Жизнь и приключения майора Гагагана.
Глава VI. Гарнизон чувствует сильнейший аппетит.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения майора Гагагана. Глава VI. Гарнизон чувствует сильнейший аппетит. (старая орфография)

ГЛАВА VI.
ГАРНИЗОН ЧУВСТВУЕТ СИЛЬНЕЙШИЙ АППЕТИТ.

После того как критическия обстоятельства прошедшей ночи миновались, я поспешил с моим ящиком к себе во внутреннюю комнату, которая была смежна с другим покоем, где я оставил пленника под стражей, с тем, чтобы отобрать от него необходимые сведения, когда он порядком очнется, и воспрепятствовать побегу с его стороны.

К числу стражей принадлежал мой слуга Горумзауг. Я вскричал его, и он явился ко мне; но лишь только взглянул на меня, как пришел, по видимому, в замешательство ужас.

-- Эй, Горумзауг, спросил я: - отчего ты так помутнел, негодяй? (он был бледен как полотно): - я твой господин, разве ты не признал меня?

Этот болван видел, как я надевал на себя платье питаня, но не был при мне, когда я пачкал себе лицо и ваксил бороду, по объясненному мною выше способу.

-- О, Брама, Вишну и Мохаммед! вскричал верный слуга: - неужели я должен видеть моего господина в таком чудном платье? Ради самого неба, позвольте мне смыть с вас эту ненавистную черную подмалевку, а то что скажут ужо дамы на бале, когда Феринги появится перед ними с углями вместо роз на щеках?

Я и теперь еще один из красивейших мужчин в целой Европе, но в то время, которое я описываю, когда мне было всего двадцать-два года, в то время я был, должен сознаться в том, даже несколько тщеславен насчет моей наружности и потому вовсе не желал показаться моей милой Белинде черным, как араб и позволил Горумзаугу совлечь с меня языческие доспехи и вооружения и, сняв, помощию продолжительного намыливания и скобленья, всю краску и сажу у себя с лица и с бороды, я снова надел мой прекрасный мундир и поспешил сказать приветствие дамам, - я говорю поспешил, хотя правильнее было бы выразиться: медлил, потому что весь процесс убеления моей физиономии продолжался по крайней мере два битых часа.

-- Что поделывает пленный, Горумзауг? спросил я прежде чем вышел из комнаты.

-- Он очнулся от удара, нанесенного ему могучим львом: двое людей, кроме меня, стерегут его, и Макджилликудди Саиб, второй после тебя начальник, только-что ходил кругом и осматривал, все ли в порядке.

Я приказал слуге помочь мне запереть сундук с драгоценностями - мой восторг был так силен, что я не мой удержаться, чтобы не показать ему, что лежит внутри - и но том снова послал его к занимаемому им посту у пленника, а сам между тем готовился засвидетельствовать почтение прелестным созданиям, находившимся теперь под моим исключительным покровительством.

Какую пользу принесла, разсуждал я сам с собою, какую пользу принесла рекогносцировка, которую я так отважно предпринял? Я видел знаменитого Голькара, был у него в лагере, я выведал расположение его войск, узнал, что у него теперь одиннадцать тысяч солдат, и что он ожидает только прибытии пушек, чтобы начать правильную осаду крепости. Я видел и Путтируджи, я ее пленил - я говорю: я ее иленид, и выражаясь таким образом, и вовсе не забочусь, что именно читатель или кто другой подумает о мере моих успехов - я отнял у нея деревянную шкатулку, в которой было драгоценных камней на три миллиона фунтов стерлингов, камней, принадлежавших ей самой и её супругу.

Три миллиона золотом и камнями! Но на кой же дьявол были теперь золото и камни для меня или для моего несчастного гарнизона? Могла ли бы моя несравненная мисс Бёльчер кушать фрикасе из алмазов или разводить жемчужины в чаю, как вторая Клеопатра? Мог-ли я, как ни равнодушен я в отношении к пище и как ни мало разборчив мой желудок, который переваривает все, что угодно (однажды, в Испании, во время сильного голода, я съел лошадиную ногу и притом с такою алчностью, что слопал даже копыто и подкову, не ощутив ни малейшей неловкости в пищеприемном канале), мог ли я, однако, при всем том, долго и благополучно просуществовать, питаясь рагу из рупии или употребляя паштеты из копченых смарагдов или рубинов? При всех богатствах Креза, которые ожидали меня, я чувствовал некоторое уныние, и в этом расположении духа готов бы был променять мои драгоценности или хотя часть их, по разсчету каратов, на добрую жареную баранью ногу.

Богатство, богатство, что ты такое в сущности? Что такое золото? что все металлы? Что самые алмазы? блестящая мишура. Величайшие талисманы, всесильные двигатели к славному военному поприщу, единственные достойные внимания солдата предметы суть все-таки бифстекс, порох и хладное железо.

Последния два снадобья еще были таки у нас. В моей комнате находился даже порядочный запас пороха, который я берег у себя под кроватью; у меня было четырнадцать орудий: четыре длинные сорока-восьми фунтовые пушки и четыре карронады, пять гаубиц и большая медная мортира для картечи - эту последнюю я взял сам в сражении при Ассае, и мушкетов в десятеро более против того, сколько у меня было людей.

Гарнизон мой, как я уже имел случай сообщать читателю, состоял из сорока человек рядовых, двух капелланов и лекаря. К этому должно присоединить моих гостей, в числе восьмидесяти-трех, из которых было только восемь мужчин, в узеньких панталонах, пудреных париках с косами и шелковых чулках. Все они съехались для танцев, но теперь совершенно неожиданно увидели себя в необходимости выдерживать осаду. Итак, численность наша составляла:

Пехоты и артиллерии 40 человек.

Дам 74 --

Маиор Г. О'Г. Гагаган 1,000 --

Всего 1,125 человек.

Я считаю себя за добрую тысячу войска, потому что меня прежде так ценили в армии, причем не должно забывать того важного преимущества, что я потребляю съестных припасов столько же, сколько и обыкновенный смертный. Итак, в отношении потребления нас было 126 человек, в отношении же силы мы насчитывали 1,040 храбрых воинов с двенадцатью пушками и крепостью. Все это должно было противопоставить Голькару и его двенадцатитысячной армии.

Это неравенство не имело бы в себе столько ужасающого, еслибы... мало чего нет!... да, но в том-то и штука... еслибы в числе средств к защите, кроме пороха у нас были и ядра, и что еще важнее, если бы у нас кроме людей было и мясо. Что касается первого, у вас приходилось только три заряда на каждое орудие; что же касается второго, то, сказать по чести, для продовольствия ста-двадцати-шести душ у нас имелось лишь:

Две обглоданные куриные лапы и окорок ветчины,

Четырнадцать бутылок имбирного пива,

Четыре кувшина содовой воды,

Две бутылки с отличными испанскими оливками,

Немного малинового крема - остатки с двух тарелок,

Семь макарон в разрушенном паштете,

Полкоробки лучших турецких фиг,

Несколько объедков сухого хлеба,

Два голландские сыра (целые),

Корка старого стильтоновского сыра и около унции миндаля и изюму,

Два сандвича с ветчиною и баночка с смородинным желе,

Сто-девяносто-семь бутылок коньяку, рому, мадеры, белого элю (мой привилегированный напиток).

Два яйца в крутую для салада и бутылка с флорентинским маслом.

Вот съестные припасы для всего гарнизона.

Слуги завладели после ужина всеми остатками съестного, лишь только эти остатки были сняты со стола; теперь оказались только ничтожные обглодки, которые по возвращении удалось мне захватить и привести в известность, зато я рачительно запер дверь столовой, чтобы сохранить те скудные запасы, которые там еще уцелели.

действовало на меня. О, читатель мой, не забудь никогда того чудного зрелища, которое теперь представилось моим взорам. Восемьдесят-три мужчины и женщины в бальных костюмах, первые с повисшими на лица длинными напудренными локонами, последния с поблекшими цветами, распустившимися и растрепавшимися кудрями, стертыми румянами, потухшими глазами, изломанными и охмыстанными перьями, измятым атласом, одна другой унылее и отвратительнее, за исключением, разумеется моей возлюбленной Белинды, которой природные черные кудри, конечно, не могли развиться, которой бледные, как лилия щеки, разумеется, не могли побледнеть, которой шея и изящные руки, ослепительной алебастровой белизны, не нуждались ни в каком притиранье или жемчужной пудре и потому, что также весьма понятно, нисколько не потеряли, если пудра слетела с них. Вот что увидел я, вступив в коипату. Там горели лампы, когда я вошел, и не менее ярко зажглись тогда глаза моей Белинды.

Я точно был для нея солнцем или весною, потому что тотчас по приходе моем за щеках её расцвели розы. Семьдесят-три дамы немедленно направили на меня огни своих взоров и осыпали меня множеством вопросов насчет моих приключений в лагере; а она... она, увидав меня, испустила слабый крик, конечно самый благозвучный, какой когда либо выходил из груди женщины, потом вскочила... потом остановилась, как бы сбираясь снова сесть... отступила... закачалась и упала в мои...

Эх! зачем, впрочем, стал бы я приводить себе на память или описывать это несравненное ни с чем, это страстное взаимное приветствие двух сердец? Что была для нас окружающая толпа? Что нам было за дело до насмешливых улыбок мужчин, до шопота ревнивых и завистливых женщин, до визгливых возгласов старшей мисс Бёльчер, безпрестанно повторявшей; "Клянусь честию, это ни на что непохоже!", до громких увещаний маменьки Белинды? Прелестная девушка любила меня и теперь рыдала в моих объятиях.

-- Голиаф, о мои Голиаф! говорила она: - мои храбрый, прекрасный Голиаф, ты воротился к нам, и с тобою вместе воротилась к нам и надежда. О, кто в состоянии описать мои мучения в продолжение этой страшной, ужасной ночи!

Она сделала еще несколько подобных возгласов под влиянием любви и радости, и если бы, защищая ее, мне пришлось поплатиться жизнью, если бы я думал тогда, что нет никакой надежды на спасение, то во всяком случае минута нашей встречи была так усладительна, так упоительна до одурения, что в пылу радости свидании я забыл все, все!...

Описание этой встречи, продолжавшейся всего какие нибудь две секунды, занимает у маиора тринадцать исписанных страниц. Мы были принуждены исключить из этого числа двенадцать с половиной страниц, потому что все это место, хотя и делает честь автору по выражению благородных чувств, показалось бы читателю несколько растянутым и утомительным.

Мужчины и дамы, как я уже сказал, склонны были посмеяться на наш счет и шептались довольно громко. Я подвел милую девушку к стулу, сделал очень мрачную и унылую рожу, которая как знает всякий, часто видавший меня, мне очень удается, и воскликнул:

-- Слушайте, вы, кавалеры и дамы, я неизменный поклонник и рыцарь этой девицы, я надеюсь некогда сделаться её супругом. Я повелитель этой крепости; неприятель у нас под стенами. Еще хоть слово насмешки, еще хоть взгляд неуважения, и клянусь небом, всякого и всякую, кто отважится на это, я выброшу вон из комнаты и предам на жертву Голькару!

Это их совершенно успокоило.

Я - человек, который любит держать слово, и потому с этой минуты никто из них не осмелился задевать нас или сказать что-нибудь невежливое.

Теперь, впрочем, пришла моя очередь заставить их корчить рожи. Мистрисс Вандгобольшрой, которой гигантский аппетит известен всякому, кто только был в Индии, восклицает:

-- Все это так, капитан Гагаган, но ваши доблестные поступки доставили нам так много удовольствия, и ужин кончился уже так давно, что, по моему мнению и по мнению вообще всех присутствующих дам, было бы вполне своевременно приступить к легонькому завтраку.

И мистрисс Вандгобольшрой осклабилась, как будто сказала в самом деле что-нибудь острое или умное.

-- О, да, завтрак, завтрак! вскричали прочие: - мы все не прочь от чашки хорошого чаю.

-- Какого именно чаю вам угодно, mesdames, спросил а: - Боги или Саучонг?

-- Вот вздор-то говорит, проказник, какого хотите, это не наше дело, возразила жирная мистрисс Вангобольшрой.

-- Какого печенья вам будет угодно, горячого или не очень, поджареного и подсушеного или помягче, хотите ли свежого или просоленого масла? А вы, милостивые государи, что скажете вы насчет пары канальски прошпигованных почек, или, например, насчет жареных куропаток для вас и сотен двух яичек в смятку для дам?

-- У, у, распоряжайтесь, как вам угодно, любезнейший, отвечали все единодушно.

-- Но постойте, воскликнул я: - о, mesdames, о дамы мои, о, государи мои, о кавалеры мои, вы пришли в квартиру Голиафа Гагагана, а у него нет...

-- Чего? вскричали все в один голос.

-- Ну, без этого мы еще можем обойдтись.

-- Ни единого фунта кофею.

-- Это ничего. Мы откажем себе и в кофое.

Мистрисс Вандгобольшрой и некоторые другия начали уже делать гримасы, выражающия безпокойство.

-- А что касается почек, то я припоминаю теперь, что эти черномазые разбойники отогнали от крепости всех овец, а без овец где достанем мы почек?

Здесь раздались возгласы: "о-о-ох!"

-- Что же принадлежит до молока и сливок, то я должен признаться, что коровы также перемещены на другия пастбища и что теперь не достанешь ни капли молока ни за деньги, ни за доброе слово; но знаете, что? мы можем выпускать яички в чай, это также не дурно будет.

-- Разумеется, очень хорошо.

-- Только вот какая чертовская история, что у нас не найдется ни одного свежого яйца, точно так же, как ни одной свежей курицы, продолжал я: - ни одной даже дряхлой; кроме того, пожалуй, не наберешь и чайной ложки Саучонга, ни наперстка Боги, ни лота просоленого или свежого масла, ни теплого, ни холодного хлеба.

-- Милостивые государи и государыни, я сейчас изложу вам, что у нас есть, вскричал я: - у нас есть:

Две обглоданные куриные лапы и окорок ветчины,

Четырнадцать бутылок имбирного пива,

Четыре кувшина содовой воды, и т. д.

-- Ах, Боже, мистер Гагаган, проголосила полковница Вандгобольшрой: - прикажите-ка выдать мне сандвичи-то; я посмотрю, нельзя ли составить из них какой нибудь завтрак.

Нужно было только послушать, какой говор поднялся в комнате, вследствие этого скромного предложения.

Разумеется, я не поддался; да и к чему послужила бы моя уступчивость? Я был первенствующим лицом в крепости и разсчитывал приберечь эти сандвичи для себя и для моей дорогой Белинды.

-- Милостивая государыни, сказал я: - в этой крепости сто-двадцать душ, а у нас только и есть съестных припасов на все время осады, что те, окоторъих я упомянул. Говядины у нас нет вовсе; напитков порядочное количестве, и потому, вследствие моих соображений, ежедневно ровно в час каждой даме будет приноситься стакан вина с оливкою на закуску. Кавалеры же имеют получать два стакана вина, оливку и фигу, что и будет составлять их пищу во все продолжение осады. Лорд Лэк верно не заставит себя ждать более трех дней; а если бы даже он и замедлил, то нам все таки есть некоторая вероятность... что я говорю: вероятность... полная и совершенная возможность избавиться от этого злодея.

-- Средство это заключается в пороховом погребе! отвечал я. - Я скорее соглашусь всю эту крепость и всех, кто в ней находится, скорее соглашусь взорвать на воздух, нежели предать во власть Голькара.

При этих словах женщины подняли вой, который, я думаю, слышно было в лагере Голькара, и в различных направлениях попадали в обморок; но моя милая Белинда шептала мне в это время на ухо:

-- Прекрасно, мой благородный рыцарь, славно сказано, мой милый Голиаф!

Я чувствовал, что я был бы прав, если бы заставил всех их двадцать раз взлететь на воздух, лишь бы насладиться ощущениями одной этой минуты.

порядочная работа.