Базар житейской суеты.
Часть третья.
Глава XLII. Читатель обогнет мыс Доброй Надежды.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Базар житейской суеты. Часть третья. Глава XLII. Читатель обогнет мыс Доброй Надежды. (старая орфография)

ГЛАВА XLII. 

Читатель обогнет мыс Доброй Надежды.

Покорнейше прошу вас, милостивые государи и государыни, перенестись за десять тысячь миль от настоящей сцены, на военную станцию Бундельгондж, в мадрасскую дивизию английских владений за океаном, где живут теперь на постоянных квартирах любезные наши приятели Трильйонного полка, под командой храброго полковника, сэра Михаэля Одауда.

Время не обидело этого толстого джентльмена, и поступило с ним благосклонно, как впрочем обыкновенно поступает оно со всеми джентльменами, снабженными веселым нравом, превосходным желудком, и которые не слишком изнуряют свою мыслительную силу. Михаэль Одауд отлично лавирует ножом и вилкой в утренние часы, впродолжение завтрака или полдника, и с большим успехом владеет этими оружиями в часы вечера за обедом или ужином. И после каждого яства, он покуривает свой гуках (индийскую трубочку, устроенную чрезвычайно хитрым образом) спокойно, чинно, и выслушивает при этом бранчивые залпы своей супруги с таки ъ же хладнокровием, какое отличало его на полях Ватерлоо. Возраст и палящий зной иидийского солнца не уменьшили ни деятельности, ни красноречия прославленного потомка знаменитых Мелони и Моллой-Гленмелони.

Супруга полковника, старая наша приятельница, водворилась в Мадрасе, как у себя дома. Уютная квартира в брюссельской гостинице, или кочевье под развесистой палаткой - для нея все равно. Впродолжение похода, леди Одауд шествовала впереди Трильйонного полка, возседая на хребте слона. Этот же хребет служил для нея седалищем. когда она отправилась с своими неустрашимыми соотечественниками на тигровую охоту. Туземные князьки принимали ее и Глорвину, с удивительною благосклонностию, в своих зенанах, и предлагали, к её услугам, шали и брильянты, от которых однакожь леди Одауд, скрепя сердце, принуждена была отказываться. Часовые отдают ей честь всюду, где только она показывается, и умилительно видеть, как храбрая дама притрогивается к своей шляпе, отвечая на их салют. Леди Одауд действительне считается самою воинственною дамою во всем Мадрасе. Ссора её с леди Смит, женою сэра Миноса Смита, мадрасского судьи, памятна еще до сих пор некоторым из жителей этой области. Леди Одауд отзвонила свою соперницу в полном собрании, и даже задела её амбицию, объявив на отрез, что она презирает всех этих гражданок. Даже теперь, спустя слишком двадцать пять лет, помнят весьма многие, как леди Одауд, на балу у губернатора, отплясывала джиг, и как она совсем затанцовала двух адъютантов, одного майора и двух статских джентльменов. Майор Доббин уговорил ее наконец удалиться в столовую, где накрывали ужин, и она отступила, так, что называется, lassata nondum satiata recessit.

Итак, Пегги Одауд все та же, какою мы знали ее за несколько лет. Добрая и великодушная в мыслях и поступках, нетерпеливая и бурная в движениях, она командует безконтрольно над своим Михаэлем, и справедливо считается драконом между всеми дамами Трильйонного полка. Материнское её покровительство, теперь как и прежде, распространяется на всех молодых людей: она ухаживмет за ними в болезни, утешает их в скорби, защищает в напастях, и слывет истинною матерью между всеми прапорщиками и подпоручиками своего полка. Но все обер-офицерския жены интригуют страшнейшим образом против леди Одауд. Оне говорят, что Глорвина ужь слишком задирает нос, и будто сама Пегги невыносимо властолюбива. Тут есть частичка и правды. Однажды неустрашимая супруга Михаила Одауда разогнала и разсеяла, с большим скандалом, шайку Кувыркателей, которую вздумала было основать в Мадрасе мистрисс Кирк, уже начавшая, среди своих слушателей и слушательниц, произносить эстетически-умозрительные рацеи собственного сочинения. Леди Одауд весьма основательно заметила, что если Трильйонный полк почувствует нужду в таких рацеях, так она с удовольствием предложит ему сочинения собственного своего дядюшки, достопочтенного декана, а мистрисс Кирк всего лучше сделает, если бросив эти кувыркательския заседания, будет сидеть дома и починивать белье своего мужа. В другой раз, она положила предел волокитству поручика Стоббля, который вздумал-было ухаживать за лекарской женой. Пегги Одауд, в полном собрании, потребовала с него деньги, которые он был ей должен, и легкомысленный молодой человек, не думая больше о своей интриге, взял отпуск за болезнью, и уехал в Кап. С другой стороны, она приютила у себя и защитила бедную мистрисс Поски, убежавшую однажды ночью от преследований своего взбешенного мужа, который принялся буянить немилосердо после выпитых им двух бутылок водки. Пегги спасла несчастного от пагубных последствий delirii trementis, и вынудила его дать торжественную клятву, что он не будет больше пьянствовать во всю свою жизнь. Словом сказать, при несчастных обстоятельствах, Пегги Одауд была самою лучшею утешительницею в мире, но не было друга сварливее и безпокойнее её при обстоятельствах счастливых. Всюду и всегда она проникнута была глубоким сознанием собственных достоянств, и мужественно побеждала всякия препятствия на пути к предположенной цели.

Между-прочим она забрала себе в голову, что старинный наш приятель, майор Доббин, непременно должен жениться на сестре её, Глорвине. Мистрисс Одауд знала ожидания майора, высоко ценила добрые его свойства и хорошую репутацию, какою он пользовался в полку. Тут нечего было и сомневаться, что сама судьба предназначила Глорвине составить счастье такого человека. Это была молодая, голубоокая красавица с чорными как смоль волосами и цветущими розами на щеках. Она ездила на коне как гусар, танцовала как сильфида, пела как жаворонок: какой еще невесты нужно было для майора? Это ужь само собою разумеется, что плаксивая Амелия ни в каком отношении не могла сравниться с мисс Глорвиной.

- И посмотрите, как Глорвина входит в комнату: плывет ведь точно пава, говорила мистрисс Одауд, я очень люблю бедняжку Эмми, но вы сами знаете, как она плаксива и робка: курица заклюет ее у нас в полку. Глорвина достойна вас, майор, и вы достойны Глорвины. Вы созданы друг для друга. Вы человек спокойный, тихий, и жена с веселым нравом будет для вас истинным сокравищем. То правда, что порода её не так знаменита, как Мелони, или, Моллой-Гленмелони, но все же позвольте вам заметить, что древность её фамилии может служить предметом гордости для всякого нобльмена.

Но прежде чем великодушная Пегги принялась расточать эти ласки майору Доббину, склоняя его на сторону Глорвины, мы обязаны признаться, что сама Глорвина расточала любезности всякого рода на многих, европейскихь и азиатских пунктах. Один сезон прожила она в Дублине, и мы не умеем пересчитать, сколько сезонов она провела в Корке. Киллерни и Малло. Она без разбора волочилась за всеми военными, пригодными для женитьбы, и все помещики-холостяки служили безразлично мишенью для её сердечных целей. Шесть или семь джентльменов в рландии были с ней очень любезны; но все они, неизвестно вследствие каких причин, оставили ее один за другим. В Мадрасе и на военной станции переволочилась она чуть-ли не за всеми офицерами поодиначке, и повидимому не без успеха. Все удивлялись мисс Глорвине, все танцовали и любезничали с ней, но ни один джентльмен, удобный для женитьбы, не сделал предложения голубоокой красавице с черными волосами. То правда, безъусый прапорщик вздыхал по ней очень долго, и двое безбородых джентльменов по статской части формально объяснились ей в любви, но всем им отказала мисс Глорвина, отказала на отрез. А между-тем, даже младшия её подруги безпрестанно выходили замуж, одна за другой! Такова судьба. Есть женщины, умные и прекрасные, которые однакожь никак не могут попасть в милость к Гименею. Оне влюбляются с редким великодушием во всякого молодого человека, танцуют напролет чуть-ли не все зимния ночи, гуляют и катаются верхом чуть-ли не каждый поэтический вечер, и что же? Проходит десять, двадцать лет, а какая-нибудь мисс Огреди - все та же, вечно юная, вечно цветущая мисс Огреди, жаждущая обручиться с идеальным другом сердца. Глорвина была однакожь убеждена, что не поссорься Пегги с этой женой мадрасского судьи, счастье её за океаном утвердилось бы на прочном основании. Некто мистер Чотни, человек пожилой, лет этак шестидссяти, уже совсем хотел-было сделать предложение мисс Глорвине, да только Пегги Одауд, своим взбалмошным характером, испортила все дело, и мистер Чотни, вероятно с горя, предложил свою руку молоденькой тринадцатилетней девчонке, только-что привезенной из одного европейского пансиона.

Очень хорошо. Хотя Пегги Одауд и мисс Глорвина жили между собою, с позволения сказать, как кошка с собакой и бранились по тысяче раз каждый Божий день (я право не понимаю, как это Михаэль Одауд, в обществе таких женщин не сошел с ума; это обстоятельство доказывает неопровержимым образом, что был он кроток духом, и смирен сердцем, как ягненок), однакожь обе оне, с удивительным единодушием, стояли на том пункте, что Глорвина, во что бы ни стало, должна выйдти за майора и на общем совете было решено, не давать Доббину покоя, пока он не запутается в супружеских сетях. Действуя сообразно такому предначертанию, мисс Глорвина, несмотря на предшествующия сорок или пятьдесят поражений, повела аттаку решительно и смело. Она пела Доббину ирландския мелодии, и весьма часто обращалась к нему с патетическими вопросами в роде следующого: "Не хотите ли вы пойдти со мной в беседку?" нужно было иметь гранитное сердце, чтоб отказаться от такого приглашения. Но это еще ничего. Главная опасность предстояла не в беседке. Мисс Глорвина неутомимо разспрашивала своего друга, какая грусть или тоска-злодейка омрачили его юные дни, и затем, выслушивая повесть о его военных похождениях, заливалась горючими слезами, как Десдемона. Было уже сказано, что старинный и честный друг наш любил упражняться на флейте в свои досужие часы: Глорвина пела с ним дуэты, и леди Одауд великодушно оставляла комнату всякой раз, когда молодые люди предавались этому музыкальному занятию. Глорвина принуждала майора ездить с ней верхом каждое утро, и все видели, как они рисовались на прекрасных конях. Глорвина безпрестанно посылала к нему записочки, выпрашивала у него книги, отмечая в них карандашом юмористическия или патетическия места, пробудившия её симпатию. Лошадьми майора, его слугами, ложками, чашками, паланкином: всем этим попеременно заимствовалась мисс Глорвина. Что-ж удивительного, если индийская публика назначила их друг для друга, и если слух об этом дошел в свое время до лондонских сестриц майора, готовых всей душой полюбить прекрасную невестку?

Доббин между-тем, осаждаемый с таким постоянством и настойчивостью, продолжал хранить самое ненавистное спокойствие духа и сердца. Он отделывался обыкновенно добродушным смехом, когда молодые товарищи Трильйонного Полка подшучивали над лестным к нему вниманием мисс Глорвины.

- Что вы тут толкуете, господа! говорил майор Доббин, она лишь только набивает руку, практикуется надо мной, как на фертепьяно мистрис Тозер, потому-что на всей нашей станции нет более удобного инструмента. Я слишком стар для такой прекрасной леди, как мисс Глорвина.

И продолжая попрежнему разъезжать с Глорвиной на утренния и вечерния прогудки, он в тоже время писал для нея ноты, переписывал стихи для её альбома, и неутомимо играл с нею в шахматы. Все это, как известно, составляет простейший и самый обыкновенный род занятий для британских джентльменов, отправляемых за океан. Другие, напротив, не обнаруживая особенной склонности к миролюбивому препровожденно времени у домашняго очага, отправляются на охоту бить кабанов, куропаток и бекасов, или оставаясь на чьей-нибудь квартире, поигрывают в карты и потягивают водку.

интересному объяснению, и вдолбить в дубинную его голову, что честный джентльмен не должен таким постыдным способом мучить и томить невинную девушку, привязавшуюся к нему всей душой.

- А мне-то какая нужда? говорил старый воин, покуривая свой гуках, - майор не ребенок, и я ему не дядька. Сам можеть обратиться к вам, если Глорвина нужна для него.

Но всего чаще он пробовал извернуться разными шуточками, объявляя, например, что "майор Доббин еще слишком молод для поддержания хозяйства, и поэтому написал он недавно письмо к своей мама, требуя от нея приличных наставлений и советов; соответствующих такому торжественному случаю в его жизни".

Этого мало. Безсовестный Одауд, в частных сношениях с майором, считал даже своей обязанностью предостеречь его против козней своей жены и сестры.

- Смотри, брат Доб, говорид оии держи ухо востро. У меня там собираются навести на тебя такую баттарею... понимаешь? Жена выписала недавно из Европы огромный ящик разного хлама, и между прочим кусок розового атласа для Глорвины. Это не поведет к добру, если ты разинешь рот, приятель, атлас сделает свое дело, и ты как-раз попадешь в силки.

Дело в том однакожь, что ни красота, ни хитрые изобретения моды, не оказывали победительного влияния на сердце майора. Почтенный друг наш создал в своем мозгу особый женский идеал, нисколько не похожий на мисс Глорвину в её розовом атласе. Кроткая, слабая и нежная женщина в черном платье, с большими глазами и каштановыми волосами; говорит она очень редко, и мелодический голосок её не имеет ни малейшого сходства с голосом Глорвины; нежная молодая мать с ребенком на руках, с улыбкой приглашающая майора взглянуть на этого младенца, розощекая девочка, которая когда-то порхала и пела как беззаботная птичка на Россель-Сквере, и потом, любящая и счастилвая, облокачивалась на плечо ветренного Джорджа Осборна - таков был этот образ, наполнявший, денно и нощно, всю душу честного майора. Очень может быть, что Амелия не совсем была похожа на портрет, созданный воображением майора, хранилась у него в одном из ящиков конторки модная картинка, которую Вилльям еше в Лепдоне, украл дома у своих сестер и привез в Индию на свою мадрасскую квартиру, это, по его словам, совершеннейшая копия мистрисс Эмми. Я видел картинку и могу уверить, что на ней было намалевано лицо какой-то бездушной куклы в модном платье. Почему знать? Легко статься, что сантиментальная Амелия мистера Доббина была столько же непохожа на действительную мистрисс Эмми, как и эта нелепая картинка, на которую он любовался в сердечной простоте? Но разве не все влюбленные настроены на один и тот же лад? И кто знает, лучше ли им будет, если холодный разсудок разоблачит перед ними обожаемый предмет во всей наготе, и они должны будут признаться, что ошибались? Мистер Доббин именно находился под влиянием этой чарующей силы, которая странным образом извращает обыкновенные идеи к понятия здорового человека. Он не любил ни с кем разговаривать о своих чувствах, спал себе спокойно, и кушал с удовлетворительным аппетитом, несмотря на пассию своего сердца. Голова его немного поседела с той поры, как мы видели его в последний раз, но чувства его ннсколько не изменились: не охладели, не огрубели и не постарели. Любовь его была столько же свежа, как воспоминания пожилого человека о впечатлениях детских лет.

Мы уже сказали, каким-образом две мисс Доббин и мистрисс Эмми писали из Европы письма в Индию, к майору Доббину. В одном из этих писем, Амелия, чистосердечно и простодушно, поздравляла своего друга с приближающимся днем бракосочетания его с мисс Одауд.

"Сестрицы вашиг только-что сейчас бывшия у меня, на Аделаидиных Виллах, известили меня об истгтном событии, по поводу которого я считаю своим долгом принести вам свое искреннее поздравление. Надеюсь, что молодая леди, с которой, как я слышала, вы готовитесь соединитть свою судьбу, окажется, во всех отношениях достойною человека, представляющого собою олицетворенную доброту, прямодушие и честность. Бедной вдове теперь остается только молиться за вас обоих, и желать вам всякого благополучия. Джорджинька с любовию посылает поклон своему милому крестному папаше, и надеется, что, во всяком случае, вы не забудете его. Я сказала ему, что скоро другия, соединят вас навсегда с такою особою, которая, по всей вероятности, заслуживает всей вашей любви. Эти узы будут конечно сильнее всяких друиих, однакожь, тем не менее, я уверена, что бедная вдова и сын её, которого всегда вы покровительствовали и любили, займут и теперь уголок в вашем сердце."

Мысли этого рода были еще сильнее развиты в другом послании, на которое мы намекнули.

Один и тот же корабль привез из Европы и ящик с модными товарами для леди Одауд, и это знаменитое письмо, которое Вилльям Доббин поспешил вскрыть прежде всех других пакетов, адресованных на его имя. Впечатлееие, произведенное чтением интересного докумеита было очень сильно, и даже сопровождалось нервическим раздражением в майоре, который с этой минуты возненавидел от всего сердца, и мисс Глорвину, и розовый атлас, и все, что могло иметь какое-нибудь отношение к розовому атласу. Вилльям Доббин решительно проклял бабьи сплетни и весь женский пол. Все в этот день безпокоило его и раздражало. Жар был несносный, парад тянулся очень долго, молодые люди за общим столом болтали ужасную чепуху. Э, Боже мой! И кому нужно знать, что поручик Смит настрелял столько-то бекасов, а прапорщик Браун выделывал такие-то курбеты на своем новокупленном коне? Ему ли степенному мужу сорока почти лет, слушать такой вздор? Все эти шуточки наполняли даже стыдом майорское сердце, между-тем, как старик Одауд, несмотря на огромную лысину на своей голове, хохотал до упаду, и слушал, с неимоверным наслаждением, как острит лекарский помощник, и как потешается вся эта молодежь. Что за странный человек, этот старик Одауд! Тридцать лет слушает он одно и то же, и никогда не надоедает ему эта болтовня! Да ужь, если сказать правду, сам Доббин чуть-ли не пятнадцать лет сряду был постоянным и весьма благосклонным слушателем всего этого вздора. А теперь?.. Но вот кончился скучный обед, и полковые дамы принялись за свои бесконечные сплетни и пересуды. Нет, это ужь из рук вон! Нестерпимо! невыносимо!

- О, Амелия, Амелия! восклицал майор Доббин в глубине своей души, одной тебе только был я безгранично верен, и ты же вздумала упрекать меня! Тебе ли оставить понятие этой, невыразимо-скучной жизни, которую веду я здесь вдали от тебя, за океаном? Ничего нет мудреного, если мой чувства остаются для тебя загадкой, но за что же ты осуждаешь меня на брак с этой легкомысленной и ветренной ирландкой? Это ли достойная награда за мою неизменную преданность к тебе впродолжение стольких лет?

Грустно и тошно сделалось бедному Вилльяму, горемычному и одинокому больше, чем когда-либо. Жизнь с её тщеславием и суетою потеряла для него все свое значение, и он готов был разом покончить эту безвыходную борьбу с обманутыми надеждами, несбывшимися мечтами. Всю эту ночь провел он без сна, и томился желанием возвращения на родину. Амелиино письмо разразилось над ним, как бомба; что это была за женщина в самом деле? Никакая верность и никакое постоянство не разогревали её сердца. Она, повидимому, вовсе не хотела видеть, что он любит ее. Бросившись в постель, майор Доббин продолжал к ней обращаясь с своей жалобною речью;

- Великий Боже! Камень-ли ты, Амелия, если не видишь и не чувствуешь, что я одну только тебя люблю в целом мире! Ухаживал я за тобой целые месяцы, тяжелые, бесконечные месяцы, и что же? ты сказала мне с улыбкой последнее прости, и совсем забыла меня, лишь только переступил я через твой порог!

Пожалела ли бы она своего преданного друга?

Майор Доббин собрал и перечитал все письма, какие когда-либо писала к нему мистрисс Эмми. То были, по большей части, деловые письма относительно небольшого имущества малютки Джорджа, оставленного ему покойным отцом, как простодушно воображала бедная вдова, или, пригласительные записочки по поводу разных случаев и обстоятельств. Все собрал майор и перечитал по нескольку раз каждый клочок бумажки, полученной когда-либо от мистрисс Эмми; увы! как все это холодно, безнадежно, и каким отчаянным эгоизмом пропитана была каждая строчка этих печальных документов!

И если бы в эти минуты подвернулась какая-нибудь нежная и сострадательная особа, способная вполне оценить великодушное сердце мученика безнадежной страсти, кто знает? владычество Амелии быть-может окончилось бы однажды навсегда, и любовь Вилльяма обратилась бы на другой, достойнейший предмет, но майор коротко знаком был только с одной Глорвиной Одауд, и хотя были у этой девицы прекрасные гагатовые локоны; но все её движения разсчитаны были очень дурно. Глорвина, казалось, хотела только удивить и озадачить Вилльяма, и выбрала для этого самые неудачные и безналежные средства. Она завивала свои волосы на разные, более или менее, хитрые манеры, и обнажала свои плеча с удивительным искусством, как-будто желая сказать своему приятелю майору: "видел ли ты, любезный, у кого-нибудь такия чудные кудри и такой, истинно-чудесный цвет кожи и лица?" Она улыбалась всегда таким-образом, что любознательный собеседник мог пересчитать все её зубы. И что же? майор не обращал ни малейшого внимания на все эти прелести и чары, способные, повидимому, сгубить на повал всякого чувствительного джентльмена.

Вскоре по прибытии, и чуть-ли не вследствие прибытия, модного ящика из лондонских магазинов, леди Одауд и другия полковые дамы устроили великолепный бал, куда получили приглашение все военные и статские кавалеры, способные ценить прелести женского пола. Глорвина с гагатовыми локонами облеклась в убийственный атлас, разсчитывая сразить майора решительным ударом, что, повидимому, было очень легко, так-как Вилльям присутствовал на бале с самого его начала, и бегал как угорелый из одной комнаты в другую. Глорвина перетанцовала со всеми молодыми офицерами и отчаянно старалась бросить пыль в глаза мистеру Доббину, который однакожь ничего не замечал и, что всего убийственнее, даже не сердился, когда кептен Бенгльс повел к ужину мисс Глорвшу. Не ревность, не гагатовые локоны и не алебастровые плечи были на уме у честного Вилльяма.

Такая страшная неудача на базаре житейской суеты переполнила неизреченною яростью сердце и душу мисс Глорвины Одауд. На майора, по её собственному, плачевному созванию, разсчитывала она гораздо больше, чем на кого-нибудь из этих безчисленных вертопрахов. И маиорь ускользает из её рук, - ускользает с непостижимой безсовестностию и упрямством!

перешить все платья, потому-что в них я имею вид настощого скелета.

Но, жирела мисс Глорвина или худела, смеялась или плакала, ездила верхом или сидела за фортепьяно: для безчувственного майора это было решительно все-равно. Прислушиваясь к этим горьким жалобам, полковник Одауд узнал между-прочим, что следующая почта из Европы привезет для сестры черные материи на платья, и по этому поводу он рассказал весьма интересный анекдот, как одна леди из Ирландии умерла с тоски после потери супруга, которого, однакожь, вторично, не удалось ей приобресть во всю жизнь.

Пока, между-тем, майор отбивался от рук, уклоняясь от любовных объяснений, из Европы пришел другой корабль со многими пачками, между которыми оказалось довольно. писем и на имя этого безчувственного джентльмена. То были по большей части домашния послания, отправленные несколькиии днями раньше той почты, которая привезла амелиино письмо. Между ними узнал майор и почерк своей сестрицы, Анни Доббин, сочинительницы умной, и большой охотнницы писать в поучительном тоне. По обыкновению, мисс Доббин собирала все возможные новости огорчительного свойства, шпиговала ими свою эпистолу и в тексте, и под рубрикой, и на полях, бранила "милого братца" на чем свет стоит, и в заключеиие, как любящая сестра, предлагала ему разпообразные наставления, как он должен вести себя за океаном. Эпистолы этого рода отравляли спокойствие Вилльяма по крайней мере на целые сутки. Поэтому ничего нет удивительного, если, в настоящем случае, "милый братец" не слишком торопился вскрыть письмо дражайшей сестрицы, и бросил его в конторку, отлагая чтение до более благоприятного случая, когда он будет чувствовать себя в хорошем расположении духа. Недели за две перед этим, он уже писал к сестре, и "распек" ее, как следует, за распространение о нем нелепых слухов на Аделаидиных Виллах. В то же время он отправил письмецо и к мистрис Осборн, где, выводя ее из заблуждения, сказал между-прочим, что ему "и во сне не грезилось переменять свое настоящее положение холостяка".

Спустя две или три ночи после прибытия из Лондона последней почты, майор весело проводил вечере в доме леди Одауд, где Глорвина с особенным одушевлением пела для него "Встречу на водах". "Мальчика-поэта", и многия другия сонаты и арии поэтического свойства. Ей казалось, что Вилльям на этот раз слушал ее с большим удовольствием. Он точно слушал, но не мисс Глорвину, а вой шакалов, подбегавших почти к самому дому. Впродолжение этих музыкальных занятий, полковница Одауд играла в криббидж с лекарем Трильйонного полка. Когда истощились арии мисс Глорвины, майор Доббин сыграл с нею партию в шахматы, и затем, учтиво раскланявшись с обеими леди, пошел к себе домой.

надела ситцевый капот и удалилась в нижний этаж, где была её супружеская опочивальня. Все было тихо и спокойно, но вдруг часовой у ворот полковника увидел, при свете луны, бледную, встревоженную, испуганную фигуру майора Доббина, который скорыми шагами пробирался к дому. Не отвечая на оклик часового, майор подошел к окнам спалний сэра Михаэля.

- Одауд! Полковник! закричал изо всей силы Вилльям Доббин.

- Боже мой! Что с вами, майор? откликнулась Глорвина, выставляя из окна свою газетную головку.

- Что с тобой, дружище? проговорид полковник, думая, что где-нибудь пожар на станции, или ожидая услышать экстренное известие из главной квартиры.

- Мне... мне нужен отпуск... сейчас... сию минуту. Я должен ехать в Англию по своим частным делам, которые не терпят никакой отсрочки, сказал Доббин.

- Я должен отправиться эту же ночь, продолжал майор Доббин.

Полковник встал и вышел объясниться с майором.

В постскрипте сестрицы Доббина стоял особый параграф следующого содержания:

"Вчера я сделала визит старой твоей мистрисс Осборн. Родители её, после своего банкротства, живут, как ты знаешь, в отдаленном и скаредном захолустьи. Мистер Седли, в настоящее время, торгует, кажется, углями, если судить по медной дощечке, пржбитой к дверям их избы (иначе, кажется, нельзя назвать их дачи). Малютка-Джордж, твой крестник, прекрасный мальчик, только ужь слишком избалованный и, кажется, склонный к самовольству. Мы, однакожь, ласкаем его, и недавно, по твоему желанию, представили его мисс Дженни Осборн, Осборн, благодаря нашей заботливости, обратит благосклонное внимание на сына твоего друга, столько провинившагося перед своим отцом этой женитьбой. Легко станется, что он возьмет внука к себе, и Амелия едва ли будет сопротивляться такому желанию богатого деда. Вдова теперь нашла, кажется, для своего осиротелого сердца: ей недавно предложил руку достопочтенный мистер Бинни, один из бромптонских викариев и; если не ошибаюс, скоро будет свадьба на Аделаидиных виллах. Партия не совсем выгодная; но чего больше желать бедной пожилой посылаеть тебе свой поклов, и мы все цалуем тебя от чистого сердца.