Жизнь и приключения майора Гагагана.
Глава VIII. Пленник.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения майора Гагагана. Глава VIII. Пленник. (старая орфография)

ГЛАВА VIII.
ПЛЕННИК.

Тут было в самом деле на чем выказаться. Махая в одной руке палаш, другою держа зрительную трубу, я в одно и то же время наблюдал за неприятелем и приводил его в ужас. Лишь только увидал он фламинговые перья, которые раззевались в воздухе, лишь только заметил страшную личность, стоящую между зубцами, и тот губительный меч, который как молния сиял в воздухе, неприятель тотчас узнал скромного индивидуума, которому принадлежали палаш, шляпа с перьями и воинственная физиономия.

Вся эта ватага была мною внимательно обозрена, сначала я проследил ряды пехоты, потом и кавалерию. Знамена развевались; барабаны, гонги, тамбурины, виолончели и другие индейские инструменты распространяли в воздухе странную, дикую мелодию; офицеры (ятабалы), сидящие на белых дромадерах. скакали из стороны в сторону и передавали наступающим войскам приказания Голькара.

Две стороны футтигурской крепости, стоявшей почти на отвесной скале, защищались. как выше было сказано, рекою Бурампутером. которая в этом месте имеет двести футов глубины и около тысячи шагов ширины, так-что я вовсе и опасался нападения с этого бока укреплений.

Потому мои несчастные орудия с их дрянными тридцатью шестью зарядами были направлены к тому пункту, с которого, по всей вероятности, следовало ожидать нападения Голькара. Я был в таком положении, что мне нельзя было позволить себе стрелять иначе, как в случае, когда представилась бы возможность одним разом убить до сотни врагов, и потому-то неприятель разгуливал перед нами на разстоянии трех-четвертей часа - при чем слоны его не потерпели от нас ни малейшого вреда - и наконец приблизился к нашим стенам шагов на четыреста. (Негодяи знали нашу слабую сторону, вследствие предательства несчастного Горумзауга, иначе они ни за что не осмелились бы подойдти так близко)

На этом разстоянии - то был именно пункт, где футтигурский холм начинает обозначаться легким подъемом местности - неприятель наш остановился; слоны выравнялись и линию под прямым углом с крепостною стеною (Глупцы они воображали, что слишком сильно подвергнутся нашему огню, если примут параллельное положение с крепостным валом); кавалерия также приостановилась, и после ненавистного жужжанья в трубы и скрипенья на виолончелях, кто-то в атласной одежде огненного цвета, с огромным сияющим на поверхности пугри камнем, который казался мне в зрительную трубу маленькою планетою, поднялся, на спине одного из огромнейших слонов, и начал говорить речь.

Слонов было, как я уже сказал, около трех-сот, и все они с необыкновенною правильностью вытянулись в линию Они грациозно помахивали своими хоботами, когда я с необыкновенною, почти нечеловеческою меткостью и с удивительным проворством наводил на них дьявольски длинную медную пушку. Я прицелился собственноручно; паф! выстрел раздался, и какие же были от того последствия?

Представьте себе крепость с её орудиями все в прежнем положении, представьте себе, что и слоны стоят все в той же громадной шеренге; в таком случае, что же я сделал? спросите вы.

Слушайте внимательно. Вообразите себе линию, по которой был направлен мой выстрел, линию почти параллельную ряду слонов; ядро вылетело из пушечного дула, и вот сто-тридцать четыре хобота не существуют: выстрел мой остановился, лишь встретившись с клыком очень старого и почтенного на вид слона, который стоял сто-тридцать-пятым по порядку.

Я говорю с полным убеждением, что подобного выстрела никому не случалось и не случится видеть еще раз, и что ни одна еще пушка в свете не бывала направлена с такою необычайною ловкостью.

Теперь предположите, что я бы был обыкновенным человеком и удовольствовался бы тем, что стал бы стрелять по голове первого из животных - только осел мог бы поступить таким образом и хвастаться, что не промахнулся - какие же могли бы быть от того последствия? Самое благоприятное, что можно себе вообразить - это то, что ядро убило бы двух слонов и третьяго ранило. Затем оно без сомнения засело бы и не причинило бы более врагу ни малейшого вреда. Хобот был именно тою частию слоновьяго тела, на которую следовало метить, в нем нет вовсе костей, и потому-то пущенное мною ядро отхватило, как я уже сказал, носы ста-тридцати пяти слонам.

Боже! какой поднялся рев, когда выстрел произвел желаемое действие! Как язык Голькара прильнул в эту минуту к гортани! Как страшно зафыркали безносые слоны! и вот вся армия бросилась прочь, как будто за ней гнался целый рой демонов! Итак, они бежали; но лишь только я завидел и сообразил их движение, как сам бросился вперед и закричал моим людям: "Друзья мои, там ожидает вас обед"!

Мы шумно растворили ворота и устремились к месту, где пали слоны; семь из числа их были совершенно убиты, а из тех, которые успели спастись бегством, чтобы умереть в другом месте от своих ужасных ран; большая часть оставили свои хоботы в нашу пользу.

Мы завладели значительным количеством этих хоботов, затем я выпотрошил своим ятаганом двух из убитых животных, как мясники потрошат телят, разрубил их на части и дал приказание людям отнести эти куски в крепость, где к обеду явилась у нас жареная слонина, вместо несчастной порции оливок и стакана вина, которые я обещал моим дамам в моей речи к ним.

Приготовленный для дам слон был юнейшим и белевшим из своей братии; он был чрезвычайно жирен и нежен; но вкус его мяса походил на вкус гумми-эластика, что очень неприятно, пока не привыкнешь к этому, не втянешься в подобное кушанье.

Я должен был считать особенным для себя счастием, что успел составить подобные запасцы потому что во время моего отсутствия для действий на крепостной стене, мистрисс Вандгобольшрой вместе с некоторыми другими дамами вломилась в столовую и потребила все съестные припасы гарнизона до последней крошки, исключая сыров, оливок и вина, что я имел благоразумие припрятать в моей комнате, где поставлена была для того особая стража.

Гадкая мистрисс Вандгобольшрой! когда я услыхал об этом образце её прожорливости, то почувствовал желание проглотить ее самое целиком. Итак, мы лакомились в волю элефантстеком и, насытившись, имели сладкую надежду, что осталось вдоволь еще на целый обед.

День спустя неприятель, как я и ожидал, напал на нас еще с более значительными силами и попытался взять крепость штурмом; но, при помощи пушек и моего доброго палаша, равно при помощи отличной храбрости лейтенанта Макджилликудди и прочих людей гарнизона, мы совершенно отбили и это нападение, причем неприятель потерял семьсот человек убитыми.

Мы остались победителями! но что стали бы мы делать, если бы враг наш вздумал сделать новое нападение?

В этот же самый день мы поели последния крохи наших продовольственных запасов, и я и и когда не забуду отчаяного взора мистрисс Вандгобольшрой, с которым она, сев в отдаленном углу столовой, пробовала раскусить жареный хвост молоденького белого слона.

На третий день нападение повторилось. Изобретательность гениального человека неистощима. Вчера не было у меня вовсе огнестрельных снарядов, ныньче я изыскал артиллерийские запасы, которых должно было достать для двух крепостных и двух полевых орудий.

В этот раз неприятельским отрядом предводил мой приятель Лолл-Мохаммед, который, как помнит, конечно, читатель, претерпел из-за меня палочные удары.

Несчастный старичишка не мог ни идти пешком, ни ехать на лошади; его несли в открытом паланкине и таким образом размахивая саблей и страшно ругаясь на своем индостанском наречии, он подвигался к нам с наступательным отрядом.

За ним выступала толпа вооруженных фитильными ружьями стрелков, которые перебили у нас всех людей, высунувших нос из-за крепостной стены, потом целая ватага арабов с штурмовыми лестницами, мешками земли для наполнения рвов, фашинами, кабионами, кульверинами, демилунами, контр-эскарпами и прочими вспомогательными средствами наступательной войны.

Они приближались, но мои воины и орудия были наготове.

Меня, может быть, спросят, чем заряжены были мои полевые орудия? На это отвечаю, что гарнизону моему нечего было есть, правда, но за то я превосходно понимал обязанность офицера и потому втискал в каждую пушку по голландскому сыру и в каждую мортиру по бутылке оливок.

Враги между тем наступают, но вот - пафф! вылетел один из голландских сыров! бац! выпалил и другой след за ним. К несчастию, выстрелы эти не произвели значительного действия. При первом соприкосновении с каждым телом, встреченным ими на пути, заряды, конечно, повергали иго на землю, но потом сами превратились в кашу и только одного какого-то несчастного воина заставили долго проваляться.

-- Годжер, Потри, Вонгри-Юм (Хвала Аллаху и сорока-девяти имамам!), вскричал Лолл-Мохаммед в изступление, заметив ничтожное действие моей артилерии. - Вперед, сыны пророка! повторял он. - У неверного нет более огнестрельных запасов. Сто тысяч рупий тому, кто принесет мне голову Гагагана!

Люди его подняли страшный крик и сильно ломились вперед; сам он, надо отдать ему справедливость, был постоянно впереди, погонял носильщиков своего паланкина и нещадно бил их обухом своего ятагана. Они крехтя припрыгивали, взбираясь на холм; я почернел от ярости, но это была холодная, сосредоточенная в себе ярость отчаяния.

-- Макджилликудди! вскричал я моему преданному офицеру: - знаете, где пороховые запасы?

-- Да, отвечал он.

-- Вы знаете, какое должно сделать из них употребление?

-- Да.

Он схватил меня за руку.

-- Голиаф, произнес он: - прощайте! Клянусь, что крепость превратится в развалины, лишь только эти несчастные в нее вломятся. О, моя бедная матушка! проговорил мужественный юноша со вздохом, но неустрашимо, отходя к указанному мною посту.

Я мысленно обратился еще раз к моей прелестной, очаровательной Белинде, потом забыл все постороннее и подошел к одной из пушек. Град ружейных пуль жужжал у меня над головою, но я об этом нисколько не заботился. Я взялся за пушку и хладнокровно прицелился.

Лолл-Мохаммед, его паланкин и все войско были теперь на разстоянии не более двух-сот шагов от крепости. Лолл находился прямо против меня; он ломался, кобенился и делал своим подчиненным неуклюжие жесты и отвратительные гримасы.

Я выстрелил - бац!!!

Я так метко прицелился, что сто-семнадцать лучших испанских оливок целой грудой полетели в лицо Лоллу-Мохаммеду.

Бедняк испустил самый гнуснейший крик, какой мне когда либо случалось слыхать, и пал бездыханный навзничь. Испуганные носильщики бросили паланкин и побежали; вся армия с образцовым единодушием дала тягу, и крик её слышался за несколько миль.

Они скрылись у нас из глаз, и победа в третий раз осталась за нами.

Когда битва кончилась, я полетел к моей Белинде; мы уже в продолжение двадцати-четырех часов ничего не ели, но я даже вовсе забыл голод, при мысли увидать мою возлюбленную.

Мой миленок очаровательно улыбнулась мне, когда я вошел, и почти без чувств упала в мои объятия; но увы! не любовь породила в груди её такое сильное излияние чувств; нет, не любовь, а голод!

-- О, мой Голиаф! лепетала она: - вот ужь три дня, как нам не удалось скушать ни кусочка. Я вчера вовсе не могла есть этого гадкого слона, а теперь... о, небо!

Она не могла договорить и, почти бездыханная, припала ко мне на плечо.

Я влил ей в рот рюмочку рому, который в одну минуту привел ее в чувство; потом я поспешно спустился с лестницы, с твердым намерением достать что-нибудь для утоления её голода, хотя бы то был кусок из моего собственного тела.

К счастию, мне пришло в эту минуту в голову, что три или четыре слона из числа убитых за два дня перед крепостию, еще лежали на поле битвы.

"Нужда научит калачи есть, и Богу молиться! - подумал я. - Моя возлюбленная красавица должна кушать слона, пока невозможно будет достать для нея ничего лучшого."

Я бросился на двор, где собрались теперь почти все люди гарнизона.

-- Люди, сказал я: - наш провиантский магазин совершенно пуст. Мы должны его наполнить так же, как вчера. Кто хочет отправиться с Гагаганом на фуражировку?

Между тем, к удивлению моему, ни одна душа не тронулась с места; воины начали роптать, и наконец один из старших и храбрейших выступил вперед и сказал:

-- Капитан, все это ни к чему не поведет; не можем же мы век свой питаться слоновьим мясом; у нас нет на зерна пороху, и мы принуждены будем сдать крепость, если нападение завтра повторится. Мы должны уже теперь смотреть на себя как на военнопленных, и вовсе не намерены идти на охоту за слонами.

-- Негодяи! отвечал я: - тот, кто скажет хоть одно слово о сдаче, умрет немедленно.

И я тут же положил оратора мертвым.

Ни один не пошевельнулся.

-- Трусы! несчастные трусы! вопил я. - Как! Вы не смеете тронуться с места, из боязни за вашу жизнь со стороны тех, которые теперь только-что обратились в бегство от ваших победоносных дланей? что я говорю: от ваших дланей? от моей, исключительно моей длани? Я один совершил этот безпримерный подвиг и точно так же, как один я обратил врага в бегство, я намерен один снабдить крепость провиантом. Эй, отворите ворота!

Я бросился вон из крепости, но ни один негодяи не захотел за мною следовать.

Трупы слонов, которых мы убили, лежали все еще там, где мы их повергли, всего шагах в четырех-стах от крепости.

совершенно пощаженный воронами, я взбросил его к себе на плечо и стал удаляться к крепости.

это очеп хорошо и удвоил шаги. Я слышал топот вражьих коней; неприятель подходил все ближе и ближе; мне еще оставалось сто шагов до крепости... теперь семьдесят... теперь ужь пятьдесят! я напрягал свои мышцы, я запыхался и кряхтел от чрезвычайного усилия... я бежал, если только человек с такою страшною тяжестью на плечах в состоянии еще бегать.

Но враг все наступал. Пятьдесят всадников орут и визжат у меня за плечами. О небо! еще пять шагов, еще мгновение, и я спасен!

Так и случилось... я напрягаю последния силы... я делаю последний шаг... я сбрасываю мою драгоценную ношу в крепостных воротах, которые отворены настежь с тем, чтобы принять меня с моим грузом, и потом падаю. Ворота гремят и я остаюсь вне крепости.

Пятьдесят кинжалов блестят перед моими помутившимися глазами, пятьдесят черных рук снуют около моего горла, когда чей-то голос произносит:

Глаза мои покрываются туманом; измученное тело мое не могло далее сохранять присутствие душевных сил.