Базар житейской суеты.
Часть четвертая.
Глава LV. Джорджинька превратился в джентльмена.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Базар житейской суеты. Часть четвертая. Глава LV. Джорджинька превратился в джентльмена. (старая орфография)

ГЛАВА LV. 

Джорджинька превратился в джентльмена.

Юный Джордж Осборн поселился, как мы видели, в Россель-Скверском палаццо своего деда, и занял бывшую комнату своего отца. Скоро дела пошли таким-образом, что его начали считать единственным наследником богатого негоцианта. Привлекательная наружность Джорджиньки, его любезное обхождение и джентльменская осанка произвели победительное влияние на сердце старика, и мистер Осборн гордился внуком столько же, как некогда гордился своим единственным сыном.

Даже более. Джорджинька, что называется, купался в роскошных наслаждениях, и пользовался такими привилегиями, которых вовсе не имел покойный его отец. Знаменитая фирма достигла в последние годы до высшей степени величия и блеска. Богатство старика Осборна и значение его в Сити обнаружилось в огромнейших размерах. Встарину был он очень рад, когда нашел возможность поместить своего сына, с некоторым комфортом, в учебном заведении, и гордость его была вполне удовлетворена, когда впоследствии Джордж-старший поступил в военную службу. Теперь не то. Для маленького Джорджа старик собирался устроить гораздо более почетную и блистательнейшую карьеру. Смело заглядывая в будущность своими старческими глазами, он видел его членом ученых обществ; оратором Парламента, баронетом, может-быть, и даже пэром. "Джорджинька должен быть джентльменом, и будет джентльменом", горорил безпрестанно мистер Осборн всем своим приятелям и знакомым. Старик воображал, что он умрет спокойно и с чистою совестью, как-скоро увидит своего внука на этой широкой дороге к почестям и славе. Образование Джорджиньки должно поручить не иначе, как первоклассному ученому, вполне знакомому с современным ходом искусств и наук, а не то, чтоб какому-нибудь шарлатану, примером сказать, из Оксфордского Коллегиума. Все эти оксфордские верхогляды торгуют своей латынью, как голодные собаки и что всего хуже, не имеют никакого уважения к почтенному британскому негоцианту, которому, однакожь, стоит только свистнуть, чтоб накликать их целую свору на свои двор. Впрочем, за несколько лет мистер Осборн ставил ни во что вообще все ученое сословие, но в настоящую пору, мнения его на этот счет зпачительно переменились. Он сожалел искренно, душевно, что сам не получил в молодости надлежащого воспитания, приличного английскому джентльмену, и неоднократно указывал юному Джорджу, в пышных и торжественных выражениях, на необходимость и превосходство классического образования.

Когда они встречались за обедом, дед обыкновенно разспрашивал внука, каким чтением занимался он сегодня, и когда мальчик представлял подробный отчет о плане и методе своих занятий, старик подмигивал, улыбался и выслушивал с видимым удовольствием каждое слово, притворяясь, будто он отлично разумеет все эти ученые дела. Но разсуждая о них сам в присутствии юного питомца, мистер Осборн делал сотни ребяческих промахов, и обнаруживал свое невежество на каждом шагу. Это, конечно, не могло увеличить уважения внука к его престарелому патрону. Мальчик бойкий и живой, Джорджинька мигом смекнул, что дедушка его - совершеннейший профан в деле классической науки, и на этом основании начал смотреть на него свысока. Прежнее воспитание, несмотря на тесный объем предметов и крайнюю ограниченность средств, могло выработать из Джорджиньки истинного джентльмена гораздо скорее и надежнее, нежели как разсчитывал теперь мистер Осборн. Воспитывала его женщина добрая, слабая и нежная, гордившаяся только им одним и чистое её сердце организовзно было таким-образом, что она, без всяких вненишх усилий, могла быть и казаться истииною леди. Она восвятила себя исключительно исполнению материнского долга, и если мистрисс Эмми никогда не отличалась блистательным красноречием, зато никогда также из уст её не вырывались пошлости, безсмысленные и пустые. Существо невинное и чистое, простосердечное и безъискусственное, могла ли Амелия не быть благодарною женщиною в полном смысле этого слова?

Юный Джордж господствовал безусловво над этою уступчивою натурой, и когда теперь пришел он в соприкосновение с надменным стариком, выставлявшим на показ свое чванство и небывалую ученоеть, Джорджинька немедленно принял его под свою команду, и сделался таким-образом полновластным господином на Россель-Сквере, он составил о себе самое высокое понятие, как избалованный сынок какого-нибудь милорда Бумбумбума.

Между-тем, как нежная мать безпрестанно ожидала свидания с ним на Аделаидиных Виллах, и думала о нем только по дням и по ночам, каждый час и каждую минуту, Джордж, окруженный безчисленными удовольствиями и наслаждениями, переносил разлуку с мистрисс Эмми без малейшей душевной скорби. Дети весьма часто проливают горькия слезы, когда их отправляют в школу, но источником этих слез бывает почти исключительно представление о той горькой участи, которая ожидает их между чужими. Не все из них плачут из одной только привязанности к матери или отцу. Если вы приймете на себя труд припомнить, каким образом, в эти счастливые годы детства, глазки ваши осушались при виде какой-нибудь инбирной коврижки, и булочка с изюмом окончательно исцеляла вас от сердечной тоски после разлуки с своей мама, то вы не будете, конечно, о возлюбленный собрат и друг мой, слишком доверять и в настоящую минуту совершеннейшему безкорыстию и чистоте своих собственных чувств.

Очень хорошо. Мастер (1) Джордж Осборн утопал в океане наслаждений, и расточительный старик без счета бросал деньги на удовлетворение прихотей своего избалованного внука. Кучеру приказано было купить для него превосходнейшого пони, какого только можно приобресть за деньги, и ездить на этой лошадке Джорджинька учился в берейторской школе, где, в кратчайшее время, познакомили его со всемя тонкостями всаднического искусства, так-что он удовлетворительно скакал без шпор, и перепрыгавал через небольшие баррьеры. Затем, в сопровождении кучера Мартына, начал он выезжать, парадно и торжественно, сперва в Реджент-Парк, а потом и в Гайд-Парк. Старик Осборн, неимевший теперь слишком головоломных и многотрудных занятий в Сити, где должность его исправлял один из младших товарищей фирмы, весьма часто выезжал с старшей своей дочерью на эти публичные гулянья. Джорджинька постоянно рисовался подле экипажа, заставлял свою лошадку выделывать прехитрые курбеты, и это доставило невыразимое наслаждение его деду. Самодовольный старичок, подталкивая локтем свою дочь, восклицал от полноты душевного восторга:

- Посмотрите-ка, мисс Осборн! Ух, какой молодец!

И за тем он принимался хохотать, и щеки его покрывались краской живейшого удовольствия, когда он выглядывал из кареты на прекрасного мальчика, и когда лакей, стоявший на запятках, приветствовал мастера Джорджа. Здесь также, в ряду катающихся экипажей, можно было заметить, каждый день, великолепную карету с фамильными золотыми гербами господ Буллок, Гулькер и Компании. Мистрисс Фредерик Буллок заседал в ней с своими тремя конфектпыми птенцами в перьях и кокардах, глазевшими из окон экипажа. Склонив голову на одну сторону, приосанившись и подбоченившись, мастер Джордж, гордый и великолепный, как лорд, нередко проезжал. мимо своей тётки, и мистрисс Фредерик Буллок бросала на него взгляды. исполненные самой искренней ненависти и задушевного презрения.

Джорджиньке было в эту эпоху около одиннадцати лет, но он носил уже штрипки и прекраснейшие сапожки, достойные украшать ногу джентльмена зрелых лет. У него были вызолоченные шпоры, хлыстик с золотой верхушкой, превосходная булавка в бантике шейного платка и щегольския лайковые перчатки из первых сортов модного магазина на Кондюит-Стрите. Мистрисс Эмми, отправляя Джорджиньку в чужой дом, снабдила его двумя галстухами отличной работы, и собственаыми руками сшила для него несколько сорочек из тончайшого полотна, но когда сынк первый роз навестил вдову на Аделаидиных Виллах, Амелия заметила, что не было на нем ни одного лоскутка её собственного рукоделья. Джорджинька щеголял в батистовых рубашках, украшенных на груди блестящими рядами драгоценных пуговок. Скромные её подарки скрылись под спудом, и мисс Осборн, думать надобно, наградила ими кучерского сына. Амелия принудила себя думать, что ей чрезвычайно нравится такая перемена, и действительно, она была вполне счастлива при взгляде на прелестного мальчика, одетого по-джентльменски.

Черный силуэтик Джорджа, приобретенный за шиллингь, висел, с некоторого времени, над постелью мистрисс Эмми подле другого безценного портрета. Когда мастер Джордж делал свои обычные визиты на Аделаидины Виллы, обитатели этого скромного захолустья с любопытством смотрели на него из своих окон, и любовались на маленького всадника, галопирующого на чудесном скакуне. Однажды малютка Джордж вошел в хижину своей матери с каким-то особенно торжественным лицом, и после обычных приветствий, вынул из кармана своего сюртука (то был самый модный белый сюртучок с бархатным воротинком) красный сафьянный футляр.

- Вот тебе, мама, сказал он с торжествующим лицом, подавая футляр мистрисс Эмми. Я купил его на свои собственные деньги. Надеюсь, это будет тебе очень приятно.

Открыв футляр, Амелия с радостным криком заключила малютку в свои объятия, и покрыла его тысячью поцелуев. То был мимьятюрный портрет самого Джорджиньки, весьма искусно сделанный, хотя, разумеется; оригинал миньятюра в мильйон раз был лучше, как думала вдова. Однажды старик Осборн, проезжая по Соутамптонской улице, заметил в окые магазина превосходные картины, и немедленно заказал их художнику портрет своего внука. Впродолжение одного из сеансов, мастер Джордж, располагавший значительною суммою карманных денег, вздумал спросить живописца, что будет стоить копия миньятюрного портрета, и сказал, что он готов заплатить за работу своими собственными деньгами, так-как миньятюр предназначается в подарок мамаше. Художник согласился за безделицу исполнить желание малютки, и когда старик Осборн услышал об этом событии, Джорджднька получил от него вдвое больше соверенов, сколько заплатил он за копию миньятюра.

Дед был очень рад обнаружению таких великодушных чувств в своем внуке.

Но что значила эта радость в сравнении с восторгом, овладевшим душою мистрисс Эмми? Это доказательство сердечной привязанности малютки очаровало ее в самой высокой степени, и Амелия была теперь душевно убеждена, что не было в мире мальчика, способного равняться в великодушии с её сыном. Мысль о его любви осчастливила ее на несколько недель. Сон мистрисс Эмми сделался отраднее и спокоинее, когда портрет Джорджиньки лежал под её изголовьем, и нам было бы неудобно пересчитать, сколько раз она цаловала его и плакала над ним. Робкое сердце нежной вдовы проникалось неизреченною благодарностью, как-скоро она видела какиа-нибудь доказательства привязанности от любимых ею особ. В первый раз теперь была она утешена и вполне счастлива после разлуки с сыном.

В новом своем доме мастер Джордж хозяйничал и распоряжался, как истинный милорд. За обедом он подчивал вином, и сам тянул шампанское с таким джентльменским видом, что старый дед был от него в восторге.

- Посмотрите-ка на него, посмотрите! говаривал обыкновенно мистер Осборн, подталкивая локтем своего соседа, причем самодовольное лицо его покрывалось пурпуровой краской. Где, спрашивается, видали вы такого молодца? Ах, Боже мой! Да ведь ему скоро понадобятся туалет и бритва! Мы не успеем оглянуться, как у него выростут усы. Это ужь я вам говорю.

безпрестанно вмешивался в разговор, и прерывал его на самых интересных местах. Полковник Фоги, казалось, вовсе не интересовался зрелищем полупьяного мальчишки. Мистрисс Тоффи, супруга королевского адвоката, не чувствовала никакого удовольствия, когда вертлявый Джорджинька столкнул однажды своим локтем рюмку портвейна на её желтое атласное платье, и сам же захохотал над этой бедой. Еще менее забавным покзалось ей то обстоятельстяо, когда мастер Джордж отколотил на Россель-Сквере её третьяго сынка, годом постарше Джорджа. Этот юный джентльмен учился в школе доктора Тикклея, откуда он приезжал по праздникам домой, где злосчастная судьба впервые столкнула его с мастером Джорджем. Но этот геройский подвиг особенно понравился мистеру Осборну, и он поспешил наградить внука двумя соверенами, с обещанием давать ему по стольку же за каждого мальчишку старше его годами, которого удается "оттузить" мистеру Джорджу. Трудно сказать, что именно хорошо ваходил старик в этих битвах; вероятно смекал он, что мальчики исподоволь должны приучиться к мужественной отваге, столько необходимой для них впоследствии на широкой дороге жизни. Впрочем английское юношество воспитывается в таких нравах с незапамятных времен, и много между нами стоических философов, готовых всеми силами отстаивать необходимость всех этих детских забав. Гордый славою и победой над мастером Тоффи, Джордж естественным образом возъимел желание сообщить своим подвигам обширнейшие размеры. Случай представился весьма скоро. Однажды юный Джордж, разодетый в пух и перетянутый в ниточку, вышел погулять в сопровождении своего приятеля, мастера Тодда, сына младшого партнёра фирмы Осборна и Компании. Наружность юного Осборна обратила на себя вимиание булочникова сына, и он был столько дерзок, что осмелился, по этому поводу, высказать вслух несколько саркастических замечаний. Джорджинька, неговоря дурного слова, скинул свою куртку, отдал ее на сохранепие мастеру Тодду и, засучив рурва, решился наказать грубияна. Но фортуна на этот раз обратилась к нему спиною, и победителем остался негодный булочник! Мастер Джордж возвратился домой с подбитым глазом, и по воротничкам его голландской рубашки струился кларет, откупоренный из собственного его носа. Он сказал дедушке, что соперником его в битве был гигант, и вслед за тем перепугал свою бедную мать на Аделаидиных Виллах, представив ей весьма длинный и достоверный отчет о подробностях битвы.

Этот юный Тодд, из Корамской улицы, что на Россель-Сквере, был задушевным другом и поклонником мистера Джорджа. Оба они, с одинаковым искусством, рисовали театральные фигуры, кушали с одинаковым аппетитом пирожки и малиновые торты, катались по льду на копьках по Реджент-Парку, как-скоро вода замерзала в зимнее время, и оба, наконец, с одинаковой охотой ездили в театр, куда, по приказанию мистера Осборна, сопровождал их Раусон, телохранитель мастера Джорджа.

Под руководством этого джентльмена, молодые люди обозрели все главнешния зрелища столицы, и познакомились с именами всех актёров от Дрюриленского театра до Sedler's Wells. Ha домашнем театре, в семействе Тодда, они сами разыгрывали многия роли с блистательным успехом. После спектакля, обязательный Раусон нередко угощал своих юных господ устрицами и пуншем. Можно с достоверностию заключить, что и мастер Джордж оставался в свою очередь благодарным к этому великодушию слуги.

о портных из Сити или Гольборна, которые шили платье на него самого. Мистер Вульси дал полный разгул своей фантазии, и снабдил мальчика фантастическими панталонами, фантастическими жилетами и фантастическими куртками, которых могло бы достать на целую школу маленьких денди. Были у него белые жилеты для балов, и черные бархатные жилеты для обедов. К столу он всегда являлся "настоящим вест-индским франтом", как справедливо замечал его сосед. Одному из слуг поручено было заведывать туалетом мастера Джорджа, отвечать на его колокольчик и подавать ему письма не иначе, как на серебряном подносе.

После завтрака, Джорджинька сидел обыкновенно в столовой, в больших креслах, и читал "Morning Post", принимая позу и осанку взрослого джентльмена. "Какой у него гордый и повелительный вид!" замечала прислуга, удивляясь преждевременному развитию малютки. Те, которые хорошо помнили капитана, его отца, утверждали положительно, что мастер Джордж похож на него, как две капли воды. Неугомонная деятельность этого удивительного мальчика, его бранчивость, грозные и повелительные манеры оживляли как-нельзя больше унылый дом богатого негоцианта.

Воспитание Джорджа поручено было знаменитому ученому и педагогу, приготовлявшему нобльменов и джентльменов для поступления в университеты, юридическия коллегии, и для занятия разных ученых профессий. В программе этого заведения было объяснено, что "благородные юноши, поступающие в сей учебный институт, будут наслаждаться, в семействе содержателя, всеми выгодами изящно-утонченных обществ, равно как чувствами родственной доверенности и родительской любви". Этим объявлением достопочтенный Лоренс Виль, капеллан лорда Барикриса, и супруга его, мистрисс Виль, надеялись заманить к себе благородное юношество из многих столичных домов. Жительство их было в Блюмсбери, на улице Оленей.

Репутация заведения, в скором времени утвердилась на прочном основании, и достопочтенный Виль справедливо мог гордиться блистательными успехами одного или двух учеников. Из настоящих питомцев особенно был замечателен долговязый Индиец с оливковым цветом лица, с курчавыми шелковистыми волосами и с величественной осанкой истинного денди. Казалось, не было у него ни племени, ни рода, и никто не навещал его в пансионе достопочтенного Виля. Другим питомцем был неуклюжий малый двадцати-трех лет. Воспитание его до сих пор находилось в крайнем запустении, и достопочтенный содержатель пансиона принял на себя обязанность ввести атого недоросля на поприще джентльменской жизни. Были здесь еще два сына полковника Бенгльса, состоявшого за океаном на службе Ост-индской Компании. Эти четыре джентльмена сидели за обеденным столом мистрисс Виль, когда Джорджинька впервые был представлен в "сей благородный институт".

как-скоро была хорошая погода. Богатство его дедушки считалось в этой школе неизмеримым и несметным. Достопочтенный мистер Виль приветствовал лично юного Джорджа, как богатейшого наследника, предназначенного судьбою для высоких целей в джентльменском мире. Он увещевал его быть ревностным, прилежным, кротким и послушным в летах цветущей юности, для того, чтоб достойным образом приготовить себя к высоким почестям и должностям, которые, без всякого сомнения, он должен будет занимать в летах зрелой возмужалости. Повиновение в дитяти, говорил достопочтенный Виль, есть вернейший залог и ручательство в его способностях повелевать, как-скоро он войдет в возраст мужа. И на этом основании, достопочтенный Виль убедительно просил мастера Джорджа не приносить с собой в школу слоеных пирожков, и не разстроивать здоровья юных Бенгльсов, которые, слава-Богу, всегда сыты и довольны за гостеприимным столом мистрисс Виль.

Ход преподавания, или "Curriculum", как обыкновенно выражался достопочтенный Виль, был в его заведении устроен в обширнейших размерах, и молодые джентльмены на улице Оленей без труда могли усвоить себе окончательные результаты всех искусств и наук, известных современному миру. К их услугам предложены были глобусы, небесный и земной, электрическая машина, токарный станок, театр, устроенный в прачешной, химические аппараты и отборная библиотека из всех писателей, древних и новых, писавших на всех европейских и некоторых азиатских языках. Достопочтенный Виль водил своих питомцев в "Британский Музеум", и разсуждал с ними там о разных археологических статьах и предметах естественной истории с таким удивительным красноречием и глубокомыслием, что вся публика Музеума с наслаждением слушала знаменитого профессора, владеющого такими энциклопедическими сведениями. Вся улица Оленей была преисполнена глубочайшого уважения и удивления к всеобъемлющему педагогу. Разсуждая без умолку обо всех возможных предметах, достопочтенный Виль всегда старался вклеить в свою речь латинский или греческий эпитет, какой только мог отыскаться в словаре: это было, в его глазах, одним из величайших средств приобретения громкой славы между профанами, которые, как известно, всегда удивляются тому, чего не понимают. Должно притом заметить, что он старался протягивать и округлять свои периоды, как Цицерон, и речь его принимала торжественный тон даже в таких случах, когда глубокомысленный профессор толковал о простых житейских делах.

Однажды, когда мастер Джордж пришел в школу, достопочтенный Виль обратился к нему с следующею речью:

"Возвращаясь вчера ночью с учено-литературного вечера у превосходнейшого друга моего, доктора Больдерса - это великий археологь, милостивые государи, прошу вас заметить, великий археолог - я вдруг, ex improviso, или правильнее, ex abrupto, должен был, проходя по Россель-Скверу, обратить внимание на то, что окна в истинно джентльменских чертогах вашего высокочтимого и уважаемого мною деда, были иллюминованы великолепно, как-будто для некоего торжества, или правильнее - пиршества. Итак, мастер Джордж, справедлива ли моя ипотеза, что мистер Осборн принимал в своем палаццо великолепное общество гостей, magnificentissimam spirituum ingeniorumque sacietatem?"

Юный Джордж, неистощимый в остроумии, передразнивал с большим успехом мистера Виля, и смеялся над ним в глаза. На этот раз, однакожь, отвечал он очень скромно, что догадка почтенного профессора совершенно справедлива.

"Нет, конечно, ни малейшого сомыения, милостивые государи, продолжал профессор, что особы удостоившияся чести быть приглашенными в дом мистера Осборна, остались вполне довольными его гостеприимством. Я сам не раз был очсвидным свидетелем пиршеств, производившихся в доме высокопочтеннейшого негоцианта. (Замечу здесь кстати, мастер Осборн, что сегодня вы пожаловали к нам слишком поздно, и вы уже не однажды погрешаете в этом отношении.) Да, милостивые государи, я сам, не смотря на скромное положение, занамаемое мною в свете, удостоивался приглашений в дом мистера Осборна, и персонально принимал участие в его изящном гостеприимстве. И хотя я разделяю по временам трапезу с людьми великими и благородными в полном смысле этого слова - к ним между прочим, ex jure et lege отномится превосходный друг мой и патрон, высокопревосходительный милорд Джордж Барикрис - однакожь, тем не менее, милостивые государи, принимаю на себя смелость уверить всех вас вообще, и каждого в том, что гостеприимный стол британского негоцианта роскошен и великолепен столько же, как у пераого вельможи сей столицы. И так, мистер Блокк, мы остановились на интересном месте эвтропиевой истории, когда помешал нам мистер Джордж своим поздним прибытием в класс. Продолжайте, сэр, прошу вас покорнейше."

И этот великий муж, светило всет искусств и наук, принял на себя первоначальное образование маленького Джорджа. Амелия весьма часто не доискивалась никакого смысла в его высокопарных фразах, и по этой самой причине считала его чудом глубочайшей эрудиции. Имея в виду особые таинственные цели, бедная вдова познакомилась и подружилась с мистрисс Виль. Она любила присутствовать в стенах учебного заведения, и наблюдать, когда приходил её Джорджинька. Повременам мистрисс Виль препровождала к ней пригласительные билетики на "Conversazioni", производившияся один раз в месяц, как обозначено было на розовых карточках, где греческими буквами напечатано было: "Афины". На этих вечерах знаменитый профессор угощал своих приятелей и питомцев душистым чаем и поучительной беседой! Мистрисс Эмми ни разу не пропускала этих "Conversazioni", и считала их восхитительными до той поры, пока Джорджинька сидел подле нея. И какая бы ни была погода, Амелия на другой день по-утру, опять приходила к мистрисс Виль и приносила ей искреннее благодарение за восхитительный вечер, в котором она принимала личное участие, но как-скоро классы оканчивались, и Джорджинька уходил домой в сопровождении мистера Раусона, бедная мистрисс Осборн надевала шляпку, шаль, и немедленно отправлялась на Аделаидины Виллы.

Само-собою разумеется, что образование Джорджиньки, под руководством такого всеобъемлющого педагога, двигалось вперед исполинскими шагами, как об этом ясно значилось в аттестатах, доставляемых еженедельно мистеру Осборну в его Россель-Скверский палаццо. Имена нескольких дюжин искусств и наук печатались на классной табличке, и профессор собственною рукою отмечал степень успехов, сделанных его учениками в той или другой отрасли человеческого ведения. Мастер Джордж в греческом языке оказался ἇριςος, ès-bien, и так далее. К концу академического года, все и каждый получали награды, соответственные блистательным успехам в той или другой науке. Даже мистер Шварц, шелковисто-курчавый джентльмен, сводный братец высокородной мистрисс Мак-Мулл, и мистер Блакк, двадцати-трех-летний недоросль с тупою головою, и этот молодой верхогляд, вышеупоминутый мастер Тодд - даже они получили маленькия книжечки по восемнадцати пенсов за штуку с греческой эмблемой "Афины", и пышной латинской надписью от профессора молодым его друзьям.

Семейство мастера Тодда связано было с домом Осборна безчисленными благодеяниями. Отец его был первоначально конторщиком Осборна, и возвысился впоследствии до степени младшого товарища богатой фирмы.

Мистер Осборн был крестным отцом мистера Тодда, который, на этом основании, кончив курс наук, писал на своих визитных карточках: "мистер Осборн Тодд", и сделался мало-по-малу одним из самых модных джситльменов. Мисс Мери Тодд приходилась крестницей мисс Осборн, которая каждый год, в день именин, дарила ей значительную коллекцию назидательных трактатов, брошюрку новейших стихотворений поучительного содержания и другия, более или менее драгоценные сокровища в этом роде. Повременам мисс Осборн вывозила в своей карете юных членов фамилии Тодд, и когда кто-нибудь из них был болен, долговязый лакей, в плисовых панталонах, и красном жилете, относил жене и другия целительные лакомства из Россель-Сквера на улицу Корам. Корамская улица трепетала перед Россель-Сквером, и смотрела на него подобострастными глазами. Мистрисс Тодд, прославившаяся необыкновенным искусством поджаривать баранину и выделывать цветочки из репы и моркови, довольно часто путешествовала на Россель-Сквер и заведывала приготовлениями к парадному обеду, не думая сама добиваться чести присутствовать за джентльменским банкетом. Старик Тодд получал приглашение на обед только в том случае, когда кто-нибудь из гостей не являлся в урочный час. Мистрисс Тодд и мисс Мери прокрадывались обыкновенно вечерком, без стука и без звона, на дамскую половину уже после обеда, когда мисс Осборн и другия леди под её конвоем удалялись в гостиную в ожидании джентльменов. И когда, наконец, являлись джентльмены, мисс Мери садилась за фортепьяно и начинала петь романсы и сонаты. Бедная молодая леди! Как тяжко работала она над этими романсами и сонатами в своей одинокой комнате на Корамской улице; прежде чем осмеливалась представиться джентльменской публике на Россель-Сквере.

Мастер Джордж решительно владычествовал над всеми, с кем только сталкивала его судьба. Приятели, родственники, друзья, все слуги и служанки, казалось, готовы были преклонить колена перед юным джентльменом, и мы обязаны признаться, что мастер Джордж, как и многие другие смертные, весьма охотно подчинился этим распоряжениям судьбы. Роль полновластного господина пристала к нему как-нельзя лучше.

его чрезвычайное сходство с покойным отцем, не получившим родительского благословения перед смертью: все это озадачивало старого джентльмена, и безусловно подчиняло его капризам маленького внука. Старик вздрагивал при взгляде на какую-нибудь наследственную черту, безсознательно обнаруживаемую внуком, и повременам мерещилось ему, будто он опять видит в мальчнке старшого Джорджа. Снисходительностью и благосклонностью к своему внуку, мистер Осборн надеялся загладить, некоторым образом, свои проступки в отношении к его отцу. Все удивлялись и недоумевали, отчего старик обнаруживает такую нежность. Он был обыкновенно суров в присутствии своей дочери, и попрежнему ворчал на безответную мисс Осборн, но угрюмое лицо его мигом прояснялось, и он улыбался, когда Джорджинька садился за стол завтракать или обедать.

Как-скоро Джорджинька хотел у нея выманить какую-нибудь вещицу - баночку с вареньем из буфета, или завялый цветок из альбома (то был старинный, дорогой альбом, заведенный еще в ту поэтическую эпоху, когда мисс Осборн училась живописи у мистера Сми, незабвенного друга её сердца) - вещица немедленно переходила в его владение, и удовлетворив таким-образом своему желанию, мастер Джордж уже не обращал ни малейшого внимания на свою тетку.

Все его сверстники и приятели, посещавшие школу, благоговели перед юным джентльменом, так-как старший их учитель вежливо раскланивался и почтительно разговаривал с мастером Джорджем. Леди, посещавшия дом мистера Осборна, все без исключения ласкали хорошенького мальчика. Мистрисс Тодд с очевидным удовольствием оставляла с ним свою младшую дочи Розу Джемиму, прелестную малютку восьми лет.

- Какая чудесная парочка! говорила мистрисс Тодд своим задушевным приятельницам, которые однакожь никогда не посещали Россель-Сквера, вследствие чего нежная мать могла вполне положиться на их скромность. - Какая чудесная парочка! Сердце не нарадуется, когда смотршь на нях. И кто знает, что может случиться?..

Дедушка с матерней стороны, разбитый горем старик, прозябавший на Аделаидиных Виллах, безусловно, также подчинился самовластному джентльмену. И мог ли он не уважать мальчика в таком прекрасном платье, разъезжавшого на чудесной лошадке в сопровождении грума? Джорджинька, напротив того, безпрестанно слышал самые злые сатиры, обращенные на Джона Седли его старым и закоснелым врагом. Мистер Осборн обыкновенно называл его старым нищим, старым угольщиком, старым банкрутом, и весьма нередко названия этого рода сопровождались другими сильнейшими эпитетами, обличавшими необузданный гнев и глубоко затаенную злобу. Весьма немудрено, что, при таких обстоятельствах, Джорджинька совсем перестал уважать несчастного отца мистрисс Эмми. Через несколько месяцев после водворения его на Россель-Сквере, старушка мистрисс Седли умерла. Мальчик питал к ней очень слабую привязанность, и равнодушно выслушал печальную весть о кончине своей бабушки. Он сделал визит своей матери в прекрасном траурном костюме, и был очень недоволен, что не мог в тот вечер ехать в театр, где давали одну из любимых его пьес.

Болезнь старушки поглощала в последнее время всю деятельность мистрисс Эмми, и, быть-может, служила для нея спасительным развлечением после разлуки с сыном.

с Джорджем. Старушка бранила ее даже за эти редкия отлучки, и брюзгливость её, казалось, возрастала с увеличением предсмертного недуга. Кто бы мог подумать, что мистрисс Седли, некогда добрая, нежная, улыбающаяся мать, превратится в капризную и подозрительную старуху, как-скоро бедность, нищета и физические недуги истребят из её души все лучшия человеческия свойства? Но болезнь и горкие упреки матери не могли сокрушить чувствительного сердца мистрисс Эмми. Совсем напротив: она тем легче переносила другое бедствие, тяготевшее над её душой, и безпрестанные жалобы страдалицы отвлекали ее от других безпокойных и тревожных мыслей! Предупредительная и нежная, Амелия всегда готова была отвечать на сварливый голос немощной старушки, всегда утешала ее словами небесной надежды, исходившими прямо от этого чистого сердца, и наконец ей суждено было закрыть навсегда эти глаза, которые некогда смотрели на нее с материнской любовью.

С этой поры сострадание и нежность мистрисс Эмми обратились на её осиротелого старика-отца, в-конец оглушенного этим роковым ударом. Мистер Седли был теперь в полном смысле сирота, одинокий в целом мире. Его спокойствие, честь, счастье, все, что любил он в жизни, навсегда сокрылись в могиле с трупом его жены. Одна только Амелия своими безпрерывными ласками и утешениями могла еще некоторым образом привязывать к жизни этого немощного старца, задавленного душевной тоскою.

Однакожь я не намерен писать для вас историю, милостивые государи, это было бы и утомительно, и скучно. Базар Житейской Суеты терпеть не может последовательных историй. Следовательно... d'avance!

* * *

Однажды, когда молодые джентльмены заседали, по обыкновению, в кабинете достопочтенного Виля, высокоумный профессор всех искусств и наук объяснял им неизвестные тайыы классической премудрости, щегольской экипаж подъехал к портику, украшенному статуей Минервы, и два джентльмена постучались у подъезда. Юные Бенгльсы немедленно бросились к окну в смутной мадежде увидеть своего отца, приехавшого из Бомбея. Неуклюжий недоросль двадцати-трех лет, томившийся в эту минуту над Эвтропием, с нетерпением бросив книгу, поспешил отереть свой нос об оконное стекло; ему первому удалось увидеть, как Laquais de place спрыгнул с козел, отворил дверцу кареты, и выпустил оттуда двух незнакомых джентльменов.

Все заинтересовались этой вестью, от достопочтенного профессора, надеявшагося увидеть родителей своих будущих питомцев, до мистера Джорджа, готового воспользоваться всяким предлогом, чтоб оторваться от книги.

Минуты через две, лакей в оборванной ливрее вошел в докторский кабинет, и сказал:

- Какие-то два джентльмена желают видеть мастера Осборна.

Достопочтенный профессор имел поутру маленькую неприятность с этим юным джентльменом по поводу хлопушек, принесенных им в учебную залу, но лицо его; при этом докладе, приняло обычное выражение предупредительной вежливости, и он сказал:

Джордж пошел в приемную, и увидед двух незнакомцев, окинул их с ног до головы своим горделивым и надменным взглядом. Один был действительно жирный толстяк с бакенбардами и усами; другой - тощий и длинный джентльмен, в синем сюртуке, смуглолицый и немного поседелыii.

- Агь, Боже мой, как он похож! воскликнул длинный джентльмен, с изумлением отступая назад. Можешь ли ты догадаться, кто мы, Джордж?

Мальчик вспыхнул, и глаза его засверкали необыкновенным блеском.

- Этого господина я не знаю, сказал он, - но вы, по всей вероятности, майор Доббин.

- Как же! отвечал Джордж. Я слышал о вас от нея больше тысячи раз.

Примечание.

(1) Master. - Если, переводя английских писателей, мы буквально переносим в свои язык обыкновенные английские титулы мужчин и женщин, "Lady, Mylady, Miss, Mistress, Mister, Sir", то я не вижу никаких препятствий включить сюда еще титул мальчика "Master", титул столько же неудобопереводимый, как "Mister" или "Sir".