Базар житейской суеты.
Часть третья.
Глава XLIX. Обыкновенное событие.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Базар житейской суеты. Часть третья. Глава XLIX. Обыкновенное событие. (старая орфография)

ГЛАВА XLIX. 

Обыкновенное событие.

О, муза! кто бы ты ни была в этой комической истории, спустись с высот джентльменского мира, где ты парила до сих пор, и потрудись снизойдти на низенькую кровлю приятеля нашего, Джона Седли. Поведай нам, о муза, какие события совершаются на Аделаидиных Виллах.

Ta же история. В скромной хижине старика Седли, так же как в раззолоченных чертогах лорда Стейна, обитают житейския заботы, сопровождаемые сомнением и печалью. мистрисс Клепп, обитательница кухни, ворчит втихомолку на своего мужа и упрашивает его взыскать квартирные деньги с неаккуратного жильца. Мистрисс Седли перестала посещать хозяйку в её нижних областях, и уже не смеет больше оказывать покровительства госпоже Клепп. Можно-ли смотреть, с высоты своего величия, на особу, которой должны вы сорок фунтов стерлингов, и которая безпрестанно делает вам намеки насчет этого долга? Девушка-ирландка нисколько не изменила своего доброго и почтительного обхождения с обедневшими господами, но мистрисс Седли воображает, что она становится дерзкой и неблагодарной тварью, и видит грозные намеки и безсовестные придирки во всех словах и ответах бедной девицы. Относительно мисс Клепп, теперь уже молодой и прекрасной женщины, брюзгливая старушка объявила, что она - пренесносная и пребезстыдная кокетка. Мистрисс Седли постигнуть не может, отчего Амелия так любит ее, прощалыгу, сидит с ней по целым часам, и гуляет с нею почти каждый день. Горечь нищеты совершенно отравила жизнь этой леди, некогда веселой, доброй и радушной. Она не ценит ни во что постоянную заботливость и услужливость мистрисс Эмми, издевается над нею, бранит ее за глупую хвастливость мнимыми достоинствами сына, и упрекает ее в неблагодарности к родителям. Словом, веселость совсем исчезла в доме маленького Джорджа с той поры, как дядя Джой перестал высылать деньги, назначенные старикам. Семейство Седли терпит и голод, и холод. Амелия думает да думает, и ломает свою миньятюрную головку по дням и по ночам, каким бы способом увеличить скудные средства к существоваяию на Аделаидиных Виллах. Ужь не давать ли ей уроков? Не заняться ли живописью? Не взяться-ли за иголку и промышлять шитьем, работая для модисток? Шьет она очень хорошо, но сколько мастериц в этом деле, заработывающих не больше двух пенсов в сутки? Нет, промышлять иголкой трудновато. Всего лучше рисовать картинки. Да, Амелия идет в магазин эстампов и покупает самой лучшей бристольской бумаги. Работа идет быстро. В несколько дней картина совсем окончена - и какая картина! Розолицый пастушок в красной фуфайке и пестрых панталонах, улыбается, среди ландшафта, от полноты душевного восторга, и смотрит вдаль - пристально смотрит. Пастушка, на другой стороне, переходит через маленький красивый мостик, и собачка бежит за нею с поднятым хвостом. Очень, очень хорошо. Продавец эстампов, у которого были куплены рисовальные материалы, едва может удержать зловещую улыбку, разсматривая сие изящное произведение искусства. Искоса посматривает он на художницу, которая стоит в его магазине, с трепетом ожидая вознаграждения за свой труд - и небрежно завернув картину, вручает ее бедной вдове и девице Клепп, еще так недавно приходившей в восторг от превосходного рисунка. Мисс Клепп ничего лучше не видывала во всю свою жизнь и была глубоко убеждена, что Амелия выручит за работу по крайней мере две гинеи. Обе женщины, еще не приведенные в отчаяние, заходят в другие магазины. "Не нужно", говорят им в одном месте; "ступайте прочь", кричат в другом. Три шиллинга и шесть пенсов потрачены даром: изящное произведение удаляется в спальню девицы Клепп, все еще уверенной, что в её распоряжении находится превосходная картина.

Теперь что? Амелия думает да думает и, после головоломной работы, продолжавшейся около суток, сочиняет объявление, переписанное на карточку самым мелким, превосходным почерком. Вот оно:

"Благородная женщина, имеющая в своем распоряжении несколько лишняго времени, желает заняться воспитанием маленьких девочек, которых она может учить английскому и французскому языкам, также географии, истории, а также музыке. Спросить А. О. в магазине мистера Брауна."

И она вручает этот документ джентльмену, торгующему на Аделаидиных Виллах произведениями изящных искусств. Он кладет изящный манускрипт на конторку, где в скором времени, он покрывается мухами, и достаточным количеством пыли. Амелия время от времени проходит с замиранием сердца мимо дверей магазина, в надежде, что мистер Браун сообщит ей приятную новость. Но никаких новостей не сообщает мистер Браун. Он и не замечает бедной вдовы. Когда она заходит в магазин для маленьких покупок, Браун говорит, что никто не обращается к нему с требованиями наставницы для детей. Бедная, простодушная, нежная и слабая леди! тебе ли бороться с треволнениями житейского базара?

С каждым днем становится она печальнее и грустнее; лицо её худеет, и в глазах, обращенных на сына, выражается какая-то странная тревога, которой не может постигнуть юный Джордж Осборн. Часто просыпается она по ночам, и заглядывает украдкой в его комнату, чтобы видеть, спит ли Джорджинька, и не украли ли его. Сон редко смежает теперь заплаканные глаза мистриссь Эмми. Страх и постоянные заботы преследуют ее днем и ночью. Одна и та же мысль, тяжелая, жестокая, чаще и чаще прокрадывается в её голову, мысль, что ей необходимо разлучиться с малюткой, и что она сама стоит на перепутьи к его счастью. Разлучиться?! Нет, нет, как это можно? По крайней мере не теперь. Когда-нибудь, в другое время. Нет, никогда, никогда! Амелия плачет, становится на колени и молится усердно о счастия малютки-сына.

Внезапная мысль сверлит мозг мистрисс Эмми, и она краснеет, как дитя: не выйдти ли ей замуж за достопочтенного мистера Бинни, молодого пастора на Аделаидиных Виллах? Он небогат, конечно, но все же может прокормить и ее, и малютку Джорджа, и обоих стариков. Но тут грозно смотрит на нее миньятюрный портрет покойного Джорджа, и она с трепетом гонит из головы нечестивую мысль. Нет, чтобы ни случилось, но она чистою и невинною возвратится к нему на небеса.

И эта борьба, описанная нами в нескольких словах, продолжалась в сердце бедной Эмми несколько мучительных недель, и не было у ней друга, способного сочувствовать её скорби. Впрочем дружеские советы были бы тут совершенно безполезны, потому-что Амелия не видела для себя никакой возможности покориться силе обстоятельств, хотя больше и больше, с каждым днем, она сознавала могущество врага. Истины, одна другой ужаснее, выступали перед ней с грозной и сокрушительной обстановкой. Бедность и нищета для всех, нужда и унижение для родителей, несправедливость к сыну, - могла ли женская голова устоять против всех этих нападений грозной судьбы? Внешния укрепления маленькой цитадели, где бедная душа берегла свое единственное сокровище и любовь, были наконец пробиты и взяты одна за другою.

При начале этой борьбы, мистрисс Эими написала убедительное письмо к своему брату в Калькутту. Она живо изобразила безнадежное и безпомощное состояние родителей, и слезно умоляла Джоя не оставлять стариков перед концем их страдальческой жизни. Увы, не знала мистрисс Эмми всей обширности семейного несчастья. Мистер Джозеф аккуратно продолжал высылать сумму, назначенную старикам, но получал ее один честный заимодавец в Сити. Старик Седли продал сыновний пансион за известную сумму наличных денег, понадобившихся ему для приведения в псполнение одного из его безумных проектов. Эмми с нетерпениел дожидалась из Индии благоприятного ответа. Она записала в своей карманной книжке почтовой день, когда письмо её было отправлено.

Был у нея в Индии еще один друг и вместе опекун маленького Джорджа, некто майор Доббин, но Амелия уже не писала к нему ни строчки, с тех пор как поздравяла его с наступающим днем свадьбы. Её скорбь и душевная тоска были таким-образом неизвестны легкомысленному майору. Амелия воображала с отчаянием в душе, что и этот единственный друг, принимавший некоторое участие в её судьбе, покинул навсегда и забыл бедную вдову.

Дела шли прескверно. Кредиторы заходили каждый день в хижину обнищавшого семейства; старуха-мать предавалась истерической скорби; мистер Седли был угрюм и молчалив; члены семьи, занятые каждый по одиначке мыслями мрачными и тревожными, тщательно старались избегать друг друга; хозяин и хозяйка хмурились и пыхтели за кухонной перегородкой. Прескверно шли дела. Однажды, отец и дочь случайно столкнулись в гостиной, и остались наедине, с глазу на глаз. Желая утешить старика, Амелия сказала ему, что она делала в это утро. Она писала к брату Джою, в Калькутту, откуда ответ должен быть получен месяца через три, или ужь много, через четыре. Джой всегда был великодушен, хотя несколько безпечен. Он не откажет в денежном пособии, как-скоро узнает про стесненные обстоятельства матери и отца.

И тогда-то бедный старый джентльмен разоблачил всю истину перед мистрисс Эмми. Сын продолжает сполна высылать назначенную сумму, да только сам он, собственным безразсудством, лишился сыновняго пансиона. Он не смел в этом признаться ранее. Амелия побледнела как смерть, выслушав эту тайну, и в глазах её несчастный старик прочитал укор для себя.

- Нет, нет, нет! вы ошибаетесь, милый папа, вскричала Амелия, бросаясь к нему на шею, и покрывая поцелуями его исхудалое лицо. Вы всегда были добрым и великодушным отцом. Вы надеялись разбогатеть, милый папа, осчастливить нас. Не о деньгах плачу я, нет... О Боже мой! Боже мой! умилосердись над несчастной матерью, дай мне силы перенести это горе...

И еще раз поцаловав отца, мистрисс Эмми ушла в свою комнату.

Но старик все-таки не знал, что значило это объясвение, и недоумевал, отчего с такими страшными порывами отчаяния, оставила его бедная дочь. Мы все знаем, и потому можем довести до сведения читателя, что судьба победила наконец злосчастную вдову. Страшный приговор произнесен. Сын должен оставить свою мать - удалиться в чужой дом - забыть мать. Её сердце и сокровище, её радость, надежда, любовь, - прощайте вы, все нежные чувства, привязывавшия к жизни! Амелия должна отказаться от своего сына, и тогда... Тогда уйдет она к Джорджу, на небеса, где они вместе станут молиться о счастии своего малютки, и ожидать его к себе.

Сама не зная что делает, Амелия вышла на бульвар, по которому Джорджинька обыкновенно возвращался из школы, и куда она выбегала к нему навстречу. Был майский полупраздник. Деревья покрывались зеленью, погода стояла превосходная. Вскоре появилась на бульваре фигура Джорджиньки, возвращавшагося из школы с кипою книг в сумке на плече. Резвый и веселый мальчик подбежал к матери, и затянул какую-то песню.

Итак вот он, юный Джордж, разцветающий в красоте и силе. Неужели они разстанутся? Нет, это невозможно. Задыхаясь от внутренняго волнения, Амелия прижала малютку к сердцу, и руки её судорожно обвились вокруг его стана.

- Что с тобою, маменька? сказал Джордж. Ты очень, очень бледна.

- Ничего, дитя мое, сказала мистрисс Эмми, продолжая цаловать его розовые щеки.

Вечером в тот день, Амелия заставила мальчика прочесть историю Самуила, о том, как Анна, мать его, провела его к первосвященнику Илии для посвящения Господу Богу. Песнь Анны произвсла впечатление на мать и сына. Читатель, если ему угодно, может найдти ее в своем месте. Потом читал Джорджинька, как Анна собственными руками приготовляла для Самуила хитон, и каждогодно, в день жертвоприношения, приносила ему это платье. Затем, по поводу этой трогателъной повести, Амелия предлагала соответствующее истолкование своему сыну. Она объяснила, каким-образом Анна, не смотря на свою безпредельную любовь к Самуилу, должна была однакожь разстаться с ним в следствие своего обета. Нет никакого сомнения, что она всегда думала о нем, когда шила праздничный хитон, и Самуил ужь конечно, никогда не забывал своей матери. Можно представить, говорила Амелия, как мать и сын были счастливы при своем обоюдном свидании. Зато вот он и сделался таким премудрым... Комментарий законочился горькими слезами.

* * *

Составив таким-образом окончательный план, вынужденный роковыми обстоятельствами, вдова поспешила принять необходимые меры для приведения его в исполнение. Однажды мисс Осборн, на Россель-Сквере, получила от Амелии письмо, заставившее ее бросить умоляющий и тоскливый взгляд на отца, который угрюмо сидел на своем месте, по другую сторону стола.

В простых и ясных выражениях Амелия объяснила причины, заставившия ее переменить свои намерения относительно сына. Её отца, писала она, постигли новые непредвиденные несчастия, уничтожившия в-конец все его надежды. Собственный пансион её так скуден, что она не может ни содержать родителей, ни, тем более, доставить приличного воспитания Джорджиньке, на которое он по своему происхождению имеет полное право. Страдания её при разлуке с Джорджинькой, будут конечно очень велики, но она с помощию Божиею надеется перенести их ради сына. Она уверена, что особы, к которым он отправится, сделают вее, что от них зависит, для его счастья. Следовало затем описание нравственных свойств малютки, как воображала их мистрисс Эмми. Характер у Джорджиньки пылкий, живой, нетерпеливый, как-скоро ему противоречат, или отказывают в чем-нибудь, но тем не менее, он всегда чувствителен к обнаружениям искренней ласки и любви. В постскрипте, мистрисс Осборн выговаривала для себя письменное условие чтобы ей позволеяо было видеть Джорджиньку, как-можно чаще, в противном случае, она не разстанется с ним ни за какие блага в мире.

- Ага! вскричал старик Осборн, когда дочь, дрожащим от волнения голосом, прочитала ему письмо мистрисс Джордж. Плохо, видно, пришлось этой гордянке? Ха, ха, ха! Я знал, что до этого дойдет. Голод-то ведь не свой брат.

Желая однакожь сохранить свое достоинство, старик принялся читать газету, но видно было, что чтение не подвигалось вперед; прикрывшись газетным листом, он ухмылялся, и продолжал бормотать сквозь зубы.

Наконец он бросил лист, и сердито, по обыкновению, взглянув на дочь, отправился в смежную комнату, слывшую под названием его кабинета. Скоро он вышел оттуда с ключом в руках, и бросил ключ на колени мисс Осборн.

- Очистить комнату вверху, что над моим кабинетом, сказал ои.

- Понимаю, сэр, отвечала взволнованная дочь. То была комната Джорджа. Её не отворяли больше десяти лет. Там были его платья, бумаги, носовые платки, хлыстики, фуражки, удочки, охотничьи снаряды, полковой список 1814 года с его именем наверху, небольшой словарь, служивший ему пособием в правописании, и библия, подаренная ему матерью. Эти книги лежали на каминной полке вместе с шпорами, и подле них стояла чернилница, с засохшими чернилами, прикрытая пылью, накопившеюся впродолжение десяти лет. Ах, сколько дней и людей кануло в бездну вечности с того времени, как еще можно было обмакивать перо в эту чернильницу! Прописи и тетради, исписанные рукою Джорджа, валклись на столе.

Сколько грустных чувств и мыслей пробудилось в сердце мисс Осборн, когда она вошла теперь в эту комнату, в сопровождении служанок! Бледная как полотно, она упала в изнеможении на маленькую постель.

- Слава Богу, сударыня, слава Богу! Эта новость одна стоит тысячи, сказала ключница. Старые счастливые времена опять возвращаются к нам, сударыня. Маленький джентльмен, беленький, хорошенький, здоровенький: так ли, сударыня? Как он будет счастлив! Но этим господам, что живут на Майской ярмарке, не поздравствуется, сударыня, ужь это я вам говорю.

И затем она растворила обе половинки окна, чтобы впустить в комнату свежий воздух.

- Могу ли я сама навестить ее завтра поутру? спросила мисс Осборн.

- Это ужь ваше дело: как знаете. Её нога не должна быть в моем доме... ни под каким видом... ни за груды золота всей столицы, но денег послать ей надобно, пусть живет прилично, без нужды. Роспорядитесь, как умеете.

С этими словами мистер Осборн простился с своей дочерью, и уехал в Сити.

- Вот вам деньги, папенька, сказала Амелия в тот же вечер, цалуя старика отца, и отдавая ему стофунтовый банковый билет. И... и, и я прошу вас, маменька, будьте поласковее к моему бедненькому Джорджу: он... он недолго останется с нами.

скорби.

* * *

Послав предварительно записку на Аделаидины Виллы, мисс Осборн отправилась туда сама на другой день и увиделась с мистрисс Эмми. Встреча между ними была дружеская. Два, три взгляда и несколько слов со стороны мисс Осборн удостоверили бедную вдову, что по крайней мере эта женщина не может занять первого места в сердце её сына. Старая девица была холодна, чувствительна и, кажется, не зла. Будь она помоложе, добрее, нежнее и красивее, легко сталось бы, что мистрисс Эмми не замедлила бы приревновать к ней своего ненаглядного Джорджа. Мисс Осборн, с своей стороны, припомнила старые времена, и удовлетворительно расчувствовалась при взгляде на плачевное положение бедной матери. Она была побеждена, сложила руки и смиренно подчинилась чужой воле. В этот день обе женщины привели в порядок предварительные условия капитуляции.

Джорджиньку вытребовали из школы на другой день, и он увиделся с тёткой на Аделаидиных Виллах. Амелия оставила их наедине, и ушла в свою комнату. Она заранее начала готовиться к разлуке... Дни проходили в переговорах и визитах. С большой осторожностию мистрисс Эмми сообщила роковое известие Джорджу, думая, что малютка прийдет в отчаяние. Но этого не случилось. Джорджинька обрадовался несказанно, когда услышал; что его собираются отправить на Россель-Сквер. Он расхвастался этой новостью перед своими школьными товарищами, и сказал им напрямик, что ужь теперь никто не посмеет вздергивать перед ним нос.

куры не клюют. Буду я богат, братцы, заведу коляску, шотландскую лошадку, и ужь стану ездить не в такую школу. Лидеровы карандаши будут мне ни по чем, и вы потрудитес сказать пирожнице, что я выплачу свои долг до последняго пенни.

Из этого открывается, что Джорджинька был истинным подобием своего отца: в этом по крайней мере, имсколько не сомневалась его нежная мать.

Однакожь у меня недостает духа описывать последние дни пребывания Джорджиньки под материнским кровом. Довольно заметить, что мистрисс Эмми страдала невыразимо.

Наконец, в одно прекрасное утро, к скромому домику на Аделаидиных Виллах подъехала карета. Скромные узелки и пакетцы, с вещественными доказательствами любви и нежных воспоминаний, давно были готовы и расположены в сенях подле стены. Джордж рисовался в новом сюртуке, который заранее был изготовлеиь для него портным, присланным с Россель-Сквера. Он встал в этот день с первыми лучами солнца, и поспешил нарядиться в новое платье. Бедняжка Эмми, истощенная продолжительной тоской, слышала, как сынок её возился в соседней комнате. Она лежала с открытыми глазами, плакала, вздыхала и стонала. Несколько предшествующих дней были посвящены ею приготовлениям к разлуке: она покупала разные вещщы для малютки, укладывала его книги и белье, говорила с ним о предстоящих переменах, воображая в простоте сердечной, что Джорджинька нуждается в её советах и напутствии.

Перемены действительно предстояли разительные, разлуке нисколько не смущает его духа, и даже, в некоторой степени, радует его сердце.

- Я буду часто приезжать к тебе, мамаша, на шотландской лошадке, говорил Джордж. Или, пожалуй, когда-нибудь я прикачу к тебе в коляске: мы вместе поедем с тобою в Парк, и ты можешь накупить там вдоволь всякой всячины.

Бедная мать, скрепя сердце, принуждена была довольствоваться этями эгоистическими доказательствами привязанности, и старалась убедить себя, что сынок любит ее искренно, душевно. Как же иначе? Джорджинька должен любить ее. Все дети таковы. Всякая новость, разумеется, интересует ребенка, и мудреного нет ничего, если Джорджинька с некоторым нетерпением дожидается этой перемены. Странно было бы предполагать в малютке эгоистическое чувство. Сын её, так или иначе, должен устроить свою каррьеру. Наслаждения жизни принадлежат ему по праву. Если кто эгоист в этом деле, так это она сама, мистрисс Эмми, которая по безразсудной любви лишала Джорджиньку всех радостей и удовольствий джентльменского быта.

Это робкое самоуничижение женской души - не единственное в своем роде, и я знаю примеры гораздо трогательнее. Случалось ли вам слышать и видеть, как женщина с редким красноречием говорит и доказывает, что виновата она, но не мужчина, и на этом осповании берет на себя одну все его проступки? Это бывает, могу вас уверить, и мне даже рассказывали, что женщина иной раз взводит на себя небывалые, фантастическия проступки, чтобы только оправдать действительного преступника. Случается и то, что женщина терпит самые жестокия оскорбления именно от того, к кому она более всех была добра. Таких господ, издевающихся над слабейшим существом, довольно на свете, и они, думать надобно, первейшие трусы в душе.

Таким-образом бедная Амедия приготовлялась, в безмолвной тоске, к разлуке с сыном, и много мучительных часов, провела она в хозяйственных хлопотах, относившихся к этому предмету. Джордж стоял подле матери, и наблюдал за её хлопотами без малейшого участия. Слёзы мистрисс Эмми капали на его картонки, ящички, сумки. Она отметила карандашом все поучительные места в его любимых книжках и привела в стройный порядок его старые игрушки, тетрадки и разнообразные принадлежности его детского туалета. На все это Джорджинька не обращал никакого внимания. Сын улыбается и резвится, когда у бедной матери сердце разрывается на части... Жалко смотреть, господа, на эти сцены, повторяющияся силошь да рядом на Базаре Житейской Суеты.

сиротой.

Однакожь, мальчик весьма часто навещает свою мамашу. Он приезжает на крошечной лошадке в сопровождении грума, и дедушка Седли с восторгом встречает своего внучка на бульваре. Мистрисс Эмми видит Джорджа, но тем не менее он уже не принадлежит ей исключительно и нераздельно. Его частые визиты не доказывают ничего. Джорджинька с таким же усердием навещает и своих товарищей по школе, хвастаясь перед ними своим богатством и джентльменским блеском. В два, три дня он уже принял повелительный вид, и усвоил покровительственную осанку. "Джорджинька рожден повелевать, думает его нежная мама; - он во всем похож на своего отца..." Что правда, то правда.

Ужь это само-собою разумеется, что погода стоит теперь чудесная. По-вечерам, в те дни, как Джорджинька не заезжает на Аднлаидины Виллы, мать его отправляется пешком в город Лоидон, ничуть не ближе как на Россель-Сквер, и отдыхает на камушке у садовой решётки, что перед домом мистера Осборна. И мягко, и уютно, и прохладпо. Мистрисс Эмми любуется на иллюминованные окна гостиной, и приветливо смотрит на огонек, который, около девяти часов, появляется в одной из комнат верхняго этажа, где почивает Джорджинька. Да-с. Амелия знает, что тут его спальня: он сам сказал. Скоро огонёк потухает, мистрисс Эмми возсылает пламенную молитву к небесам, встает с камушка, и молча отправляется в обратный путь, Домой приходит она в крайнем изнеможении "Устала немножко", говорит мистрисс Эмми. Это ничего. Тем лучше она уснет после такой приятной прогулки, и, может-быть, увидит во сне Джорджиньку.

В одно воскресное утро Амелия разгуливала случайно дороги подбежал к ним просить милостыни, лакей, несший сзади книги, хотел его прогнать, но Джорджинька приостановился, и подал ему пенни. Да ниспошлет Господь Бог благословение на главу сострадательного малютки! Эмми обогнула угол сквера, подбежала к нищему, и вручила ему свою последнюю лепту. Праздничные колокола звонили и перезванивали, и Амелия направила свои шаги в церковь Воспитательного Дома. Здесь она села в таком месте, откуда можно было видеть голову мальчика, поместившагося перед монументом своего отца. Сотни свежих и звучных детских голосов пели гимн милосердому Отцу Небесному, и сердце маленького Джорджа трепетало от восторга при звуках этого торжественного псалмопения. Несколько времени мать не могла хорошенько разглядеть его через туман, покрывавший её глаза.