Базар житейской суеты.
Часть четвертая.
Глава LX. Загасли вдруг два светила.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Базар житейской суеты. Часть четвертая. Глава LX. Загасли вдруг два светила. (старая орфография)

ГЛАВА LX. 

Загасли вдруг два светила.

Наступил печальный день на Джиллиспай-Стрите. Ход обычных удовольствий и торжественных пиршеств в доме мистера Джозефа Седли был внезапно прерван событием весьма обыкновенным на поприще житейского базара. Пробираясь в своей квартире по лестнице из гостиной в спальню наверх, вы замечали, конечно, небольшую арку в стене прямо перед вашими глазами, откуда снисходит свет на лестиицу, ведущую из второго этажа в третий, где обыкновенно помещаются детския и комнаты для прислуги. Это полукруглое отверстие весьма полезно еще для другого употребления, о котором можно навести справку у работников гробовщика. Здесь, на этой самой арке, они устанавливают гробы, или пропускают их через него осторожно, чинно, таким-образом, чтобы ни на волос не растревожить вечного покоя охладевшого жилища. Присядьте, если вам угодно, на гладкой площадке второго этажа, всмотритесь хорошенько в это сводистое отверзтие, обращенное на главный ход, его же не минует ни одна живая душа, обитающая под кровлей британского дома. И прежде всего, не минует его кухарка, которой суждено каждый день, перед разсветом спускаться из верхних областей, чтобы чистить на кухне кострюли и горшки, и между-тем, как она лениво, с ноги на ногу, перебирается к месту своего назначения, протирая заспанные глаза, навстречу ей, по тем же ступеням, взбирается молодой хозяйский сынок, босоногий, усталый, бледный; он пропировал всю ночь с веселыми друзьями в трактире или клубе, и по возвращении домой, скинул в корридоре сапоги, чтобы безшумно совершить путешествие в свою спальню. Отсюда снисходит осторожною стопой мисс Роза или Фиалка, старшая дочь домовладельца, блистательная и прекрасная, сияющая лентами, цветами, и вооруженная девственными прелестями для завоевания джентльменских сердец на бальном вечере или рауте, и между-тем как, потупив голову, она крадется медленными и нерешителъными шагами, подобрав обеими руками свое муслиновое платьице, вертлявый её брат, мастер Томми, скользит, с быстротою стрелы, по перилам той же лестницы, презирая всякую опасность, и находя этот способ путешествия самым верным, легким и удобным. Здесь же нежный и заботливый супруг ведет под руку, или несет на своих могучих руках, улыбающуюся подругу своей жизни в тот счастливый день, когда доктор медицины и хирургии объявил, что прекрасная пациентка может сойдти вниз и погулять в столовой или гостиной. Этим же путем длинный Джон, зевая на потолок и почесывая затылок, пробирается в свою спальню в урочный час, с сальным огарком в руке. Здесь лежит дорога в детскую, людскую, во все спальни; носят здесь детей; водят стариков, провожают парадных гостей; ходит здес доктор в комнату пациента, пастор, призванный крестить младенца, и здесь же встречают гробовщика с его факельщиками и работниками... После этого сводистого окошка, милостивые государи, и после этой лестницы лондонского дома, каких еще вам нужно memento mori, памятников жизни, смерти и житейской суеты!..

Прийдет пора, о возлюбленный друг и брат мой, когда и к нам с тобою прийдет по этой же дестивце, в последний раз, доктор медицины и хирургии. Сиделка или сердобольная дама откроет занавес вашей постели, но вы уже не откликнетесь на её голос. И затем она приотворит окно, чтобы освежить спертый и затхлый воздух, испорченный вашим дыханием. И затем, на всем протяжении фасада, задернут гардины, опустят сторы, закроют ставни; жильцы переместятся в задние покои; прийдут нотариусы и другие джентльмены в черном костюме. И проч. и проч. Поприще вашей жизни окончилось однажды навсегда, и вы отправились в путь далекий, его же не минует ни одна живая душа, прозябающая под солнцем. Если вы джентльмен известного разряда, и роль ваша была блистательна на рынке житейских треволнений, наследники воздвигнут великолепный герб над последним нашим жилищем, с обозначением, что вы "успокоились на небесах". Сын ваш заново омёблирует дом, или отдаст его внаймы, и переселится в другой квартал. С началом нового года имя ваше в клубах будет причислено к "умершим членам". Лютая скорбь овладеет вашею вдовою; но это не помешает ей заказать щегольской, нарядный траур; кухарка пошлет спросить, какие кушанья готовить к обеду, буфетчик озаботится насчет вин - и все пойдет своим обычным чередом. Портрет ваш еще несколько погостит над каминной полкой, но потом уберут его с этого почетного места, чтобы любоваться на портрет вашего наследника и сына.

Каких покойников жалеют всего больше и оплакивают всего искреннее и нежнее на Базаре Житейской Суеты? Тех, я думаю; которые, при жизни, всего скорее могли забыть нас. Смерть дитяти сопровождается обыкновенно такими горькими, безотрадными слезами, каких никогда не может пробудить ваша собственная кончина, о возлюбленный брат мой. Младенец едва только начинает узнавать вас, и вы совершенно исчезаете из его памяти после кратковременной разлуки, но смерть его сокрушает вас гораздо более, чем кончина искренняго вашего друга, или даже первородного вашего сына, который давно обзавелся своим домом. И если вы старый человек, и, о возлюбленный читатель (все мы состареемся рано или поздно), старый и богатый, или старый и бедный - что решительно одно и тоже - наступит грозный час, когда вы невольно подумаете, "добрые люди окружают меня, добрые и ласковые, но никто, думать надобно, не загрустится обо мне, когда я отправлюсь на тот свет. Я богат, и все эти господа ждут не дождутся моего наследства. Или: "я очень беден, и давно стал тяжким бременем для всех этих господ".

* * *

Лишь-только окончился траур по кончине мистрисс Седли, и лишь-только мистер Джой вздумал пощеголять в столице своими блистательными жилетами, приобретенными в Соутамптоне, как вдруг сделалось очевидным для всех обитателей нового дома, что почтенный старичок, мистер Седли, намерен в скором времени отправиться вслед за своей супругой в горнюю страну.

- Здоровье моего отца не позволяет мне давать больших вечеров и обедов в нынешний сезон, торжественно замечал мистер Джой в своем клубе, но если вы, друг мой Чотни, завернете ко мне в половине седьмого, я буду очень рад разделить с вами скромную хлеб-соль. Вы найдете за моим столом двух или трех приятелей, с которыми авось не будет вам скучно.

Таким-образом, сановник Индии и столичные его приятели обедали и пили втихомолку свой кларет. Между-тем, как песочные часы жизни бежали вперед в стклянке престарелого джентльмена, обитавшого наверху. Дюжий лакей в бархатных туфлях подавал вино дорогим гостям, и они спокойно усаживались за вист после обеда. Майор Доббин принимал довольно деятельное участие в этой невинной забаве, и случалось повременам, что мистрисс Осборн тоже присоединялась к этой компании, когда пациент её, уложенный спать, вдавался в тот полусонный бред, который обыкновенно снисходит на старческую подушку.

Впродолжение болезни, старик находил в своей дочери единственную покровительницу и утешительнщу. Из её только рук принимал он свои бульйон и микстуру. Ухаживанье за отцом сделалось теперь почти единствелным занятием мистрисс Эмми. Её постель была поставлена подле самой двери в коинату больного, и при малейшем оттуда шорохе или движении, она готова была предложить свои услуги. Должно впрочем отдать справедливость страждущему старцу; часто по пробуждении лежал он по целым часам с открытыми глазами, не смея пошевельнуться, чтоб не безпокоить своей доброй и бдительной няньки.

Быть-может, мистер Седли любил теперь свою дочь гораздо нежнее, чем в былые времена. Исполняя свои великодушные обязанности при болезненном одре, Амелия выставляла себя в самом привлекательном свете. "Она прокрадывается в его комнату, как солнечный луч", думал мистер Доббин, наблюдая, как Амелия на цыпочках и притаив дыхание, входит в отцовскую спальню, причем действительно лицо её лучезарилось выражением необыкновенной нежности и добродушия. Кто из нас не замечал этих очаровательных проблесков любви и сострадания, когда женщина стоит задумавшись над колыбелью своего младенца, или заботливо ухаживает при постели больного?

Вражда, затаенная в сердце старика, исчезала сама-собою, и он умирился совершеннейшим образом. Тронутый безчисленными доказательствами любви и великодушия, мистер Седли, отживая свои последние дни, забыл все те мнимые оскорбления и неправды, которые он и его жена думали видеть в своей дочери. Об этих оскорблениях и неправдах старики бывало разсуждали между собою по целым часам. Оказывалось по их соображениям, чтоАмелия жила исключительно для сына, не обращая ни малейшого внимания на своих несчастных родителей, подверженных старческим недугам. Вся она принадлежала этому избалованному Джорджу, и чуть с тоски не пропала, когда взяли мальчика на Россель-Сквер. На что это похоже?.. Но теперь мистер Седли забыл все эти обвинения, и приближаясь к смерти, оценил вполне нравственные совершенства этого существа, готового на всякия самоотвержения.

Однажды вечером, когда мистрисс Эмми прокралась в его комнату, старик, сидевший на своей постели, вздохнул из глубины души, и приготовился, повидимому, к своему последыему признанию.

- О, Эмми, друг мой Эмми! сказал он, положив свою слабую и холодную руку на её плечо, я размышлял все это время, как мы несправедливы были к тебе.

Дочь стала на колени при постели умирающого, и сложила руки на молитву. Молился и отец среди торжественного безмолвия и тишины... Да ниспошлет Бог каждому из нас такую же утешительницу или подругу в последний час нашей жизни.

Быть-может в эти торжественные минуты, перед умственным взором мистера Седли, проносилась вся его жизвь с её бесконечной борьбой, с её блистательными успехами в начале, и безнадежными стремлениями в конце. Он думал, конечно, о своем безпомощном состоянии, о несбывшихся надеждах и мечтах, о том, что, отправляясь в вечность, не оставляет после себя никакого состояния, и что ему нет надобности делать особенного завещания на деловой бумаге. Жалкая жизнь, безплодная жизнь!

Позвольте, однакожь, лучше ли умирать в эпоху процветания и славы, или в годину нищеты и душевных огорчений? Это, в некотором смысле, вопрос, требующий особенного размышления, но во всяком случае, странный характер должны получить наши чувства, когда, приближаясь к порогу вечности, мы принуждены будем сказать, "с завтрашним днем, успех и неудача, торжество и падение будут для меня совершенно безразличны. Взойдет солнце, и мириады живых существ обратятся к своим обычным делам, но меня уже не будет больше на Базаре Житейской Суеты".

Наступило утро нового дня, небосклон озарился блистательными лучами солнца; человеческий род обратился к своим обычным удовольствиям и делам, но уже - за исключением старика Джозефа Седли, которому не было больше надобности вооружаться против новых ударов судьбы, проектировать, хитрить и строить воздушные замки. Ему оставалось только совершить путешествие на бромптонское кладбище и успокоиться подле костей своей истлевшей супруги.

Ему, разумеется, нельзя было оставаться в своем доме при... при этих обстоятельствах, вы понимаете. Но мистрисс Эмми осталась, и безмолвно принялась за исполнение своего последняго долга. Она была печальна и грустна, но не лежало злой тоски на её душе. С кротким и смиренным сердцем молилась Амелия, чтоб Господь Бог ниспослал для нея самой такую же тихую и безболезненную кончину; с благоговейным умилением она припоминала последния слова своего родителя, проникнутые верой и надеждой на бесконечную благость Творца.

Вообразите себя совершеннейшим счастливцем в этом подлунном мире. Наступает последний ваш час, и вы говорите:

"Богат я и славен, благодарение Богу! Всю жизнь свою принадлежал я к лучшим обществам. Я служил с честью своему отечеству, заседал в парламенте несколько лет сряду, и могу сказать, речи мои выслушивались с восторгом. Я не должен никому ни одного шиллинга; совсем напротив: университетский мой товарищ, Джон Лазарь, занял у меня пятьдесят фунтов, и мой душеприкащик не требует с него этого долга. Дочерям я оставляю по десяти тысячь фунтов: хорошее приданое для девиц! Мое серебро, мёбель, все хозяйственное заведение на Булочной улице, вместе со вдовьим капиталом, перейдут в пожизненное владение к моей жене. Мои хутора, дачи, со всеми угодьями, погреба, нагруженные бочками отборнейших вин и все деньги, хранящияся в государственном банке, достанутся, вследствие духовного завещания, моему старшему сыну. Каммердинер мой, в уважение долговременной его службы, получил в наследство капитал, который доставит ему двадцать фунтов годового дохода. Кто жь будет мною недоволен, и кому вздумается обвинять меня, когда труп мой будет лежать в могиле?"

Пусть теперь перевернется медаль на другую сторону, и вы пропоете свою любезную песню в таком тоне:

"Бедный я человек, горемычный; удрученный обстоятельствами и судьбою. Жизнь моя пролетела, повидимому, без всякой цели. Не наградила меня судьба ни талантами, ни умом, ни породой, ни дородством, и признаюсь душевно, что я наделал безчисленное множество промахов и грубейших ошибок. Не раз позабывал я свои обязанности, и не могу ни одним шиллингом удовлетворить своих кредиторов. Пришел мой последний час, и я лежу на смертном одре, безпомощный и нищий духом. Смиренно припадаю к стопам божественного милосердия, и да простит меня Всевышний во всех моих слабостях и прегрешениях".

Какую из этих двух речей вы захотели бы выбрать для своих собственных похорон? Старик Седли выбрал последнюю, и в этом смиренном состоянии духа, придерживаясь за руку своей дочери, он распростился навсегда с треволнениями сует житейских.

* * *

Так вот, мой милый, ты можешь удостовериться своими глазами, что может сделать человек с талантом, руководимый опытностию и коммерческим разсчетом, говорил на Россель-Сквере старик Осборн внуку своему Джорджу. Посмотри на меня и на счеты моего банкира. Сравни со мною бедного своего деда Седли и его банкротство, какая непроходимая бездна между нами! А ведь было время, когда стоял он выше даже меня, лет за двадцать перед этым он стоял выше меня десятью тысячами фунтов.

Кроме этих Россель-Скверских людей, да еще семьи мистера Клеппа на Виллах Аделаиды, ни один смертный не заикнулся о горемычном Джоне Седли, и никто не захотел припомнить, что еще существовал на свете такой человек.

Старик Осборн в первый раз услышал от приятеля своего, полковника Букклера (эти сведения мы почерпнули из уст мастера Джорджа), что майор Доббин считался в британской армии превосходнейшим офицером. Эта неожиданная весть в высокой степеми озадачила мистера Осборна, и он выразился напрямик, что не предполагаст в этом неуклюжем джентльмене ни ума, ни храбрости, ни образованности. Скоро однакожь он получил о нем блистательные отзывы от других своих знакомых. Сэр Вилльям Доббин, альдермен, высокоценивший таланты своего сына, рассказал множество весьма интересных анекдотов, из которых весьма ясно значилось, что майор был образованнейший и благороднейший человек в мире. Наконец, имя Доббдна, один или два раза, появилось в списке знаменитейших особ, и это обстоятельство произвело оглушительный эффект на старого Россель-Скверского аристократа.

Как опекун Джорджиньки, майор неизбежно должен был встречатъся с его дедом. При одной из этих встреч, мистер Осборн полюбопытствовал заглянуть в деловые отчеты майора, и тут поразило его обстоятельство, небывалое в коммерческом мире, и которого никак нельзя было предвидеть. Прозорливый и сметливый негоциант мигом догадался, что значительная часть капитала, определенного на содержание вдовы, выходило непосредственно из майорского кармана. Это укололо самолюбие старика, и в то же время изумило его весьма приятным образом.

Вызванный на объяснение, мистер Доббин, в жизнь неприбегавший к обманам, смешался, покраснел, пролепетал несколько безсвязных фраз, и, наконец, должен был открыть истину во всем её виде.

- Вам не безъизвестно, милостивый государь, что этот брак был отчасти устроен мною, начал мистер Добоин, причем физиономия его собеседника сделалась вдруг угрюмою и пасмурною. Мне казалось, что покойный друг мой зашел в этом деле так далеко, что отступление от данного обязательства могло бы обезчестить его имя и погубить мистрисс Осборн. Когда, наконец, после смерти мужа, осталась она без всяких средств к существованию, я счел своей обязанностию пожертвовать в пользу вдовы небольшим капиталом, накопившимся из моих доходов в течение нескольких лет.

- Майор Доббин, отвечал старик Осборн, устремив на своего собеседника пристальный взгляд, - вы нанесли мне величайшее оскорбление, но позвольте вам заметить, сэр, что вы честнейший человек. Вот вам моя рука, сэр, хотя, признаться, я никак не воображал, что родственники мои будут существовать на ваш счет...

И они крепко пожали друг другу руки, причем майор, пойманный внезапно в своем филантропическом лицемерии, растерялся совершеннейшим образом. Мало-по-малу однакожь он собрался с мыслями, и старался помирить старого джентльмена с памятью его сына.

- Он был между нами образцом великодушия и благородства, сказал мистер Доббин. Мы все его любили, и каждый готов был на все для мистера Джорджа. Я, как младший офицер в те дни, гордился его дружбой, и поставил бы себе за особенную честь служить в его роте. В нем соединялись все качества лучшого британского воина, и никого еще не удавалось мне видеть храбрее и отважнее вашего сына.

И распространяясь на эту тему, Доббин рассказал десятки историй в подтверждение необыкновенных свойств покойного капитана.

- Джорджинька похож на него, как две капли воды, заключил майор энергическим тоном.

- Что правда, то правда, сказал мистер Осборн, - я весь дрожу по временам, когда замечаю, как мальчик похож на своего отца.

Раз или два майор Доббин обедал на Россель-Сквере в обществе знистера Осборна (это было еще при жизни старика Седли), и когда они сидели вдвоем после обеда, разговор их склонялся преимущественно на покойного капитана. Отец любил теперь хвастаться своим сыном, и выставляя на показ его подвиги, прославлял еще более свою собственную особу. Во всяком случае, в отзывах его о покойнике уже не было заметно прежней желчи и негодования, и чувствительный майор радовался душевно, что старик помирился наконец с памятью сына. Сам Вилльям уже начинал, повидимому, пользоваться его благосклонностью. При втором визите, он стал с ним обходиться запросто, без церемонии, и уже называл его Вилльямом, точь-в-точь как в бывалые времена, когда Доббин и Джордж учились вместе в пансионе доктора Свиштеля. Такая благосклонность доставляла невыразимое удовольствио честному джентльмену.

Когда на другой день во время завтрака, мисс Осборн, действуя под влиянием сатирического направления, свойственного её летам, произнесла несколько легкомысленных и довольно колких замечаний относительно наружности и обращения майора, мистер Осборн прервал ее на половине фразы и сказал:

ха! майор Вилльям - прекраснейший джентльмен.

- Правда ваша, дедушка, правда! подтвердил мастер Джордж одобрительным тонозг.

И подбежав к старому джентльмену, он начал, с особенною нежностию, разглаживать его седые бакенбарды и цаловать его в лицо. Вечером в тот же день юный джентльмен рассказал эту историю своей матери, и мистрисс Эмми вполне соглаеилась с мнением сына.

- Конечно твоя правда, мой милый,

Легкий на помине, Доббин скоро вошел после этой интересной беседы, распространившей краску на лице мистрисс Эмми. Смущение её увеличилось еще больше, когда маленький шалун принялся рассказывать вторую часть истории, происходившей на Россель-Сквере.

- Знаешь ли что, Доббин? сказал мастер Джордж, - одна прекрасная особа с необыкновенными талантами хочет выйдти за тебя замуж. Она румянится каждый день, носит фальшивую косу, фальшивые локоны, и бранит прислугу от утра до вечера.

- Кто же это? спросил Доббин.

- Тётушка Осборн, отвечал мальчик, - так по крайней мере сказал дедушка. И право бы, очень недурно, еслиб ты вздумал породниться с нами. Меня ужь давно забирает охота величать тебя дядюшкой.

Было ясно для всех, что мнения старика Осборна и образ его чувствований изменялись мало-по-малу. Повременам он разспрашивал Джорджиньку о его дяде и смеялся от души, когда мальчик каррикатурил и передразнивал мистера Джоя. Раз, однакожь, он сделал внуку довольно строгое замечание на этот счет.

- Это нехорошо, сэр, и неуважительно, когда молодежь позволяет себе смеяться над старшими родственниками, сказал старик. Если вы вздумаете сегодня выехать, мисс Осборн, прошу вас завезти мою карточку мистеру Джозефу Седли: слышите ли? Между мною и этим джентльменом никогда не было ссоры.

Получив эту карточку, сановник Индии не замедлил отправить и свою. Вслед затем мистер Джой и майор Доббин получили торжественное приглашение на Россель-Сквер, где изготовили для них обед, блистательный и глупейший, какой когда-либо давали в доме мистера Осборна. Стол нагружен был весь фамильным серебром и гости приглашены были из разных кварталов столицы. Мистер Седли удостоился чести идгти в столовую под руку с мисс Осборн, и старая девица была с ним необыкновеяно любезна и мила, между-тем как с майором едва пролепетала несколько слов. Мистер Доббин, застенчивый и робкий, сидел вдалеке от нея, подле самого хозяина дома. Джой заметил с великою торжественностию, что черепаховый суп был превосходен во всех отношениях, и любопытствовал узнать, откуда мистер Седли получил такую отличную мадеру.

"Это еще остаток от вин Седли", прошептал буфетчик своему господину.

из погребов "этого старого банкрота".

Несколько раз в этот день начинал он разспрашивать - о ком бы вы думали? - о мистрисс Джодрж Осборн, и можно заранее представить, с каким красноречием мистер Доббин принялся развивать свою задушевную, тему. Живо и подробно он изобразил старику её страдания, пламенную любовь мистрисс Эмми к супругу, которого она обожает до сих пор, нежную любовь к родителям, и редкое самоотвержение, на которое она обрекла себя, разставаясь с своим сыном.

- Вы не можете представить, сэр, что она вытерпела, сказал честный Доббмн дрожащшт голосом, - и я надеюсь, сэр, даже уверен, что вы помиритесь наконец с несчастной вдовой. Пусть Амелия разлучила вас с сыном, но зато теперь она отдала вам своего собственного сына, и если вы любили некогда вашего Джорджа, могу вас клятвенно уверить, что она любит своего Джорджиньку вдесятеро больше.

- Клянусь честью, сэр, вы - благороднейший человек.

И больше ничего не сказал в ответ мистер Осборн. Ему в голову не приходило до сих пор, что вдова должна была чувствовать какую-нибудь горесть после разлуки с сыном, поставленным на джентльменскую ногу в доме своего деда. Примирение казалось близким и неизбежным, и сердце Амелии уже начинало трепстать при мысли о страшной встрече с отцом своего мужа.

произвели, повидимому, гибельное впечатление на организм мистера Осборна, и он начал слабеть с каждым днем. Дух его был также неспокоен. Несколько раз посылал он за своими нотариусами, и сделал вероятно какие-нибудь изменения в своем духовном завещании. Доктор, признавший его взволнованным и растроенным, предписал кровопускание и морской воздух, по старый джентльмен не выполнил ни одного из этих рецептов.

Однажды, когда мистер Осборн не явился к завтраку в урочный час, каммердинер, заглянув в его уборную, нашел своего господина лежавшим в обмороке у ног туалетного стола. Известили об этом мисс Осборн, послали за докторами, Джорджинька не пошел в пансион, явились кровопускатели с ланцетами и рожками. Осборн приведен был в чувство, но уже не мог говорить, хотя два или три раза употребил отчаянные усилия для произнесения каких-то слов. Через четыре дня он умер. Доктора разъехались, гробовщик и его работники забрались наверх, и ставни были закрыты на лицевой стороне, выходившей на Россель-Скверский сад. Буллок, сломя голову, прибежал из Сити.

- Сколько старик оставил денег этому мальчику? - Конечно не половину. Конечно все имение разделено на три ровные части.

То была торжественная и тревожная минута.

Какие же слова старался выговорить несчастный старик перед своей кончиной? Думать надобно, что ему хотелось увидеться и помириться с возлюбленною и верною супругою своего сына. Это всего вероятнее, потому-что, по вскрытии завещания, оказалось, что мистер Осборн не питал уже никакой ненависти к своей невестке.

ключь от шкатулки, где оне хранились, был также отыскан в его кармане. Печати были сломаны все до одной. Он перечитывал эти бумаги вероятно накануне своего паралича, так по крайней мере можно было судить из слов каммердинера, объявившого, что господин его в тот день долго работал в своем кабинете, и перед ним на столе лежала большая фамильная библия в красном сафьяном переплете.

Когда наконец завещание было открыто, оказалось, что половину своего имения мистер Осборн оставил Джорджу. Остальная часть поступила в раздел между двумя сестрами. Господину Фредерику Буллоку предоставлялось на произвол: или продолжать, для общей пользы, дела коммерческого дома, или выделиться, если он сочтет это более выгодным и удобным. Пансион в пятьсот фунтов, из доходов Джорджа, назначался его матери, "вдове моего возлюбленного сына, Джордяжа Осборна, которую вместе прошу принять опеку над сыном и моим внуком до его совершеннолетия". Последний пункт завещания выражался в такой форме:

"Исполнителем сей моей воли назначаю майора Вилльяма Доббина, искренняго и благороднейшого друга моего возлюбленного сына. И поелику оный майор, руководимый единственно чувством и побуждениями своего великодушия, содержал капиталом из собственных доходов моего внука и вдову моего сына в ту пору, когда не было у них других средств к существованию, то я, принося ему наичувствительнейшую благодарность за таковые христианския благодеяния, прошу вместе с сим принять из оставленного наследства такую сумму, каковая может оказаться достаточною для покупки чина подполковника, или для какой-либо другой благонамеренной цели."

Услышав обо всех этих распоряжениях своего тестя, Амелия пришла в трогательное умиление, и была искренно благодарна за оставленное наследство. Но когда сказали ей и разъяснили, какими судьбами Джорджинька опять соедийился с нею, и как Вилльям содержал ее на свои собственный счет, как в свое время он дал ей мужа, и теперь возвратил ей сына... о!... тогда сердце бедной женщины растаяло как воск, и долго стояла она на коленях, возсылая пламенные молитвы за благоденствие своего великодушного покровителя, защитника и друга.

И больше все-таки ничего. Одною только благодарностию отделалась мистрисс Эмми за эту удивительную преданность и самоотвержение в её пользу.

* * *

"ты мне принадлежишь, одному мне, исключительно и нераздельно, ныне и во веки."

Вилльям хорошо знал это, всю свою жизнь, казалось, исключительно посвятил он тому, чтобы отгадывать мысли и чувства мистрисс Эмми.

Когда свет узнал о подробностях завещания богатого негоцианта, интересно было наблюдать и замечать, как мистрисс Эмми вдруг поднялась во мнении особ, составлявших небольшой кружок её знакомых. Даже слуги на Джиллиспай-Стрите переменили о ней свои образ мыслей. Прежде, когда бывало мистрисс Эмми отдавала свои скромные приказания, они любили обыкновенно отделываться ответом, что "надо спросить наперед мистера Джозефа", но теперь уже никто не думал обращаться к этой апелляции, и всякой спешил наперерыв исполнить волю прекрасной миледи. Кухарка оставила похвальную привычку подсмеиваться и трунить над старыми, истасканными платьями мистрисс Эмми (праздничный костюм кухарки - должно отдать ей полную справедливость - совершенно затмевал скромные наряды её госпожи), и никто не думал более ворчать и медлить; когда миледи звонила в колокольчик. Кучер брюзжал и жаловался прежде, что кони его совсем исчахли от безпрестанных выездов, и барская коляска превратилась в настоящий лазарет для этого старикашки и мистрисс Осборн, но теперь ездил он с веселым духом по всем возможным направлениям столицы, и боялся только, как бы не вздумали заменнть его кучером мистера Осборна. Опасение несправедливое: где этим Россель-Скверским кучерам ездить с такой прекрасной миледи, как мистрисс Осборн? они совсем не знают города, да и на козлах-то держаться не умеют."

смотревший прежде на свою сестру как на нищую, нуждающуюея в пище и одежде, начал теперь оказывать ей величайшее уважение, и готов был, при всяком случае, свидетельствовать глубокое почтение своему племяннику, мистеру Джорджу, наследнику огромного богатства. Он обнаружил необыкновенную деятельность в приискивании разнообразных развлечений и удовольствий для своей "неутешной сестры", и по обыкновению справлялся за завтраком "как намерена провести этот день мистрисс Осборн".

В качестве опекунши Джорджа, Амелия, с согласия майора предложила девице Осборн жить в россель-скверском доме, сколько ей угодно, но мисс Осборн, свидетельствуя свою искреннюю благодарность, уклонилась от этой чести, и объявила наотрез, что она ни за какие блага не намерена оставаться одна в этом печальном палаццо, где она натерпелась всякого горя. Вскоре после похорон отца, мисс Осборд, в глубоком трауре, отправилась в Чельтенгем, взяв с собою двух старых служанок. Остальная прислуга была распущена с приличным награждением. Верный старый буфетчик, уклонившийся от предложения продолжать свою службу на Джиллиспай-Стрите, предпочел употребить свой благоприобретенный капиталец на основание трактирного заведения, которое, станем надеяться, скоро достигнет цветущого состояния.

Дом на Россель-Сквере опустел. мистрисс Осборн, после приличного совещания с майором, тоже уклонилась от чести переселиться в это мрачное жилище. Мёбель и все вещи были вывезены куда следует. Страшные канделябры и печальные зеркала огромнейших размеров были упакованы и спрятаны, богатейшия украшения гостиной заверчены соломой, ковры свернуты и перевязаны, небольшая библиотека из отборных классиков в богатейших переплетах уместилась в двух ящиках из-под вина - и все эти сокровдща укатились в кладовую, где суждено было лежать им до совершеннолетия Джорджа. Большие тяжелые сундуки с фамильным серебром поступпли к господам Стомпи и Роди, в погреба этих банкиров, обязавшихся до урочного времени хранить наследственное сокровище мистера Джорджа.

Однажды Эмми и сын её, одетые в глубокий траур, собрались навестить опустелый Россель-Скверский дом, куда нога вдовы не переступала с той поры, как она была девицей. Перед фасадом дома еще виднелись остатки соломы. Мать и сын вошли в большие печальные комнаты, где на стенах весьма ясно обозначались места снятых картин и зеркал. Затем, по каменным ступеням, они пошли наверх, и заглянули в траурную спальню, туда, где "умер дедушка", шепнул мальчик своей спутнице. Поднявшись еще выше одним этажем, они вступили в собственную комнату Джорджа. Мальчик крепко держался за руку своей матери, но она думала в эту минуту о другом предмете. Эмми помнила и знала, что эта комната принадлежала также отцу её сына.

Она подошла к тому самому открытому окну, на которое еще так недавно смотрела с замиранием сердца, когда впервые разлучили ее с сыном. Отсюда, через деревья сквера, открывался вид и на тот старый домик, где родилась сама мистрисс Эмми, и где провела счастливые дни своей первой молодости. Все возобновилось в её воображении: она видела веселые, счастливые, добродушные, улыбающияся лица, и живо припомнила, как свои детския радости, так и продолжительные печали, доставшияся ей в удел после замужества. Затем мысль её перенеслась на этого удивительного человека, который был постоянным её покровителем, хранителем, единственным её благодетелем, её нежным и великодушным другом.

"Д. О." Этого я не замечал прежде, право не замечал.

- В этой комнате жил отец твой еще задолго до твоего рождения, Джордж, отвечала мать, цалуя своего сына.

Она молчала во всю дорогу на возвратном пути в Ричмонд, где была временная её квартира. Сюда приезжали к мистрисс Эмми улыбающиеся нотариусы и адвокаты, и здесь же была особенная комната для майора Доббина; занятый многосложными хлопотами по опеке, он часто должен был приезжать к мистрисс Эмми.

Джорджинька взял этим временем безсрочный отпуск из учебного заведения достопочтенного мистера Виля. Этому джентльмену поручили сочинить надпись для мраморной доски, приготовленной для нового монумента в честь капитана Джорджа Осборна.

* * *

Мистрисс Буллок имела самые основательные причины ненавидеть своего выскочку-племянника, лишившого ее целой половины ожидаемого наследства. Это, однакожь, не помешало ей помириться с матерью счастливого наследника и питать дружелюбные чувства в отношении к самому мастеру Джорджу. Семейство её жило в Рогамптоне, и это местечко отстоит на ближайшее разстояние от Ричмонда. В один прекрасный дснь, великолепная карета с золотыми гербами господ Буллок, Гулькер и Компании, подкатила к Ричмондской резиденции мистрисс Осборн. В карете сидела мистрисс Буллок со всеми своими детиьми, слабыми, рыхлыми и удивительно невзрачными. Вся эта ватага хлынула в сад через калитку в то самое время, когда мистрисс Эмми читала книгу, Джой наслаждался в беседке клубникой и кларетом, а майор Доббин, в Индийской куртке, учил Джорджиньку играть в чехарду, подставляя ему свою собственную спину для гимнастических упражнений, сопряженных с этой забавой. Сделав мастерской прыжок через голову учителя, мастер Джордж чуть не наткнулся на Буллоков, украшенных огромными черными бантами на шляпах, и перепоясанных черными шарфами гигантского размера. За ними плавно выступала их траурная мамаша.

"А ведь он как раз, по своим летам, прийдется для Розы", подумала чадолюбивая родительница, бросив нежный взгляд на милое свое детище, мозглявую девчонку лет семи.

- Подойди сюда, Роза, поцелуй своего кузена, сказала мистрисс Буллок, Гулькер и Компания. Разве ты не узнаешь меня, Джордж? Я твоя тётка.

- Я знаю вас очень хорошо, заметил мастер Джордж, но извините, тётушка Буллок, я терпеть не могу цаловаться.

И он отскочил назад от маленькой мисс Розы, приготовившейся подставить для поцелуя свои золотушные губки.

- Ах, ты, шалун!... Веди меня к своей матери, Джордж, сказала мистрисс Буллок.

Аделаидиных виллах, но теперь, с переменою обстоятельстз, мистрисс Буллок, как добрая родственница, сочла своей обязанностью возобновить знакомство.

Её примеру последовали многия, более или менее знаменитые особы. Старинная наша приятельница, мисс Шварц, сопровождаемая своим супругом и лакеями в желтых ливреях, с громом подкатила к подъезду ричмондского дома, и с неистовою нежностию бросилась в объятия мистрисс Эмми. Шварц всегда любила свою пансионскую подругу, даже обожала ее в некотором смысле, но... но - que voulez vous? Эти большие города удивительно как неудобны для излияния сердечных ощущений. В каком-нибудь, примером сказать, Лондоне, можно прожить целый век и не видеть самого искренняго друга, особенно, если этот друг повихнулся как-нибудь на балаганных подмостках житейского базара. Старая, старая песня!

Конец-концов: прежде чем окончился узаконенный период скорби после кончнны мистера Осборна, Эмми вдруг очутилась в центре самого отборного джентльменского круга, где все, повидимому, были веселы, счастливы и довольны. У каждой леди неизбежно считался родственником по крайней мере один лорд или пэр, хотя бы супруг её промышлял салом или ветчиною в Сити. Некоторые дамы владели неизмеримой ученостию, читали мистрисс Сомервиль, и присутствовали на ученых заседаниях Академии Наук, другия, не имея особенных литературных талантов, промышляли преимущественно по кувыркательной части, и заседали между многими достопочтенными мужами. Эмми, должно признаться, совершенно сбилась с толка среди этих корифеев прекрасного пола. Визиты и обращение мистрисс Фредерик Буллок особенно были для нея тяжки и даже невыносимы в моральном смысле. Эта леди благоволила принять на себя покровительственный тон, и решилась посвятить свою родственницу в тайны наилучших обществ. Она окружила Амелию своими собственными модистками, старалась исправить её манеры, и даже приняла на себя великодушную обязанность распоряжаться её хозяйством. Приезжая почти каждый день из Рогамптона, она заводила бесконечную беседу о фешонэбльных обычаях большого света, и картавила в произношении на великосветский манер. Джой любил ее слушать, но майор ворчал и отправлялся восвояси при появлении этой леди. Он даже не соблюдал особенной учтивости на блистательных вечерах мистера Фредерика Буллока, и обыкновенно засыпал, когда вокруг него принимались толковать о разных назидательных предметах. Амелия тоже не принимала деятельного участия в этих беседах: она не разумела по латыни, и никогда не следила за ходом британской журналистики. И между-тем как все вокруг нея жужжало, дребезжало и гудело, мистрисс Эмми безмолвно любовалась на зеленые луга, садовые троппнки и блестящия оранжереи.

- Она добра, конечно, но глупа непзмеримо, заметила мистрисс Роди. Майор кажется влюблен в нее до безумия.

- Светской полировки в ней нет, моя милая, сказала мистрисс Голлиок. Вам нет никакой возможности усовершенствовать её манеры.

я спросила ее: в котором году должно совершиться падение папы: в 1836, как полагает мистер Джоульс, или в 1834, как разсчитывает мистер Вапсгот? Вообразите же, что она отвечала: "Бедный папа! Что жь такое он сделал?"

- Однакожь она вдова моего брата, mesdames, возразила мистрисс Фредерик Буллок, - и, следовательно, мы обязаны оказывать ей всякое снисхождение. Я стараюсь, по возможности, испразить её манеры, чтобы она не была по крайней мере смешна в нашем кругу. Можете вообразить, тго в этом деле я не могу иметь никаких свосекорыстных побуждений.

- Толкуй тут, знаем мы вас! говорила мистрисс Роди приятельнице своей Голлиок, когда оне отправились в одной карете домой, - эта пройдоха Буллок станет, кажется, хитрить и лукавить всю свою жизнь. Она хочет переманить к себе капитал мистрисс Осборн из нашей конторы, вот и вся задача.

- Нет еще не вся, возразила Голлиок, - разве вы не заметили, как она ухаживает за этим мальчиком?

- Как же этого не заметить? Джордж и эта слепая Роза, по её милости, вечно сидят вместе. И глупо, и смешно!

- Не вам однем: она всем навязывается с своим "Слепын Сурком", и "Плодовитой пшеницей".

Разговор в этом тоне продолжался во всю дорогу, пока наконец карета не переехала Потнийский мост.

Но это джентльменское, и, быть-может, несколько чопорное общество было совершенно не по душе мистрисс Эмми, и можно представить, как она обрадовалась, когда наконец объявили, что повезут ее в чужие краи.