Гогарт, Смоллет и Фильдинг
(Старая орфография)

До техъ поръ, пока будутъ существовать на свете романы, авторы которыхъ задаются стремленiемъ интересовать своихъ читателей, въ каждомъ такомъ повествованiи непременно будетъ иметься добродетельный и мужественный герой, - злодей, являющiйся его противникомъ, и красавица, нуждающаяся въ защите храбраго витязя. Доблесть и мужество покорятъ сердце красавицы, тогда какъ порокъ, повидимому, торжествовавшiй на большемъ или меньшемъ количестве страницъ, потерпитъ неизбежное пораженiе въ последнемъ томе, где его постигнетъ праведная кара, а добродетели суждено будетъ получить достодолжную награду. Сколько мне известно, все повести и романы, которымъ удалось снискать себе большую популярность, построены именно по этому, сравнительно простому, плану. Остроумiе более сатирическаго пошиба обращается уже не къ массамъ простодушнаго люда, способнаго плакать и смеяться надъ книгой, а къ совершенно иной категорiи читателей и мыслителей. Мне кажется, напримеръ, что Путешествiя Гулливера наврядъ-ли могутъ искренно нравиться дамамъ. Точно также весьма немногiя лишь особы прекраснаго пола были бы способны прочесть съ удовольствiемъ великолепную сатиру про Іонафана Вильда (даже помимо грубости выраженiй и нравовъ, отъ которой могло бы ихъ покоробить). Въ этой странной апологiи авторъ беретъ себе героемъ величайшаго негодяя, подлеца, труса, изменника, тирана и лицемера, какого только могъ придумать и обрисовать при содействiи генiальнаго своего воображенiя и богатаго житейскаго опыта. Онъ сопровождаетъ этого негодяя чрезъ все перипетiи его жизни, относясь къ нему все время съ изумительнейшимъ насмешливымъ нритворпымъ почтенiемъ и покидаетъ его лишь на виселице. Когда Іонафанъ болтается уже въ веревочномъ галстухе, сатирикъ отвешиваетъ этому извергу последнiй низкiй поклонъ съ пожеланiемъ ему добраго дня.

"у котораго сатирикъ никогда не затмевалъ любви къ прекрасному, свойственной ему, какъ поэту".

"Мне очень понравился, ответъ одного джентльмена, котораго спросили, какiя изъ книга своей библiотеки онъ предпочитаетъ остальнымъ? Онъ объявилъ, что после Шекспира всего более ценитъ Гогарта. Действительно, картины Гогарта являются въ сущности книгами, такъ какъ имеютъ назидательное и плодотворное значенiе словесной речи. На другiя картины мы смотримъ, его же картины читаемъ..."

Количество мыслей, влагаемыхъ Гогартомъ въ каждую изъ своихъ картинъ, само по себе уже должно было облагородить каждую избранную имъ тему...

"Нельзя сказать, чтобы все юмористическiе сюжеты Гогарта необходимо заключали въ себе нечто, возбуждающее нашу симпатiю. Къ некоторымъ изъ нихъ мы относимся равнодушно, другiе же, по своему существу, отталкиваютъ насъ отъ себя, возбуждая интересъ лишь изумительнымъ искусствомъ и правдивостью художника. Темъ не менее, позволю себе утверждать, что въ большинстве его картинъ замечаются проблески чего-то возвышеннаго. Оне словно окроплены святою водой, прогоняющей и разрушающей бесовское навожденiе. Кроме того, оне знакомятъ насъ съ будничнымъ лицомъ человечества, научаютъ различать последовательныя степени здравомыслiя и добродетели, пониманiе которыхъ ускользаетъ отъ невнимательнаго или же неподготовленнаго наблюдателя, и предохраняютъ насъ отъ чувства отвращенiя въ будничной жизни, которое такъ легко усвоивается человекомъ, способнымъ питать безграничную страстную преданность къ идеальной красоте и форме. Въ этомъ, какъ и во многихъ другихъ отношенiяхъ, картины Гогарта обнаруживаютъ большое сходство съ лучшими романами и повестями Смоллета и Фильдинга". (Чарльзъ Лэмнъ).

"Неоднократно уже замечали, что картины Гогарта до чрезвычайности разнятся отъ всехъ другихъ пластическихъ изображенiй, имеющихъ одинаковые съ ними сюжеты. Картины эти образуютъ сами по себе особую категорiю, обладающую свойственными ей отличительными чертами. Не лишнимъ будетъ разсмотреть, въ чемъ именно заключаются эти отличительныя черты.

поэмой въ прозе, такъ какъ содержитъ въ себе правильное развитiе фабулы съ обстоятельною обрисовкой нравовъ и обычаевъ, характеровъ и страстей, то за картинами Гогарта надо будетъ подобнымъ же образомъ признать гораздо большее право на титулъ эпической живописи, чемъ за многими другими, присвоившими себе за последнее время этотъ титулъ. Говорятъ, что Гогарта исторически обработывалъ свой сюжетъ. Мы хотимъ этимъ сказать, что онъ изображаетъ нравы и обычаи человечества въ действiи и въ последовательномъ развитiи характеровъ. Въ его картинахъ все полно жизни и движенiя. Сценическое действiе ни на минуту не прiостанавливается, а вместе съ темъ каждая отдельная черта лица и каждый мускулъ у действующихъ лицъ работаетъ съ полной энергiей. Въ результате получается истинное настроенiе даннаго момента, доведенное до высшаго его уровня, а затемъ мгновенно схваченное и навсегда закрепленное на полотне. Экспрессiя улавливается всегда на лету, въ преходящемъ состоянiи и въ то мгновенiе, когда она становится особенно выдающеюся... Фигуры Гогарта несхожи съ заднимъ фономъ, на которомъ оне написаны. Даже картинки на стенахъ имеютъ своеобразный характеръ. Къ тому же головы Гогарта соединяютъ съ быстротой, разнообразiемъ и обилiемъ историческаго действiя реальность и точность, требуемую отъ портретовъ. Онъ пишетъ крайнiя формы характера и экспрессiи, изображая ихъ съ величайшей истинностью и точностью. Его композицiи отличаются отъ другихъ того же рода темъ что оне одинаково далеки отъ каррикатуры и обыденной жизни. Гогартовскiя лица доходятъ до самаго рубежа каррикатуры, но никогда не переходятъ за этотъ рубежъ". (Газлитъ).}.

Художественная манера Гогарта является, напротивъ того, простою и безхитростной. Онъ говоритъ притчами, способными заинтересовать наивныхъ и простодушныхъ, - вдохновить ихъ удовольствiемъ, состраданiемъ, или же спасительнымъ ужасомъ, долженствующимъ служить предостереженiемъ. Все его повествованiя оказываются столь-же удобопонятными въ смысле поученiя, какъ "Пара башмачковъ". - Фомушка былъ гадкимъ мальчикомъ и оказался за это больно высеченнымъ розгами, а добраго мальчика, Яшу, угостили сладкимъ пирогомъ со сливами, - Совершенно такою же назидательностью проникнуты все произведенiя простодушнаго и знаменитаго англiйскаго моралиста. Если нравоученiе, вытекающее изъ басни, изображено слишкомъ крупнымъ шрифтомъ, мы должны принять во вниманiе, что и ученики и самъ учитель были люди безхитростные. Наивное ихъ простодушiе, разумеется, нисколько не мешаетъ намъ симпатизировать имъ. Изображая добродетельнаго священника-философа, доктора Гаррисона, являющагося въ "Амелiи" воплощенiемъ добраго начала, Фильдингъ говоритъ: "Онъ исходилъ изъ того принципа, что человека никоимъ образомъ не можетъ унизить поступокъ, клонящiйся къ тому, чтобы защитить невиннаго, или же довести негодяя до виселицы". Какъ видите, тогдашнiе моралисты не были проникнуты такимъ смиренномудрiемъ, какъ нынешнiе. Они не дожили еще до скептическаго отношенiя къ теорiи наказанiй и считали повешенiе вора душеспасительнымъ зрелищемъ. Ремесленники посылали своихъ учениковъ, а учителя брали съ собой детей поглядеть, какъ вешаютъ Джека Шеппарда, или Іонафана Вильда. Фильдингъ и Гогартъ были одинаково проникнуты убежденiемъ въ непогрешимости этого нравственнаго закона, когда писали свои произведенiя. Кроме одного лишь случая, где, въ сцене изъ сумасшедшаго дома, заканчивающей собою "Жизнь развратника", девушка, соблазненная негодяемъ, который после того сходитъ съума, ухаживаетъ за нимъ и плачетъ о немъ, ни разу, повидимому, не закрадывалась въ честное сердце Гогарта ни малейшей искры жалости къ извергамъ, которыхъ онъ изображалъ. Въ драконовскую душу этого юмориста никогда не закрадывалось ни малейшихъ сомненiй.

"Модный бракъ" и выставленныхъ въ Лондоне, въ Нацiональной британской картинной галлерее, представляетъ собою главную и наилучше обработанную изъ комедiй Гогарта. Основательность и систематичность, съ которыми написанъ нравственный фонъ этихъ картинъ замечательны въ такой же степени, какъ остроумiе и искусство наблюдательнаго и генiальнаго художника. Ему надо было изобразить переговоры о свадьбе между дочерью богача эльдермена изъ мещанъ и молодымъ лордомъ виконтомъ Мотыгинымъ, промотавшимся сыномъ старика графа, разбитаго подагрой. Во всехъ аксессуарахъ, окружающихъ графа, выражается напыщенная гордость и тщеславiе. Самъ онъ одетъ въ бархатъ, расшитый золотомъ, такъ какъ разве можетъ подобный графъ носить что-нибудь иное? Графская его корона красуется всюду: на скамеечке, подложенной подъ большой палецъ ноги, вздувшейся отъ подагры, на канделябрахъ и зеркалахъ, - на собакахъ, - на костыляхъ его сiятельства, - на большомъ парадномъ его кресле и на балдахине, устроенномъ надъ этимъ кресломъ. Осененный этимъ балдахиномъ графъ величественно указываетъ на свое родословное древо, растущее изъ чреслъ самого Вильгельма Завоевателя. Лицомъ къ лицу съ нимъ изображенъ другой старикъ, эльдерменъ лондонскаго Сити, препоясавшiйся ради такого торжественнаго случая мечемъ и надевшiй свою эльдерменскую цепь. Для улаженiя предположенной сделки онъ принесъ съ собой мешокъ съ золотомъ, целую пачку закладныхъ листовъ и банковыхъ билетовъ. Пока дворецкiй (методистъ, а следовательно лицемеръ и шутъ, такъ какъ Гогартъ одинаково презрительно относится и къ папистамъ и диссентерамъ) ведетъ переговоры между стариками, дети ихъ сидятъ рядомъ, но остаются еще посторонними другъ другу. Юный лордъ съ восхищенiемъ глядитъ на себя въ зеркало, а его невеста, продевъ въ обручальное кольцо носовой платокъ, слушаетъ съ смиреннымъ видомъ убедительныя речи присяжнаго повереннаго Среброязычнаго, которому поручено составленiе брачнаго контракта. Она хорошенькая девушка, но живописецъ, верный! своей системе, постарался придать ей сходство съ отцомъ. Точно такъ же и молодой виконтъ до известной степени похожъ на благороднаго своего родителя - графа. Кажется, будто графская корона повсеместно присутствуетъ на картине, подобно тому, какъ она безъ сомненiя повсеместно присутствуетъ въ сознанiи техъ, кто ее носитъ. Стены залы украшены картинами, намекающими на положенiе жениха и невесты: "Мученицу ведутъ на сожженiе", "Андромеду приносятъ въ жертву", "Юдифь собирается отрубить голову Олоферну". Родоначальникъ графской фамилiи (самъ старикъ - графъ, въ молодости) изображенъ съ кометой надъ головою (это предвещаетъ, что карьера его семьи будетъ хотя и блестящей, но кратковременной). Во второй картине старикъ-графъ, вероятно, уже скончался, такъ какъ въ спальне дочери эльдермена кровать и туалетное зеркало украшены графской короной. Молодая графиня находится въ своей опочивальне, слушая опасныя речи своего юрисконсульта Среброязычнаго, портретъ котораго виситъ тутъ же на стене. Самъ юрисконсультъ уселся съ комфортомъ на диване рядышкомъ съ графиней. Онъ, очевидно, свой человекъ въ доме и поверенный ея сiятельства. Молодой графъ ищетъ развлеченiя вне дома, куда возвращается изъ ресторана пьяный и утомленный, чтобы найти свою супругу зевающую въ гостиной по окончанiи партiи виста, когда дневной светъ врывается уже въ окна. Онъ кутитъ по трактирамъ, въ самомъ непристойномъ обществе, а темъ временемъ его жена слушаетъ у себя дома пенiе теноровъ-иностранцевъ, - тратитъ деньги на аукцiонахъ, или, что еще хуже, - ищетъ себе развлеченiя на маскарадахъ. Роковой финалъ всего этого известенъ. Графъ вызываетъ на поединокъ юрисконсульта, тотъ его убиваетъ и пытается спастись бегствомъ, но его арестуютъ. Графине приходится поневоле вернуться въ домъ своего отца, лондонскаго эльдермена, где она падаетъ въ обморокъ, читая предсмерную речь юрисконсульта Среброязычнаго, произнесенную въ Тибурне, где онъ былъ казненъ за отправленiе сiятельнаго ея мужа на тотъ светъ. Нравоученiе: "Не слушайте коварныхъ злоязычныхъ адвокатовъ, - не выходите замужъ за человека ради общественнаго его положенiя и не женитесь на девушке ради ея приданаго. - Не кутите по трактирамъ, оставляя свою жену скучать дома, если не хотите быть проколотымъ насквозь шпагой, или подвергнуться инымъ злоключенiямъ!" Все действующiя лица оказываются здесь гадкими мальчиками и девочками, а потому трубочистъ уноситъ ихъ всехъ съ собою. Въ "Жизни кутилы" безпутное его существованiе заканчивается подобною же печальной катастрофой. Расточительный сынъ получаетъ богатое наследство отъ скряги-отца. Онъ окруженъ льстецами и прожигаетъ свой капиталъ въ самомъ дурномъ обществе. Въ финале являются судебные пристава, игорный домъ и больница умалишенныхъ. Въ знаменитой повести "Прилежанiе и лень", мораль указывается столь же явственно. Блондинъ Франкъ Добронравовъ улыбается, сидя за своей работой, въ то время какъ гадкiй мальчикъ Фома Лентяевъ храпитъ надъ ткацкимъ станкомъ. Въ свободное отъ занятiй время Франкъ читаетъ поучительныя баллады о "Виттингтоне" и "Лондонскомъ ученике", тогда какъ негодный Фома Лентяевъ предпочитаетъ песпю о красотке Молли и потребляетъ большое количество пива. Въ воскресенье Франкъ идетъ въ церковь и, стоя тамъ на хорахъ, поетъ божественные гимны, тогда какъ Фома разлегся за церковью на надгробномъ камне, чтобы играть тамъ подъ шапкою, въ орлянку съ уличными негодными шалунами И получаетъ за это Отъ церковнаго сторожа заслуженную порцiю палочныхъ ударовъ. Франкъ получаетъ место старшаго мастера на фабрике, тогда какъ Фоме приходится поступить въ матросы. Франкъ становится компаньономъ своего хозяина и женится на его дочери, - посылаетъ остатки отъ свадебной закуски беднымъ и слушаетъ въ халате и ночномъ колпаке съ хорошенькой новобрачной, своей женой, свадебную серенаду, которою угощаютъ его музыканты лондонскаго Сити, а также ветошники и мясники. Темъ временемъ Фома Лентяевъ, вернувшись изъ плаванiя, дрожитъ на чердаке, пока его не забираетъ тамъ полицiя но обвиненiю въ воровстве. Его высокостепенство Френсисъ Добронравовъ, эсквайръ, становится лондонскимъ шерифомъ и кушаетъ великолепнейшiй обедъ, какой только можетъ быть купленъ за деньги и съеденъ эльдерменомъ, тогда какъ беднягу Фому задерживаютъ ночью въ воровскомъ притоне, где онъ пьянствовалъ вместе съ одноглазымъ негодяемъ (темъ самымъ, который выучилъ его играть по воскресеньямъ въ орлянку). Что же происходитъ затемъ? Фому приводятъ къ местному мировому судье, эльдермену Добронравову, который плачетъ, узнавъ въ немъ своего школьнаго товарища, въ то время, какъ одноглазый прiятель Фомы выдаетъ его съ головой, вследствiе чего секретарь судьи изготовляетъ бедняге Лентяеву билетъ въ Ньюгетскую тюрьму. Затемъ наступаетъ развязка, Фому везутъ въ Тибурнъ въ позорной колеснице, на которой стоитъ и приготовленный для него гробъ. Темъ временемъ высокопочтенный Френсисъ Добронравовъ, лондонскiй лордъ-мэръ, едетъ въ свою ратушу въ позолоченной карете съ четырьмя лакеями и оруженосцемъ. Лондонскiе ополченцы шествуютъ за нимъ въ торжественной процессiи, стреляютъ въ честь его изъ пушекъ и напиваются до пьяна. Въ довершенiе славы и почестей, выпадающихъ на его долю, съ балкона во дворце смотрятъ на золотую карету Добронравова его величество король, съ лентою черезъ плечо, и ея величество королева, со звездою на груди.

До какой степени все съ техъ поръ успело уже перемениться. Новый почтамтъ занимаетъ теперь то самое место, где на картине изображена эстрада, на одинъ изъ столбовъ которой натыкается пьяный ополченецъ въ парике, съехавшемъ съ головы такъ, что почти закрываетъ собою одинъ глазъ и где мальчикъ, состоящiй въ ученье, делаетъ попытку поцеловать хорошенькую девушку, взобравшуюся на верхнiя места. Этого мальчика въ ученье и этой хорошенькой девушки, разумеется, нетъ больше въ живыхъ. Точно также исчезли со света пьяные ополченцы, ходившiе въ парикахъ и съ перевязью черезъ плечо. На томъ самомъ месте, где Фома Лентяевъ (котораго я совершенно искренно жалею) простился съ здешнимъ негоднымъ мiромъ, и где вы видите палача, который, прислонившись къ виселице, куритъ трубку и поглядываетъ на гармутскiе или гэмпстидскiе холмы, воздвигнуто теперь великолепное мраморное зданiе, представляющее собою целый колоссальный кварталъ въ новейшемъ вкусе, - отличающееся чистотой, просторомъ и обилiемъ воздуха, - окрашенное въ темный цветъ и обладающее многочисленнымъ населенiемъ детей и нянекъ, - обиталище богатства и комфорта, - изящный, цветущiй, шикарный тибурнскiй кварталъ, самый респектабельный во всей населенной части земного шара.

Въ последнемъ отделе лондонскихъ ремесленныхъ учениковъ, изображающемъ апофозу достопочтеннейшаго Френсиса Добронравова, помещенъ въ уголке мальчишка въ лохмотьяхъ, предлагающiй на продажу листки съ репортерскимъ отчетомъ, где сообщаются самоновейшiя подробности о появленiи тени Фомы Лентяева, казненнаго въ Тибурне. Если бы этотъ призракъ, вместо того, чтобы вернуться на землю въ 1747 году, обождалъ до 1847 года, онъ нашелъ бы въ британской столице такiя перемены, которыя не преминули бы его изумить. Дорога, но которой постоянно ездилъ палачъ и дважды въ неделю проезжалъ оксфордскiй дилижансъ, пробегается теперь ежедневно десятками тысячъ экипажей. По другой дороге, по которой Дикъ Тюрпенъ улепетывалъ въ Виндзоръ, а сквайръ Вестернъ путешествовалъ въ столицу (изъ постоялаго двора Геркулесовыхъ столбовъ, где поселился на окраинахъ лондонскаго пригорода), какая тамъ протекаетъ теперь могучая река цивилизацiи и порядка! Какiя многочисленныя армiи джентльменовъ, вооруженныхъ зонтиками, стремятся по ней въ банкирскiя, торговыя, и адвокатскiя конторы! Какiе многочисленные полки нянекъ и разодетой детворы движутся по ней, не говоря уже о мирныхъ процессiяхъ полисменовъ! Какiе легонькiе кабрiолеты, - кареты въ одну лошадь, - веселенькiе шарабаны и линейки. Целыя толпы ремесленниковъ и учениковъ на имперiалахъ дилижансовъ проезжаютъ тамъ ежедневно и ежечасно. Времена Фомы Ленивцева радикально переменились. Многое, чемъ тогда восхищались, вышло теперь изъ употребленiя. Къ преемникамъ бедняги Фомы относятся теперь съ гораздо большимъ состраданiемъ и добротою, такъ что условiя для нихъ стали теперь несравненно благопрiятнее, чемъ въ перiодъ упрощенной морали, когда Фильдингъ вешалъ этого беднягу, а Гогартъ рисовалъ его жизнеописанiе.

прошлаго столетiя. Когда мы смотримъ на нихъ, мимо насъ проходитъ Англiя, какою она была сто летъ тому назадъ. Мы видимъ британскаго пэра въ парадной его зале и знатную даму въ ея аппартаментахъ, окруженную иностранными певцами и тогдашними модными безделушками, - англиканскiй храмъ съ его страннымъ архитектурнымъ стилемъ, щеголявшимъ обилiемъ орнаментовъ и прихожанами, поющими священные гимны, пасторомъ въ большомъ парике и церковнымъ сторожемъ съ длинной тростью. Мы видимъ передъ собой все эти изображенiя и убеждены въ величайшей ихъ точности Мы можемъ полюбоваться параднымъ обедомъ у лорда-мэра, - видимъ, какъ блудный сынъ пьянствуетъ и развлекается въ публичномъ доме, - какъ бедная девушка щиплетъ пеньку въ Бридуеле, - какъ воръ распределяетъ свою добычу и пьянствуетъ въ ночномъ притоне, и какъ онъ заканчиваетъ свою карьеру на виселице. Мы можемъ поручиться за точность сходства этихъ странныхъ и столь разнообразныхъ портретовъ минувшаго поколенiя. Мы видимъ, какъ после выборовъ несутъ на рукахъ одного изъ членовъ вальполевскаго парламента, - видимъ, какъ его сторонники кричатъ ура и торжествуютъ выпивкой победу, одержанную надъ кандидатомъ противуположной партiи, видимъ гренадеровъ и ополченцевъ лондонскаго Сити. Передъ нами люди въ шапкахъ, на которыхъ вышитъ белый ганноверскiй конь. Они вооружены мечами и фитильными ружьями. Это те самые люди, которые такъ бойко улепетывали съ Джонни Кономъ во главе и темъ не менее одержали победу подъ Куллоденомъ. Тяжело нагруженная iоркская телега въезжаетъ на постоялый дворъ; сельскiй священникъ, въ большихъ сапогахъ и въ подряснике, рысцой плетется въ городъ, и мы воображаемъ себе, что это непременно пасторъАдамсъ съ проповедями въ кармане. Сэлисбюрiйскiй дилижансъ отправляется въ дорогу изъ гостинницы подъ вывеской "Стараго Ангела" и мы присутствуемъ при томъ, какъ пассажиры усаживаются въ большой тяжелый экипажъ, куда взбираются по деревяннымъ ступенькамъ, повязавъ себе шляпы носовыми платками, чтобы лучше закрепить ихъ на голове. У каждаго изъ нихъ подъ мышкой шпага, широкiй кинжалъ и походная фляга съ водкой. Хозяйка гостинницы, съ лицомъ, раскрасневшимся отъ злоупотребленiя напитками въ ея собственномъ буфете, энергически звонитъ въ колокольчикъ. Горбатый почтальонъ, быть можетъ, тотъ самый, что ездилъ форейторомъ у Гэмфри Клинкера, проситъ на водку. Одинъ изъ пассажировъ, очевидно, скряга, недовольно ворчитъ, пересматривая поданный ему счетъ. Матросъ съ Центурiона лежитъ на имперiале неуклюжаго экипажа рядомъ съ какимъ-то солдатомъ, быть можетъ, съ смоллетовскимъ Джекомъ Гечвеемъ. Передъ вами ярмарка въ предместье и странствующая труппа актеровъ. Хорошенькая продавщица молока выкликаетъ свой товаръ подъ окнами взбешеннаго музыканта-француза. Это какъ разъ та самая девушка, которую Стиль за несколько летъ передъ темъ такъ очаровательно описалъ въ журнале "Guardian", когда она пела въ Широкомъ переулке подъ окнами пуританина Латникова миленькую свою майскую песню. Вы видите дворянъ и прощалыгъ низшаго сословiя въ трактире, где они орутъ и бьюгся объ закладъ, - видите Гаррика, одетаго королемъ Ричардомъ, - видите Макгита и Полли въ костюмахъ, въ которыхъ они очаровывали нашихъ предковъ въ те времена, когда вельможи съ синими орденскими лентами черезъ плечо сидели въ особыхъ местахъ прямо на театральной сцене, находя, что оттуда удобнее слушать музыку. Вы видите оборванцевъ, французскихъ солдатъ въ белыхъ мундирахъ и кокардахъ, у воротъ Кале. Они, вероятно, изъ того же полка, куда поступилъ нашъ прiятель Родерикъ Рандомъ и откуда выручилъ этого молодого человека monsieur де-Страпъ, всегдашнiй его благодетель, съ которымъ ему пришлось сразиться подъ Деттингеномъ. Передъ вами судьи, торжественно возседающiе на скамье, въ то время какъ публика, присутствующая на заседанiи, надрывается отъ смеха. Вы видите студента во время спектакля въ оксфордскомъ театре, - мещанина, отправившагося прогуляться за городъ, - боксера Броутона, - преступную убiйцу Сару Мальколмъ, - государственнаго изменника Симона Ловата и демагога Джона Уилькса, глазеющаго на васъ съ гримасой, которая сделалась исторической достопримечательностью. Вы невольно припоминаете себе, какъ онъ хвастался, будто уродливая его харя можетъ, если ему заблагоразсудится, привлекать женщинъ столь же сильно, какъ и лицо перваго красавца въ столице. Все эти люди въ тогдашней ихъ обстановке проходятъ передъ вами, - все они живутъ и действуютъ. Всматриваясь въ жизнь гуляки, где изображены сцены на улице передъ воротами Сентъ-Джемскаго дворца, вы безъ труда можете вообразить себе эту улицу, мало изменившуюся за последнiя сто летъ, заполненной позолоченными каретами и носиками, въ которыхъ более века тому назадъ предки нынешнихъ англичанъ, имевшiе входъ ко Двору, являлись на парадные вечера къ ея величеству королеве Каролине.

Каковъ же былъ, въ сущности, человекъ, написавшiй столь разнообразные, дивные и такъ изумительно схожiе портреты? {Гогартъ оказывался внукомъ вестморлендскаго iомена (однодворца). Отецъ его, переселившiйся въ Лондонъ, былъ школьнымъ учителемъ и писателемъ. По наиболее достовернымъ сведенiямъ Уильямъ родился въ 1698 году, въ Людгетскомъ приходе, св. Мартина. Онъ поступилъ еще мальчикомъ въ ученье къ граверу, изображавшему вензеля и гербы на серебряной посуде. Приведемъ некоторыя выдержки изъ его анекдотовъ "О мне самомъ" (изданiе 1833 года):

"Я обладалъ отъ природы наблюдательностью и любовью къ рисованiю. Еще въ детскомъ возрасте мне очень нравились театральныя и всяческiя иныя представленiя. Свойственная детямъ любовь къ передразниванiю и обезьяничанью была развита у меня очень сильно. Получивъ вскоре доступъ въ мастерскую соседа живописца, я пересталъ интересоваться играми Моихъ сверстниковъ и при всякомъ удобномъ случае рисовалъ. Мне удалось прiискать себе товарища, обладавшаго подобными же вкусами, и я быстро выучился изображать съ величайшей правильностью все буквы азбуки. Школьныя мои тетради отличались не столько качествомъ записанныхъ въ нихъ работъ, сколько изяществомъ украшенiй. Я вскоре убедился, что въ содержательности означенныхъ работъ меня могутъ превзойти многiе сверстники, одаренные сравнительно лучшею памятью, но что касается до орнаментовъ, то въ этомъ отношенiи со мною никто сравняться не могъ.

"Мне казалось крайне неправдоподобнымъ, чтобы, следуя обычному методу копированiя съ готовыхъ уже картинъ, я могъ бы прiобрести возможность писать новыя картины, что съ самаго начала являлось главнейшею целью моихъ стремленiй. Я старался поэтому выработать у себя нечто въ роде технической памяти. Тщательно удерживая въ уме формы предметовъ и разлагая эти формы на составныя части, я постепенно выработалъ у себя способность ихъ комбинировать и переносить карандашомъ на бумагу. Такимъ образомъ, не смотря на неблагопрiятныя условiя, въ которыхъ я находился, у меня имелось все-таки существенное преимущество надъ другими конкуррентами, а именно: прiобретенная издавна привычка удерживать въ уме то, что я намеревался изобразить, не копируя этого тутъ же на месте.

"Какъ только я получилъ возможность располагать своимъ временемъ, я решился выработать изъ себя порядочнаго гравера на меди. Я вскоре досталъ себе работу но этой спецiальности. Заглавные листы съ рисунками къ такимъ книгамъ, какъ, напримеръ, Гудибрасъ и т. п. доставили мне изрядное количество заказовъ. Я убедился, однако, что книгопродавцы издатели остались такими же.... какими они были во время моего отца, а это побудило меня заняться самому изданiемъ гравюръ. При этомъ мне пришлось испытать на собственной шкуре невыгодныя стороны постановки у насъ печатнаго дела, до крайности убыточныя и неудобныя для порядочнаго художника. Первая обнародованная мною гравюра "Столичные вкусы", служившая сатирой на модныя безразсудства, начала сперва было бойко распродаваться, но потомъ у книгопродавцевъ появились копiи съ нея, которыя продавались за половинную цену, оригинальныя же гравюры возвращались мне обратно. Дело кончилось темъ, что я вынужденъ былъ продать доску, вырезанную на меди, этимъ разбойникамъ за такую цену, какую имъ было угодно мне заплатить, такъ какъ не могъ продавать моихъ гравюръ нигде иначе какъ у нихъ въ лавкахъ. Вследствiе этого, а также некоторыхъ иныхъ обстоятельствъ я, занимаясь гравернымъ деломъ, до тридцатилетняго возраста, съ трудомъ лишь сводилъ концы съ концами. Это не мешало мне, впрочемъ, быть и въ то время уже аккуратнымъ плательщикомъ.

"Тогда я женился и...

(Уильямъ здесь слишкомъ торопится въ своемъ жизнеописанiи. Дело въ томъ, что 23-го марта 1729 г. онъ женился на Дженъ Торнгиль, дочери сэра Джемса Торнгиля, старшаго класснаго художника безъ разрешенiя ея родителя. Сэръ Джемсъ въ теченiе некотораго времени держалъ свое сердце и кошелекъ на запоре, по вскоре примирился съ молодою четой и началъ оказывать ей посильную поддержку).

(Около этого времени Гогартъ жилъ на даче въ Южномъ Ламбете и занимался самыми разнообразными художественными и декоративными работами, какъ, напримеръ, украшенiемъ Весенняго сада въ вокзале и т. п. Въ 1731 г. онъ обнародовалъ гравюру, имевшую характеръ сатиры на Done. Поводомъ къ этому послужилъ слухъ, будто Попе, въ своей поэме "О вкусахъ", осмеялъ герцога Чандоса подъ именемъ Симона. Попе изображенъ маляромъ, который штукатуритъ Бурлингтонскiй дворецъ и при этомъ обрызгиваетъ карету герцога Чандоса. Попе не обратилъ на эту гравюру никакого вниманiя и никогда не упоминалъ о Гогарте).

"Прежде, чемъ я успелъ достигнуть въ этомъ направленiи сколько-нибудь серьезныхъ результатовъ, я ласкалъ себя надеждами на успехъ въ той отрасли искусства, которая напыщенно зовется въ книгахъ "высокимъ стилемъ исторической живописи". Ни разу не испытавъ еще мою кисть въ этомъ высокомъ стиле, я бросилъ портреты и жанровыя картинки малаго размера и, подсмеиваясь надъ собственной своей дерзостью, выступилъ въ роли историческаго живописца, написавъ въ сеняхъ, на большой парадной лестнице, въ больнице св. Варфоломея, две картины на сюжеты изъ священнаго писанiя: Вифездинскую купель и Милосердаго Самарянина... Религiозное настроенiе, столь благопрiятствующее въ другихъ странахъ процветанiю этого стиля живописи, обретается у насъ въ Англiи не въ авантаже, а потому я, не желая обратиться въ портретныхъ делъ мастера, и все еще стремясь выделиться чемъ-нибудь изъ уровня обыденности, долженъ былъ отказаться отъ всехъ надеждъ на барыши отъ исторической живописи и вернуться къ прежнимъ жанровымъ моимъ картинамъ.

"Что касается до портретной живописи, - главной отрасли искусства, при посредстве которой живописецъ можетъ еще порядочно кормиться и даже сколотить себе капитальчикъ (если умеетъ придержать деньгу), то человекъ съ весьма умеренными дарованiями можетъ съ большимъ успехомъ подвизаться въ означенной отрасли, такъ какъ для этого несравненно необходимее уменье и ловкость торговца суровскимъ товаромъ, чемъ талантъ истиннаго живописца. Нынешнее поколенiе англiйскихъ портретистовъ идетъ, впрочемъ, въ такомъ же направленiи..

"Надо признаться, что этотъ наплывъ безразсудства и шарлатанства (Гогартъ говорилъ объ успехахъ, достигнутыхъ Ванлоо, прибывшимъ въ Англiю въ 1737 г.) сильно меня огорчилъ. Я решился попробовать, нельзя-ли какъ-нибудь задержать этотъ потокъ и, двинувшись противъ теченiя, запрудить его совсемъ. Я осмеивалъ притязанiя такихъ мазилокъ, презрительно отзывался объ ихъ картинахъ и утверждалъ, что можно, не обладая ни вкусомъ, ни талантомъ, превзойти наиболее популярныя изъ этихъ картинъ. Подобный образъ Действiй возбудилъ противъ меня сильную вражду, причемъ мои противники отрицали всякую компетентность за моими отзывами, объясняя, что я работалъ въ совершенно иномъ направленiи. "Вы слишкомь уже презрительно отзываетесь о портретной живописи, говорили они - Если такъ легко рисовать портреты, то отчего бы вамъ не Доказать этого на деле, написавъ хоть одинъ порядочный портретъ?" Взорванный этимъ заявленiемъ, я позволилъ себе однажды въ заседанiи академiи художествъ, что въ Сенъ-Мартенскимъ переулке, поставить следующiй вопросъ: Предположимъ, что кто-нибудь написалъ бы теперь портретъ столь же искусно, какъ Вандикь. Будетъ-ли искусство его усмотрено и признано, а также суждено-ли этому художнику прiобрести себе такимъ путемъ славу и какiя-либо матерiальныя выгоды?

Мне возразили на это вопросомъ: "Ужь не предполагаете-ли вы сами написать подобный портретъ?" и я чистосердечно ответилъ, что, кажется, могъ бы это сделать... Я не имелъ особенно высокаго мненiя о великихъ талантахъ, будто бы необходимыхъ для портретной живописи".

О самой академiи художествъ Гогартъ отзывается следующимъ образомъ:

"Двадцать, или тридцать студентовъ, срисовывающихъ съ натуры человека, или лошадь, являются уже и сами по себе недурною насмешкой надъ здравымъ смысломъ, если принять во вниманiе колоссальную сумму, въ которую они обходятся британскимъ плательщикамъ податей. Шарлатанство это представляется, однако, еще изумительнее, когда выяснишь себе закулисную его сторону. Дело въ томъ, что некоторые ловкачи, обезпечившiе себе доступъ къ знатному люду, нашли, что могутъ занять выдающееся положенiе по сравненiю съ своими коллегами, а также заручиться доходными местами съ хорошимъ жалованьемъ, если станутъ, подобно тому какъ это делается во Францiи, указывать, что какая-нибудь нога, или рука, нарисованная начинающимъ мальчишкой, слишкомъ длинна, или коротка.

"Францiя, постоянно заимствовавшая до сихъ поръ у другихъ нацiй элементы роскоши и великолепiя, начала теперь, въ свою очередь, сiять дурацкимъ блескомъ, способнымъ ослеплять соседнiя государства и выуживать изъ Англiи большiя суммы денегъ.

"Вернемся, однако, къ нашей королевской академiи. Говорятъ, будто одною изъ главныхъ ея целей является - командировка за-границу молодыхъ художниковъ для изученiя античныхъ статуй. Не спорю что такой трудъ можетъ иногда усовершенствовать генiй, имеющiйся въ наличности, но онъ ни подъ какимъ видомъ ее создастъ самъ по себе генiя изъ посредственности. Во всякомъ случае мне доподлинно известно, что путешествiе въ Италiю неоднократно отрывало начинающаго художника отъ рисованiя съ натуры и побуждало его изображать, взаменъ живыхъ людей, мраморныя фигуры, Великiе античные образцы оказывали ему при этомъ такую же услугу, какую оказала бы трусу броня Александра Македонскаго. Между темъ подобный живописецъ возвращается изъ своей поездки, преисполненной тщеславiя и убежденный, что ему подобаетъ поклоненiе, какъ второму Рафаэлю".

Приведемъ еще отзывъ Гогарта объ его собственной Сигизмунде.

"Самая ядовитая и наглая брань по адресу Сигизмунды исходила отъ шайки, съ которой я ставлю для себя за честь никогда не ладить, а именно: отъ объяснителей таинствъ древней живописи. Мне говорили поэтому, что не следовало бы обращать вниманiя на ихъ отзывы, Очень можетъ быть, что это и справедливо по отношенiю къ каждому изъ упомянутыхъ молодцовъ въ отдельности, но, такъ какъ они имеютъ доступъ къ знати, позволяющей себя обманывать, повидимому, съ такимъ же удовольствiемъ, съ какимъ надуваютъ ее эти торгаши, то могутъ все сообща причинить много вреда современному художнику. Какимъ бы ничтожествомъ ни былъ продавецъ яда, а все-таки его снадобье оказывается зловреднымъ. Йо крайней мере, мне лично пришлось порядкомъ отъ нихъ натерпеться. Дурные примеры до такой степени заразительны, что даже самая маленькая собаченка въ нашей профессiи считала своимъ долгомъ меня облаять".

"Застой въ делахъ побудилъ меня придумать что-нибудь подходящее къ современной злобе дня, дабы наверстать потерянное время и заполнить дефицитъ въ моихъ доходахъ. Такова была истинная причина появленiя гравюры "Времена", задававшейся целью содействовать возстановленiю мира и единодушiя и выставить противниковъ этихъ гуманныхъ стремленiй въ такомъ освещенiи, которое могло показаться очень обиднымъ людямъ, пытавшимся сеять недовольство и раздоры въ умахъ населенiя. Одинъ изъ наиболее известныхъ спецiалистовъ по такой части, бывшiй до техъ поръ моимъ прiятелемъ и льстецомъ, обрушился на меня въ "Северномъ Британце" статьей, составленной въ столь безсовестно злостномъ стиле, что самъ авторъ вынужденъ былъ извиняться и объяснять, будто написалъ ее въ пьяномъ виде... Портретъ этого знаменитаго патрiота, написанный со всемъ возможнымъ для меня сходствомъ и украшенный кое-какими указанiями на истинный его характеръ, оказался въ высшей степени подходящимъ для моихъ целей. Смешная его сторона бросалась прямо въ глаза. - Хорошъ Брутъ, нечего сказать! Спаситель отечества, съ такою рожей, представлялся первостатейнымъ фарсомъ, вызывавшимъ взрывы смеха у всехъ зрителей, но, разумеется, это должно было обозлить до мозга костей и его самого и его сторонниковъ...

Поклонникъ и приспешникъ Уилькса, Черчилль, напечаталъ въ "Северномъ Британце" "Посланiе къ Гогарту" въ стихахъ, но, такъ какъ оно содержало лишь ругань того самаго свойства, какъ и въ предшествовавшей полемической статье, за исключенiемъ маленькихъ преувеличенiй, простительныхъ рифмачамъ, то оно и не произвело никакого впечатленiя. Розысковъ, однако, у себя медную доску, на которой изготовлены были уже заднiй планъ и фигура собаки, я началъ обдумывать, нельзя ли какъ-нибудь воспользоваться этой, лежавшей у меня безъ употребленiя, доскою и решилъ, наконецъ, увековечить на ней милейшаго Черчилля въ образе медведя. Удовольствiе и матерiальныя выгоды, полученныя мною отъ этихъ Двухъ гравюръ вместе съ прогулками верхомъ, которыя я себе иногда позволялъ, возстановили пошатнувшееся было мое здоровье настолько, насколько можетъ ожидать этого человекъ въ моемъ возрасте".}

Въ нацiональной британской картинной галлерее можно видеть лучшiя и наиболее тщательно отделанныя серiи сатирическихъ его рисунковъ. Тамъ же имеется и собственный его портретъ, ясные голубые глаза котораго смотрятъ какъ живые изъ полотна. Они даютъ, до известной степени, представленiе о прямодушномъ проницательномъ взгляде, которымъ Уильямъ Гогартъ окидывалъ окружавшiй его мiръ. Онъ самъ меньше, чемъ кто-либо, напоминалъ собою идеалъ героя. Глядя на его портретъ, можно явственно представить себе веселаго честнаго лондонскаго гражданина, - стойкаго и упрямаго забiяку {О безцеремонной смелости Гогарта свидетельствуетъ между прочимъ следующiй случай, относящiйся еще ко временамъ его молодости: "Одинъ вельможа, некрасивый до уродливости, заказалъ ему свой портретъ. Гогартъ написалъ этотъ портретъ съ искусствомъ, делавшимъ честь художественному его таланту, но ограничился передачею полнейшаго сходства, не давъ себе труда хоть сколько-нибудь польстить оригиналу. Британскому пэру не понравилось точное воспроизведенiе его физiономiи, а потому онъ не былъ расположенъ платить за столь антипатичный портретъ и оставилъ его у художника. По прошествiи некотораго времени Гогартъ обратился къ оригиналу портрета съ просьбою уплатить причитающiйся гонораръ. Не получивъ никакого ответа и повторивъ еще несколько разъ столь же безуспешно свою попытку, художникъ, придумалъ, наконецъ, ловкiй способъ принудить лорда къ уплате. Онъ написалъ ему такое письмо:

"Мистеръ Гогартъ свидетельствуетъ о своемъ почтенiи лорду.. Хотя его сiятельство, повидимому, и не желаетъ иметь написанную для него картину, мистеръ Гогартъ извещаетъ его опять о томъ, что нуждается въ деньгахъ. Если его сiятельство не пришлетъ за картиной черезъ три дня, она будетъ продана съ прибавленiемъ хвоста и некоторыхъ другихъ придатковъ мистеру Горе, известному содержателю зверинца, такъ какъ г-нъ Гогартъ обещалъ по истеченiи означеннаго срока уступить ее этому джентльмену въ качестве вывески для означеннаго заведенiя".

Это предостереженiе произвело ожидаемое действiе".}, сердечнаго и откровеннаго, любящаго веселье, добрыхъ прiятелей, стаканчикъ вина и хорошiй англiйскiй ростбифъ, а вместе съ темъ питающаго искреннее, мещанское презренiе къ французскимъ лягушкамъ, "мусью", башмакамъ съ деревянными подошвами, къ прiезжимъ изъ-за границы скрипачамъ, певцамъ, а въ особенности - живописцамъ. Вообще онъ относился съ самымъ забавнымъ презренiемъ къ иностранной живописи.^!

"Чортъ бы ихъ побралъ, - всехъ этихъ мастеровъ исторической живописи! Вотъ человекъ, который согласенъ написать на любую тему картину лучше каждаго изъ нихъ и готовъ поручиться въ этомъ сотнею фунтовъ стерлинговъ! Удивительно, какъ это могутъ говорить про Сигизмунду" Корреджiо. Взгляните на "Сигизмунду" Билля Гогарта! Взгляните на мой запрестольный образъ въ церкви Св. Марiи редклифской, въ Бристоле! Взгляните на моего "Павла передъ Феликсомъ" и решите тогда сами, уступаю-ли я хоть чуточки лучшему изъ этихъ проклятыхъ иностранцевъ? {Самъ Гаррикъ не былъ более чувствителенъ къ лести. Словечко въ похвалу "Сигизмунды" могло доставить пробный оттискъ съ великолепной гравюры, или даже новую оригинальную гравюру работы великаго художника...

Гогартъ могъ служить нагляднымъ доказательствомъ справедливости поговорки, что легче увидеть сучекъ въ глазу у соседа, чемъ бревно въ собственномъ своемъ глазу. Обедая какъ-то разъ въ обществе Чезсльдена и некоторыхъ другихъ лицъ, Гогартъ услышалъ, что врачъ больницы Св. Варфоломея Джонъ Фрикъ публично утверждалъ, будто Гринъ, въ качестве композитора, нисколько не уступитъ Генделю.

не можетъ даже и считаться серьезнымъ композиторомъ, - возразилъ Гогартъ.

-- Итакъ вы, находите, что Фрикъ постоянно ошибается въ своихъ сужденiяхъ? А между темъ онъ божится и клянется, что вы пишите портреты нисколько не хуже, чемъ Вандикъ! - заметилъ не безъ некотораго коварства его собеседникъ.

за поясъ любого Вандика!}.

"тра-ля-ля и тра-та-та", потомство не разделяетъ презренiя, съ которымъ генiальный деканъ относился къ Генделю. Оно усмотрело разницу, которую деканъ не могъ себе выяснить и, хотя восхищается Гогартомъ, но не какъ художникомъ, писавшимъ на сюжеты изъ Священной Исторiи, и не какъ соперникомъ Корреджiо. Человекъ можетъ намъ нравиться, - жизнеописанiе его можетъ казаться для насъ интереснымъ и поучительнымъ, и мы можемъ искренно восхищаться высокоталантливыми его произведенiями, даже припоминая, что онъ верилъ до самой своей смерти, будто решительно все состоятъ противъ него въ заговоре, съ целью не признавать его достоинствъ по части исторической живописи. Шайка "еретиковъ," какъ онъ ихъ называлъ, старалась будто бы затушевать его генiй и даже отрицать существованiе такового. Говорятъ, что Листонъ совершенно чистосердечно считалъ себя непризнаннымъ великимъ трагическимъ актеромъ. Очень вероятно, что каждый изъ насъ въ глубине сердца, убежденъ, или по крайней мере желалъ бы убедить другихъ, что онъ не таковъ, какимъ является на самомъ деле. Однимъ изъ самыхъ выдающихся "еретиковъ", по словамъ Гогарта, былъ Уильксъ, разнесшiй его въ "Северномъ Британце", а другимъ - Черчилль, который переложилъ нападки "Севернаго Британца" въ стихотворную форму "Посланiя къ Гогарту". Гогартъ ответилъ каррикатурой на Уилькса, въ которой живетъ передъ нами до сихъ поръ этотъ выдающiйся патрiотъ съ своей сатанинской гримасой и усмешкой. Черчилля онъ въ свою очередь изобразилъ въ виде медведя съ малкой, на которой совершенно явственно можно прочесть пометки: первая, вторая, третья... десятая ложь. Гогартовская сатира по существу своему исключала возможность всякихъ недоразуменiй. Если ему надо было написать человека съ перерезаннымъ горломъ, онъ рисовалъ его съ головой, держащейся, такъ сказать, на одной ниточке. Приблизительно такую же операцiю онъ былъ бы не прочь учинить и съ своими врагами въ этой маленькой полемике.

Небольшая курьезная книжечка анекдотовъ Гогарта объ его собственной жизни заканчивается следующимъ заявленiемъ: "До последняго времени жизнь моя протекала, вообще говоря, къ собственному моему удовольствiю и, какъ я надеюсь, безъ обиды для кого бы то ни было другого. Смею уверить что но всякомъ случае я старался сделать моихъ окружающихъ по возможности счастливыми. Даже и злейшiй изъ моихъ враговъ не решится сказать, чтобы я умышленно кого-либо обиделъ. Что будетъ дальше, известно одному Богу".

До сихъ поръ сохранилось курьезное повествованiе о праздничной прогулке Гогарта съ четырьмя его прiятелями. Подобно грозному мистеру Пиквику и его товарищамъ, но ровно столетiемъ раньше этихъ героевъ, они снарядились въ путь и совершили экскурсiю въ Гревзендъ, Рочестеръ, Ширнесъ и окрестныя местности {Эта экскурсiя произведена была въ 1732 году Гогартомъ въ обществе Джона Торкгиля (сына сэра Джемса), пейзажиста Скотта, Тотзелля и Форреста.}.

Одинъ изъ путешественниковъ велъ дневникъ приключенiй, картинки къ которому поставляли самъ І'огартъ и другой изъ его сотоварищей, - тоже художникъ. Эта маленькая книжонка интересна теперь главнымъ образомъ въ томъ отношенiи, что наглядно разсказываетъ про тогдашнюю жизнь лондонскихъ горожанъ, описывая наивные, грубоватые ихъ способы развлекаться. То, что въ ней говорится, применимо не только къ Гогарту и четыремъ его спутникамъ, но и ко многимъ тысячамъ современныхъ имъ веселыхъ малыхъ. Гогартъ и его товарищи, покинувъ съ песенкой ковентгарденскую гостинницу герба Бедфордовъ, наняли лодку до Биллингсгета и, спускаясь внизъ но теченiю, обменивались шутками со встречными барочниками. Въ Биллингсгете Гогартъ написалъ каррикатуру съ одного забавника, - носильщика, прозваннаго герцогомъ Пудльдокскимъ, развлекавшаго все общество пригороднымъ юморомъ самаго съ ногъ-сшибательнаго свойства. Раздобывъ себе тамъ большой челнъ, они постлали на дно соломы, чтобы мягче было лежать, а надъ головами устроили нечто вроде шатра и продолжали ночью плыть по теченiю, причемъ попеременно то спали, то пели хоромъ веселыя песни.

а въ часъ пополудни пообедали и запили этотъ обедъ превосходнымъ портвейномъ съ добавленiемъ значительнаго количества пива, после чего Гогартъ со Скоттомъ играли въ "прыгунцы", состязаясь, кто дальше проскачетъ на одной ноге. Главнейшiя событiя этой загородной прогулки иллюстрированы набросками Гогарта. Въ нихъ мы видимъ его самого, энергичнаго, смелаго человечка, перебирающагося, растопыривъ руки для соблюденiя равновесiя, по доске на лодку въ Гревзенде. Повидимому имъ всемъ приходилось спать въ одной комнате. По крайней мере составитель путевого дневника сообщаетъ, что они проснулись въ семь часовъ утра и принялись разсказывать другъ другу свои сны. На одномъ изъ рисунковъ изображено все общество въ рыбачьей хижине, где оно провело ночь. Одинъ изъ путешественниковъ въ ночномъ колпаке бреется собственноручно, а другого бреетъ рыбакъ; третiй, накрывъ свою лысину носовымъ платкомъ, завтракаетъ, а самъ Гогартъ срисовываетъ всю сцену.

Вернувшись поздно вечеромъ въ гостинницу подъ вывеской "Герба Бедфордовъ", они пили тамъ за здоровье своихъ прiятелей и, по обыкновенiю, опорожнили несколько кружекъ доброкачественнаго флипа (пива, приправленнаго спиртомъ и сахаромъ), причемъ пели веселыя песни.

Это загородная прогулка столичныхъ мещанъ, решившихся во чтобы то ни стало веселиться. Она обрисовываетъ нравы и развлеченiя самого Гогарта и, по всемъ вероятiямъ, также его современниковъ, не особенно утонченныхъ, но честныхъ и славныхъ малыхъ. Самъ Гогартъ является въ ней истымъ лондонскимъ мещаниномъ съ свойственными Джону Булю обычаями, предразсудками и удовольствiями {Докторъ Джонсонъ написалъ на смерть Гогарта очень милое и правдивое четверостишiе:

"Здесь недвижно лежитъ рука,

".

Не знаю почему этимъ стихамъ предпочитаютъ стихи Гаррика?

"Я была еще слишкомъ молода, для того чтобы оценить по достоинству всю доброту, съ которой относился ко мне Гогартъ. Между прочимъ, онъ очень серьезно хлопоталъ о томъ, чтобы я заручилась знакомствомъ, а по возможности также и дружбой доктора Джонсона. Онъ говорилъ, что Джонсонъ, по сравненiю съ другими собеседниками, производитъ такое же впечатленiе, какъ картины Тицiана сравнительно съ малеваньемъ Гудсона. "Не разсказывайте только, пожалуйста, никому про это сравненiе, добавилъ онъ. - Вы знаете ведь, что знатоки искусства со мною, что называется, на ножахъ. Я ихъ терпеть не могу, они же заключаютъ отсюда, что я ненавижу также и Тицiана. Впрочемъ, пусть ихъ думаютъ, что хотятъ!.." Беседуя однажды съ моимъ отцомъ про доктора Джонсона, Гогартъ сказалъ: "Онъ не довольствуется темъ, что веритъ въ Библiю, но, кажется, принялъ твердое решенiе не верить ни во что другое. При всей своей мудрости этотъ Джонсонъ напоминаетъ скорее царя Давида, чемъ царя Соломона, такъ какъ позволяетъ себе слишкомъ уже поспешно утверждать, будто все люди лжецы".

Гогартъ скончался 26 октября 1764 года. Его перевезли за день до смерти съ чизвикской его дачи въ городъ. Онъ былъ тогда очень слабъ, но расположенiе духа у него было прекрасное. Только-что передъ темъ онъ получилъ очень прiятное для себя письмо отъ Франклина. Гогартъ похороненъ въ Чизвике.}.

"Сэру Баткину Филлипсу, баронету въ Оксфордскую коллегiю Іисуса:

"Дражайшiй Филиппъ, въ предшествовавшемъ письме я упомянулъ, что провелъ вечеръ въ обществе писателей, питавшихъ, повидимому, другъ къ другу одновременно зависть и страхъ. Дядю нисколько не удивило разочарованiе, вынесенное мною изъ ихъ беседы. "Можно быть очень интереснымъ и поучительнымъ на бумаге, но въ тоже время до нельзя скучнымъ въ разговоре, - сказалъ онъ. - Мне довелось даже заметить, что въ созвездiи генiевъ сiяютъ особенно яркимъ светомъ лишь второстепенныя звезды. Оно, впрочемъ, и понятно, такъ какъ съ небольшимъ запасомъ идей гораздо легче справляться и показывать товаръ лицомъ, немъ когда этихъ идей слишкомъ уже много. Хорошiй писатель по своей внешности и обращенiю обыкновенно ничемъ не отличается отъ другихъ смертныхъ. Напротивъ того, плохiе писатели сплошь и рядомъ стараются выделить себя какой-нибудь странностью, или сумасброднымъ оригинальничаньемъ. Я убежденъ поэтому, - присовокупилъ дядя, - что собранiе такихъ писакъ должно быть само по себе очень забавнымъ.

Онъ отвелъ меня обедать къ С., съ которымъ мы оба давно уже знакомы по его произведенiямъ. Онъ живетъ на окраине города и каждое воскресенье домъ его открытъ всемъ злополучнымъ братьямъ по перу, которыхъ онъ угощаетъ тамъ ростбифомъ съ картофелемъ, пуддингомъ, портвейномъ, пуншемъ и целою бочкой кальвертовскаго пива. Онъ назначилъ какъ разъ воскресный день для этого гостепрiимства, такъ какъ въ другiе дни недели некоторымъ изъ этихъ писателей нельзя было бы воспользоваться приглашенiемъ. Причины этого незачемъ объяснять. Меня учтиво приняли въ простомъ, но приличномъ доме, откуда можно было пройти въ хорошенькiй садъ, содержимый въ наилучшемъ порядке. Я действительно не заметилъ никакихъ внешнихъ признаковъ литературной профессiи ни въ самомъ доме, ни въ его хозяине, принадлежащемъ къ числу немногихъ современныхъ писателей, стоящихъ на собственныхъ ногахъ, не нуждаясь ни въ чьемъ покровительстве и ни въ чьей поддержке. Но если самъ хозяинъ не отличался никакими характерными особенностями, то этотъ недостатокъ оригинальности выкупался съ лихвою собиравшимся у него обществомъ.

Въ два часа после полудня я оказался однимъ изъ десяти сотрапезниковъ, сидевшихъ за его столомъ. Не знаю, можно-ли было отыскать во всемъ великобританскомъ королевстве другое такое же собранiе оригиналовъ. Въ числе странностей, которыми они отличались, я не намеренъ упоминать о странностяхъ костюма, такъ какъ оне могли иметь совершенно случайный характеръ. Меня самого особенно поражали у нихъ чудачества, имевшiя сперва характеръ аффектацiи, а затемъ вошедшiя въ привычку. Такъ, напримеръ, одинъ изъ нихъ носилъ за обедомъ очки, а другой сиделъ въ шляпе съ широкими полями, надвинутой на глаза. Между темъ, какъ разсказалъ мне Иви, первый изъ нихъ обнаруживалъ замечательную дальнозоркость, когда, бывало, гонялись за нимъ судебные пристава, а второй, сколько известно, никогда не страдалъ глазами, кроме одного случая, когда, летъ пять тому назадъ, актеръ, съ которымъ онъ пьянствовалъ, подставилъ ему здоровенные фонари. Третiй - носилъ туго стянутыя штиблеты и ходилъ на костыляхъ, такъ ему случилось въ молодости переломить себе ногу, хотя въ настоящее время онъ замечательно ловко перепрыгивалъ черезъ палку. Четвертый прiобрелъ такую антипатiю къ сельской жизни и ко всему, что ее хоть сколько-нибудь напоминало, что усаживался всегда спиною къ окну, выходившему въ садъ и вынужденъ былъ нюхать нашатырный спиртъ, когда на столъ подали блюдо съ цветною капустою. Необходимо заметить, что это былъ сынъ огородника, родившiйся где-то подъ заборомъ и бегавшiй въ детстве по деревенскому выгону, вместе съ четвероногими ослами. Пятый - разыгрывалъ роль человека, въ высшей степени разсеяннаго. Онъ отвечалъ всегда не впопадъ. Иногда онъ внезапно вскакивалъ съ места и разражался страшнымъ проклятiемъ, а въ другой разъ начиналъ хохотать безъ всякой причины, складывалъ на груди руки и грустно вздыхалъ, или же принимался шипеть, словно полсотни змей заразъ.

Признаться, я сперва счелъ его сумасшедшимъ и началъ даже побаиваться за личную мою безопасность, темъ более, что сиделъ какъ разъ возле него. Хозяинъ, заметивъ, что я встревожился, объявилъ, что нетъ ни малейшаго повода къ какимъ-либо опасенiямъ и сказалъ: "Этотъ джентльменъ играетъ роль, которая ему совсемъ не подъ стать. При всемъ своемъ желанiи онъ ни за что не могъ бы сойти съ ума. У него почему и помешаться". - "А всет-т-таки л-л-ловкая штука! - заметилъ джентльменъ въ полинявшемъ сюртуке, шитомъ позументомъ. - Прит-т-творное пом-м-ме-шатель-ство въ д-д-девятнад-д-дцати случаяхъ изъ двад-д-цати сойд-детъ з-за умъ!" - "Точно также какъ притворное заиканье можетъ быть сочтено за юморъ, хотя между ними, клянусь Богомъ, нетъ ничего общаго"! возразилъ хозяинъ. Оказывается, что этотъ франтъ, после несколькихъ неудачныхъ попытокъ говорить естественнымъ голосомъ, догадался прибегнуть къ заиканiю, съ помощью котораго нередко возбуждалъ смехъ всего общества, хотя въ томъ, что онъ разсказывалъ, не было въ большинстве случаевъ и тени остроумiя. Заиканiе, являвшееся сперва притворнымъ, вошло потомъ до такой степени въ привычку, что отъ него никоимъ образомъ уже нельзя было отрешиться.

какъ всякiй обыкновенный смертный. Онъ долго не могъ простить С. этого прегрешенiя. Означенный генiй сталъ презрительно отзываться объ умственныхъ дарованiяхъ С. и не хотелъ более у него бывать, пока не изменилъ своего мненiя ради следующаго обстоятельства: Поэтъ Патъ Уйвиль, после несколькихъ тщотныхъ попытокъ войти въ дружбу къ С., сообщилъ ему черезъ третье лицо, что сочинилъ на него одновременно похвальную оду и сатиру. Если С. будетъ его принимать у себя, то похвальная ода немедленно же явится въ печати, если же, напротивъ того, онъ вздумаетъ упорствовать и но прежнему отвергать дружбу поэта, то вместо похвальной оды явится въ печати сатира. С. объявилъ, что счелъ бы написанный Уйвиломъ панегирикъ личной для себя обидой и оскорбленiемъ, а потому расплатился бы за таковой дубиною. Что же касается до сатиры, то къ ея автору можно, пожалуй, еще отнестись съ известнаго рода состраданiемъ и во всякомъ случае ему не пришлось бы опасаться никакой мести. Уйвиль, обдумавъ полученный ответъ, решился на зло С. напечатать ему панегирикъ, за что и получилъ добрую потасовку. После того онъ поклялся оставить въ покое С., который, чтобы избежать судебнаго преследованiя, согласился терпеть его у себя. Оригинальность поведенiя С. въ этомъ случае примирила съ нимъ философа въ желтыхъ перчаткахъ. Признавъ романиста не лишеннымъ известной генiальности, философъ этотъ поддерживалъ после того съ нимъ знакомство.

Онъ объяснилъ мне, что большинство изъ нихъ состояли, или же состоятъ до сихъ поръ, чернорабочими у другихъ, более добропорядочныхъ писателей, Для которыхъ они переводятъ, собираютъ справки, делаютъ компиляцiи и тому подобныя подготовительныя работы. Все они въ разныя времена трудились подобнымъ же образомъ для нашего хозяина, а теперь упрочили себе более или менее самостоятельное положенiе въ разныхъ отрасляхъ литературы. Не только ихъ дарованiя, но также нацiональность и наречiя оказывались до того разнообразными, что нашъ разговоръ за столомъ до известной степени напоминалъ вавилонское смешенiе языковъ. Ирландскiй выговоръ, шотландское произношенiе и чисто иностранный акцентъ - сливались вместе въ весьма негармоническiе крики, такъ какъ все за столомъ говорили разомъ и каждый, желая чтобы его разслышали, вынужденъ былъ кричать изо всей мочи. Надо сознаться, впрочемъ, что въ беседе этихъ джентльменовъ я не заметилъ ничего педантичнаго. Они тщательно избегали ученыхъ пренiй и по возможности старались придать разговору забавный характеръ. Старанiя эти но всегда оставались тщетными. Нередко у того, или другого изъ собеседниковъ вырывалось крылатое словцо, возбуждавшее общiй смехъ. Если кто-нибудь изъ гостей начиналъ забываться и переступать границы приличiя, его тотчасъ же останавливалъ и обрывалъ хозяинъ пиршества, обладавшiй чемъ-то вроде отеческаго авторитета надъ своими легко возбуждавшимися гостями.

Ученейшiй изъ всей этой компанiи генiй-философъ, изгнанный изъ университета за атеизмъ, пишетъ теперь опроверженiе метафизическихъ воззренiй лорда Болингброка. Говорятъ, что этотъ трудъ, значительно уже подвинувшiйся впередъ, отличается какъ остроумiемъ, такъ и правоверностью взглядовъ. Вместе съ темъ, однако, противъ философа возбуждено судебнымъ порядкомъ обвиненiе въ томъ, что онъ въ праздничный день позволилъ себе богохульствовать въ какой-то портерной. Шотландецъ читаетъ публичныя лекцiи, въ которыхъ излагаетъ правила англiйскаго произношенiя. Сборникъ составленныхъ имъ правилъ печатается по подписке.

Ирландецъ оказался спецiалистомъ по части политики, носившимъ кличку лорда Картофельнаго. Написавъ памфлетъ въ защиту одного изъ министровъ, онъ разсчитывалъ получить въ награду за усердiе теплое местечко, или же пенсiю, но ожиданiя эти не оправдались. Тогда онъ распустилъ слухъ, будто памфлетъ былъ написанъ самимъ министромъ и обнародовалъ ответъ, въ которомъ разгромилъ свое собственное произведенiе. Въ этомъ ответе онъ, обращаясь къ автору памфлета, съ такой торжественной серьезностью называлъ его сiятельнейшимъ графомъ, что публика попалась на удочку и раскупила какъ самый памфлетъ, такъ и возраженiе на него. Мудрые столичные политики-любители признали оба памфлета мастерскими произведенiями и сочли нелепыя мечты невежественнаго бумагомарателя глубокомысленными соображенiями престарелаго государственнаго деятеля, хорошо знакомаго со всеми тайнами дипломатiи. Въ последствiи, однако, обманъ разоблачился, и нашему памфлетисту-ирландцу дано было тогда въ насмешку прозвище "Милорда", которымъ онъ пользуется до сихъ поръ, заседая на почетномъ месте кухмистерскаго стола въ Башмачномъ переулке.

Прямо напротивъ меня сиделъ пiемонтецъ, разодолжившiй англiйскую публику юмористической сатирой, озаглавленной: "Итоги англiйской поэзiи". Произведенiе это выставило въ надлежащемъ свете не только скромность и вкусъ самого автора, но, въ особенности также, короткое его знакомство съ тонкостями англiйскаго языка. Мудрецъ, страдавшiй агрофобiей, или, иначе сказать, ненавистью къ зеленымъ полямъ, только что написалъ объемистое сочиненiе "О практической стороне сельскаго хозяйства". Въ действительности, онъ ни разу въ жизни не видалъ, какъ ростетъ рожь и былъ такимъ знатокомъ по части земледельческихъ продуктовъ, что нашъ хозяинъ заставилъ его, при всемъ обществе, признать блюдо чечевицы великолепнейшимъ рисовымъ пуддингомъ въ свете.

"Путешествiя по Европе и части Азiи", никогда не удаляясь на самомъ деле изъ пределовъ, постановленныхъ для лицъ, выпущенныхъ на поруки изъ Королевской долговой тюрьмы. Когда ему приходилось по чему-либо переступать за эту черту, это делалось всегда въ сопровожденiи констебля. Что касается до Фомушки Кробделя, забавнейшаго изъ членовъ всего общества, то ему удалось благополучно закончить катастрофою девственную трагедiю, въ случае постановки которой на сцену онъ ожидалъ прiобрести безсмертную славу и колоссальные барыши. Фомушка надеялся просуществовать въ теченiе многихъ летъ писанiемъ повестей по пяти фунтовъ стерлинговъ за штуку, но эта отрасль литературной деятельности запружена теперь женщинами-писательницами, соглашающимися работать безплатно въ интересахъ распространенiя добродетели. Оне сочиняютъ повести такъ изящно, съ такимъ тонкимъ умомъ и знанiемъ человеческаго сердца и съ такой чарующей самоуверенностью, несомненно приличествующей представительницамъ высшаго общества, что читателю остается только восхищаться ихъ генiемъ и совершенствоваться по ихъ указанiямъ.

"После обеда все общество вышло въ садъ. Тамъ я заметилъ, что мистеръ С. давалъ каждому изъ своихъ гостей особую краткую аудiенцiю въ уединенной крытой аллее. После этой аудiенцiи большинство изъ нихъ, безъ дальнейшихъ церемонiй, удалялись во свояси".

Домъ Смоллета, находившiйся въ Лаврентьевскомъ переулке въ Чельзи, теперь более уже не сущетвуетъ.

"Смоллетъ былъ очень хорошъ собою. Онъ обладалъ наружностью, сразу же располагавшей въ свою пользу. Все йрiятели Смоллета единогласно утверждаютъ, что онъ былъ весьма интереснымъ и поучительнымъ собеседникомъ. Все, кто читалъ его произведенiя, могутъ составить себе точное представленiе объ его личности. Действительно, въ каждой изъ своихъ повестей онъ изображалъ съ самыхъ разнообразныхъ точекъ зренiя главнейшiя черты собственнаго своего характера, не скрывая даже и самыхъ неблагопрiятныхъ... Когда Смоллетъ не увлекался склонностью къ сатире, онъ отличался добротой, великодушiемъ и гуманностью. Отъ природы смелый, откровенный и самостоятельный, онъ ни предъ кемъ не гнулъ спины, не искалъ ни чьихъ милостей, но честнымъ и достойнымъ образомъ жилъ литературнымъ своимъ заработкомъ... Онъ былъ нежнымъ отцомъ и любящимъ мужемъ. Добрая память, сохранившаяся о Смоллете среди его прiятелей, ясно свидетельствуетъ о любви и уваженiи, съ какими они къ нему относились.}.

не смотря на томительно долгую борьбу съ неблагопрiятной Фортуной. Умъ его разработывалъ сотни самыхъ разнообразныхъ плановъ. Действительно, Смоллету приходилось быть обозревателемъ, историкомъ, литературнымъ критикомъ, поэтомъ, памфлетистомъ и авторомъ спецiальныхъ медицинскихъ произведенiй. Онъ сражался въ несметномъ множестве литературныхъ битвъ и въ продолженiи многихъ летъ усердно работалъ дубинкой полемики, подвергаясь и самъ зачастую целому граду ударовъ. Вообще, въ те времена полемическiе прiемы были чрезвычайно дикими и суровыми, а писательскiй гонораръ являлся сравнительно ничтожнымъ. Подъ бременемъ болезни, преклонныхъ летъ и недостаточности денежныхъ средствъ, Смоллетъ все-таки сохранялъ непреклонную бодрость духа и энергiю. После боя онъ былъ въ состоянiи справедливо отнестись къ врагу, съ которымъ только что передъ темъ ожесточенно сражался, и дружески пожимать руку, нанесшую ему самому тяжкiе удары. Смоллетъ походитъ на типъ младшихъ сыновей шотландскаго дворянства, такъ часто встречающiйся въ исторiи и такъ хорошо изображенный съ истинно-нацiональной точностью великимъ шотландскимъ романистомъ. Онъ самъ былъ дворянскаго рода {Бонгильскiе Смоллеты въ Думбартонскомъ графстве имеютъ въ гербе на лазурномъ поле золотую полосу, на щите - прыгающiй чериленый левъ держитъ въ лапе серебряное знамя и пурпуровый охотничiй рогъ; на шлеме - дубовая червленая ветвь; девизъ - viresco.

Отецъ Смоллета, - Арчибальдъ, былъ четвертымъ но старшинству сыномъ сэра Джемса Смоллета бонгильскаго, шотландскаго судьи и члена парламента, - одного изъ комиссаровъ, выработавшихъ объединенiе Шотландiи съ Англiей. Арчибальдъ женился безъ разрешенiя родителя и умеръ еще въ молодыхъ летахъ, оставивъ своихъ детей на попеченiе дедушки. Товiя былъ вторымъ сыномъ Арчибальда и родился въ 1721 году въ старинномъ далькугарнскомъ помещичьемъ доме въ левенской долине. Всю свою жизнь онъ любилъ эту долину и восхищался ею и Лохъ-Ломондомъ въ большей степени, чемъ остальными долинами и озерами въ Европе. Получивъ первоначальное образованiе въ думбартонской школе, онъ обучался затемъ въ Глэзго.

Когда ему исполнилось всего только десять летъ, дедушка его умеръ, оставивъ своего внука безъ всякихъ средствъ къ существованiю (онъ изображенъ въ Родерике Рандоме въ роли старика судьи). Юный Товiя отправился тогда въ Лондонъ, захвативъ съ собою написанную уже имъ трагедiю "Цареубiйца" (приблизительно такой же солидный капиталъ, съ какимъ незадолго передъ темъ прiехалъ въ британскую столицу Джонсонъ). Изъ "Цареубiйцы" не вышло ничего путнаго, хотя его сперва принялъ было подъ свое покровительство лордъ Литтльтонъ (по словамъ Смоллета, одинъ изъ маленькихъ людишекъ, которыхъ иногда называютъ великими людьми). Смоллету пришлось поступить лекарскимъ ученикомъ на военный корабль перваго ранга и, въ 1741 году, участвовать въ экспедицiи противъ Картагены. Онъ вышелъ въ отставку, когда эскадра, которой принадлежалъ этотъ корабль, находилась въ Вестъ-Индiи и, проживъ несколько времени на острове Ямайке, вернулся въ 1746 году въ Англiю.

"Советъ" и "Упрекъ", съ которыми ему тоже не посчастливилось. Тогда онъ въ 1747 году, не долго думая, женился на "прелестной и благовоспитанной" девице Лассель.

Въ 1748 году онъ написалъ "Родерика Рандома", который сразу же имелъ успехъ. Последующiя событiя жизни Смоллета можно представить въ краткомъ хронологическомъ обзоре такимъ образомъ:

-- 1751. Издалъ Перегрина Пикля.

-- 1755. Издалъ переводъ Донъ-Кихота.

-- 1756. Началъ издавать Критическое Обозренiе.

-- 1770. Отправился въ Италiю, где и скончался, въ Ливорно, - 21 октября 1771 года, на пятьдесятъ первомъ году отъ роду.}.

Онъ располагалъ недостаточными денежными средствами, а потому, вооруженный мужествомъ, голодомъ и прирожденнымъ умомъ, удалился изъ своей северной родины искать счастья и пробивать себе дорогу на беломъ свете. Шлемъ его увенчанъ разбитымъ грозою дубовымъ деревомъ, пускающимъ молодые побеги. На древнемъ его щите изображенъ храбрый левъ и звонкiй охотничiй рогь. Щитъ этотъ избитъ и изсеченъ во многихъ сотняхъ сраженiй и стычекъ, въ которыхъ мужественно носилъ его храбрый шотландецъ {Образчикомъ тогдашняго боевого стиля полемики можетъ служить заметка объ адмирале Нульсе, за которую Смоллетъ подвергся судебному преследованiю и тюремному заключенiю, Объясненiя, представленныя адмираломъ после неудачной рошорской его экспедицiи, разсматривались передъ судилищемъ "Критическаго Обозренiя". Смоллстъ вынесъ Пульсу следующiй приговоръ:

-- Это адмиралъ безъ здраваго смысла, - инженеръ безъ знанiй, - офицеръ безъ энергiи и человекъ безъ правдивости.

"Критическое Обозренiе" постоянно служило для Смоллета чемъ-то вроде фонтана, обдававшаго всехъ и каждаго струей кипятка. Въ числе менее существенныхъ полемическихъ схватокъ можно упомянуть о препирательности Смоллета съ Грейнджеромъ, переводчикомъ Тибулла. Грейнджеръ возразилъ на заметку "Критическаго Обозренiя" памфлетомъ. По этому поводу въ ближайшемъ нумере "Обозренiя" появилась статья, где ему грозили доброю поркой, приличествующей сове, которая осмелилась покинуть днемъ свое дупло и вылезти на светъ Божiй.

Въ бiографическомъ очерке, составленномъ д-ромъ Муромъ, разсказывается про Смоллета интересный анекдотъ: "Издавъ своего Донъ Кихота, онъ вернулся въ Шотландiю, чтобы известить проживавшую тамъ мать. По согланiенiю съ г-жей Тельферъ (родной его сестрой) онъ былъ представленъ матери, какъ джентльменъ изъ Вестъ-Индiи и близкiй прiятель ея сына. Чтобы лучше выдержать эту роль, Смоллетъ старался придать себе серьезный видъ и угрюмо хмурилъ брови, но когда мать пристально взглянула на него, онъ былъ не въ состоянiи удержаться отъ улыбки. Старушка тотчасъ же вскочила тогда съ своего кресла и, обнявъ Товiю руками за шею, воскликнула: "Нетъ, любезнейшiй сынокъ, я все-таки подъ конецъ тебя узнала".

Впоследствiи она разсказала своему Товiи, что если бы онъ продолжалъ хмуриться, то ему удалось бы, пожалуй, оставить ее еще на некоторое время въ недоуменiи. "Старая твоя плутовская улыбка, дружокъ, выдала тебя сразу", - добавила она.

Вскоре после выхода въ светъ "Приключенiй атома", болезнь, и прежде уже мучившая ихъ автора, вернулась къ нему съ новою силой. После тщетныхъ попытокъ добыть для Смоллета место англiйскаго консула где-нибудь на прибрежье Средиземнаго моря, ему пришлось ехать въ Италiю на свои собственныя, весьма скудныя средства. Доброта достойнаго друга и соотечественника Смоллета, д-ра Армстронга, находившагося тогда заграницей, доставила Товiи и его жене домикъ въ Монте-Неро, деревне, раскинувшейся на склоне горы у морского берега, не вдалеке отъ Ливорно, въ романтическомъ и здоровомъ местоположенiи, где. онъ подготовилъ къ печати последнее и самое чарующее изъ своихъ произведенiй, являющееся для нихъ какъ бы финаломъ, а именно "Экспедицiю Гемфри Клинкера". Оно вышло въ светъ въ 1771 году". (Сэръ Вальтеръ Скоттъ).}.

приключенiяхъ, а характеры, действующихъ лицъ списаны, сколько можно судить, съ живыхъ людей, съ которыми ему довелось лично познакомиться. Онъ вращался въ самомъ разнообразномъ и подчасъ диковинномъ обществе. Будучи еще въ коллегiи, въ Глэсго, онъ завязалъ тамъ интересныя знакомства. Пребыванiе въ провинцiальной аптеке, равно какъ на баттарее военнаго корабля, где онъ служилъ лекарскимъ помощникомъ, и тяжелая жизнь на берегу, где смелый искатель приключенiи хотелъ попытать счастья въ борьбе съ Фортуной, доставили ему опять-таки обширный матерiалъ для наблюденiи. Кажется, что Смоллетъ даже не старался изобретать и придумывать, но, обладая замечательной наблюдательностью и верностью глаза, описывалъ лишь то, что виделъ, обнаруживая при этомъ жизнерадостный и самый увлекательный юморъ. Мне лично кажется, что дядя Боулингъ, въ Родерике Рандоме, выхваченъ прямо изъ жизни, точно также, какъ и сквайръ Вестернъ. Уэльскiй аптекарь Морганъ въ такой же степени забавенъ, какъ д-ръ Каюсъ. Кто изъ имевшихъ безценное счастье съ нимъ познакомиться, - кто изъ читателей, любящихъ Донъ Кихота и маiора Дальгетти, откажетъ въ сердечнейшемъ своемъ сочувствiи достойному лейтенанту Лисмахаго? "Гемфри Клинкеръ" представляется на мой взглядъ забавнейшею изъ всехъ повестей, какiя когда-либо писались съ техъ поръ, какъ появился на светъ этотъ жанръ литературы. Винифредъ Дженкинсъ и Табита Брамбль будутъ смешить англичанъ въ продолженiи многихъ еще поколенiи. Ихъ письма и повествованiя объ ихъ любви являются источникомъ заразительнаго смеха, столь же неисчерпаемымъ, какъ колодезь Бладуда.

жизнью. Собственная его семья и полученное имъ воспитанiе, а затемъ - жизненныя удачи и неудачи, - приводили его въ общество людей самыхъ разнообразныхъ сословiй и положенiй. Онъ лично является героемъ своихъ повестей, - повесою Томомъ Джонсомъ и взбалмошнымъ капитаномъ Бутомъ. При всемъ томъ позволительно думать, что Фильдингъ былъ въ меньшей степени взбалмошнымъ повесой, чемъ Томъ Джонсъ, что онъ отдавалъ себе по крайней мере отчетъ въ своихъ недостаткахъ и сердечно желалъ исправиться.

Въ первый разъ, когда онъ прибылъ въ британскую столицу, въ 1727 году, въ лондонскихъ кофейняхъ и ассамблеяхъ было еще свежо воспоминанiе о прежнихъ подвизавшихся тамъ остроумцахъ. Компетентные судьи объявили тогда, что молодой Гарри Фильдингъ обладаетъ большимъ умомъ и находчивостью, чемъ даже Конгревъ, или кто-либо изъ блестящихъ преемниковъ этого патентованнаго умника. При высокомъ росте и могучемъ сложенiи, Фильдингъ обладалъ красивой, мужественной и очень благородной наружностью. До последнихъ дней жизни онъ сохранилъ величественный видъ. Не смотря на болезнь, подорвавшую его организмъ, этотъ величественный видъ и присутствiе духа внушали невольное уваженiе всемъ окружающимъ.

Между Фильдингомъ и капитаномъ корабля, на которомъ онъ совершилъ последнее свое путешествiе, произошла ссора {Ссора эта вызвана была намеренiемъ капитана вмешаться въ права Фильдинга на каюту, за которую было заплачено тридцать фунтовъ стерлинговъ. Разсказывая обстоятельства, при которыхъ капитану пришлось просить у него извиненiя, Фильдингъ добавляетъ:

"Не желая, чтобы меня заподозрили въ намеренiи воскуривать себе самому фимiамъ, я положительно отрицаю у себя всякое право на похвалу за то, что простилъ капитана. Въ данномъ случае решенiе простить подсказывалось мне вовсе не великодушiемъ, или же христiанскими принципами. На самомъ деле я простилъ до причине, которая заставила бы всехъ насъ относиться гораздо снисходительнее къ нашимъ ближнимъ, если бы только мы были вообще поумнее: для меня самого было несравненно удобнее простить".}.

Фильдингъ разсказываетъ, что капитанъ подъ конецъ сталъ передъ нимъ на колени и просилъ прощенiя. Вообще онъ жилъ до последнихъ дней полною жизнью и никогда не падалъ духомъ. Надо полагать, что онъ былъ одаренъ изумительно могучей жизненной энергiей. Лэди Мери Вертлей Монтегю {Лэди Мери приходилась Фильдингу двоюродной кузиной. Ихъ деды были родными братьями, сыновьями Джоржа Фильдинга, графа Десмондскаго, который въ свою очередь доводился сыномъ Уильяма, графа Денбингскаго.

"Фильдингъ замечательно точно обрисовалъ себя самого и первую свою жену въ г-не и г-же Бутъ, хотя можетъ быть отчасти и польстилъ при этомъ своей собственной наружности. Я убеждена, что многiе изъ упомянутыхъ имъ инцидентовъ списаны съ действительныхъ фактовъ. Удивляюсь только, какъ онъ не замечаетъ, что Томъ Джонсъ и мистеръ Бутъ - оба страшные негодяи... У Фильдинга имеется и въ самомъ деле изрядное количество истиннаго юмора. Очень жаль, что онъ при своемъ вступленiи въ светъ не имелъ другого выбора, какъ сделаться извозчикомъ, или же литературной извозчичьей клячей. Его дарованiя заслуживали лучшей участи, но темъ не менее я не могу не порицать нескромности (выражаясь по возможности мягче), которая владела имъ всю жизнь и, повидимому, владеетъ еще и теперь. Съ техъ поръ, какъ я родилась, не появлялось въ англiйской литературе, никакого оригинальнаго писателя, за исключенiемъ Конгрева и Фильдинга, который, я думаю, могъ бы близко подойти къ совершенству Конгрева, если бы нужда не заставляла его издавать свои произведенiя безъ особенно тщательныхъ исправленiй и выпускать въ светъ такiя вещи, которыя онъ швырнулъ бы въ огонь, когда бы можно было раздобыть хлебъ насущный безъ денегъ, или же деньги безъ бумагомарательства... Жаль, что я не вижу новыхъ произведенiй Перегрина Пикля. Очень бы мне хотелось узнать имя автора.} прекрасно характеризуетъ Фильдинга и замечательную его способность чувствовать себя счастливымъ въ маленькой бiографической заметке по случаю его смерти. Она сравниваетъ Фильдинга съ Стилемъ, обладавшимъ столь же жизнерадостной и непредусмотрительной натурой и говоритъ, что имъ обоимъ следовало бы жить вечно. Можно представить себе, что человекъ такого могучаго сложенiя, какъ Фильдингъ, - съ такимъ крепкимъ здоровьемъ и могучимъ аппетитомъ, такимъ веселымъ юморомъ, соединеннымъ съ искреннимъ сердечнымъ желанiемъ жить во всю, долженъ былъ съ жадностью прильнуть къ чаше наслажденiй, предложенной ему сто лицеи. Быть можетъ, кто-нибудь изъ читателей припоминаетъ себе студенческiя пирушки и гомерическiя количества истреблявшихся нашихъ яствъ и питей. Я лично могу воскресить у себя воспоминанiе о некоторыхъ герояхъ этихъ юношескихъ пирушекъ и какъ нельзя явственнее представляю себе юнаго Фильдинга, только что прибывшаго изъ Лейдена съ здоровеннымъ молодымъ аппетитомъ веселымъ жизнерадостнымъ сме хомъ, могучими силами и стремленiемъ вкусить всяческихъ радостей жизни. Остроумiе и прекрасныя манеры этого молодого человека доставили ему всюду друзей. Онъ вращался въ тогдашнемъ великосветскомъ обществе;-за нимъ ухаживали британскiе пэры и великосветскiе богачи. Онъ получалъ отъ своего отца, генерала Фильдинга, порядочное содержанiе, которое, по словамъ самого Гарри, могъ дисконтировать каждый, кому это было благоугодно. Онъ любилъ хорошее вино, хорошее общество и къ тому же хорошо одевался. Все это обходилось очень не дешево, а потому Гарри Фильдингъ началъ входить въ долги и занимать деньги: точь въ точь такъ, какъ занимаетъ ихъ, въ его повести, капитанъ Бутъ. Нисколько не смущаясь, онъ соглашался позаимствовать несколько монетъ изъ кошельковъ богатыхъ своихъ прiятелей и, какъ справедливо разсказываетъ Вальполь, зачастую надоедалъ имъ настойчивыми требованiями угостить его обедомъ, или же дать ему гинею. Чтобы обезпечить себя деньгами, онъ принялся писать театральныя пьесы, предварительно заручившись обширными закулисными знакомствами съ разными Ольдфильдами и Брэсджирдлями. Онъ самъ смеялся надъ этими пьесами и относился къ нимъ презрительно. Какъ-то разъ публика начала шикать въ сцене, которую Фильдингъ поленился исправить, находя, какъ самъ заявилъ Гаррику, что публика по своей глупости не заметитъ ея недостатковъ. Авторъ пьесы совершенно хладнокровно сказалъ: "А ведь все-таки заметили! Молодцы, не ожидалъ отъ нихъ такой прыти!" Къ своимъ повестямъ Фильдингъ относился иначе. Онъ тщательно закладывалъ тамъ фундаменты и возводилъ зданiя будущей своей славы.

пропорцiонально во всехъ частяхъ. Они являются такимъ образомъ замечательными художественными памятниками генiя и искусства.

Я не берусь и не надеюсь сделать изъ Гарри Фильдинга героя. Нетъ ни малейшей возможности скрыть его недостатки. Самыми замысловатыми фразами не замаскируешь его слабостей. Остается поэтому только показать его такимъ, какимъ онъ былъ на самомъ деле: не въ позе героя, изящно драпирующагося въ блестящую белоснежную мраморную тогу, а съ забрызганными чернилами рукавчиками, - пятнами отъ краснаго вина на поношенномъ сюртуке, обшитомъ позументами, и съ мужественнымъ, красивымъ лицомъ, на которомъ можно прочесть, что онъ былъ добрый товарищъ, которому пришлось на своемъ веку вынести много заботъ и болезней, а также истребить изрядное количество спиртныхъ напитковъ. Не смотря на эти пятна, а также следы, оставленные заботами и разгульной жизнью, Фильдингъ сохраняетъ, однако, некоторыя изъ драгоценнейшихъ и величественнейшихъ достоинствъ, какими только можетъ быть наделенъ человекъ. Онъ обладаетъ замечательной прирожденной любовью къ истине, - сильнейшимъ инстинктивнымъ (отвращенiемъ къ лицемерiю и счастливейшимъ сатирическимъ даромъ осмеивать это лицемерiе такъ, чтобы вызывать къ нему общее презренiе. Остроумiе его отличается изумительной мудростью и уменьемъ проникать въ сокровеннейшiе тайники сердца человеческаго. Оно сверкаетъ надъ негодяемъ и освящаетъ мерзавца, словно фонарь,: полисмена. Фильдингъ остается всегда и всюду мужественнейшимъ и добрейшимъ изъ людей. При всехъ своихъ слабостяхъ и недостаткахъ онъ уважаетъ женское целомудрiе и детскую невинность. Впрочемъ, можно было бы и заранее предвидеть, что такое величественное храброе сердце должно оказывать имъ почтительное покровительство. Нельзя быть такимъ храбрымъ, великодушнымъ и искреннимъ, какъ Фильдингъ, не будучи въ то же время безпредельно сострадательнымъ, нежнымъ и всепрощающимъ. Онъ отдастъ свой кошелекъ каждому нуждающемуся, такъ какъ не въ состоянiи сдерживать порывовъ своей доброты и щедрости. Низменными могутъ быть у него только вкусы, но никакъ не образъ мыслей. Онъ сердечно уважаетъ хорошихъ, добродетельныхъ людей, - не унижается до лести, - не помнитъ зла, - презираетъ безчестные подвохи и хитрости, - добросовестно исполняетъ служебныя обязанности, нежно любимъ семьею и умираетъ за работой {Утромъ въ воскресенье, 30-го iюня, 1754 года онъ отплылъ изъ Гревзенда въ Лиссабонъ и началъ писать дневникъ своего путешествiя, а въ начале октября того же года умеръ и похороненъ въ португальской столице на англiйскомъ протестантскомъ кладбище близъ Эстрелльской церкви. На его надгробной плите начертано.

Если считать (какъ это мне кажется обязательно) верными и правильными теоретическiя соображенiя, что человеческой природе всегда нравится зрелище невинности, избавляемой отъ беды своею верностью, непорочностью и мужествомъ, то изъ героевъ трехъ повестей Фильдинга намъ Долженъ больше всего нравиться честный Джозефъ Эндрюсъ. Второе место въ нашихъ симпатiяхъ Можетъ занять капитанъ Бутъ, а на долю Тома Джонса выпадаетъ лишь третье место {Самъ Фильдингъ, по словамъ д-ра Вартона, предпочиталъ Джозефа Эндрюса остальнымъ своимъ произведенiямъ.}.

Джозефъ Эндрюсъ, хотя и носитъ подержанную ливрею лэди Буби, является въ ней, по меньшей мере, такимъ же приличнымъ человекомъ, какъ Томъ Джонсъ въ своемъ плисовомъ костюме, или же капитанъ Бутъ въ мундире. Подобно этимъ героямъ, онъ обладаетъ здоровенными икрами, широкими плечами, красивой наружностью и большимъ мужествомъ. Перечень его добродетелей и достоинствъ: чрезмерная музыкальность голоса, препятствующая надлежаще кричать на собакъ во время охоты, - мужество, съ которымъ онъ ездить на скачкахъ съ препятствiями, заступая место провинцiальныхъ джентльменовъ, и стойкость, съ какою онъ отказывается отъ взятокъ и преодолеваетъ всяческiя искушенiя, - трогательны по своей наивной свежести и располагаютъ читателя въ пользу молодого красавца-героя. Фанни, являющаяся такимъ милымъ полевымъ цветочкомъ, и чарующее простодушiе пастора Адамса изображены до того симпатичными штрихами, что невольно подкупаютъ читателя, а потому онъ чувствуетъ, разставаясь съ этими действующими лицами, большее сожаленiе, чемъ при прощанье съ Бутомъ и Джонсомъ.

Не подлежитъ сомненiю, что Фильдингъ началъ писать "Эндрюса" съ намеренiемъ осмеять "Памелу". Понятно, что его атлетическiй и до безцеремонности откровенный генiй должёнъ былъ чувствовать искреннее презренiе и величайшую антипатiю къ слащавому и сантиментальному роману Ричардсона. Онъ не могъ не смеяться надъ мещанскимъ ничтожествомъ писаки, наполнявшаго безчисленные томы сантиментальнымъ киселемъ. Онъ обзывалъ этого писаку негоднымъ молокососомъ и глупышекъ. Оно и понятно. Собственный его генiй былъ вскормленъ на молоке съ коньякомъ, а не на жиденькомъ чае. Его муза являлась запевалой въ трактирныхъ хоровыхъ песняхъ, - видела несметное число разъ, какъ утреннее солнце играетъ на опорожненныхъ бокалахъ, и возвращалась къ себе на квартиру, дружески опираясь на плечо городового, тогда какъ за богиней Ричардсона ухаживали старыя девы и вдовицы, вспоившiя ее чаемъ съ сладкими булочками. "Молокососъ!" реветъ Гарри Фильдингъ, потрясая ставни у робкаго автора Памелы. "Негодяй, чудовище, могавкъ!" кричитъ этотъ сантиментальный авторъ, и все дамы его свиты подхватываютъ эти крики пронзительнымъ хоромъ! {"Ричардсонъ, по словамъ достойной г-жи Барбо, "до чрезвычайности обиделся появленiемъ въ светъ этой повести (Джозефа Энлрюса) темъ более, что онъ лично состоялъ съ Фильдингомъ въ хорошихъ отношенiяхъ и былъ очень друженъ съ обеими его сестрами. Повидимому, онъ не въ силахъ искренно простить эту обиду. Быть можетъ, это даже немыслимо для человеческой природы. Во всякомъ случае онъ отзывается въ своихъ письмахъ очень резко о Томе Джонсе, - более резко чемъ это представляется уместнымъ со стороны соперника на литературномъ поприще. Самому Ричардсону, разумеется, казалось, будто его негодованiе вызывается исключительно лишь безнравственностью Тома Джонса и его автора. Но ведь онъ могъ же выносить Чиббера."}.

добрымъ, великодушнымъ и жизнерадостнымъ характеромъ, что начинаетъ сочувствовать изобретеннымъ имъ действующимъ лицамъ, а потому невольно рисуетъ ихъ не просто смешными, а вместе съ темъ симпатичными и заслуживающими уваженiя. Прежде, чемъ закончить свою повесть, онъ питаетъ уже къ ея героямъ совершенно искреннюю, сердечную любовь.

Гадливое отвращенiе Ричардсона къ Гарри Фильдингу является само во себе столь же естественнымъ, какъ и насмешливое презренiе Фильдинга къ сантиментальному автору. Не думаю, чтобы такого рода симпатiи и антипатiи отсутствовали и въ настоящее время. Каждый писатель долженъ принимать во вниманiе, что порицанiе ему можетъ высказываться не только вследствiе недомыслiя, или же злостнаго недоброжелательства критики, но также и въ силу совершенно честной и добросовестной враждебности къ общему его направленiю. Такимъ образомъ его могутъ ненавидеть и бранить на основанiи какъ хорошихъ такъ и дурныхъ побудительныхъ причинъ. Ричардсонъ питалъ совершенно честную непрiязнь къ произведенiямъ Фильдинга, а Вальполь столь же честно и добросовестно называлъ ихъ пошлыми и глупыми. Разслабленные желудки антагонистовъ Фильдинга возмущались грубостью пищи, сервировки и самого общества на веселыхъ его пирушкахъ. Действительно, скатерти и салфетки могли бы быть у него значительно чище, а самый обедъ и приглашенное на него общество наврядъ-ли оказывались подходящими для утонченнаго дэнди. Благодушный и добрый старикъ Джонсонъ тоже ведь не желалъ принимать участiя въ этихъ пирушкахъ {Само собою разумеется, что д-ръ Джонсонъ не могъ сочувствовать разгульной жизни Фильдинга. Необходимо къ тому же принять во вниманiе, что Ричардсонъ былъ однимъ изъ самыхъ близкихъ и самыхъ давнишнихъ прiятелей старика, расходившагося, кроме того, въ политическихъ воззренiяхъ съ Фильдингомъ. Темъ не менее даже и Джонсонъ прочелъ (по словамъ Ботвеля) Амелiю, не отрываясь отъ книги.}.

Другой ученый, являющiйся звездою более крупной величины, чемъ Джонсонъ, счелъ, однако, для себя возможнымъ восторгаться изумительнымъ генiемъ Гарри Фильдинга. Всемъ известенъ величественный панегирикъ, написанный ему Гиббономъ и остающiйся колоссальнымъ монументомъ славы этого великаго беллетриста. "Нашъ безсмертный Фильдингъ, пишетъ Гиббонъ, принадлежалъ къ младшей отрасли графовъ Денбигскихъ, ведущихъ свой родъ отъ графовъ Габсбургскихъ. Преемники Карла V, разумеется, могутъ глядеть свысока на своихъ англiйскихъ братьевъ, но при всемъ томъ не подлежитъ сомненiю, что повесть "Томъ Джонсъ", - эта великолепная жанровая картина, исполненная такого блестящаго юмора, - переживетъ дворецъ въ Эскурiале и австрiйскаго имперскаго орла".

Приговоръ, постановленный этимъ великимъ судьей, никоимъ образомъ не можетъ быть опротестованъ. Имя, упомянутое Гиббономъ, словно начертано на куполе храма Св. Петра въ Риме. Паломники со всего света восхищаются имъ и запечатлеваютъ его въ своей памяти.

"Томъ Джонсъ" действительно превосходна. Она построена дивно хорошо. Замечательный умъ и наблюдательность автора, многочисленность счастливыхъ измененiй въ фабуле и удачныхъ остроумныхъ мыслей и, наконецъ, разнообразiе характеровъ въ этомъ великомъ комическомъ эпосе все время поддерживаетъ у читателя любопытство и вызываетъ у него искреннее восхищенiе {"Нравы и обычаи меняются съ каждымъ поколенiемъ, а вместе съ темъ изменяется повидимому и нравственность. Въ действительности она меняется лишь у некоторыхъ, но при этомъ кажется, будто измененiе произошло у всехъ, за исключенiемъ однихъ лишь отсталыхъ. Нынешнiй молодой человекъ, который вздумалъ бы выкинуть, напримеръ, въ Уитоне, такую же штуку, какъ Томъ Джонсъ съ лэди Белластонъ, не былъ бы Томомъ Джонсомъ. Съ другой стороны, нынешнiй Томъ Джонсъ, не сделавшись, быть можетъ, въ глубине души лучше, чемъ былъ во времена Фильдинга, согласится скорее умереть, съ голода, чемъ существовать на средства разбогатевшей девицы легкаго поведенiя. Герой этой повести не можетъ считаться образцомъ добропорядочнаго поведенiя, да и вся вообще повесть не претендуетъ быть нравоучительной. Не смотря на все это, я съ негодованiемъ отвергаю лицемерное сужденiе техъ, кто рекомендуетъ Памелу и Клариссу Гарлоу, какъ высоконравственныя повести (хотя оне отравляютъ воображенiе молодежи постоянно повторяющимися дозами любовнаго напитка), тогда какъ чтенiе Тома Джонса запрещается, какъ безнравственное. Не говорю о молодыхъ девицахъ. Позволю себе лишь заметить, что юноша, нравственное чувство котораго можетъ оскорбиться этою повестью, долженъ быть совершенно уже испорченнымъ, особенно же если она окажется способной возбуждать у него страсти. Вся повесть Фильдинга проникнута отраднымъ, сiяющимъ, свежимъ и жизнерадостнымъ настроенiемъ, резко отличающимся отъ затхлой парниковой атмосферы Ричардсона, погружающей умъ и сердце въ обезсиливающую дремоту, (Кольриджъ).}.

о Джонсе, что одной искренней его усмешки достаточно, "дабы очистить воздухъ". Позволимъ себе заметить въ свою очередь, что для этого надо предположить своеобразное состоянiе атмосферы. Понятно, что когда она отравлена такими личностями, какъ Блифиль, или же лэди Белластонъ, то ее можно очистить до некоторой степени присутствiемъ Томаса Джонса. Имеется, однако, полное основанiе опасаться, что каждый разъ (кроме последней сцены повести), когда мистеръ Джонсъ входитъ въ гостиную Софiи, чистый воздухъ тамъ начинаетъ отзываться запахомъ трубки и пунша. Не могу признать мистера Джонса добродетельнымъ джентльменомъ. Если Фильдингъ такъ его любитъ и до такой степени имъ восхищается, то это свидетельствуетъ, какъ мне кажется, лишь о томъ, что нравственное чувство великаго сатирика было до известной степени омрачено его собственнымъ образомъ жизни, и что, съ точки зренiя искусства и этики, онъ сделалъ крупный промахъ. Авторъ имеетъ несомненное право восхищаться выбраннымъ имъ героемъ, но въ такомъ случае надо позаботиться о томъ, чтобы этимъ героемъ и въ самомъ деле стоило восхищаться. Некоторые авторы (прямо въ ущербъ своимъ интересамъ) задаются предвзятымъ мненiемъ, будто въ жизни не существуетъ ничего подобнаго, а потому находятъ, что и въ повести, являющейся картиной, списанной съ действительной жизни, не должно быть безупречныхъ характеровъ. Съ такой точки зренiя мистеръ Томъ Джонсъ можетъ быть допущенъ въ качестве героя повести, и мы вправе подводить итоги хорошимъ и дурнымъ его качествамъ, подобно тому какъ делаемъ это для пастора Твакума, или же девицы Зитримъ. Совершивъ означенную арифметическую операцiю, мы приходимъ, однако, къ заключенiю, очень невыгодному для Тома Джонса. Онъ оказывается героемъ съзапятнаиной репутацiей, унижающимся изъ-за какой-нибудь гинеи, не платящимъ квартирной хозяйке за комнату и вынужденнымъ торговать своей честью. Такой герой представляется намъ нелепымъ, и притязанiя его на означенный высокiй рангъ мы считаемъ лишенными всякаго основанiя. Я положительно протестую противъ признанiя мистера Тома Джонса героемъ. Мне кажется даже неуместнымъ смотреть на него иначе, какъ на зауряднаго молодого человека, румянаго, широкоплечаго, любящаго вино и всяческiя удовольствiя. Правда, что онъ не согласится обокрасть церковь, но этимъ исчерпывается все, что, можетъ быть сказано въ его пользу. Разсматривая выведенные въ повести, сплошь и рядомъ встречающiеся въ жизни, типы гуляю, и лицемеровъ: Джонса и Блифила, Чарльза и Джозефа Сюрфесъ, не сразу решишь, кто именно изъ нихъ является худшимъ членомъ общества, и наиболее заслуживаетъ порицанiя. Капитанъ Бутъ, не смотря на страсть къ мотовству, все-таки лучше своего предшественника Джонса, хотя бы уже потому, что не такъ много о себе воображаетъ какъ Джонсъ. Действительно, капитанъ, съ сердцемъ сокрушеннымъ и смиреннымъ, падаетъ на колени, сознается въ своихъ слабостяхъ и восклицаетъ: "Не ради меня лично, но ради моей непорочной, милой, прелестной жены Амелiи, прошу тебя, читатель-критикъ, пощади и помилуй!" Означенный строгiй моралистъ, - возседая на судейскомъ своемъ кресле (мы не станемъ говорить здесь, какъ этотъ судья ведетъ себя въ частной жизни), бросаетъ на него строгiй взглядъ и говоритъ: "Не подлежитъ сомненiю, капитанъ Бутъ, что вашу жизнь нельзя назвать благопристойной и что во многихъ случаяхъ вы изволили выказать себя, съ позволенiя сказать, мошенникомъ. Вы пьянствовали въ трактире, въ то время какъ самая милая и добрая женщина въ мiре сварила вамъ дома на ужинъ баранину и прождала васъ целую ночь. Вы испортили такимъ образомъ, во-первыхъ,баранину, а во-вторыхъ, заставили нежное сердечко Амелiи мучиться и томиться по пустякамъ {Лэди Мери Вортлей Монтегю была коротко знакома съ первою женой, которую такъ нежно любилъ Фильдингъ и которую онъ изобразилъ въ своей Амелiи. По словамъ этой лэди, самыя восторженныя и пламенныя черты, которыми Гарри рисуетъ Амелiю, передаютъ только въ точности дивныя Достоинства оригинала и его красоту, хотя эта последняя до некоторой степени и нострадала отъ несчастнаго случая, о которомъ упомянуто въ повести. Г-жа Фильдингъ упала изъ экипажа и при этомъ расшибла себе переносицу. Мужъ страстно ее любилъ, и она платила ему взаимностью...

Бiографы Фильдинга какъ будто стыдятся сообщать, что, после смерти этой очаровательной женщины, онъ женился на ея горничной. На самомъ деле поступокъ этотъ никоимъ образомъ не компрометируетъ Фильдинга до такой степени, какъ это могло бы показаться на первый взглядъ. Горничная не обладала сама по себе особенными прелестями, но была хорошею девушкой, искренне преданной своей барыне, смерть которой ее страшно огорчила. Фильдингъ, въ первое время после утраты жены, почти обезумелъ отъ горя и чувствовалъ некоторое облегченiе лишь оплакивая ее, вместе съ горничною. Впоследствiи, несколько успокоившись, онъ находилъ единственнымъ для себя утешенiемъ говорить съ этой горничной объ ангеле, о которомъ они оба такъ искренно скорбели. Такимъ образомъ горничная мало по малу стала Для Фильдинга доверенною подругой, а съ теченiемъ времени онъ пришелъ къ убежденiю, что наврядъ-ли найдетъ для своихъ детей более любящую мать, а для себя самого более преданную хозяйку и более усердную сиделку. По крайней мере, самъ онъ объяснялъ вторую свою женитьбу именно этими соображенiями. Действительно, Фильдингу не пришлось раскаиваться въ своемъ выборе (Письма лэди Мери Вертлей Монтегю). Первая жена Фильдинга, рожденная миссъ Краддокъ, изъ Салисбюри, была еще очень молода, когда вышла за него замужъ въ 1736 году. Она принесла Фильдингу въ приданое полторы тысячи фунтовъ стерлинговъ. Онъ самъ къ тому времени получилъ въ наследство поместье, приносившее ежегодный доходъ въ 200 фунтовъ стерлинговъ. Располагая такими. средствами, Фильдингъ велъ несколько времени въ дорсетскомъ графстве жизнь богатаго провинцiальнаго джентльмена и въ три года спустилъ все свое состоянiе, а затемъ вернулся въ Лондонъ и началъ изучать юриспруденцiю.}. Вы входили въ долги, не располагая средствами, необходимыми для ихъ уплаты. Вы прокучивали деньги, которыя вамъ следовало уплатить домохозяину за квартиру. Вы растрачивали на пьянство, или на еще худшiя удовольствiя, те гроши, которые ваша жена выручала отъ продажи немногихъ имевшихся у нея драгоценностей - брошекъ, серегъ, браслетовъ и детскихъ игрушекъ. Темъ не менее, вы хоть и негодяй, но все-таки смиренно признаете себя таковымъ. Вы никогда, ни на минуту, не выдавали себя за порядочнаго человека, а всегда искренно считали себя несчастнымъ, слабохарактернымъ скотомъ. Въ глубине сердца вы обожаете вашу супругу, - этого ангела въ образе женщины. Ради нея только вы, протобестiя, признаны по суду оправданнымъ! Счастье для васъ и для многихъ другихъ вамъ подобныхъ, что, несмотря на ваши слабости и несовершенства, непорочныя сердца питаютъ къ вамъ состраданiе и любовь! Ради вашей жены вамъ разрешается вернуться на этотъ разъ домой, не понеся заслуженнаго наказанiя. Поручаю вамъ, кстати, передать этой ангелоподобной даме, отъ имени всего суда, выраженiе сердечнаго почтенiя и восторженнаго удивленiя". Амелiя выгораживаетъ такимъ образомъ своего мужа Уильяма Бута. Она же заставляетъ простить многое и взбалмошному шалопаю, своему отцу, добродушному старику Гарри Фильдингу. Изобрести такую личность, какъ Амелiя, является не только торжествомъ искусства, но въ тоже время и добрымъ деломъ. Говорятъ, впрочемъ, будто Фильдингу удалось лично познакомиться съ Амелiей и любить ее, - что она была не созданнымъ имъ детищемъ, а собственной его женою, и что этотъ наиболее очаровательный образъ въ области англiйской фикцiи списанъ съ натуры. Разве можно, однако, въ подобныхъ случаяхъ говоритьофикцiи? Чемъ, позвольте спросить, различается такая фикцiя отъ действительности? Для меня лично Амелiя представляется такимъ же живымъ существомъ, какъ и леди Мери Вортлей Монтегю. Полковникъ Бугъ кажется мне почти въ такой же степени действительной личностью какъ, напримеръ, полковникъ Гардинеръ или же герцогъ Кумберлэндскiй. Я восхищаюсь авторомъ Амелiи и благодарю великаго художника за то, что онъ соблаговолилъ меня познакомить съ такой прелестной милой особой, къ которой я питаю самое нежное искреннее сочувствiе. Быть можетъ, что, съ точки зренiя художественной техники, Амелiя не лучше Тома Джонса, но она превосходитъ его въ этическомъ отношенiи. Прежде, чемъ получить прощенiе, блудный сынъ тамъ по крайней мере раскаивается, тогда какъ этотъ поганецъ, широкоплечiй Джонсъ, завладеваетъ своей красоткой, почти не пройдя черезъ столь желательный для его исправленiя процессъ угрызенiй совести за многоразличные свои грехи и недостатки. Во всякомъ случае онъ слишкомъ мало еще наказанъ за свои провинности въ тотъ моментъ, когда на долю ему выпадаетъ столь незаслуженный первый призъ любви и богатства. Меня это положительно сердитъ. Съ какой стати награждать этого молодого повесу, буяна и забiяку, такимъ изобилiемъ пирожнаго и всяческихъ другихъ сладостей жизни? Софiя сдается ему слишкомъ уже легко, тогда какъ ей следовало бы обнаружить въ данномъ случае побольше строгой чопорности. Между темъ у этой любящей, глупой девченки сейчасъ же и затрепетало сердечко! "Ахъ, господинъ Джонсъ, - сказала она, - отъ васъ самихъ зависитъ назначить день". Надо полагать, что Софiя точно также списана съ натуры, какъ и Амелiя. Многимъ молодымъ людямъ которые оказывались, пожалуй, нисколько не лучше Тома Джонса, удавалось захватить нечаяннымъ нападенiемъ сердце очаровательной девушки, владеть которымъ они, по всей справедливости, были недостойны.

и овладевать нашей доверчивостью до такой степени, что мы и въ самомъ деле относимся къ созданнымъ имъ образамъ, какъ къ живымъ людямъ, серьезно разсуждаемъ объ ихъ достоинствахъ и недостаткахъ, отдаемъ предпочтенiе одному изъ нихъ передъ другимъ, скорбимъ о пристрастiя Джонса и Бута къ азартнымъ играмъ и спиртнымъ напиткамъ, равно какъ о злополучномъ положенiя женъ обоихъ этихъ джентльменовъ. Мы любимъ этихъ очаровательныхъ дамъ, восхищаемся ими отъ всего сердца и беседуемъ о нихъ съ такой же точно уверенностью, какъ если бы завтракали у нихъ въ гостяхъ сегодня же утромъ, или разсчитывали встретиться съ ними после полудня въ парке. Какой у него могучiй генiй, какой светлый проницательный умъ и какая наблюдательность, соединенная съ живейшей ненавистью ко всему низкому и подлому! И все это объединяется у Фильдинга пламенной любовью къ людямъ. Да, онъ былъ великимъ поэтомъ, - бдительнымъ, вдумчивымъ, увлекательнымъ и созидающимъ! Какое множество истинъ оставилъ онъ въ наследiе потомству! Сколько поколенiй научилъ онъ разумному и честному смеху! Сколькихъ онъ создалъ учениковъ и последователей, усвоившихъ себе глубокомысленный его юморъ и смелое, энергическое остроумiе. Действительно, Фильдингъ обладалъ замечательнымъ мужествомъ, безстрашный и всегда жизнерадостный его умъ неизменно и ярко светился сквозь все жизненныя бури и до последняго часа не покидалъ истренанное и разбитое ими тело. Сопоставляя все горе и беды, которыя пришлось выдержать Фильдингу, невольно приходишь въ изумленiе. Не смотря на нужду, болезни и угрызенiя совести, онъ, какъ писатель, оставался всегда незлобивымъ и жизнерадостнымъ. Воззренiя его на истину несправедливость никогда не искажались, а великодушная любовь къ людямъ никогда не утрачивалась {Въ лондонскомъ журнале "Gentlemans Magazine" за 1786 годъ, разсказывается следующiй анекдотъ о Фильдинге, наиболее выдающимися чертами котораго, по словамъ репортера, были добродушiе и филантропiя, доходившiя до крайнихъ пределовъ. Ему давно уже следовало уплатить приходскiе налоги съ своего дома въ Бофортскомъ квартале. По крайней мере, за этой суммой несколько разъ уже являлся сборщикъ податей. Дело дошло до того, что Гарри решилъ, наконецъ, отправиться къ Джонсону, отъ котораго и получилъ требуемую сумму подъ залогъ кое-какой литературной своей собственности. Возвращать съ деньгами домой, Фильдингъ встретился съ своимъ старымъ школьнымъ товарищемъ Z, съ которымъ много летъ уже не видался. Онъ пригласилъ этого школьнаго товарища отобедать съ собою въ соседнемъ трактире и, узнавъ, что Z. находится въ затруднительномъ финансовомъ положенiи, переложилъ все деньги изъ своего кармана въ карманъ прiятеля. Придя домой, онъ узналъ, что сборщикъ податей два раза уже заходилъ за ними. "Дружба явилась ко мне за ними и получила ихъ отъ меня, - объяснилъ Фильдингъ. - Сборщикъ податей можетъ зайти еще разъ какъ-нибудь на-дняхъ".

Разсказываютъ, что, встретившись однажды въ гостяхъ съ своимъ родственникомъ, графомъ Денбигскимъ, спросившимъ: отчего онъ называетъ себя Фильдингомъ, а не Фейльдингомъ, какъ это делаетъ глава фамилiи? Гарри ответилъ на этотъ вопросъ: "Единственная причина, на которую можно указать вашему сiятельству, заключается въ томъ, что отрасль фамилiи, къ которой я имею честь принадлежать, одна только и выучилась говорить по англiйски правильно и не коверкая произношенiя".

такъ какъ при разсмотренiи делъ взималась въ пользу судьи съ тяжущихся сторонъ определенная пошлина. Фильдингъ, во введенiи къ своему путешествiю, разсказываетъ, въ чемъ именно заключались его обязанности и въ какомъ состоянiи находился онъ самъ за последнiе годы. Вместе съ темъ выясняется также, какимъ именно образомъ относился онъ къ выполненiю своихъ обязанностей.

"Подготовляясь къ путешествiю и смертельно утомленный трудными, запутанными следствiями по пяти различнымъ убiйствамъ, совершеннымъ въ продолженiе одной и той же недели шайками уличныхъ грабителей, я получилъ черезъ королевскаго фельдъегеря, мистера Каррингтона, приглашенiе отъ его светлости герцога Ньюкестльскаго явиться къ нему на следующее утро по важному делу, но извинился, объяснивъ, что, во первыхъ, хромаю, а во вторыхъ,-не на шутку расхворался отъ предшествовавшихъ усиленныхъ занятiй по должности, вследствiе чего положительно не могу ходить.

"Его светлость прислалъ ко мне темъ не менее на следующее же утро опять черезъ мистера Каррингтона требованiе немедленно явиться къ нему. Я чувствовалъ себя совершенно больнымъ и разстроеннымъ, но все-таки немедленно же явился къ герцогу. Къ несчастью для меня, онъ былъ въ то время занятъ. Мне пришлось несколько времени ждать, а затемъ, вместо его светлости, вышелъ другой джентльменъ переговорить со мною о мерахъ, которыя надлежало бы принять для пресеченiя убiйствъ и грабежей, ежедневно совершавшихся на улицахъ столицы. Я обещалъ письменно изложить мое мненiе герцогу, который, какъ сообщилъ беседовавшiй со мною джентльменъ, намеревается представить это мненiе въ королевскiй тайный совета.

"Я схватилъ во время означеннаго посещенiя серьезную простуду, но, по смотря на это, тотчасъ же принялся за работу и черезъ четыре дня послалъ герцогу целый проектъ необходимыхъ меропрiятiй, настолько хорошо разработанный, насколько было для меня возможно, снабдилъ его многочисленными доводами и самыми вескими соображенiями, какiя только могъ придумать. Самый проектъ и пояснительная къ нему записка заняли несколько листовъ бумаги. Вскоре было получено отъ герцога извещенiе, что мой проектъ вполне одобренъ, и что его надлежитъ выполнить во всехъ подробностяхъ.

"Главной и наиболее существенной изъ этихъ подробностей являлась немедленная передача въ мое распоряженiе шести сотъ фунтовъ стерлинговъ. Я принималъ за себя обязательство, располагая этой суммой, разсеять все, находящiяся въ моемъ участке разбойничьи шайки и привести городскую полицiю въ такое положенiе, при которомъ новыя шайки не въ состоянiи будетъ организоваться, или по крайней мере, окажутся крайне недолговечными, такъ что опасность, угрожающая теперь личности и имуществу, значительно уменьшится.

"Не взирая на многократные советы знакомыхъ врачей и пламенныя увещанiя лучшихъ моихъ прiятелей, я отложилъ на некоторое время поездку въ Батъ, хотя моя болезнь осложнилась уже сильной желтухой, при которой батскiя воды слывутъ превосходнейшимъ целебнымъ средствомъ, излечивающимъ почти наверняка

"По прошествiи несколькихъ недель казначейство выплатило деньги, и черезъ несколько дней после того, какъ первые двести фунтовъ стерлинговъ поступили въ мое распоряженiе, упомянутыя разбойничьи шайки были уже окончательно разсеяны..."

Въ томъ же введенiи Фильдингъ говоритъ:

"Сознаюсь, что въ начале зимы личныя мои дела находились далеко не въ блестящемъ состоянiи. Я не грабилъ народъ и не обижалъ бедняковъ, хотя людямъ, которые сами не кладутъ охулки на руку, если представится къ тому возможность, и угодно было заподозрить, что я страшно наживаюсь на должности мирового судьи. Напротивъ того, стараясь всячески кончать миромъ ссоры между швейцарами и нищими, вместо того, чтобы разжигать эти ссоры и доводить ихъ до судебнаго разбирательства (стыжусь сказать, что это делается не везде и не во всехъ случаяхъ), а также отказываясь брать шиллингъ съ человека, у котораго онъ несомненно последнiй за душою, я уменьшилъ почти до трехсотъ фунтовъ стерлинговъ ежегодный доходъ, простиравшiйся прежде до пяти сотъ фунтовъ (самыми наигрязнейшими деньгами, какiя только можно себе представить). Значительная часть этихъ трехсотъ съ небольшимъ фунтовъ пошла, къ тому же, на содержанiе моего секретаря".}.

"Я не могъ допустить, - воскликнулъ Фильдингь съ обычной своей благородной искренной сердечностью, при чемъ, глаза его сверкнули на мгновенье прежнимъ своимъ огнемъ, - я не могъ допустить, чтобы такой славный человекъ и такой старикъ хоть на минуту остался въ такомъ положенiи, и тотчасъ же простилъ его". Мне лично Фильдингъ, съ его благороднымъ образомъ мыслей и неистощимымъ великодушiемъ, напоминаетъ одного изъ техъ мужественныхъ людей, о которыхъ мы читаемъ въ описанiяхъ англiйскихъ кораблекрушенiй и бедствiй на море. Такъ, напримеръ, онъ походитъ на того офицера на африканскомъ берегу, который, видя, что болезнь подкашиваетъ его экипажъ и что его самого схватила уже горячка, бросаетъ все-таки лотъ почти оцепеневшей въ предсмертныхъ судорогахъ рукою, - определяетъ глубину кругомъ корабля, и затемъ, соображаясь съ этими промерами, отводитъ корабль отъ опаснаго берега и умираетъ, исполняя свой долгъ. Пожалуй, также, что онъ напоминаетъ раненаго капитана, судно котораго получило въ бою такiя пробоины, что непременно должно пойти ко дну. Не теряя присутствiя духа, онъ смотритъ прямо въ лицо опасности и находитъ для каждаго слово ободренiя до техъ поръ, пока не свершается неизбежная судьба, и его корабль не идетъ ко дну. Такое же безстрашное, любящее сердце, - такой же мужественный, бодрый духъ я съ радостью узнаю въ энергичномъ, любезномъ англiйскому сердцу Гарри Фильдинге.