветов. Она была в розовом платье, свежая и блестящая сама, как роза. Белоснежные руки её и плечи полуприкрывались прозрачным газовым шарфом; её волосы ниспадали густыми локонами на алебастровую шею; одна из её миньятюрных ножек кокетливо выставлялась из-под живописных шолковых складок: чудная ножка в чудном башмачке, затянутая в тончайший шолковый чулок.

морщин. Нижняя челюсть его отвисла, и когда он смеялся, два белые клыка выставлялись из-под его губ и дико лоснились при зареве разноцветных огней. Нога его украшалась подвязкой, а на груди блистала богатейшая лента: лорд был в тот день на парадном обеде, среди знаменитейших особ. Был он низкорослый джентльмен, широкогрудый и на коротеньких ножках; но это не мешало ему гордиться тонкостию своей ноги; и он безпрестанно ласкал свое колено. украшенное подвязкой.

- Выходит, стало-быть, что один пастух не может защитить свою овечку? заметил лорд Стейн.

- Пастух слишком влюблен в свои карты, и слишком часто посещает клубы, отвечала Бекки улыбаясь.

- Ах, какой чудный Коридон этот юноша! сказал милорд, моргая на одного из игроков.

- Стираю ремиз и беру ваши три против моих двух, сказал Родон глубокомысленным тоном.

лорда Саутдауна. Что за невинный барашек: не правда ли? Какое чудное руно у него!

При этом саркастическом намеке, глаза Ребекки засверкали презрительным блеском.

- Милорд, сказала она, - вы забываетесь! Вспомните, что вы кавалер Золотого Руна.

Всамом-деле, шея милорда украшалась ожерельем, которое он имел счастие получить в Мадрите.

Лорд Стейн с самой молодости отличался своими блистательными успехами в карточной игре. Он просидел однажды, не вставая с места, двое суток за зеленым столом в обществе господина Питта. Он обыгрывал банкяров и первостатейных государственных сановников; носился даже слух, будто и маркизат достался ему вследствие огромного выигрыша за карточным столом. Тем не менее, однакожь, лорд Стейн терпеть не мог намеков на эти давно-прошедшия и Ребекка заметила, как теперь он нахмурил на нее свои косматые брови.

Она поспешила встать с дивана, взяла чашку из рук лорда и, делая почтительный реверанс, сказала:

- Да, милорд, у меня будет дворняшка, но я не позволю ей лаять на вас.

И с этими словами мистрисс Бекки удалилась в другую комнату, села за фортепьяно и принялась петь маленькие французские романсы таким очаровательно-звучным голоском, что разнеженыый милорд немедленно поспешил за нею, и через минуту можно было видеть, как он склонил свою главизну над миньятюрной головкой Бекки, и как щегольская нога его выделывала музыкальный такт.

маленького общества, и остроумный её говор приводил в очарование веселых гостей. Мистер Кроли сидел, по обыкновению, вдали от этого кружка, ни слова не понимая из всех этих шуток, острот и намеков мистического языка. Не будь на свете карт, костей и бильярда, он пропал бы с тоски.

- Как ваше здоровье, почтеннейший супруг мистрисс Кроли? спрашивал обыкновенно лорд Стейн, встречаясь с ним на общественных гуляньях.

И в самом деле, в этом, повидимому, заключалось призвание всей его жизни. Не было больше на белом свете полковника Родона Кроли, личность его уничтожилась, и место его занял почтеннейший супруг мистрисс Кроли.

* * *

Если по сю пору нам еще не удалось обстоятельнее поговорить о маленьком Родоне, это собственно произошло оттого, что юный наследник господ Кроли скрывался где-то на верху, на чердаке, изредка сползая вниз, на кухню, ради развлечений. Нежная мама не слишком, повидимому, заботилась о резвом шалуне. Сначала проводил он свое время в обществе французской няньки, покамест находилась она в услужении у Кроли, но когда Француженка отошла, маленький пузырь растосковался по ней до такой степени, что без умолку кричал по целым ночам, и этот крик разжалобил наконец горничную мистрисс Кроли. Она переместила его из детской к себе в спальню на чердак, и, вслучае надобности, утешала его, чем и как могла.

- Это мой малютка тоскует по своей няньке, проговорила Ребекка нежным голосом.

Однакожь, продолжая сидеть на богато-убранной софе, она и не думала пошевелиться, чтоб утешить плачущее дитя.

- Ах, пожалуйста, не ходите к нему, мистрисс Кроли, это растревожит ваши чувства, сардонически заметил лорд Стейн.

- Фи! откликнулся другой гость. Стоит ли идти? Поплачет, да уснет.

Но мистер Кроли незаметно выкрался из комнаты, чтобы взглянуть на своего сыншику, и через минуту снова воротился к гостям, когда разведал, что честная Долли утешает ребенка.

Кабинет полковника Родона, или правильнее, уборная его находилась также в этих верхних областях. Здесь он удобно мог производить свой наблюдения над сыном. Они виделись регулярно каждое утро, когда полковник брился. Родон-младший сидел обыкновенно на жестяной картонке подле свсего отца, и наблюдал операцию бритья с неутомимым любопытством. Отец и сын были, повидимому, большими друзьями. Родон-старший приносил младшему сладенькия снадобья, остававшияся от десерта, и прятал их в эполетную картонку. Ребенок отправлялся на поиски, и смеялся от души, когда отыскивал клад. Смеялся, но не слишком громко: мама спит внизу, и дитя боялось разбудить ее. Мистрисс Кроли ложилась очень поздно, и редко вставала раньше двенадцати часов.

Родон накупил малютке коллекцию разных книжек с картинками, и загрузил игрушками всю детскую. Стены её были укрыты красивыми картинами, купленными отцом на наличные деньги и которые все до одной прибивал он собственными руками. Оканчивая свою постоянную должность в Гайд-Парке, при особе мистрисс Кроли, он сиживал обыкновенно здесь, проводя с малюткой целые часы. Никак нельзя сказать, чтобы юный Родон трепетал своего отца, так же как матери. Он садился верхом на его колени, дергал его за усы, как за возжи, и буянил неутомимо.

Для детский отведена была низенькая комната, что ребенок чуть не выпал из отцовских рук. Мистер Кроли остолбенел и вытаращил глаза.

Родон-младший настроил свой губки и лицо для ужаснейшого плача - на что, конечно, имел он полное право, если взять в расчет силу полученного удара - но лишь только хотел он развизжаться, отец бросил на него умоляющий вид, и сказал:

- Ради Бога, не разбуди мамашу, Родя!

И ребенок, сделав жалобную мину, закусил губки, скрестил на груди свои миньятюрные ручки, и - не пикнул. Родон с восторгом расказывал об этом событии в клубах, на гуляньях, за общим столом, всем и каждому, кто только хотел слушать.

- И вот, ей-Богу, господа, чудо что за ребенок, настоящий козырь! объяснял он своим слушателям. Головёнка его хлопнулась карамболем в потолок, а он хоть бы пикнул, когда езгу сказали, что может разбудить мамашу, ей-Богу!

новом платье, чудных перчатках и ботинках. Она улыбалась величественно и благосклонно. Чудные шарфы, кружева и брильянты сверкали вокруг нея ослепительным блеском. На ней всегда была новая шляпка и новые букеты, или великолепные страусовые перья, мягкия и белоснежные, как камелии. Два или три раза она кивала, с видом покровительства, оторопелому малютке, оторванному от своего обеда, или от солдатиков, которых рисовал он. Когда Ребекка оставляла комнату, запах розы или другия волшебные благовония еще долго слышались по всем направлениям детской.

Мамаша была в глазах юного Родона существом неземным, выше всего света. Ездить с нею в одном экипаже казалось для него каким-то мистическим и страшным обрядом. Он сидел в коляске на заднем месте, и не смел ни заикнуться, ни даже пошевельнуть губами. Джентльмены на кургузых скакунах безпрестанно подъезжали к их коляске; улыбались и говорили с мистрисс Кроли. О, каким искрометным блеском лучезарились её глаза на всех этих господ! Её рука обыкновенно трепетала и грациозно колыхалась, когда они проезжали.

Отправляясь на эти гуиянья с своей мама, малютка должен был надевать свой новенький маленький кафтанчик. Его старая смурая куртка годилась только для детской. Случалось, в отсутствие мистрисс Кроли, когда горничная Долли убирала его кроватку, юный Родон спускался украдкой в бельэтаж, в комнату своей матери. То было волшебное жилище для него, мистическая храмина пышности, блеска, наслаждений. Вот он, вот этот гардероб, изящный хранитель чудных платьев, розовых и голубых, бланжевых, малиновых и белых. Вот шкатулка с брильянтами, какой-то загадочный футляр, и таинственная бронзовая ручка на уборном столике, блистающая сотнями колец и перстней. А вот гигантское трюмо, чудо искусства, в котором он видит свою собственную удивляющуюся головку, и отражение няньки Долли, странно изуродованной, как будто она взбивает и разглаживает его подушки на потолке... "Ох, как хорошо!" восклицает отуманенный Родя.

О, бедный, жалкий мальчик!

était, еще не успел на столько измельчать и унизиться на рынке житейских треволнений, чтобы в душе его истребились все человеческия чувства. Он мог еще любить и женщину, и дитя. Он втаине позволял себе питать к младшему Родону великую нежную привязанность, не ускользнувшую от внимания Ребекки, хоть она, руководимая чувством деликатности, никогда не говорила об этом своему мужу. Чувство этого рода только увеличило её презрение к нему. Сам Родон стыдился некоторым образом своей родительской привязанности, и тщательно скрывал ее от жены, но тем сильнее он предавался порывам своего сердца, когда оставался с мальчиком наедине.

Нередко по-утрам, в ясные дни, отец и сын заходили в конюшню, и оттуда отправлялись вместе на гулянье в Гайд-Парк. Обязательный лорд Саутдаун, добрейший из снертных, готовый, дружбы ради, подарить вам последнюю шляпу с своей головы (цель и призвание жизни лорда Саутдауна состояли главнейшым образом в том, чтобы покупать драгоценные вещицы в ювелирских магазинах, и презентовать их, при первой возможности, другиням своего сердца), купил юноше Родону прекрасную зетландскую лошадку, величиною ни чуть не больше, как с большую крысу, по выражению лорда Саутдауна. Родон-старший сажал на крошечного коня малютку-сына, и с отеческою гордостию гулял подле него в парке. Нередко заходил он с ним в казармы к своим старым товарищам-сослуживцам у Рыцарского моста. Здесь припоминал он, не иначе как с сердечнын соболезнованием, свою холостую жизнь. Благородные драгуны-усачи приветливо встречали старого сослуживца, и радушно ласкали маленького полковника. Мистер Кроли с удовольствием обедал за их общим столом, и принимал живейшее участие в их беседах.

но это ничего: авось, она не оставит меня.

И был он прав: жена не думала оставлять его.

Совсем напротив: мистрисс Бекки была влюблена в своего супруга. Она всегда ласкала его, лелеяла, утешала, и постороннему наблюдателю трудно было заметить, что она презирает его от всей души. Говоря по совести, ей нравилось в муже только то; что он был глуп, как осел, и мне сказывали вообще, что великосветская дама не ищет других талантов в своем супруге. Родон Кроли был буквально покорнейшым слугою своей супруги, её буфетчиком и метрдотелем он безпрекословно исполнял все её поручения: ездил с нею по парку без всякого ропота, заключал торговые сделки с магазинщиками, отвозил ее в оперу, играл в клубе на бильярде впродолжение спектакля, и аккуратно являлся в ложу мистрисс Бекки, когда спектакль оканчивался. Ему хотелось, правда, чтобы Ребекка была немного понежнее к юному Родону; однакожь, мало-по-малу он смирился и с этим совершеннейшим отсутствием в ней материнского чувства.

- Она знает, что делает: не мне ее учить, говорил добрейший из супругов. Я человек неученый, и не понимаю, как там оно, этак, того... ну, что там толковать!

И точно, был он далеко не из первых мудрецов на базаре житейской суеты. Истинный маэстро в картах, на бильярде и в костях (я собственно того мнения, что в этих художествах может стяжать себе громкую славу даже идиот первой руки), Родон Кроли не понимал других искуств, и был столько умен, что не позволял себе вмешиваться не в свои дела.

избавила его от должности провожатого в Оперу.

- Не оставайся, пожалуйста, сегодня дома, и не дурачь себя, мой милый, говорила Бекки, - вечером будут у меня гости, с которыми ты поневоле станешь зевать - в карты, кажется, никто из них не играет. Я бы, разумеется, не пригласила их, если бы постоянно не имела в виду твоего же добра. Ктому же, теперь со мной дворняшка, стало-быть, нет для меня никакой опасности оставаться одной.

"Дворняшка-компаньйонка! У Бекки Шарп - компаньйонка! Разве это не потеха, messieurs et mesdames?" Так думала и восклицала мистрисс Ребекка Кроли, в порыве удовлетворенного чувства самолюбия.

* * *

Однажды утром, в воскресенье, когда Родон Кроли, его маленький сынок и миньятюрный пони совершали свою обычную прогулку в Гайд-Парке, им попался навстречу старинный знакомый полковника, капрал Клинк, разговаривавший с каким-то приятелем, старым джентльменом, который держал на руках мальчика одинаких лет с юным Родоном. Мальчик ухватился рукою за ватерлооскую медаль капрала, и, казалось, разсматривал ее с напряженным любопытством.

- Здравствуй, Клинк, сказал полковнвк.

- И его отец принадлежал к славным героям на полях Ватерлоо, с гордостью сказал старый джентлынен, державший мальчика на руках. Не правда ли, Джорджинька?

- Правда, сказал Джерджинька.

Он и юный птенец на маленькой лошадке впились друг в друга своими чистыми и ясными глазами, измеряя торжественным взглядом физиономии один другого, как это обыкновенно делают дети при первой встрече.

- Он служил в армии, сказал Клинк с покровительствующим видом.

Полковник Кроли раскраснелся и вздохнул.

- Да, сэр, я знал его очень хорошо, сказал он. Где теперь его бедная, прекрасная вдова?.. Как она поживает, сэр?

- Она дочь моя, сэр, сказал старый джентльмен, опуская мальчика на землю, и вынимая с великою торжественностью визитную карточку из своего кармана.

Карта очутилась в руках полковника, и он прочел на ней следующия слова:

"Господин Седли, Единственный Агент Чорного Алмаза и Коммиссионер Компании Противу Пепельного Угля, на Набережной Бонкера, в улице Темзы, по Западной Фольгемской Дороге, на Виллах Аделаиды, Анна-Мария тожь."

Джорджинька между-тем сделал несколько шагов по направлению к миньятюрному пони.

- Не хотите ли и вы прокатиться на моей лошадке? спросил Родон-младший, рисуясь на седле.

- Хочу, сказал маленький Джордж.

Полковник, смотревший все это время не без участия на хорошенького мальчика, поднял его и посадил на седло позади юного Родона.

Оба мальчика засмеялись.

- В этот день, сэр, я думаю, не увидать вам парочки милее и красивее этих птенцов, сказал добродушный капрал.

И затем полковник Кроли, капрал Клинк и старик Седли - Единственный Агент и проч., и проч., двинулись с места, и продолжали свою прогулку подле детей.