Базар житейской суеты.
Часть третья.
Глава XL. Бекки обозревает чертоги своих предков.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Базар житейской суеты. Часть третья. Глава XL. Бекки обозревает чертоги своих предков. (старая орфография)

ГЛАВА XL. 

Бекки обозревает чертоги своих предков.

Изготовив траур и благовременно сообщив на Королевину усадьбу известие о своем прибытии, мистер Кроли и его супруга взяли два места в том самом дилижансе, в котором Беким, лет за девять перед этим, совершила свое первое путешествие в свет, в обществе покойного баронета. Как хорошо она помнила этот постоялый двор и этого конюха, которому не заплатила денег, и обязательного кембриджского студента, который окутывал ее своей шинелью впродолжение этой поездки! Родон занял свое место на империале, и охотно согласился бы править лошадьми, если бы не препятствовал траур. Он сел подле кучера и вступил с ним в продолжительную беседу о лошадях и дороге. Ему интересно было знать, кто теперь содержал постоялые дворы и какие новые порядки на всем этом пространстве, по которому он и Питт, в бывалые годы, езжали тысячу раз в итонскую коллегию. В Модбери, наши путешественники пересели в карету, запряженную в две лошади. Кучер был в трауре.

- Какая гадкая колымага, Родон! сказала Ребекка, когда они поехали. Черви изъели все сукно внутри, а вот пятно, которое сэр Питт... Фи! Вижу будто теперь, как Досон железник закрывал дверцы и разбил бутылку вишневки, которую мы везли тогда для своей тетки из Соутамптона. Сэр Питт немилосердо ругал Досона. Ах, время, время, как оно летит! Неужели это Полли Тальбойс - вон та вертлявая девчонка, что стоит у ворот фермы, подле своей матери? А ведь я оставила ее крошкой, и тогда она полола гряды в саду.

- Славная девчина! сказал Родон, притрогиваясь к полям своей шляпы в ответ на приветствие женщин, стоявших у ворот.

Бекки тоже раскланивалась и улыбалась, встречая всюду знакомые лица. Их поклоны были невыразимо приятны для нея. Казалось, будто теперь уже не считали её искатбельницей приключений, и она возвращалась в дом своих предков. Родон был, напротив, не в своей тарелке, и сидел угрюмо, склонив голову на один бок. Неужели воспоминание детских лет, невшинных и веселых, могло возмутить спокойствие его духа? Неужели в эту минуту могли волновать его сердце тяжелые чувства сомнения и стыда?

- Твои сестры, должно быть, уже теперь прекрасные молодые леди, сказала Ребекка, вспомнив о своих ученицах едва-ли не первый раз после того, как разсталась с ними.

- Незнаю, право, отвечал Родон. Эгой! Вот тебе и бабушка Локк. Здравствуй, бабушка. Помнишь ли ты меня - а? Маленького Родю - помнишь ли? Как, подумаешь, живущи эти старухи! Я был еще мальчишкой, когда ей перевалило чуть-ли не за сотню лет.

Путешественники въехали в ворота, отворенные для них костлявыми руками бабушки Локк, и когда она подошла к их карете, Ребекка с приветливой улыбкой протянула ей свою миньятюрную ручку, и с участием наведалась о её здоровье. Карета проехала между двумя заросшими мхом столбами, на поверхности которых красовались змей и голубь, изображавшие фамильный герб.

- Вот тебе раз! Старик вырубил деревья, сказал Родон оглядываясь во круг.

И потом он замолчал. Замолчала и Бекки. Оба, казалось, были взволнованы и погружены в думу о старых временах. Родон думал об итонской школе, о своей матери, женщине строгой и угрюмой, о покойнице сестре, которую он очень любил, о Питте, когда был он мальчиком, которого он бил, о маленьком Родоне, которого оставил дома под надзором Бриггс. Думала и Ребекка о цветущих летах своей юности, о мрачных тайнах в мастерской отца, о первоначальном вступлении в свет через эти же ворота, о мисс Пинкертон, о Джое и сестре его, и о многом думала Ребекка.

Дорожка, устланная щебнем, и терраса перед домом, были выметены чисто-начисто, и большой погребальный герб уже возвышался перед главным входом. Два ливрефные лакея, в глубоком трауре, встретили наших путешественников у главного подъезда, и отворили дверцы их кареты. Родон покраснел, Ребекка немного побледнела, когда онв, цепавшись рука об руку, проходили через корридор. Она кольнула руку своего мужа, когда они переступили через порог дубовой комнаты, где сэр Питт и его супруга приготовились принять их. Сэр Питт был в трауре, леди Джении в трауре, и на голове миледи Саутдаун торжественно колыхался огромный чорный тюрбан, украшенный бисером и перьями.

Сэр Питт расчитал основательно, что тёща его не оставит Королевиной усадьбы. Покоряясь обстоятельствам, леди Саутдаун ограничилась только тем, что хранила торжественное, гранитное молчание в присутствии Питта и его жены, и стращала повременам своих внучат, когда входила в детскую с угрюмым и мрачным видом. Она приветствовала Родона и его супругу едва заметным наклонением своей чалмы.

Но Ребекка и мистер Кроли, сказать правду, почти вовсе не обратили внимания на эту холодность, потому-что леди Саутдаун, при всей её знаменитости, играла слишком второстепенную роль в их стратегических соображениях и планах. Всего важнее было для них убедиться в благосклонном приеме настоящих властителей прадедовского замка.

Спокойный и величественный, сэр Питт выступил вперед, и пожал руку своему младшему брату. Его приветствие Ребекке сопровождалось весьма учтивым и низким поклоном. Но леди Дженми взяла свою невестку за обе руки, и поцаловала ее очень нежно, так-что на глазах Ребекки выступили слезы радости и трогательного умиления. Родон, ободренный такими очевидными доказательствами благоволения к его супруге, храбро закрутил усы, и еще храбрее поцаловал леди Дженни в губки, отчего юная миледи раскраснелась как роза.

- Ну, мой ангел, что ты скажешь? начал. Родон Кроли, когда он и его супруга остались одни на отведенной для них половине. На мой взгляд, леди Дженни - прехорошенькая женщина. Питт слишком растолстел, и кажется отлично ведет свои дела.

- Он не виноват, что растолстел, заметила

Ребекка, соглашаясь с дальнейшими мнениями своего мужа.

- Тёща Питта, если не ошибаюсь, ужасная старуха, как новый Гой-Фокс в женской юбке, продолжал Родон. А сестры так-себе, ничего; довольно смазливы и презентабельны,

Сестер нарочно вызвали из пансиона для принятия участия в похоронной церемонии. Имея в виду достоинство дома и фамилии, сэр Питт считал необходимым собрать на "Королевину усадьбу" как-можно более особ, облеченных в траур. Все бывшие и настоящие слуги и служанки джентльменского дома, все старухи из богадельни, которых старик Питт обманывал немилосердо, присвоивая себе частичку доходов, определенных на содержание богоугодного заведения, все, одним словом, что имело какое-нибудь отношение к Пасторату или замку, облеклось в глубочайший траур, со включением сюда же гробовщика и двух дюжих факельщиков с чорными креповыми бантами на шляпах с широкими полями. Эффект при похоронах оказался поразительным, но мы не станем распространяться обо всех персонажах, так-как им суждено играть немую роль в нашей драме.

Ребекка отнюдь не думала скрывать своего прежнего положения гувернантки при теперешних золовках. Она припомимла им этот факт с добродушной откровенностью, распросила с большою важностью об их настоящих занятиях и успехах, и взаключение сказала, что она думала о них каждый день, и всегда желала удостовериться в благополучии их жизни. В самом деле, слушая ее, никак нельзя было сомневаться, что она безпрестанно помышляла о своих бывших ученицах, и принимала всегда живейшее участие в их судьбе. Это по крайней мере казалось совершенно очевидным для леди Дженни и молодых её сестер.

- Она нисколько не переменилась в эти восемь лет, заметила мисс Роза сестре своей Фиалке, когда оне приготовлялись к обеду.

- Эти рыжеволосые женщины никогда не изменяются, отвечала Фиалка.

- Её волосы теперь гораздо темнее, чем тогда. Кажется, она подкрашивает их, сказала Роза. Воооще она пополнела, округлилась и ужасть как похорошела, добаввла мисс Роза, которая сама этим временем черезчур пополнела и округлилась.

- По крайней мере она не заносится, и помнит, что была гувернанткой, заметила мисс Фиалка, намекая деликатным образом, что гувернантки обязаны держаться в приличном разстоянии от истинных леди.

Мисс Фиалка помнила очень хорошо, что она была внукой его высокопревосходительства, сэра Вальполя Кроли; и из памяти её совершенно ускользнуло то маленькое обстоятельство, что мистер Досон, продавец железа в Модбери, приходился ей дедушкой с матерней стороны. Много на свете благомыслящих особ, у которых память на эти вещи слишком коротка.

- Быть не может, чтоб мать её была танцовщицей, как утверждают эти девчонки из Пастората, сказала мисс Фиалка.

- Во всяком случае, она не виновата в своем происхождении, заметила великодушно мисс Роза, отличавшаяся, с некоторого времени, либеральным образом мыслей. Я совершенно согласна с братом, что мы обязаны быть внимательными к Ребекке, как к члену нашей фамилии. На тётку Бьют смотреть нечего: иное она говорит, и совсем иное делает. Мне известно заподлинно, что она хочет выдать Катю за Гупера, винопродавца из Модбери. На этих днях она просила Гупера приехать в Пасторат. Тетушка Бьют - двуличная женщина,

- Интересно знать, уедет ли теперь леди Саутдаун, сказала Фиалка; - она, кажется, слишком свысока посматривает на мистрисс Родон.

- Пусть уезжает, тем лучше, отвечала сестра. Мне ужь давно надоели эти "Восторгнутые Классы" и "Слепые Прачки". Пусть уезжает, туда и дорога.

В эту минуту раздался обеденный звонок, и молодые леди спустились вниз, тщательно избегая в галлерее того места, где стоял известный гроб, охраняемый двумя факельщиками.

Но незадолго перед обедом, леди Дженни повела Ребекку в приготовленные для нея аппартаменты, которые, как и все комнаты древняго замка, приняли значительно-улучшенный вид порядка и комфорта впродолжение кратковременного управления Питта. Здесь леди Дженни пересмотрела скромные сундучки своей невестки, внесенные в её будуар и спальню, и помогла ей при снятии дорожного туалета.

- Ах, как хотелось бы мне идти в детскую и взглянуть на ваших милых малюток! сказала мистрисс Родон.

Обе леди посмотрели друг на друга умилительными глазами, и обнявшись, пошли в детскую.

сынок леди Дженни, бледный, подслеповатый и огромноголовый.

- Мне кажется, что мама ужь слишком часто дает ему лекарства, сказала леди Дженни со вздохом. Я думаю иной раз, что нам всем было бы лучше без лекарства. Питт даже уверен в этом.

И затем леди Дженни и её вновь приобретенная подруга пустились в медицинскую консультацию относительно врачевания многоразличных болезней, неизбежно сопряженных с возрастом дитяти - о чем, если не ошибаюсь, преимущественно любят разсуждать чадолюбивые мамаши, и чуть-ли не все женщины без всяких исключений. Лет пятьдесят назад, писатель этой повести, в ту пору весьма интересный мальчик, удалился однажды после обеда на дамскую половину вместе со всеми прекрасными леди, и я отлично помню, что все оне разсуждали тогда главнейшим образом о целении различных недугов. Предложив недавно двум или трем из них пару вопросов медицинского свойства, я убедился окончательно, что времена с тех пор не изменились в этом отношении ни на волос. Пусть прекрасные читательницы обратят свое внимавие на этот пункт, когда сегодня вечером оне оставят десертный стол, и уйдут на свою половину, разсуждать о женскихь тайнах. Очень хорошо. Благодаря этой медицинской консультации, Бекки и леди Дженни, истинною любовью к ближним.

Завладев таким-образом, без малейшого труда, нежною внимательностью дочери, неутомимая мистрисс Бекки решилась немедленно подвести подкопы под неприступную леди Саутдаун. Улучив удобную минуту остаться с нею наедине, она вдруг повела речь насчет детской, и объявила положительно, что её собственный сынок был спасен - действительно спасен - посредством каломели, тогда-как все парижские доктора единодушно признали его неизлечимым. Заметив благоприятный результат этого маневра, Ребекка припомнила весьма-кстати, как часто она имела наслаждение слышать о душевных свойствах леди Саутдаун от ученейшого и достопочтеннейшого Лоренса Грилльса, начальника той самой капеллы, которую она посещала по воскресеньям. Она осмеливалась питать надежду, что, при всей её разсеянности и светском легкомыслии, ум её и сердце еще не утратили способности к серьезным размышлениям о суете мирской и непрочности земных благ. Она изобразила живейшнмй красками, сколько, в этом отношении, одолжена была мистеру Кроли, настоящему владельцу усадьбы, и слегка коснулась интересной повести из "Слепой Прачки", которую она читала с душевным умилением. В заключение, мистрисс Бекки осведомилась о гениальной сочинительнице "Слепой Прачки", и с восторгом узнала, что это была леди Эмилия Горнблауэр, урожденная Саутдаун, пребывающая теперь в городе Капе, где достойный супруг её питает сильную надежду распространить общество Кувыркателей во всей Каффрарии.

Но вдовершение эффекта, мистрисс Бекки, немедленно после погребальной церемонии, почувствовала сильную боль под ложечкой, и окончательно приобрела благосклонность леди Саутдаун, когда обратилась к ней за медицинским советом. Помощь оказана была с редким великодушием. В ночной кофте и окутанная простыней, вдовствующая леди Саутдаун, как истинная леди Макбет, пришла ночью в спальню Ребекки, с пачкой эстетически-умозрительных трактатов и микстурой собственного приготовления, предлагая то и другое для физического и морального врачевания мистрисс Родон.

Бекки с жадностью приняла эстетически-умозрительные трактаты, и завязала продолжительную беседу о недужном состоянии души, надеясь этим средством спасти от врачевания свое тело. Но когда эстетически-умозрительная беседа истощилась, леди Макбет не хотела выйдти из спальни, пока её пациентка не опорожнит всей стклянки, и бедная мистрисс Родон принуждена была, положив руку на сердце, проглотить всю жидкость перед самым носом безпардонной мучительницы, которая наконец, с благословением на устах, оставила свою жертву.

Микстура не доставила большого утешения мистрисс Бекки, и лицо её подернулось довольно некрасивыми гримасами, когда пришел к ней Родон, и услышал о том, что случилось. Он разразился самым громким смехом, когда Бекки, с обычным остроумием, изобразила перед ним все подробности пытки, которую она вытерпела от леди Саутдаун. читатель уже мог заметить, что остроумие и веселость не оставляли Ребекку даже в самых критических случаях её жизни. Она готова была веселиться насчет собственного спокойствия и здоровья, лишь бы только доставить удовольствие свогои ближнм. Лорд Стейн и молодой лорд Саутдаун в Лондоне вдоволь хохотали над этой историей, когда Родон и его супруга возвратились в свою резиденцию на Курцонской улице. Бекки с редким совершенством разыгрывала всю эту сцену. Она надевала кофту и ночной чепчик и, становясь среди комнаты, пускалась в длинные диссертации эстетически-умозрительного свойства, выхваляя притом чудодейственную силу микстуры с таким удивительно-подражательным искусством, что зрителям казалось, будто они видят перед собою вдовствующую леди Саутдаун с её огромным римским носом.

И сцена разыгрывалась вновь со всею художественною обстановкой. Таким-образом, вдовствующая леди Саутдаун, первый раз в своей жизни, сделалас предметом веселой потехи между легкомысленной молодежью.

Сэр Питт помнил очень хорошо, какое уважение питала к нему Ребекка в ту пору, когда была гувернанткой, и на этом основании он вовсе не имел против нея особенного предубеждения. Брак этот был, конечно, весьма дурно расчитан, и служил унижением для всей фамилии, но все же Родон изменился к лучшему, и поведение его доказывало очевиднейшим образом, что жена имела на него благотворное влияние. Ктому же, разве этот брак не сопровождался выгодными последствиями для самого сэра Питта? Хитрый дипломат улыбался внутренно, когда воображал, что одолжен своим богатством безумной женитьбе младшого брата, и стало-быть ему по крайней мере никак не следует возставать против этой женитьбы. Дальнейшее поведение Ребекки окончательно упрочило за ней благосклонность сэра Питта.

Мистрисс Родон начала с того, что при всяком случае превозносила до небес ораторское искуство сэра Питта, и дипломат, всегда влюбленный в собственные таланты, полюбил их еще больше, когда Ребекка указала на них с такой блистательной стороны. Невестке своей мистрисс Бекки изъяснила с удовлетворительной отчетливостью, что брак её с Родоном Кроли, собственно говоря, устроила мистрисс Бьют Кроли, которая сама же после с таким ожесточением и безстыдством нападала на Ребекку, изобретая всякия клеветы и сплетни. Всему причиной была жадност мистрисс Бьют, так-как она, женив Родона, надеялась прибрать к своим рукам имущество покойной мисс Кроли.

- Ей удалось сделать нас нищими, говорила Ребекка с видом редкого добродушия и преданности своей судьбе, - но могу ли я жаловаться на женщину, которая осчастливила меня одним из лучших супругов в мире? Ктому же и то сказать: судьба, может-быть, слишком строго наказала ее за эту ненасытимую жадность; благодаря своим пронырствам, мистрисс Бьют потеряла и те деньги, на которые расчитывала прежде нашей свадьбы. Мы бедны: конечно... бедны?! Ах, леди Дженни, что значит бедность для мужа и жены, которые любят друг друга? Я привыкла к бедности от пелёнок, и не могу нарадоваться с своей стороны, что наследство тетушки Матильды перешло в самые недра фамилии, которая с таким великодушием признает меня своим членом. Я уверена, что сэр Питт сделает из этих денег гораздо лучшее употребление, чем мой Родон.

когда все члены благородной фамилии присугствовали за парадным обедом, сэр Питт Кроли, разрезывая дичь на президентском месте, сказал, действительно сказал, обращаясь к мистрисс Родон:

Любезная Ребекаа, могу ли я предложить вам крылышко.

И при этом воззвании, глаза любезной Ребекки заискрились живейшим восторгом.

* * *

Солнце восходило и закатывалось своим обычным чередом, часовой колокол на древней башне аккуратно возвещал о времени ужинов и обедов, леди Саутдаун продолжала аккуратно вести корреспонденцию с философами всех частей земного шара, и между-тем, как мистрисс Родон приводила в исполнение свои замысловатые планы, а Питт Кроли устроивал погребальный церемониял и другия важные материи, соединенные с его достоинством и будущим возвышением в политическом мире - тело покойного владетеля Королевиной усадьбы лежало в комнате, которую занимал он, охраняемое денно и нощно степенными особами, опытными в занятиях этого рода. Две или три сиделки, три или четыре факельщика - самые лучшие факельщпки и сиделки, каких только можно было отыскать в Саутамптоне - караулили по-очереди бренные останки баронета, сохраняя трагическое спокойствие и

Члены семейства и вся прислуга, женская и мужская, держались в отдалении от мрачного места, где лежали кости благородного потомка древних рыцарей, в ожидании своего окончательного успокоения под сводами фамильного склепа. никто не жалел о покойном баронете, за исключением бедной женщины, надеявшейся быть супругой и вдовой сэра Питта, и которая с позором была изгнана из замка, где так долго поддерживалась и распространялась её власть над всей Королевиной усадьбой. Кроме этой женщины, да еще старой лягавой собаки, неизменно сохранившей привязанность к своему господину до последних часов его жизни, старый джентльмен не оставил после себя ни одного живого существа, готового оросить искренними слезами его могилу. Семьдесять слишком лет прожил он на земле, но не нажил ни одного истинного друга. Чему тут удивляться? Если бы даже лучшие и добрейшие из нас, оставляя этот мир, могли через несколько времени снова спуститься на землю для обозрения житейских треволнений - как изумились бы и вместе огорчились бы при взгляде на своих друзей и знакомых, которые продолжают ликовать на подмостках житейского базара, вовсе не думая об отшедшем друге, как-будто никогда его и не было между ними! Забыли и сэра Питта, как забудут добрейшого и лучшого из нас, только забыли пораньше одной неделей или, может-быть, двумя.

Желающие могут, если угодно; последовать за останками баронета, в его последнее жилище, куда был он отнесен в назначенный день, при соблюдении всех джентльменских обрядов, изобретенных на этот случай. Члены фамилии потянулись в чорных каретах, и у каждого из ных был приставлен к розовому носу беленький платочек, готовый отереть слезы, еслибы, сверх чаяния, оне полились из глаз. Гробовщик и факельщики выступили чинно и плавно, потряхивая своими траурными головами. Главнейшие фермеры тоже облеклись в траур, из желания угодить своему новому владельцу. Соседи-помещики выслали свои кареты, пустые, но траурные, дополнявшия как-нельзя лучше этот торжественный поезд, растянувшийся на целую милю. Пастор произнес приличную речь на тэму: "Возлюбленный брат наш скончался".

О, суета сует и всяческая суета! Пока лежит перед нами тело нашего собрата, мы окружаем его всеми вымыслами тщеславия, пышности, блеска, кладем его на богатейшия дроги, заколачиваем гроб вызолоченными гвоздями, опускаем его в землю, и ставим над могилой камень, весь испещренный надписями. Викарий достопочтенного Бьюта - красивый молодой человек, только-что окончивший курс в Оксфордском университете, и сэр Питт Кроли, сочинили вдвоем латинскую эпитафию с исчислением всех заслуг и достоинств покойного бароцета. Притом викарий произнес классическую речь, где красноречивым образом увещевал своих слушателей не предаваться глубокой скорби, и намекнун, в отборных выражениях, что всем нам, рано или поздно, суждено пройдти через те мрачные и таинственные врата, которые только-что захлопнулись за бренными останками оплакиваемого собрата.

Факельщики поспешили уложить, куда следует, веревки, бархат, лопаты, страусовые перья и другия статьи погребальной церемонии: потом они сели на дроги и поскакали в Саутамптон. Лица их приняли обычное выражение беззаботного веселья, лошади приободрились, и скоро вся эта артель остановилась у трактира, откуда вынесли им оловяные кружки, ярко блиставшия под влиянием солнечных лучей. Кресла сэра Питта перекатились в сарай, куда побрела и старая лягавая собака, испуская жалобный вой, сделавшийся таким-образом единственным звуком скорби, огласившим джентльменский двор Королевиной усадьбы, где покойный баронет хозяйничал лет шестьдесят.

* * *

Дичи всякого рода, куропаток в особенности, водилось многое множество на Королевиной усадъбе, и так-как всякой порядочный джентльмен считает за особенную честь и славу быть искусным спортсменом, то нечего тут удивляться, если сэр Питт Кроли, пооправившийся от первых порывов грусти, стал выезжать в чистое поле на охоту в белой шляпе, украшенной крепом. Взгляд на плодородные золотистые поля, созревшия жатвы, теперь составлявшия неотъемлемую его собственность, преисполняли тайною радостию чувствительное сердце дипломата. Иной раз, руководимый чувством смирения, он не брал с собой ружья, и выходил просто с бамбуковой тростью. Родон и смотрители полей шли с ним рядом. Деньги Питта и земля его производили оглушающее влияние на его младшого брата. Безкопеечный полковник оказывал теперь величайшее почтение к представителю фамилии, и уже не презирал более молокососа Питта. Родон с участием выслушивал проекты сэра Питта относительно засева полей и осушения болот, предлагал свои собственные советы относительно содержания конюшень, вызывался ехать в Модбери за покупкой верховой лошади для леди Дженни, брался объездить ее сам, и проч, и проч. Словом, буйный и безпардонный Родон Кроли сделался самым степенным и смиренным младшим братом. Из Лондона между-тем мисс Бриггс сообщала ему постоянные и подробные бюллетени относительно маленького Родона, который, впрочем, регулярно отправлял и собственноручные послания к папаше. "Я совершенно здоров, писал Родя. Ты, папаша, надеюсь, совершенно здоров. Маменька, надеюсь, совершенно здорова. Пони совершенно здоров. Грэй берет меня гулять в парк. Я умею скакать. Я встретил опять мальчика, которого мы прежде встретили с тобой, папаша. Он заплакал, когда поскакал. А я не плачу". Родон читал эти письма своему брату и невестке, приходившей от них в восторг. Баронет обещался озаботиться насчет содержания племянника в училище, а великодушная леди Дженни дала Ребекке банковый билет, с тем, чтобы она купила какой-нибудь подарок маленькому Роде.

День проходил за днем, и наши дамы на Королевиной усадьбе проводили свою жизнь в тех мирных занятиях и забавах, которыми вообще продовольствуется женский пол, проживающий в деревне или на даче. Колокола звонили и перезванивали, давая знать, кому следует, что наступило время обеда, ужина, молитвы. Молодые леди, каждое утро перед завтраком, упражнялись на фортепьяно, пользуясь наставлениями и советами мистрисс Бекки. Затем, обувшись в толстые, непромокаемые башмаки, оне выходили в парк, в рощу, или иногда совершали путешествия в деревню и посещали крестьянския хижины, предлагая бедным пациентам микстуру, порошки и маленькия книжечки по рецепту леди Саутдаун. Вдовствующая леди между-тем разъезжала в своей одноколке вместе с мистрисс Бекки, которая слушала её поучительную беседу с ревностным вниманием новообращенной прозелитки. По вечерам, окруженная членами всей фамилии, она пела оратории Генделя и Гайдна, или вышивала по канве, как-будто судьба предназначила ее для безпрерывного труда и, покорная этому назначению, она будет нести тихий и скромный образ жизни до глубочайшей старости, когда снизойдет она в могилу, оплакиваемая своими безчисленными друзьями... Увы! Знала мистрисс Бекки, что за воротами Королевиной усадьбы, вновь откроется для нея Базар Житейской Суеты с его бесконечными заботами, интригами, сплетнями, планами и... нищетой, которая ожидает ее в Курцонской улице, что на Майской ярмарке, в доме мелочного лавочника Реггльса.

- Кажется нет никакого труда быть женою помещика-джентльмена, думала Ребекка. Вероятно я съумела бы разыграть роль добрейшей женщины при пяти тысячах фунтов годового дохода. Не нужно особенной хитрости ухаживать за детьми и собирать абрикосы в оранжереях. Я съумела бы поливать цветы в куртинах, или срывать желтые листья с гераниума. Съумела бы разспрашивать старух о их ревматизмах, и заказывать суп в полкроны для бедняка. Убытка тут не было бы из пяти тысячь дохода. Съумела бы я ездить миль за десять на провинциальные обеды, и щеголять прошлогодними модами в кругу этих незатейливых леди. Съумела бы я и расплачиваться со всеми, еслиб только были у меня деньги. Съумела бы... но ведь это, кажется, и все, чем гордятся здешние джентльмены и леди. Они смотрят с высока на нас, горемычных бедняков, и воображают, что оказывают великое благодеяние, как-скоро дают какой-нибудь пятифунтовый билетик нашим детям...

Позвольте, однакожь, мне пришла в голову остроумная мысль одного древнейшого японского философа, который, быв несколько десятилетий погружен в созерцание человеческой природы, заметил весьма справедливо, что "все мы -- люди, все -- человеки",-- "homo sum, et nihil humani а me alienum esse pulo". Ha что, через несколько веков, последовал и комментарий римского философа, Сенеки, в таком тоне: "omnia vitiorum genera paupertas ac miseria pariunt, et"... Люблю латинския цитаты; но еще больше люблю точки, и сейчас же, с вашего позволения, поставлю целую строку точек в таком порядке: . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Все старые убежища, старые поля и леса, кустарники, рощи, пруды и сады, комнаты старинного дома, где она провела пару годов, лет за семь перед этим, все было изследовано и разсмотрено проницательными глазками мистрисс Бекки. Тогда она была молода, то-есть, говоря сравнительно; потому-что, в строгом смысле, она не могла припомнить, была ли когда-нибудь молода. Все тогдашния мысли и чувства живо опять обрисовались в её маленькой головке, и она сравнивала их с теперешними мыслями и чувствами после семи лет, проведенных ею в шумном кругу света, среди великих людей и различных наций. О, как возвысилась она над своей первоначальной, скромной долей!

- Я умна, тогда-как почти все другие люди - безмозглые дураки: вот чему обязана я своим возвышением в свете, думала мистрисс Бекки. Я не могу отступить назад, и вновь прийдти в соприкосновение с теми людьми, которых, бывало, встречала в мастерской своего отца. Экипажи лордов стоят у моего подъезда, и в моей гостиной рисуются джентльмены с подвязками и звездами: что жь может быть общого между мною и бедными артистами с негодными пачками табаку в своих карманах? Муж мой - джентльмен; и графская дочь называет меня сестрой в том самом доме, где, за несколько лет, я была немногим выше обыкновенной служанки. Что жь? Во сколько крат, на самом деле, положение мое в свете улучшилось против тех давно-прошедших годов, когда была я дочерью бедного живописца, и обманывала какого-нибудь мелочного лавочника из-за куска сахара и двух золотников чаю? Лучше ли я обставлена теперь в домашнем быту? Я ни в каком случае не могла быть беднее, сделавшись женою Франциска, который так любил меня, бедняга! И право, я не задумалась бы ни на секунду променять это положение и всех своих родственников на какие-нибудь тридцать тысячь франков, положенных в банк за три процента.

О чем бы ни думала мистрисс Бекки, результат её размышлений всегда был один и тот же, и она отлично понимала, что деньги, и только деньги, могут служить для нея якорем надежды на широкой дороге житейских сует и треволнений.

Быть-может в её голову западала когда-нибудь мысль, что довольство скромной долей, покорность судьбе и честное исполнение своих обязаныостей, скорее и действительнее привели бы ее к истинному счастью, чем тот окольный путь, по которому она стремилась к достижению своих целей; но если точно мысли этого рода возникали в её мозгу, она старалась всегда обходить их с тою безпокойною заботливостию, с какою дети на Королевиной усадьбе обходили комнату, где лежал труп их отца. Притом видела мистрисс Бекки, что она зашла уже слишком далеко. Совесть, конечно, тревожила ее по временам; но всем и каждому известно, как легко особы известного сорта подавляют в себе это чувство. Страх стыда, позора или наказания, действует на них в тысячу раз сильнее, чем сознание нравственного унижения своей натуры.

с нашей героиней, спешили выразить искренния чувства родственной любви и приязни. С удовольствием разсуждали они о том счастливом времени, когда будет вновь отстроен и украшен их прадедовский дом на Гигантской улице, в Лондоне, где они чаще и чаще будут видеться с мистрисс Родон. Леди Саутдаун снабдила ее значительным количеством порошков и микстур собственного приготовлепия, и вручила ей рекомендательное письмо к достопочтенному Лоренсу Грилльсу. Питт приказал заложить четверню лошадей в фамильную карету, и проводил их до Модбери, куда заранее была отправлена телега, нагруженная дичью и дорожными вещами мистрисс Родон.

- Как вы будете счастливы при свидании с своим малюткой! сказала леди Кроли, прощаясь окончательно с своей милой сестрицей.

- О, да, неизмеримо счастлива! отвечала Ребекка, возводя к облакам свои зеленые глазки.

Она была неизмеримо счастлива при мысли, что оставляет наконец это место, но ей в то же время не совсем хотелось ехать и в Лондон. Королевина усадьба, нечего и говорить, глупа до пошлости и скучна как-нельзя больше; но все же воздух там почище той атмосферы, в которой привыкла дышать мистрисс Родон. Нет только ни одного умного человека, за то все были добры и ласковы к ней.

- О, еслиб в самом деле приобресть как-нибудь тысячи три фунтов годового дохода! воскликнула Ребекка в глубине своей души. И мысль эта не оставляла её во всю дорогу.

выскочивший из постели, радушно поздравлял папашу и мамашу с благополучным возвращением домой.