Дениc Дюваль.
Глава I. Родословная.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дениc Дюваль. Глава I. Родословная. (старая орфография)

I. Родословная.

Чтобы помучить мою жену, которая решительно ничего не понимает в деле родословных, я однажды составил превосходную генеалогическую таблицу моих предков, начиная с Клавдия Дюваля, капитана и разбойника больших дорог, повешенного в царствование Карла II. Но ведь это была одна шутка над её светлостью, моею супругой, и над его сиятельством, моим сыном. На сколько мне известно, никто из нас, Дювалей, никогда не был повешен. В детстве, правда, не раз прогуливалась по мне веревка; только она ведалась с моею спиной, а не с шеей; что же касается до испытаний и гонений, перенесенных во Франции моими предками за исповедание протестантской веры, которую мы издавна приняли и твердо хранили, эти гонения навлекли на нас не смерть, как на других наших единоверцев, а только денежные штрафы, бедность и изгнание.

Всем известно, что изуверство Лудовика XIV заставило многия французския семейства искать убежища в Англии где они сделались честными и верными подданными британской короны. В числе прочих выходцев был мой дед с своею женой. Они поселились в Уинчельси в графстве Суссекс, где со времен королевы Елизаветы и страшной Варфоломеевской резни находилась французская церковь. В трех милях оттуда, в Райе, находилась другая колония и другой храм наших соотечественников: другая крепость, где под покровительством британского щита, мы могли свободно исповедывать веру ваших праотцев и воспевать песни нашего Сиона.

Мой дед занимал должность церковного старосты и уставщика в Уинчельси; пастором в той же церкви был г. Денис, отец контр-адмирала сэр-Питера Дениса баронета, моего доброго и лучшого покровителя. Отправившись в Полинезию с Ансоном на знаменитом , он получил свой первый чин при посредстве этого великого мореходца, и читатели верно помнят, что 7 сентября 1761 года, капитан Денис привез в Англию нашу добрую королеву Шарлотту после девятидневного бурного переезда из Стэда. Когда я был ребенком, меня возили в его лондонский дом, находившийся на Королевской площади, в большой Ормондской улице, а также в его загородное поместье Валенцию, близь Уэстергэма в Кенте, где жил полковник Вульф, отец знаменитого генерала Джемса Вульфа, славного завоевателя Квебека.

В 1761 году, когда английские уполномоченные ехали в Париж для подписания мирного договора, известного под именем Парижского трактата, мой отец, отличавшийся весьма непостоянным характером, случайно находился в Дувре во время их проезда через этот город. Он тогда только что разссорился с своею матерью, женщиной подобно ему горячею и вспыльчивою, и отыскивал себе какое-либо занятие, когда судьба нечаянно свела его с этими людьми. Так как г. Дюваль, родители которого были из Альзаса, хорошо говорил по-английски, по-французски и по-немецки, а господину N. нужно было доверенное лицо, которое бы в совершенстве владело этими языками, отец мой предложил свои услуги, и был принят, благодаря содействию нашего покровителя, капитана Дениса, стоявшого в то время с своим кораблем на рейде. Из Парижа моему отцу вздумалось проехать на родину в Альзас, а там, как воводится, он влюбился, и почти без гроша в кармане, не думая долго, женился на моей матери. Нечего сказать, блудный сын был мой отец; но других детей у его родителей не было, и потому когда он вернулся к ним в Уинчельси, голодный, обнищалый и с женою на руках, они закололи для него самого упитанного тельца и приняли скитальцев в свой дом. Вскоре после замужства, мать моя получила в наследство от своих родителей какую-то собственность во Франции и нежно ухаживала за моей бабушкой в продолжение длинной болезни, от которой добрая старушка умерла. Все это я узнал в последствии, когда вырос, а в то время я был двухлетним или трехлетним ребенком, и подобно всем мальчуганам этого возраста только спал, плакал, ел, пил, рос и хворал разными детскими недугами.

Мать моя была женщина запальчивая, ревнивая, горячая, властолюбивая, но в то же время великодушная и умевшая прощать обиды. Я полагаю, отец часто подавал ей случай изощрять эту добродетель, так как в продолжение своей кратковременной жизни он то и дело попадался в разные беды и затруднения. Однажды, во время рыбной ловли близь французского берега, с ним случилось несчастие и он был принесен домой, где вскоре умер и похоронен в Уинчельси; но причину его смерти я узнал гораздо позднее от моего доброго друга сэр-Питера Дениса, когда у меня были уже свои собственные заботы.

Я родился в один день с его королевским высочеством, герцогом Иоркским, то-есть 13 августа 1763 года, и получил прозвание епископа Оснабрюкского, данное мне ребятишками в Уинчельси, где, могу сказать, бывали отличные драки между нами, маленькими Французами, и маленькими Англичанами. Будучи церковным старосгой и уставщиком французской церкви в Уинчельси, дед мой в то же время по ремеслу был парикмахер и цырюльник; и я не хвастаясь могу сказать, что много джентльменских голов и подбородков вышли из моих рук завитыми, напудренными и гладкими. Хвастаться тем, что я некогда употреблял бритву и щетку было бы совершенно напрасно; но для чего стал бы я это скрывать? (все узнается), говорят Французы и даже более чем все. Вот хоть бы сэр-Гумфри Говард, который служил вместе со мною на Мелеагре подшкипером; он, пожалуй, уверяет, что ведет свой род от норфолькских Говардов; а между тем все знают, что его отец был башмачник, и мы не иначе называли его в нашей коyстапельской, как Гумфри Сноб.

Во Франции богатые и знатные дамы почти не имеют обыкновенiz сами кормить своих детей; оне отдают их большею частию на фермы к здоровым кормилицам, которые воспитывают их гораздо лучше нежели их собственные тощия матери. Мать моей матери, жена одного честного фермера в Лоррене (я первый джентльмен в моем роде, и выбрал своим девизом слова не из гордости, но с смиренною благодарностью судьбе за ниспосланное мне счастие) выкормила таким образом девицу Клариссу де-Виомениль, дочь одной знатной лорренской дамы. С тех пор между молодою питомицей и её молочною сестрой установилась самая тесная дружба, которая продолжалась и после замужства обеих. Мать моя, сделавшись женою моего отца, переехала в Англию, а девица де-Виомениль вышла замуж в своем собственном отечестве. Она происходила из протестантской линии Виоменилей, вследствие чего родители её за свою преданность к новому исповеданию лишились почти всего состояния. Другие же члены этой фамилии, принадлежавшие к католической церкви, пользовались большим уважением в Версале.

Вскоре по приезде в Англию, мать моя узнала, что её дорогая молочная сестра Кларисса выходит замуж за лорренского дворянина виконта де-Барра, протестанта и единственного сына графа де-Саверна, который состоял в звании камергера при польском короле Станиславе Лещинском, тесте Лудовика XV. После женитьбы сына, г. де-Саверн уступил виконту де-Барр свой дом в Саверне, где новобрачные поселились на некоторое время. Я говорю новобрачные, а не молодые, потому что виконт де-Барр был 25-ю годами старше своей жены, которой было не более 18 лет от роду, когда родители выдали ее замуж. Мать моя не пользовалась хорошим зрением, или если говорить правду, она вовсе не мастерица была читать, и потому, еще ребенком, я осужден был разбирать для нея по складам письма виконтессы, которые та писала к своей молочной сестре, к своей доброй Урсуле: сколько жестоких щелчков сыпалось на мою бедную голову, покаместь я силился прочитать письмо. Что ни слово, то тумак от матери. Она не жалела прута и не баловала свое дитя, - вот почему я должно быть и вырос таким молодцом, - легко сказать: во мне ведь 6 футов 2 дюйма росту без сапог, и было 5 пудов 10 ф. весу прошедший вторник, когда меня свесили вместе с нашею свиньей. Примечание: окорока моего соседа в Роз-коттедже, славятся в целом Гемпшире.

Я был тогда слишком молод чтобы понимать то что читал. Но помню, что при этом чтении мать обыкновенно сердито ворчала (голосом, ростом и черными усами она напоминала гренадера) и восклицала: "Она страдает, моя бедная Biche несчастна - у нея скверный муж. Он скот, все мущины скоты." Тут она свирепо смотрела на дедушку, который был смиреннейшее существо в мире и повиновался ей с слепым подобострастием. Затем она начинала божиться и клясться, что уедет на родину, чтобы защищать свою Biche"кто же будет тогда заботиться об этих двух идиотах?" (Под идиотами она разумела, конечно, меня и дедушку.) Сверх того, госпожа Дюваль была необходима в хозяйстве. Она умела с большим вкусом убирать дамския головы на французский манер; могла брить, завивать, стричь волосы и подвязывать косы не хуже любого парикмахера. Дедушка с подмастерьем делали парики, а я еще был слишком мал для такой работы. И потому меня отвезли в Рай, в знаменитое училище г. Покока, где я выучился говорить по-английски, как настоящий Бритт, Бритт по рождению, а не так как говорили у нас дома, каким-то странным Альзасским наречием, которое представляло смесь французского языка с немецким. В школе Покока я получил самые поверхностные сведения, но за то в каких-нибудь два месяца вполне изучил кулачное искусство. Помню, как в школу приехал однажды мой покровитель, капитан Денис, в сопровождении двух офицеров. На нем был мундир белый с голубым, обшитый золотым галуном, шелковые чулки и белые рейтузы. "Не здесь ли Денис Дюваль?" спросил он, заглядывая в классную комнату. Все мальчики с удивлением взглянули на этого важного господина. Мистер Денис Дюваль, с подбитым глазом, стоял в эту минуту на скамье, должно быть в наказание за какую-нибудь драку. "Мастеру Денису не следовало бы давать воли своим кулакам", сказал учитель, но вместо ответа, капитан дал мне семь шиллингов, которые, помнится, я в тот же вечер истратил, за исключением двух пенсов. Во время моего пребывания в школе Покока, я жил нахлебником у одного купца, г. Роджа, который, торгуя колониальными товарами в Райе, в то же время занимался морским промыслом и имел пай в рыболовной лодке; читатели скоро узнают, какая странная рыба попалась в его сети. Он считался главным лицом между последователями Уэслея, а я будучи в то время безпечным ребенком, которого более всего занимали леденцы, серсо и мячики, ходил с ним в его церковь, почти без внимания к столь великому и священному предмету как религия.

Капитан Денис был человек живого и приятного характера; он обратился к г. Коутсу, учителю латинского языка, с просьбою сделать ученикам праздник, и все 60 мальчиков подтвердили эту просьбу хором. "Что же касается до этого малого с подбитым глазом, продолжал он, то я беру его с собою, г. Коутс, и намерен отобедать с ним сегодня в гостинице Звезда." Само собою разумеется, что я немедленно прыгнул с своего места, и последовал за моим покровителем. Он и приехавшие с ним офицеры отправились в гостиницу, и после обеда потребовали себе большую миску пунша. А я хоть и не пил никогда вина и даже не мог выносить вкуса водки и рома, однако, с удовольствием сидел с джентльменами, которых, повидимому, занимала моя детская болтовня. Капитан Денис разспрашивал меня о том, чему я учусь, и, признаюсь, я хвастался перед ним моими маленькими познаниями: помню, что я весьма напыщенно выражался о Корделии и о Корнелии Непоте, при чем конечно принимал на себя очень важный вид. Капитан спросил меня, между прочим, как нахожу я моего хозяина, г. Роджа; я отвечал, что не чувствую к нему особенного влечения, го что его дочь, мисс Родж, и ученик Бивель мне просто ненавистны, потому что они... постоянно туг я остановился... "но зачем выносить сор из избы", продолжал я, "у нас нет этого обыкновения в школе".

-- Стало-быть ты любишь море, и иногда пускаешься в него? спросил капитан.

-- Еще бы! Я езжу на ловлю! отвечал я: - г. Родж держит пополам с дедушкой лодку, которую я помогаю им чистить. Они выучили меня править рулем, но когда я держу слишком круто на ветер, то получаю от них славные щелчки по голове. Впрочем они говорят, что я отличный караульщик, что у меня славное зрение, и что я могу хорошо запоминать крутизны, обрывы, мысы и т. д. В доказательство моих познаний я назвал различные места и пункты не только нашего берега, но и французского.

-- О, сэр! г. Родж говорит, что об этом я не должен и заикаться. Тут джентльмены разразились громким смехом, потому что им хорошо было известно ремесло мастера Роджа, чего я в простоте сердечной и не подозревал тогда.

-- Да, сэр, я дал клятву никогда не пить его с тех пор как видел мисс Родж такою.... странною.

-- О, да! Пренегодная тварь! Тогда она бранится, падает с лестницы, бьет чашки и блюдца, дерется с учеником Бивелем и - но я не скажу более ни слова! Я никогда не сплетничаю, никогда!

Таким образом я продолжал болтать с моим покровителем и его друзьями. Они заставляли меня петь то французския, то немецкия песни, смеялись и повидимому чрезвычайно потешались моими шутовскими выходками и прыжками. Капитан Денис отвел меня в мою квартиру, и дорогой я разказывал ему, как из всех дней недели я более всего люблю те воскресенья, которые я провожу дома, что случается только два раза в месяц. Люблю же я их потому, что в эти дни я рано, рано ухожу из школы, иду за три мили оттуда к матери и к дедушке в Уинчельси и вижусь с Агнесой.

дается весьма и весьма немногим. Все хорошие поступки в моей жизни вызваны были желанием сделаться её достойным. Не будь со мной моего доброго ангела, я мог бы на веки остаться в своей скромной, убогой доле, и может-быть не был бы честным и счастливым человеком. Я всем ей обязан, но за то я отдал ей всю свою жизнь. А больше этого от человека вряд ли можно требовать.