Приключения Филиппа в его странствованиях по свету.
Глава XXIV. Nec dulces amoses sperne, puer, neque tu choreas

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. Глава XXIV. Nec dulces amoses sperne, puer, neque tu choreas (старая орфография)

Глава XXIV

NEC DULCES AMOSES SPERNE, PUER, NEQUE TU CHOREAS

- Моя милая, сказала мистрисс Бэйнис своей дочери:- ты теперь много выезжаешь в свет. Ты будешь часто там, где бедный Филипп не может надеяться быть принятым.

- Я не хочу бывать там, где не будут принимать Филиппа! вскричала девушка.

- Ты успеешь бросить выезды, когда выйдешь за него. Но напрасно ты думаешь, что он вечно будет оставаться дома. Не все мущины такие домоседы, как твой отец; не многие любят сидеть дома так как он. Право, я могу сказать, что я умела сделать для него приятным его дом. А Филипп не может надеяться бывать там, где бываем мы. Он не в таком положении. Вспомни, отец твой генерал и скоро может сделаться кавалером ордена Подвязки, а мать твоя генеральша. Мы можем бывать везде. Я могла бы бывать, у нас, при Дворе. Лэди Биггс с радостью представила бы меня. Тётка твоя была представлена ко Двору, а она только майорша Мак-Гиртер; большую глупость сделал Мак, отпустив ей. Но она управляет им во всём, и у них нет детей. А я жертвую собою для детей. Ты не знаешь чего я лишаю себя для детей. Я сказала лэди Биггс: муж мой может представиться; у него есть свой мундир, и это ничего ему не будет стоить, кроме того, что он наймёт карету; но я не буду тратить денег на перья и бриллианты, и хотя я не уступаю в верноподданстве никому, моя государыня не хватится меня. Её величеству есть о чом подумать кроме генеральши Бэйнис. Она сама мат и может оценить жертву матери детям.

Если я до-сих-пор не передавал вам подробно разговоров генеральши Бэйнис, и не думаю, чтобы вы, мои уважаемый читатель, очень сердились на это.

- Позволь мне предостеречь тебя, дитя, продолжала генеральша:- не много говорить Филиппу о тех местах, где ты бываешь без кого и где ему не позволяет быть его положение и жизни. Скрывать от него? О! Боже мой, нет! Это только для его же пользы, ты понимаешь. Я не всё рассказываю твоему папа, чтобы не раздосадовать его и не раздражить. Что может сделать ему удовольствие и обрадовать его, то я рассказываю ему. А Филипп - я должна сказать тебе, как мать - имеет свои недостатки. Он завистлив - не обижайся. Он много думает о себе; его избаловали, его слишком превозносили при его несчастном отце; он так горд и надменен, что забывает своё положение и думает, что он может жить в высшем обществе. Если бы лорд Рингуд оставил ему состояние, как Филипп обнадёжил нас, когда мы давали наше согласие на этот несчастный брак - потому что мысль, что наше милое дитя выйдет за нищого весьма неприятна и печальна для нас. Я не могу не говорить этого, Шарлотта; если бы я лежала на смертном одре, я не могла бы не сказать этого; и я желала бы от всего сердца, чтобы мы никогда не видали его и не слыхали о нём. Вот! пожалуйста не обижайся! Что я сказала, позволь спросить? Я сказала, что Филипп не имеет никакого положения в обществе или, лучше сказать, занимает весьма, весьма ничтожное - он просто сотрудник газеты, да еще второстепенный - в этом сознаются все. А когда он услышит от нас, что мы были на тех вечерах, где мы имеем право бывать - куда ты имеешь право ездить с твоею матерью, женою генерала - он обидится. Ему будет неприятно, что его не приглашают туда, тебе лучше вовсе не говорить с ним о том, где ты бываешь, с кем встречаешься, с кем танцуешь. У мистрисс Гели ты можешь танцовать с лордом Гэдбири, сыном посланника. А если ты скажешь Филиппу, он обидится. Он скажет, что ты этим хвастаешься. Когда я была только женою поручика в Барракноре, капитанша Кэперс ездила в Калькутту на балы к губернатору, а я нет, и я обижалась, и я говорила, что Флора Кэперс важничает и вечно хвастается своею короткостью с маркизой Гэстингс. Мы не любим, чтобы равные нам находились в лучшем положении чем мы. Помяни моё слово. Если ты будешь говорить с Филиппом о тех, кого ты встречаешь в обществе и с кем ему не позволяет знакомиться его несчастное положение, ты обидишь его. Вот почему я толкнула тебя намедни, когда ты говорила о мистере Гели. Какая нелепость! Я видела, что Филипп разсердился, начал кусать свои усы, как он всегда делает, когда сердится… вот и ты опять разсердилась, душечка! Моя ли это Шарлотта, которая, бывало, не сердилась никогда? Я знаю свет, милая, а ты не знаешь. Погляди, как я обращаюсь с твоим папа. Повторяю тебе: не говори Филиппу о том, что может оскорбить его. Поцелуй твою бедную, старую мать, которая любит тебя. Сходи наверх, вымой свои глава и приходи к обеду счастливою.

За обедом генеральша Бэйнис была необыкновенно любезна к Филиппу, а любезность её была особенно противна Филиппу, великодушная натура которого не могла выносить хитростей этой необразованной старухи.

Следуя совету матери, бедная Шарлотта почти совсем не говорила с Филиппом о тех вечерах, на которых она бывала, и об удовольствиях, которыми она пользовалась без него. Я думаю, что мистрисс Бэйнис была совершенно счастлива при мысли, что она «руководит» своею дочерью как следует. Как-будто грубая женщина, потому-что она низка, хищна, лицемерна, имеет право руководить невинною натурою в дурному! Ах, если бы многие из нас стариков поучились у детей своих, я уверен, сударыня, что это было бы очень полезно для нас. В моём примере Томми хранится такой запас здравого смысла и благородного чувства, которые поценнее всей опытности и знания света его дедушки. Знание света ни что иное, как эгоизм и притворство. Том презирает ложь, когда ему хочется персика; он кричит чтобы ему дали его. Если его мать желает ехать за вечер, она хитрить и льстит целый месяц, чтобы достигнуть своей цели; получает тысячу возражений и опять принимается за своё с улыбкою - и эта женщина вечно читает нравоучения своим дочерям и сыновьям о добродетели, честности и моральном поведении!

Маленький вечер у мистрисс Гели в Hôtel de la Terrasse был очень приятен и блестящ; мисс Шарлотте было весело, хотя её возлюбленного там не было; но Филипп был рад, что его Шарлотта веселится. С удивлением смотрела она на парижских герцогинь, на американских миллионеров, на дэнди из посольств, на депутатов и французских пэров с большими звездами и в париках, как её папа. Она весело описала этот вечер Филиппу, то-есть, разумеется, описала всё, кроме своего успеха, который был несомненен. У мистрисс Гели было много красавиц, но никого не было свежее и красивее Шарлотты. Мисс Блэклок уехали очень рано и в самом дурном расположении духа. Хитрый принц не обратил ни малейшого внимания на их отъезд. Все его мысли били устремлены на Шарлотту. Мама Шарлотты видела, какое впечатление производила её дочь и преисполнилась алчною радостью. Добродушная мистрисс Гели похвалила ей её дочь.

- Слава Богу, она столько же добра, сколько хороша, сказала мать, и я уверена, что на этот раз она говорила именно что думала.

Хитрый принц почти не танцовал ни с кем, кроме её. Он осыпал её целым потоком комплиментов. Она была так простодушна, что не поняла и десятой части из того, что он говорил ей. Он усыпал её путь розами поэзии, он увешал сантиментальными гирляндами всю дорогу из передней, с лестницы до фиакра, который отвозил её домой.

- Ей-богу, Шарлотта, ты пленила этого молодца! вскричал генерал, которого необыкновенно забавлял молодой Гели, и его восторги, его аффектация, его длинные волосы.

Бэйнис никогда не видал подобного щоголя. Офицеры в его полку говорили о собаках, лошадях, охоте. Гражданский чиновник, болтавший на двенадцати языках, раздушонный, улыбающийся, совершенно довольный и собою и светом, был новостью для старого генерала.

Настал день рождения королевы, и дай Бог, чтобы он наставал еще много лет, а вместе с ним ежегодный бал, даваемый лордом Эстриджем в честь своей государыни. Генералу, генеральше и мисс Бэйнис был послан пригласительный билет; без сомнения, это было сделано посредством мистера Уальсингэма Гели. Еще раз мундир ветерана был вынут из чемодана, с эполетами, крестом и лентой. Жена уговаривала его купить непременно новый парик - парики были дёшевы и хороши в Париже - но Бэйнис сказал, что при новом парике старый мундир покажется очень ветх, а новый мундир будет стоить слишком дорого.

Если генерал Бэйнис был в поношеном платье на бале у посланника, мне кажется, я знаю одного моего приятеля, который также имел поношенный костюм. В дни своего благоденствия мистер Филипп был parais cultor et infrequens балов, раутов и дамского общества. Может-быть Филипп до того так неглижировал всем этик, что отец его слишком дорожил его успехами в свете и сердился за его равнодушие к ним. Притворные улыбки, лицемерная вежливость старших возбуждают презрение молодых людей. Филипп презирал притворство и свет, принимавший это притворство с доброжелательством. Он тогда держался подальше от балов и вечеров; его бальной костюм служил ему надолго. Я не знаю, как стар был его фрак в то время, о котором мы говорим, и он привык уважать этот костюм, считать его новым и красивым. Вы знаете, что в Пале-Рояле вывешивают самые великолепные шлафроки, жилеты и проч.

«Нет, думал Филипп, возвращаясь с своего дешового обеда и смотря под аркадами на лавки портных, засунув руки в карман: „мой коричневый бархатный жилет, купленный мною еще в университете, гораздо изящнее, чем эти пёстрые вещи. Мой фрак, конечно, стар, но медные пуговицы очень ярко блестят, и это самый приличный, джентльменовский костюм.

Под влиянием этой обманчивой мечты честный юноша оделся в старый фрак, зажог две свечи и самодовольно погляделся в зеркало, надел пару дешовых перчаток и отправился в дом английского посольства. Целый ряд экипажей тянулся по улице и, разумеется, подъезд был великолепно освещон.

Почему Филипп не заплатил за перчатки три франка, вместо двадцати-девяти су? Мистрисс Бэйнис нашла отличную лавку с дешовыми перчатками, куда бедный Филь отравился в простоте своего сердца; теперь же, подходя к освещонному подъезду, Филипп увидал, что перчатки лопнули и руки его виднелись сквозь прорехи, красные, как сырой бифстекс. Удивительный вид имеют красные руки сквозь дыры в белых перчатках. Сюртук и жилет были узки и старинного фасона - нужды нет. Грудь широка, руки мускулисты и длинны, а лицо Филиппа было мужественно, честно и красиво. Несколько времени глаза его свирепо и тревожно обошли всю комнату от группы до группы, но теперь а! теперь они остановились: они встретили другие глаза, которые засветились радостным приветствием; юные же щоки покрылись нежным румянцем - это были щоки Шарлотты, а возле ней щоки мама приняли совершенно различный свет.

Большой палец на одной из дешовых перчаток Филиппа разорвался - ужасная беда! потому что он будет танцовать с Шарлоттой и должен давать свою руку визави.

любезно встречает молодого человека. Светло и весело засияли глаза Шарлотты, когда она взглянула на своего любимого кавалера. Это верно, что бедный Филь не может надеяться танцовать так, как Гели.

- Посмотри, какие у него прекрасные ноги и руки, говорит мистрисс Бэйнис. - Comme il est bien ganté'! Джентльмэн должен всегда иметь хорошия перчатки.

- Зачем вы послали меня в лавку, где перчатки продаются по двадцати девяти су? возражает бедный Филь, смотря на свой торчащий красный палец.

- О! ваши руки (тут мистрисс Бэйнис пожала своими старыми жолтыми плечами) прорвут всякия перчатки! Как наше здоровье, мистер Гели? Ваша мама здесь? Да, разумеется, она здесь. Какой восхитительный вечер дала она вам! Милая посланница, кажется, не совсем здорова. Какие у ней приятные манеры! а лорд Эстридж, какой совершеннейший джентльмэн!

- На какой танец не ангажирована мисс Бэйнис?

- На какой вам угодно! вскричала Шарлотта, которая называла Гели своим танцовальным учителем и думала о нем только как о кавалере в танцах.

- О, какое счастье! О, если бы это могло продолжаться вечно! сказал со вздохом Гели после вальса, польки, мазурки, устремив на Шарлотту весь пыл своих голубых глаз.

- Вечно! повторила Шарлотта, смеясь. - Я точно очень люблю танцовать. Вы танцуете прекрасно. Но не знаю хотела ли бы я танцовать вечно!

Прежде чем она кончила эти слова, он опять завертель её по комнате. Его маленькие ноги летали с изумительною лёгкостью; его волосы развевались. Он распространял благоухание вокруг себя. Носовой платок, которым он обмахивал свое бледное чело, походил на кисейное облако - а бедный Филипп видит с ужасом, что в его носовом платке три большие дыры: его нос и один глаз высынулись сквозь них, когда Филь отирал свой лоб. Было очень жарко. Ему было очень жарко, ему было жарче, хотя он стоял на одном месте, чем Гели, который танцовал.

Бэйнис.

Нога бедного Филиппа наступила на её волан. Какой он красный! Гели и Шарлотта вертятся как оперные танцовщики! Филипп скрежещет зубами, застёгивает свой фрак. Как он ему узок! Как свирепо сверкают его глаза! Всегда ли молодые люди бывают свирепы на балах? Молодой англичанин обязан танцовать. Общество призывает его к исполнению этого долга. Но я не знаю должен ли он иметь весёлый и легкомысленный вид во время такого важного занятия. Нежное личико Шарлотты улыбалось так весело на Филиппа через плечо Гели и казалось так счастливо, что ему не могло придти на мысль сердиться на неё за её удовольствие, и счастлив был бы он этим созерцанием, смотря не на танцующих, кружившихся около него, а на неё, центр всех его радостей и удовольствий, как вдруг пронзительный голос послышался позади его:

- Прочь с дороги, чорт вас побери!

И на Филиппа наткнулся Рингуд Туисден, вертясь с мисс Флорой Тоттер, самой неустрашимой танцовщицей этого сезона в Париже. Они промчались мимо Филиппа, они оттолкнули его к колонне. Он услыхал крик, ругательство и громкий смех Туисдена.

Я говорил вам, что фрак Филиппа был очень узок. При этом сильном толчке он лопнул на спине, а на груди отскочила пуговица. Это было в те времена, когда бронзовые пуговицы еще красовались на груди некоторых отважных, и мы сказали, что простодушный Филипп еще считал свой фрак прекрасным.

комическое выражение сострадания; он закрыл часть прорех своею шляпою и хотел пробраться через сад, разумеется, тоже иллюминованный, светлый и наполненный толпою, но не до такой степени, как залы и галереи.

Итак наш бедный раненый друг отправился в сад, на который сияла луна с самым безстрастным равнодушием к празднеству и разноцветным фонарикам. Филипп говорил, что душа его успокоилась при виде безстрастной луны и мерцающих звезд и что он совершенно забыл своё маленькое приключение, и разорванный фрак, и жилет. Но я сомневаюсь в справедливости этого уверения, потому что, рассказывая об этом в другой раз, мистер Филипп признавался, что он был раздосадован и взбешон.

Ну, пошол он в сад и успокоивал себя созерцанием звезд, когда у фонтана с статуею Прадье, освещонной чудным рядом фонариком, он увидал трёх джентльмэнов, разговаривавших между собой.

Громкий голос одного Филипп давно знал. Рингуд Туисден любил поговорить и угощать себя чужим вином. Он пил за здоровье государыни весьма прилежно, я полагаю, и говорить необыкновенно громко и весело. С Рингудом стоял Ульком, физиономию которого ярко освещали фонарики и глаза которого блестели при огне, а третий в группе был мистер Лаундис.

- Я терпеть его не могу, Лаундис, говорил Рингуд Туисден:- я терпеть его не могу! Чорт его возьми! И вдруг вижу он стоит. Честное слово, удержаться не мог, направил на него мисс Троттер, да и прижал его к стене. Затрещал фрак нищого, отлетели пуговицы! Не место ему здесь…

- Зачем вы подслушиваете мой разговор? запищал Рингуд. - Я…

Не знаю, сколько лишних пуговиц оторвалось от бедного старого фрака, который затрещал и лопнул от волнения гневно воздымавшейся груди. Я надеюсь, что наш художник не будет описывать мистера Фирмина в этом оборванном виде, а его распростертого врага, ревевшого в воде, посреди разбитых фонариков у его ног. Когда Сандрильона уехала с своего первого бала после того, вам часы пробили двенадцать, мы все знаем, какой она имела жалкий вид Филипп казался еще хуже её. Не знаю, в какую боковую дверь мистер Лаундис выпустил его. Он там доброжелательно помог родственнику и противнику мистера Филиппа, мистеру Рингуду Туисдену. Руки и фалды фрака Туисдена были обожжены и запачканы маслом и обрезаны стёклами. Но хотя молодой Лаундис брал сторону Филиппа, описывая эту сцену (я боюсь, что не без смеха), его превосходительство велел вычеркнуть имя мистера Фирмина из списка его гостей, и я уверен, что ни один умный человек не будет защищать это поведение в этом случае.

Мисс Бэйнис и её родители не знали несколько времени о суматохе, случившейся в саду посольства. Шарлотта была слишком занята своими танцами; папа играл в карты с какими-то ветеранами мужского и женского рода, а мама с восторгом смотрела на свою дочь, которую молодые джентльмэны из многих посольств с восхищением выбирали своею дамою. Когда лорда Гэдбёри, сына лорда Эстриджа, представили мисс Бэйнис, мать её пришла в такой восторг, что сама была готова танцовать. Я не завидую маиорше Мак-Гиртер в Туре, получившей огромную рукопись от сестры с описанием этого бала. Вот эта прелестная, изящная образованная, всегда производящая восторг Шарлотта, о которой сходили с ума молодые и богатые вельможи, помолвлена с грубым, самонадеянным, дурно воспитанным молодым человеком, без копейки за душой - но досадно ли это? Ах бедный Филипп! Как эта кислая, жолтая будущая тёща нахмурилась на него, когда он пришол с несколько пристыжонная, видом в своей невесте на другой день бала! Мистрисс Бэйнис заставила дочь одеться нарядно, запретила бедной девушке выходить, ласкала её, нарядила в разные свои украшения, в и-виною надеждою, что лорд Гэдбёри, что жолтый испанец из посольства, прусский секретарь и Уальсингэм Гели, кавалеры Шарлотты на бале, приедут непременно; но единственный экипаж, подъезжавший к воротам дома баронессы С*, был фиакр, из которого вышли хорошо знакомые дырявые сапоги Филиппа. Такая нежная мать, как мистрисс Бэйнис, очень могла раздосадоваться.

с ним гостиннице и которого Филипп пригласил в свои секунданты на случай, если вчерашняя баталия будет иметь последствия. Он оставил полковника с табаком и пивом, а сам поскакал взглянуть на свою возлюбленную. Бэйнисы не слыхали о вчерашней баталии; они только и говорили о бале, о любезности лорда Эстриджа, о присутствии королевских принцев, удостоивших этот бал своим присутствием. Филиппа мама побранила и холодно приняла; но он привык к этому обращению и почувствовал большое облегчение, найдя, что ей неизвестно его безпорядочное поведение. Он не сказал Шарлотте о своей ссоре: это могло испугать девушку; итак раз в жизни друг наш промолчал.

Но если он имел влияние на издателя Galignani's Messenger, почему он не упросил редакторов этой превосходной газеты не упоминать о суматохе, происходившей на балу посланника? С сожалением должен я сказать, что через два дня после бала, в газете появился параграф, рассказывавший подробности баталии, и виновный Филипп нашол нумер этой газеты на столе перед мистрисс Бэйнис и генералом, когда он пришол в Элисейския Поля по своему обыкновению. За этой газетой сидел генерал-маиор Бэйнис в большом смущении, а возле него - его грозная супруга; но Шарлотты в комнате не было.