Базар житейской суеты.
Часть четвертая.
Глава LVII. Друг наш майор.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Базар житейской суеты. Часть четвертая. Глава LVII. Друг наш майор. (старая орфография)

ГЛАВА LVII. 

Друг наш майор.

Друг наш майор приобрел на корабле такую популярность, что, когда он и мистер Седли, по прибытии в соутамптонскую гавань, спустились на береговую шлюпку, весь корабельный экипаж, офицеры и матросы, со включением самого капитана Брагга, огласили воздух троекратным "ура" в честь майора Доббина, который на этот раз раскраснелся как стыдливая девушка, и, потупив глаза, раскланивался перед своими приятелями направо и налево. Мистер Джой, принимавший эти комплименты на свои счет, величественно снял фуражку с золотой кокардой, и еще величественнее принялся размахивать ею по воздуху, прощаясь окончательно с корабельными друзьями. Когда шлюпка причалила к берегу, путешественники, отправились в гостинницу Джорджа.

Великолепные ростбифы британского приготовления и серебряные кружечки с национальным портером и пивом, выставляемые на показ при входе в общую залу гостинницы Джорджа, производят обыкновенно такое могущественное влияние на глаза путешественника, пробывшого несколько лет сряду за границей, что он невольно обнаруживает желание прогостит здесь дня три, четыре, принимая в соображение и то весьма уважительное обстоятельство, что ему необходимо отдохнуть и собраться с силами после продолжительной корабельной качки. Но мистер Доббин был джентльмен выше всякого соблазна, представляемого национальным комфортом. Едва только нога его переступила за порог общей залы, как он начал поговаривать о постшезе, и не успев взглянуть на Соутамптон, изъявил непременное желание продолжать свой путь в Лондон без всякой отстрочки, и без малейшого промедления. К несчастью, однакожь, встретились непредвиденные затруднения со стороны Джоя. Этот джентльмен, привыкший действовать систематически и методически не хотел и сльшать о продолжении путешествия в тот же вечер. И как это можно? Неужели он, для какой-нибудь скаредной сидейки в почтовой карете, откажется от удовольствия понежиться эту ночь на мягких пуховиках, готовых здесь, в прекраснейшем, уютном нумере, заменить для него эту гадкую морскую койку, где тучное его тело бултыхалось столько дней и ночей впродолжение утомительного и скучного переезда? Нет, мистер Джой не тронется с места, пока не будет доставлен с корабля весь его багаж, и не сядет в карету без своего Chillum. Таким образом майор принужден был переждать эту ночь. Он отправиле к родственникам в Лондон письмо с известием о своем приезде, и убедил Джоя сделать то же самое в отношении к своей семье. Джой обещал, но не сдержал обещания. Кептен Брагг, корабельный врач, да еще два, три пассажира пришли в гостинницу Джорджа пообедать с нашими друзьями. Поездка в Лондон отложена до следующого дня. Джой обнаружил всю сановитость и великолепие Индийского набоба, когда заказывал пышный обед, и содержатель гостинипцы рассказывал после, что ему весело было смотреть, когда мистер Седли принялся пить первую кружку шотландского пива. Будь у меня досуг и охота к поэтическим отступлениям, я бы готов был, для наслаждения читателей, написать целую главу об удовольствии кушать первую кружку портера или пива на британской почве. О, если бы вы знали, как это вкусно! Стоит, по моему мнению, отлучиться из отечества на целый год единственно для того, чтобы, по возвращении, насладиться этим напитком.

На другой день поутру майор Доббин, по заведенному порядку, обрился, умылся и оделся. Было очень рано, и никто еще не просыпался в целом доме, кроме неутомимого полового, который, повидимому, не спит никогда. Проходя по корридору, от одного нумера до другого, майор явственно мог слышать храпение и позевоту трактирных жильцов. Затем он видел, как безсонный половой, переходя из одной двери в другую, подбирал у порогов сапоги разных ценностей и наименований, блюхеровские с высокими каблуками, Веллингтоновские с кисточками, оксфордские ботфорты, и так далее. Затем проспулся туземец Джоя, и начал приводить в порядок разнообразные туалетные статьи своего господина, и приготовлять его гуках. Затем поднялись на ноги трактирные служанки, и встретившись с туземцем в корридорв, испустили пронзительный визг, вообразив, что перед ними стоит сам чорт. Он и Доббин споткнулись на их ведра, когда оне готовились мыть пол. Когда, наконец, появился первый нестриженый слуга, и начал отпирать ворота гостинницы Джорджа, майор подумал, что время отъезда наступило, и приказал подавать постшез.

Затем он направил свои шаги в комнату мистера Седли, и открыл богатые занавесы большой семейной постели; где храпел индийский набоб.

- Что это ты заспался, любезный? сказал майор, расталкивая своего друга. Вставай, Седли, вставай! пора ехать. Через полчаса подадут постшез.

Джой повернулся на другой бок, и пожелал осведомиться из-под пухового одеяла, который бы теперь был час, но когда заикающийся Доббин, в жизнь неприбегавший к обманам и уверткам, как бы впрочем это ни могло быть выгодно для его целей, удовлетворил желание своего приятеля относительно ранней утренней поры, Джой разразился таким залпом энергических слов и выражений, которые мы никак не осмеливаемся внести в эту назидательную историю, назначенную собственно для читателей с джентльменским вкусом. Можно, впрочем, объявить по секрету, что индийский набоб отправил нашего друга к чорту, и сказал положительно, наотрез, что он не намерен продолжать путешествия с таким безсовестным джентльменом, который не стыдится, без всякого основательного довода, безпокоить своего товарища в ранний утренний час, когда сон особенно сладок и приятен. Такое обнаружение воли со стороны индийского набоба отстраняло всякую возможность возражений. Озадаченный майор, скрепя сердце, принужден был удалиться, оставив своего товарища продолжать прерванный сон.

Между-тем подали постшез, и майор не хотел медлить ни минуты.

Будь мистер Доббин английским нобльменом, разъезжающим для собственного удовольствия, или британским курьером, скачущим с правительственными депешами, путешествие его не могло бы совершаться и тогда с большей быстротою. Щедрою рукою бросал он на водку каждую станцию, и приводил в изумление своих ямщиков. Как приятно смотреть на цветущия зеленые поля, когда постшез быстро катится по гладкой дороге от одного мильного столба до другого! Вы проезжаете через маленькие провинциальные города, чистые и опрятные, где содержатели гостинниц выходят к вам навстречу с низкими поклонами и приветливой улыбкой; летите по открытому полю мимо придорожных трактиров, где ямщик выводит на водопой своих усталых коней, или отдыхает сам под тепию развеспетых дерев; мимо древних замков, парков, дворцов, мимо деревенских хижин сгруппированных вокруг старинных церквей. Что может быть живописнее этих чудных ландшафтов, разбросанных почти всюду по нашим английским дорогам? Путешественник, воротившийся на родину, любуется по неволе всеми этими видами и роскошнымй картинами сельской природы, но все это - увы! - не производило ни малейшого впечатления на безчувственного майора Доббина, когда он проезжал из Соутамптона в Лондон. Внимание его было только обращено на мильные столбы, и больше ничего он не видел. Ему, извольте видеть, нужно было поскорее увидеться с своими родителями в Кембер-Уэлле. Но вот и Лондон. Проехав Пиккадилли, мистер Доббин приказал ямщику повернуть к военным казармам, в гостинницу Пестрого Быка, где живал он встарину. Много утекло воды с той поры, как оставил он это убежище в последний раз. Он и Джордж Осборн, тогда еще молодые люди, делили здесь и радость, и горе, пировали и веселились. Время быстро изменилось. Майор Доббин попал в разряд пожилых джентльменов. Его волосы поседели, и многия чувства, волновавшия тогда его душу, совсем загасли. Но у ворот гостинницы, теперь как и тогда, стоял тот же самый старый слуга в поношенном черном фраке, с раздвоенным подбородком и отдутливым лицом. Те же огромные печати болтаются на его бронзовой часовой цепочке, и попрежнему бренчат мелкия деньги в его карманах. Он встречает майора с обычными приветствиями, как будто мистер Доббин оставил это место не дальше, как на прошлой неделе.

- Неси вещи майора в его комнату, двадцать-третий нумер, сказал Джон, не обнаруживая ни малейших признаков изумления. К вашему обеду, я полагаю, подать жареного цыпленка. Вы охотник до цыплят. Женаты вы или нет? Пронесся слух, что вы женились... был здесь недавно шотландский лекарь из вашего полка. Нет, то был капитан Гумбы из Бильйонного полка. Прикажете теплой водицы? Что это вам вздумалось ехать в постшезе? В дилижансе было бы спокойнее.

И с этими словами верный слуга, знавший на перечет и помнивший всех офицеров, посещавших этот дом, повел мистера Доббина в его старую комнату, где стояла большая постель, и на полу был попрежнему разослан ветхий ковер. Все старинные разряды почернелой мёбели, прикрыты были полинялым ситцем, точь в точь, как в бывалое время, когда мистер Доббин квартировал здесь в цветущую зпоху своей юности.

Живо припомнил наш почтенный друг, как, в этой самой комнате мистер Джордж, накануне своей свадьбы, кусал свои пальцы, и клялся, что старшина, рано или поздно переменит гнев на милость, особенно, если он, Джордж Осборн, покроет себя безсмертными лаврами в предстоящую кампанию. И припомнил мистер Доббин, как приятель его, расхаживая взад и вперед, объявил с геройскою решимостью, что он съумеет, силою собственного гения, пробить себе блистательную каррьеру в свете сквозь милльйоны препятствий...

- Вы однакожь не помолодели, мистер Доббин, сказал Джон, спокойно обозревая своего старинного знакомца с ног до головы.

Доббин засмеялся.

- Десять лет и пароксизмы гнилой горячки не придают, говорят, молодости нашему брату, друг мой Джон, заметил майор, - а вот ты так всегда молод... нет, правда, ты всегда старичина.

- Как-то теперь поживает вдова капитана Осборна? сказал Джол. Славный был человек этот капитан. Кутил напропалую, и бросал денежки зажмуря глаза. После женитьбы нам ужь не приходилось его видеть. Он должен мне три фунтика по настоящую минуту. Это еще ясно значится в моей книге. Не угодно ли взглянуть: "апреля 10. 1815, за капитаном Осборном три фунтика". Интересно бы знать, расплатится ли со мной его отец.

имевшия отношения к старинным посетителям Пестрого Быка, уже давным-давно истлевшим в сырой земле.

Отведя таким-образом старинный нумер своему старинному жильцу, Джон удалился на свое место с решительным спокойствием. Майор Добблн, позабавившись над своим, несколько странным положением после форсированной почтовой езды, поспешил вынуть из чемодана самый щегольской статский костюм, какой только был в его распоряжении. Одевшись на скорую руку, он заглянул в тусклое зеркало, стоявшее в туалете, и от души посмеялся над своим тощим, исхудалым лицом и седыми волосами.

- Это однакожь хорошо, что старик Джон не забыл меня, подумал мистер Доббин, - надеюсь, что и она узнает меня.

И затем, выходя из гостиниицы, он направил свои шаги на Аделаидины Виллы, в Бромптон.

Подробности последняго свидания с мистрисс Эмми представились до мельчайших подробностей его воображению, когда он теперь снова, через десять лет, шел в её дом. В Пиккадилли заметил он новую арку и статую Ахиллеса, воздвигнутую в его отсутствие. Тысячи других перемен совершились в эти десять лет. Доббин затрепетал, когда вышел на Бромптонский проспект, по которому так часто встарину он путешествовал в жилище мистрисс Эмми. Вот наконец и Виллы Аделаиды. Замужем она, или нет? Что если он встретит ее с маленьким ребенком на руках, - великий Боже! что тогда станет майор делать?... Вот идет какая-то женщина с малюткой лет пяти: не Амелия ли? При одной этой мысли, ноги мистера Доббина подкосились. Подойдя наконец к домику, где жила мистрисс Эмми, он ухватился за калитку и остановился перевести дух. В эту минуту он мог слышать биение своего собственного сердца.

- Что бы ни случилось, воскликнул он из глубины души, - да благословит ее всемогущий Бог! но почему я знаю, что она живет здесь? быть-может нет и следов её в этом доме, проговорил он, отворив калитку.

Окно в гостиной, где некогда сидела мистрисс Эмми, было открыто, но казалось, не было там ни одной живой души. Впрочем Доббин хорошо разглядел знакомое ему фортепьяно, и над ним - тоже знакомую картину. Над дверью висела медная дощечка с именем хозяина дома, мистера Клеппа. Доббин взялся за дверную скобку, и постучался два раза.

Смазливая девушка, лет шестнадцати, с яркими глазами и пурпуровыми щеками, вышла на этот стук, и устремила на майора пытливый взор. Он был бледен как привидение и едва мог пролепетать слова:

- Здесь ли живет мистрисс Осборн?

Девушка еще раз обратила на него пристальный взгляд, и побледнела в свою очередь, как полотно.

- Ах Боже мой! вскричала она. Вы ли это, майор Доббин?

И она протянула ему обе руки.

- Помните ли вы меня, мистер Доббин? Я? бывало называла вас сахарным майором.

После этого комплимента, майор Доббин заключил молодую девушку в свои объятия, и принялся цаловать ее с необыкновенною горячностию, позволяя себе такой поступок чуть-ли не первый раз в своей жизни. Молодая девица засмеялась и заплакала в одно и то же время, и принялась кричать изо всей силы: "Папа! Мама!" В одну минуту весь дом поднялся на ноги. Почтенные родители означенной девицы, подбежав к окну, с изумлением увидели, что дочь их обнимается в корридоре с каким-то высоким джентльменом в голубом фраке и белых лосиных панталонах.

- Я старый ваш знакомый, сказал майор Доббин, с трудом оправляясь от своего замешательства, - разве вы не помните меня, мистрисс Клепп? Вы еще, бывало, подавали к чаю сладкие пирожки. Не помните ли вы меня, мистер Клепп? Я крестный отец Джорджа... сейчас только из Индии приехал.

Последовали приветствия, поклоны и великое пожатие рук. Мистрисс Клепп была приведена в самое восторженное состояние, но никак не могла сосчитать, сколько лет и зим не видала она дорогого гостя.

Хозяин и хозяйка повели майора в гостиную своих жильцов. Доббин отлично помнил свою гостиную мёбель, от старой медной дощечки, украшавшей фортепьяно - замечательный музыкальный инструмент работы Стотгарда - до ширм и алебастрового миньятюрного камня, в центре которого тиликали, бывало, золотые часики мистера Седли. И когда наш заморский путешественник уселся в креслах перед столом, мать, отец и дочь, перестреливаясь мелкою дробью красноречивого повествования, уведомили майора Доббина о многих, известных читателю, событиях, случившихся в последнее время. Они рассказали с удовлетворительною подробностию, как умерла старушка Седли, и как ее похоронили; как юный Джордж переселился на Россель-Сквер, и приобрел благосклонность дедушки Осборна, как бедная вдова грустила и тосковала по разлуке с сыном, и в каком состоянии находится мистер Седли, Два или три раза майор собирался навести справку относительно вторичного вступления в брак мистрисс Эмми, но язык его как-то невольно прилипал к гортани. Ему и не хотелось быть совершенно откровенным с этими добрыми людьми. Наконец, было ему донесено, что мистрисс Осборн пошла гулять с своим отцом в кенсингтонские сады. Они обыкновенно гуляют после обеда, если позволяет погода. Старик теперь очень слаб, угрюм, и ведет вообще печальную жизнь. Единственное утешение и отраду находит он только в своей дочери, и надобно сказать по совестя, что мистрисс Осборн для него - настоящий ангел.

- Как это жаль, сказал майор, что у меня сегодня вечером множество дел, нетерпящих отлагательства, и я принужден слишком дорожить временем. Мне бы, однакожь, хотелось повидаться с мистрисс Осборн. Не можете ли вы, мисс Мери, проводить меня в кенсингтонские сады, или по крайней мере, указать дорогу?

Это предложение пришлось как-нельзя лучше по вкусу обязательной мисс Мери.

"Она знала дорогу, как свои пять пальцев. Очень рада проводить майора Доббина. Она часто сама ходила гулять с мистером Седли, когда мистрисс Осборн отправлялась на Россель-Сквер. Она знает и скамейку, где обыкновенно любит сидеть мистер Седли".

Мисс Мери прошмыгнула в свою комнату, и через несколько минут явилась опять в гостиной, совсем готовая к путешествию с майором. На ней была теперь чудесная шляпка и желтая шаль её маменьки, со включением огромной брошки на груди. Всеми этими украшениями мисс Мери позаимствовалась у своей матери с тою единственною целию, чтобы явиться достойною спутницею майора,

Мистер Доббин, щеголявший в голубом фраке, подал руку молодой девушке, и они весело отправились в путь. Приготовляясь к торжественному свиданью, майор был очень рад, что идет не один. Дорогой он продолжал разспрашивать свою прекрасную спутницу о дальнейших подробностях относительно мистрисс Эмми. Чувствительное его сердце обливалась кровию при мысли, что Амелия принуждена была разстаться с своим сыном. Как она перенесла эту разлуку? Часто ли она видит маленького Джорджа? Чем и как обезпечено состояние мистера Седли? Не терпит ли он слишком больших нужд? На все эти вопрасы мисс Мери отвечала, как умела.

На половине этой дороги повстречалось событие, весьма простое в сущности, однакожь такое, которое доставило майору Доббину величайшую усладу. На Бромптонском проспекте гулял бледный молодой человек степенной наружности, с реденькими усами и в туго-накрахмаленном галстухе, и гулял он с двумя леди, ведя под руки и ту и другую. Одна из них была высокая пожилая дама повелительного вида, похожая несколько на своего кавалера; другая - смуглолицая, приземистая женщина весьма невзрачной наружности, украшенная превосходной новой шляпкой и золотыми часами, блиставшими на её груди. Поддерживаемый с обеих сторон этими спутницами джентльмен, кроме того, нес еще дамский зонтик, шаль и корзинку, так-что обе руки его были совершению спутаны, и разумеется, не было ему физической возможности прикоснуться к полям своей шляпы в ответ на учтивое приветствие мисс Марии Клепп. Это однакожь не мешало ему кивнуть слегка головой, когда мисс Мери сделала реверанс. Дамы салютовали ее с покровительственным видом, и в то же время, кавалер их устремил чрезвычайно суровый и строгий взгляд на джентльмена в голубом фраке и с бамбуковой тростью, который был спутником мисс Мери Клепп.

В глазах мисс Мери заискрилось довольно лукавое выражение.

- Это наш приходский викарий, достопочтенный мистер Бинни (майор Доббин вздрогнул) и сестрица его, мисс Бинни. О, еслиб вы знали, как она надоедает своим бедным ученицам в приходской школе! А другая маленькая леди с бельмом на глазу и хорошенькими часами на груди - сама мистрисс Бинни, урожденная мисс Гритс. Отец её - мелкий торговец, и у него между-прочим есть лавочка в Кенсингтоне, где он торгует чайниками своего собственного изобретения. Хорошие чайники. Мистер Бинни и мисс Гритс обвенчались месяц назад, и теперь они кажется возвращаются из Маргета. Она принесла в приданое пять тысячь фунтов, и брак этот устроила мисс Бинни. Впрочем она кажется уже поссорилась с своей невесткой.

Майор Доббин затрепетал теперь всеми членами, и ударил своею бамбуковою тростью по земле с таким эффектом, что спутница его вскрикнула "ах!" и захохотала. С минуту простоял он молча с открытым ртом, глазея на удаляющуюся молодую чету, между-тем, как мисс Мери рассказывала свою историю. Но Доббин уже ничего не хотел слышать, после известия о супружеских узах достопочтенного джентльмена. Голова его закружилась от напора восторженных идей. После этой встречи, он пошел вдвое скорее к месту своего назначения, и через несколько минут они были у ворот кенсингтонских садов.

- Вот они! вот они! вскричала мисс Мери, и почувствовала в ту же минуту, что рука её спутника сильно задрожала.

Здесь мы должны заметить, что мисс Мери, вернейший и постоянный друг Амелии, знала все её тайны. История сношений её с майором была ей столько же известна, как интересные эпизоды в любимых ею повестях и романах, каковы напрпмеру. ".Сиротка Фанни", или. "Шотландские вожди",

- Вам бы, я иолагаю, не мешало забежать вперед, и предварить их о моем визите, сказал майор.

Мисс Мери бросилась со всех ног, и желтая шаль её заколыхалась от дуновения ветра.

Старик Седли сидел на скамье, придерживая между коленами носовой платок. Он рассказывал чуть-ли не в сотый раз какую-то диковинную повесть о старых временах. Амелия слушала с напряженным вниманием, исподоволь бросая на отца одобрительную и ласковую улыбку. Можно, впрочем с достоверностию полагать, что она размышляла о своих собственных делах, и старинная повесть едва-ли производила какое-нибудь впечатление на её душу. Завидев издали бегушую мисс Мери, Амелия с испугом отпрянула от своего места. не случилось ли чего-нибудь с Джорджинькой, подумала она, но веселое лицо и нетерпеливые движения молодой девушки мгновенно разсеяли этот страх из робкой материнской груди.

- Новости вам, новости! закричала посланница майора Доббина. - Он приехал, приехал!

- Кто приехал? спросила Эмми, все еще продолжая думать о своем сыне.

- Посмотрите сюда! отвечала мисс Клепп, оборачиваясь назад.

Мистрисс Осборн устремила слаза по указанному направлению, и увидела тощую фигуру и длинную тень майора. В одно мгновение лицо её покрылось розовой краской, и затрепетав в свою очередь всеми членами, она принялась плакать, горько плакать. Мы уже имели случай докладывать внимательному читателю, что это простодушное создание совершенно одинаковым способом выражало и радость свою и горе.

Мы не беремся описывать, с какою нежностию и любовию взглянул на нее мистер Добоим, когда она подбежала к нему с распростертыми руками. Амелия не переменилась. Стан её немножко округлился, и щеки её немножко побледнели: вот и все видоизменения, совершившияся в её фигуре впродолжение десяти лет. Глаза её блистали такою же неизменною верностию и добротой, как в бывалое время. В каштановых волосах её едва можно было заметить две, три линии серебристого цвета. Она подала ему свои обе руки, и улыбаясь смотрела сквозь слезы на его добродушное и честное лицо. Доббин взял эти миньятюрные ручки, и с минуту оставался безмолвным. Зачем он не заключил ее в свои объятия, и зачем не поклялся, что он уже не разстанется с нею до могилы? Амелия была бы не в силах оказать ему сопротивления, и подчинилась бы безпрекословно его воле.

- Какую? мистрисс Доббин? спросила Амелия, делая невольное движение имад. "Зачем же он не сказал этого прежде?" подумала она.

- Нет, отвечал Доббин, опуская её руки. - Кто сообщил вам эту ложную весть? Я хотел сказать, что на одном со мною корабле прибыл брат ваш, Джозеф Седли, и прибыл затем, чтоб осчастливить своих добрых родственников.

- Папепька, папенька! вскричала мистрисс Эмвии; - радостная новость для вас! Брат мой в Англии. Он приехал затем, чтоб осчастливить вас. Вот майор Доббин.

уверенность, что почтенный его родитель, сэр Вилльям, здоров слава Богу.

- А я вот все собираюсь навестить сэра Вилльяма, продолжал мистер Седли, - господин альдермен недавно удостоил меня своим визитом.

Мистер Седли разумел визит, сделанный ему лет за восемь пред этим.

- Папенька очень слаб и разстроен, шепнула Эмми, когда Доббин подошел к старику, и радушно пожал ему руку.

с желтой шалью, и пошла с нею впереди этого маленького общества на возвратном пути домой. Старик Седли достался во владение майора. Он шел весьма медленно, едва переступая с ноги на ногу, и рассказывал дорогой старинные истории о себе самом, о бедной мистрисс Бесси, покойной своей супруге, о своем первоначальном процветании и постепенном упадке. Его мысли, как обыкновенно водится с старыми людьми, принадлежали исключительно временам давно минувшим. Впрочем он плохо знал прошедшия события, за исключением одной только катастрофы, постоянно тяготевшей над. его головой. Майор был очень рад, что спутник его говорил без умолку. Глаза его были неподвижно устремлены на фигуру, рисовавшуюся впереди - прелестную, очарователъную фигуру; о которой привык мечтать он с давних лет, и во сне и на яву.

сиделив сумерки за чайным столом. О, с каким нетерпением дожидался он этой минуты, мечтая денно и нощно о всесильной владычице своего сердца под влиянием жгучих лучей индийского солнца! Оказалось теперь, что идеал, им составленный, вполне соответствовал счастливой деятельности. Я вовсе не хочу сказать, что этот идеал через-чур высок, и мне даже кажется, что истинный гений не способен чувствовать особенного наслаждения при взгляде на смачные буттерброды, хотя бы они были приготовлены рукою мистрисс Эмми, но таков именно был вкус почтенного моего друга, и уже давным-давно доказано, что о вкусах спорить не должно. В присутствии Амелии, мистер Доббин был счастлив до такой степени, что готов был, как новый доктор Джонсон, выпить в один вечер около дюжины чашек чаю.

Заметив эту наклонность в своем заморском друге, Амелия с лукавой улыбкой наливала ему чашку за чашкой. В миньятюрную её головку никак не западала мысль, что майор Доббин не вкушал еще ни хлеба, ни вина во весь этот день. В гостнинице Пестрого Быка приготовили для него обед, и стол накрыт был в той самой комнате, где некогда майор и мистер Джордж разсуждали о разных розностях, между-тем как малютка Эмми поучалась уму-разуму в благородной для девиц Академии мисс Пинкертон на Чизвиккском проспекте.

Первою вещицей, которую мистрисс Эзмми показала своему дорогому гостю, был миньятюрний портрет малннького Джорджа. Она сбегала за ним в свою комнату, тотчас же по прибытии домой. Портрет был, конечно, далеко не так хорош как оригинал, но как это великодушно и благородно со стороны мальчика, что он вздумал предложить своей матери этот истнно-драгоденный подарок! Впрочем Амелия не слишком много распространялась о своем Джорджиньке, когда отец её сидел в креслах с открытыми глазами. Старик вообще не любил слушать о Россель-Скверских делах, и особенно об этом гордеце, мистере Осборне; он не знал, по всей вероятности, и не подозревал, что уже несколько месяцев существует щедротами этого гордеца. Догадка в этом роде могла бы окончательно разрушить его старческий покой.

Доббин рассказал ему все, даже несколько более того, что на самом деле происходило на корабле "Рамчондер"; он возвысил до необъятной величины филантропическия расположения Джоя, и великодушную его готовность усладить последние дни старика-отца. Дело в строгом смысле, происходило таким-образом, что майор, впродолжение своего путешествия, всячески старался внушить своему товарищу чувство родственного долга, и вынудил наконец у него обещание взять под свое покровительство сестру с её сыном. Джой был очень недоволен последними распоряжениями старого джентльмена, и особенно денежными счетами, которые мистер Седли вздумал отправить в Индию на его имя, но майор искусно умел обратить все это в смешную сторону, рассказав о собственных своих убытках по этому предмету, когда старый джентльмен угостил его целыми бочками негодного вина. Таким-образом мистер Джой, джентльмен вовсе не злой по своей природе, быть мало-по-малу доведен до великодушного расположения к своей европейской родне.

Давая полный разгул своему воображению, лицемерный друг наш представил эту историю в таком свете, что будто мистер Джой собственно и воротился в Европу, чтоб облаженствовать своего престарелого отца.

своих собственных страданиях, испытанных ею в последнее время; достойная женщина бый почти убита разлукою с сыном, но тем не менее, она считала, безсовестным и даже преступным жаловаться на свою судьбу. О нравственных свойствах Джорджиньки, о его умственных и эстетических талантах, и блистательной перспективе, ожидавшей его впереди на широком поприще жизни, мистрисс Эмми распространилась с величайшею подробностию. В сильных и чрезвычайно живописных выражениях она описала его чудную, неземную красоту, и представила сотню примеров в подтверждение необыкновенной возвышенности его духа. Оказалось, что на него заглядывались даже некоторые особы из фамилии милорда Бумбумбума, когда мистрисс Эмми гуляла с ним в кенсингтонских садах. Она изобразила живейшими красками, каким джентльменом он сделался в настоящую эпоху, какой у него грум, и какая чудесная лошадка. Учитель Джорджиньки, достопочтенный Лоренс Виль, представлен был ею образцом изящного вкуса, идеалом всех ученых мужей.

- Все знает он, говорила мистрисс Эмми, - и нет для него тайн в искусствах и науках. Какое у него общество, какие вечера! Вы сами человек образованный: многому учились, многое читали, вы так умны, Вилльям, так проницательны-- не запирайтесь: покойник всегда отзывался о вас с самой лестной стороны - вы, говорю я, непременно придете в восторг от вечеров мистера Виля, профессора моего Джорджиньки. У него собираются в последний вечер каждого месяца. Он говорит, что Джорджинька может добиваться какого угодно места в Парламенте, или в университете по ученой части. Вы не можете представить, как он умен. Да вот не хотите ли удостовериться собственными глазами.

И подойдя к фортепьяно, она вынула из ящика тетрадку, где хранилось собственноручное сочинение Джорджа. Сей великий памятник гения находится еще до сих пор в распоряжении мистрисс Эмми. Вот он:

-- Из всех возможных пороков, унижающих характер человека, самолюбие есть порок самый ненавистный, чудовищный, и достойный презрения. Непозволительная любовь к самому себе, или лучше, к своему я, неизбежно ведет к самым ужасным, страшным преступлениям, и причиняет величайшия несчастия как целым обществам, так и фамилиям отдельно взятым. Так мы видим, что самолюбивый муж вовлекает в нищету свое семейство, и нередко причиняет оному гибель. Так случастся равномерно, что и глава целого общества наносит оному обществу ужасный вред, если не обуздывает, силою воли, порывов своего самолюбия.

Пример. -- Самолюбие Ахиллеса, как справедливо заметил поэт Гомер, причинило Грекам тысячи несчастий (См. Hom. Iliad. Lib. 1. v. 2). Так, и в наше время, самолюбие покойного Наполеона Бонапарта причинило Европейцам безчисленные бедствия. Да и что выиграл сам он, сей новый Ахиллес нашего времени? Гибель, всеконечную гибель: его изгнали из Европы и заточили на пустынном острове среди Атлантического Океана, на острове Св. Елены.

образе действия, сообразоваться с интересами и разсчетами своих ближних.

Сочинено в доме Минервы, 24 апреля, 1827.

- Как вам это покажется? В его лета приводит примеры из греческих писателей на их собственном языке! продолжала восторженная мать. О, Вилльям, прибавила она, протягивая свою руку майору, - какое сокровище Провидение ниспослало мне в этом малютке! Он единственное утешение моей жизни, он... он - истинный образ и подобие своего отца!

"Сердиться ли мне, что она по сю пору так верна ему? думал Вилльям. Ревновать ли мне ее к своему другу, истлевшему в могиле? Могу ли я сетовать, что Амелия способна полюбить только однажды и навсегда? О, Джордж, Джордж, как мало ты умел ценить сокровище, бывшее в твоих руках!"

Эта мысль быстро промелькнула в голове Вилльяма, когда он держал руку Амелии, приставившей платок к своим глазам.

- Навещу, только не завтра, сказал бедный майор Доббин. Дайте наперед поуправиться мне с своими делами.

Он не считал нужным признаться, что еще не виделся с своими родителями и сестрицей Анной; всякой благонамеренный читатель, нет сомнения, побранит за это опущение почтенного моего друга. Скоро он простился с мистрисс Эмми и её отцом, оставив им, на всякой случай, городской адрес Джоя.

Когда он воротился в гостинницу Пестрого Быка, жареная курица, приготовленная к обеду, совсем простыла, и в этом охлажденном состоянии мистер Доббин скушал ее за ужином. Зная очень хорошо, что члены родной его семьи ложатся спать очень рано, майор разсчитал, что было бы весьма неблагоразумно безпокоить их своим визитом в такую позднюю пору, и на этом основании он отправился провести вечер в партере Геймаркетского театра, где, думать надобно, было ему очень весело.