Дениc Дюваль.
Глава IV. Со дна бездны.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дениc Дюваль. Глава IV. Со дна бездны. (старая орфография)

ГЛАВА IV.
СО ДНА БЕЗДНЫ.

Последнюю ночь свою на земле граф Савернский провел в маленькой харчевне в Уинчельси, в которой останавливались рыбаки, в том числе и Бидуа. С последним граф успел разговориться во время переезда из Булони; он открыл ему часть своей тайны и, не касаясь самой причины своей ссоры с господином де-Ламот, сказал ему, что поединок между ними неизбежен и что смерть, которая завтра же постигнет этого человека, будет только справедливою карою.

Поединок состоялся бы в ту же ночь, но барон де-Ламот потребовал несколько часов отсрочки для приведения в порядок своих дел; он выразил желание стреляться на французской земле, так как в Англии тот из противников, который остался бы в живых, мог подвергнуться серьозным неприятностям.

Что же касается до графа Савернского, то он объявил, что все распоряжения его уже сделаны. Приданое его жены отходило к её дочери; собственное его состояние отказывалось его родственникам, ребенку же он ничего не оставлял. В его кошельке было всего несколько монет. "Tenez, проговорил он, вот мои часы. В случае моей смерти, я завещаю их тому маленькому мальчику, который спас моего.... т. е. её ребенка". И голос графа на этих словах оборвался, и слезы закапали у него из глаз.

В ту самую минуту, как я пишу, я слышу стук этих часов на моем столе. Целые полвека они были моим неразлучным товарищем. Я помню мой ребяческий восторг, когда Бидуа вручил мне их и передал матушке подробности поединка.

-- Вы видите, в каком она состоянии, говорил г-н де-Ламот моей матушке. Мы разлучены так же безвозвратно, как если бы смерть постигла одного из нас. Жениться ли мне на ней? Я готов, если вы думаете, что я могу быть ей полезен. Пока у меня останется гинея, я готов делить ее с нею. Мое состояние рушилось, от моего прикосновения, точно так же, как рушились мои привязанности, мои надежды. На мне лежит какое-то проклятие и все, что я ни люблю, подпадает тому же проклятию.

И действительно, печать Каина лежала на челе этого несчастного человека; но временами попадались люди, которые чувствовали к нему сострадание, и в числе-то их была моя суровая мать.

Здесь будет у места рассказать, каким образом я спас ребенка и заслужил благодарность бедного графа Савернского. Без сомнения ему рассказал этот случай Бидуа, во время их печального переезда. Однажды вечером я спал, как умеют спать только дети; не помню по какому случаю, матушки не было дома. Когда она воротилась и зашла проведать свою Biche, ни графини, ни ребенка не оказалось в комнате.

Я видел неподражаемую Сиддонс в Макбете, когда она, бледная от ужаса, проходит по потемневшей сцене после убийства короля Дункана. Выражение ужаса на лице моей матери не уступало ей в трагичности, когда я, вскочив со сна, увидел ее перед собою. Как было знать, куда бежала бедная безумная графиня вместе с своим ребенком? Быть может она кинулась в трясины, в море...

-- Вставай-ка, мои сын, и пойдем искать их, проговорила она хриплым голосом. Я побежал на квартиру к барону де-Ламот и застал его в обществе двух джентльменов (мимоходом будь сказано, двух католических священников). Гости и хозяин с одной стороны, мы с матушкой с другой, разбрелись в разные стороны, по разным дорогам отыскивать бежавшую.

Матушка напала на настоящий след. Едва мы сделали несколько шагов, как увидели приближавшуюся к нам белую фигуру, резко выступавшую среди окружающей темноты, и услышали голос, певший песни.

-- Ah mon Dieu! воскликнула матушка. Gott sey dank, я не запомню всех выражений благодарности, которыми она облегчала свое сердце. Мы узнали голос графини.

Когда мы подошли поближе, она узнала нас при свете нашего фонаря и принялась передразнивать ночного сторожа, голос которого бедная так часто слыхала во время своих безсонных ночей. "Двенадцать часов пробило, на небе звезды", протянула она, и залилась своим обычным хохотом, который так тяжело было слушать.

Она была в белой блузе, распущенные волосы падали ей на спину и на бледные щеки.

Она была без ребенка. Матушка затряслась всем телом; фонарь до того дрожал у нея в руке, что я боялся, что она его уронит.

èa; ah, que c'est bien!"

Взглянув случайно на ноги графини, я заметил, что одна из них разута. Матушка сама, страшно взволнованная, обнимала и уговаривала графиню: "скажи мне, мой ангел, скажи мне, моя дорогая, куда ты дела ребенка?

-- Ребенка? Какого ребенка? Ужь не этого ли щенка, который-только и делает, что кричит? Мне нет никакого дела до детей. Отведите меня в постель сию же минуту, сударыня! Как смеете вы водить меня на улицу с босыми ногами?

-- Скажи мне, милая, куда ты ходила? продолжала матушка, стараясь успокоит ее.

-- Я была в большом Саверне; на мне было домино. Я сейчас же узнала кучера, даром что все лице его было окутано, кроме носа. Я представлялась монсиньору кардиналу; я присела ему вот так...

Она часто бредила про этот бал, чуть ли не единственный, виденный ею в течение всей её жизни, этой недолгой и печальной жизни. Когда я вспоминаю её грустную повесть, сердце мое надрывается, точно при виде страданий ребенка.

Тут я заметил, что подол её платья замочен в воде и покрыт песком. "Матушка, матушка, воскликнул я, она была у моря".

-- Ходила ты к морю, Кларисса? спросила матушка.

-- J'ai été au bal; j'ai dansé, j'ai chanté. J'ai bien reconnu mon cocher. Только вы не сказывайте графу, что я там была, пожалуйста не сказывайте.

Внезапная мысль озарила мою голову. Графиня, которой я вовсе не боялся и которая любила порой мою болтовню, ходила иногда гулять со мною и с ребенком, которого я возил в тележке. Мы обыкновенно отправлялись на берег моря; там был утес, на котором графиня сиживала по целым часам.

-- Вы, матушка, ведите ее домой, проговорил я, дрожа с ног до головы. Фонарь отдайте мне, я пойду, я пойду... и не договорив, я побежал, как из лука стрела. Пробежав несколько ярдов по направлению к тому месту, к которому относились мои догадки, я увидел какой-то белый предмет, валявшийся на дороге. То была туфля графини. Для меня стало ясно, что она была здесь.

Я бежал со всех ног, спускаясь к берегу. Около этого времени взошла луна и серебром залила все море. Серебристые волны прибоя затопляли песок. Не вдалеке была и скала, на которой мы так часто сиживали; на скале под открытым небом спокойно спал ребенок. Слезы застилают перед моими главами строки, которые я пишу... Моя малютка просып` иась. Она ничего не знала о грозном море, которое с каждым валом все ближе и ближе придвигаюсь к ней; но когда я подошел, она узнала меня и, улыбаясь, приветствовала меня свогм детским лепетом. Я взял ее на руки и пошел с моей милою ношею домой.

Молва о моих приключениях разнеслась по городу и доставила мне несколько новых знакомых, которые были добры ко мне и много принесли мне пользы в последующей жизни. Я был слишком молод и многого не понимал, что вокруг меня делалось; но теперь я не утаю от вас, что дедушка мой смиренное ремесло цирюльника связывать и с другими, менее безгрешными промыслами. Что скажете вы, например, о церковном старшине, отдающем деньги в рост на короткие сроки и за большие проценты? Коли говорить правду, и дедушкина невестка любила туго набитый кошелек и была не слишком разборчива в средствах наживы.

Барон де-Ламот был щедр, как настоящий барин; он платил нам порядочную сумму за содержание графини Савернской. Он понимал, что он довел ее до настоящого бедственного положения. Его увещания заставили ее покинуть веру отцов своих и бежать от мужа; он был виновником несчастной дуэли; безвинно ли, нет ли, он был причиною всех её несчастий и положил себе по возможности облегчать их. Не смотря на стесненное положение, до которого он был доведен своею расточительностью, он щедрою рукою давал деньги на воспитанье меленькой Агнесы, когда она осталась круглою сиротою и родные отказались от нея.

Девицы де-Барр, положительно не хотели признать ее за дочь своего брата и отказывались расходоваться на её воспитанье. Родственники со стороны её матери тоже от нея отступились. До них дошли те же слухи; а вы знаете, как легко увериться в том, чему хочется верить. Виновность графини была делом очевидным. Ребенок родился в отсутствии её мужа. Когда он написал, что едет домой, она бежала, не имея сил встретиться с ним лицем к лицу; несчастный граф Савернский погиб от пули того человека, который лишил его чести. Барон де-Ламот мог только письменно протестовать против этой клеветы; он не мог лично явиться в Лотарингию, где успел кругом задолжать. "Как бы то ни было, Дюваль, говорил он мне впоследствии, когда я протянул ему руку и от души простил ему все, - как ни безумны и ни опрометчивы были мои поступки, я ни разу не допустил, чтобы ребенок этот в чем нибудь нуждался; я давал ей средства жить в довольстве в то время, когда мне самому подчас нечего было есть".

От кого узнала графиня Савернская про смерть своего мужа? Матушка была убеждена, что она случайно услышала рассказ лодочника, Бидуа, который сообщил нам все подробности этого события, сидя за стаканом вина, в нашей гостиной. Комната графини приходилась прямо над нами, а дверь была отворена. Бедняжка первый раз сердилась, когда запирали её дверь. Она была в таком состоянии, что довольно равнодушно отнеслась к этому ужасному событию. Мы и не подозревали, что она знает о нем до тех пор, пока один случай не заставил ее высказаться. Однажды вечером к нам зашел сосед и рассказал об одном потрясающем зрелище, виденном им на дороге. Он видел женщину, сожженную на костре за убийство мужа. Графиня Савернская, которая постоянно сохраняла величавый вид и смотрела настоящей grande dame, спокойно заметила при этом: "Коли так, моя добрая Урсула, то и меня сожгут на костре. Ведь муж мой, ты знаешь, был убит из за меня. Барон отправился в Корсику и убил его". И она, улыбаясь и кивая головою, окинула взглядом присутствующих и расправила свое белое платье влажными горячими руками.

При этих словах бедный барон откинулся назад в кресле, точно самого его поразила пуля.

-- Покойной тебе ночи, сосед Марион, простонала матушка, видишь она нынешний вечер очень плоха. Пойдем, моя милая, я уложу тебя в постель, обратилась она к графине, и бедняжка пошла за моей матерью, низко приседая всему собранию и приговаривая: Да, да, да, меня сожгут, непременно сожгут.

Мысль эта овладела ею вполне и больше ее не покидала. Она провела очень безпокойную ночь и болтала без умолку. Матушка и горничная просидели с нею до утра, и всю эту ночь до меня доносились её крики, песни и болезненный хохот.

В эту раннюю пору моей молодости я, как и следовало ожидать, повиновался старшим и не видел ничего предосудительного в том, что вокруг меня делалось. Матушкиными пинками я не обижался; что же касается до высшого наказания, которое совершал надо мною дедушка посредством розги, хранившейся у него в шкапу, то оно редко выпадало на мою долю и постоянно сопровождалась скучными проповедями, которые дедушка читал в промежутке между каждыми двумя ударами. Мало по малу для меня становилось очень ясно, что эти добрые люди пользовались во всем околодке незавидною славою. Но я, в простоте своего сердца, чтил отца своего и матерь свою, то есть, не отца, а дедушку, так как батюшки давно не было на свете.

Я знал, что дедушка, как и многие другие жители Раи и Уинчельси, имеет долю в рыболовном судне. Наш лодочник Стокс брал меня раза два с собою в море, и эта прогулка мне очень понравилась. Но, как оказалось впоследствии, мне вовсе не следовало о ней болтать. Однажды за ужином я вздумал было рассказывать заглянувшему к нам соседу, как мы выехали поздно вечером, как обогнули утес, известный под названием Бычачьей Головы, как окликнул французский лодочник Бидма, подъехавший с своей лодкой из Булони и как потом... я хотел было пуститься в дальнейшия подробности дела, но дедушка (который, прежде чем сесть за стол, прочитал очень длинную молитву) отпотчивал меня таким ударом до лицу, что и слетел со стула.

мне ласку, я не мог сносить такой перемены обращения, а барон де-Ламот был до этих пор всегда ласков со мною. Счастливый случай, помогший мне спасти нашу дорогую малютку, доставил мне расположение барона. Когда он бывал у нас, я цеплялся за полы его платья и, забывая свой прежний страх, болтал с ним по целым часам. Этот человек, отмеченный, казалось, рукою самой судьбы, внушил мне что-то похожее на привязанность. Как теперь вижу я его бледное лице, вижу его загадочный взгляд, устремленный на бедную графиню и на её ребенка. Мои приятели назвали бы этот взгляд дурным глазом и стали бы обороняться от него посредством заклинаний. Любимою целью наших прогулок с ним был дом одного фермера, находившийся на разстоянии мили от Уинчельси. У этого фермера были всевозможные породы голубей, и между прочими одна редкая порода, известная под именем гонцов. Эти гонцы, как сказывали мне, могут перелетать огромные пространства и, куда бы их ни завезли, возвращаются в то место, где их вскормили.

Однажды, когда мы были в гостях у мистера Перро, к нему прилетел из за моря один из таких голубей. Перро осмотрел его, потрепал и, обращаясь к барону, сказал: "на нем ничего нет; значит, все там на старом месте". А на это барон ответил ему: "c'est bien". Когда мы шли домой, барон рассказал мне все, что знал о голубях, а знал он о них, надо признаться, очень немного.

Что значили эти слова, "на нем ничего нет"? В простоте своего сердца я спросил об этом у барона. Он отвечал мне, что птицы эти приносят иногда известия, которые пишутся на клочке бумаги и подвязываются им под крылья. Перро же сказал, что нет ничего, потому что действительно ничего не было.

-- А! так он иногда получает письма через своих голубей? спросил я. Барон пожал плечами и взял щепотку табаку из своей щегольской табакерки. "Что тебе было намедни от papa Дюваля за неуместную болтовню? сказал он серьезно. Приучайся держать свой язычек за зубами, Denis mon garèon. Если Бог продлит Тебе веку, и ты станешь выбалтывать все, что видишь, плохо тебе будет жить.

Я не умею сказать вам в точности, через сколько дней или недель после этих событий болезнь графини Савернской Пришла к той развязке, к которой рано или поздно приходят все наши страдания. Во все время её последней болезни от нея не отходили два католических священника, присутствие которых в нашем доме было причиною великого соблазна для протестантского населения нашего города. Я не помню подробностей самой смерти графини, но помню мое удивление, когда, проходя мимо её комнаты, я увидел две свечи, зажженные перед её постелью, увидел патеров, отдающих ей последний долг, и барона де-Ламот, стоящого на коленям с выражением глубокой скорби на лице.

В день похорон вокруг нашего дома собралась целая толпа народе, и поднялся страшный шум. Нашлись люди, которым безпрестанное хожденье через наш порог католических священников показалось личною обидою, и в ту самую ночь, когда предполагалось увести гроб из дому и священники Наполняли в комнате усопшей последние обряды, окна этой комнаты были разбиты целым градом каменьев, и послышались крики толпы: "нам не надо папства, долой священников"!

Дедушка совсем растерялся при этой грозной демонстрации и принялся бранить свою невестку, за чем она подвергает его опасности и гонениям. "Silence, miserabfe, резко ответила ему матушка. Убирайся ты лучше в кухню и пересчитывай там свой деньги!" Матушку не так-то легко было запугать.

Барон да-Ламот сохранял наружное присутствие духа, но был очень разстроен. Дела могли принять плохой оборот. Мы находились, так сказать, в осадном положении. Состав нашего гарнизона был следующий: два католических священника, сильно перепуганных; дедушка, забившийся под кроват или в другое какое-то место, равно неудобное для действия; матушка и барон де-Ламот, сохранявшие пока свои мыслительные способности при себе, и наконец маленький Денис Дюваль, мешавший без сомнения всем и каждому. Маленькой дочери графини не было тогда при нас; домашние сочли за лучшее удалить ее на время из дома и ее взяла в себе Мистрисс Уэстон, жена одного из немногих джентльменов католиков, живших в нашем городе.

Мы не без опасений поджидали катафалк, который должен был вскоре приехать за телом графини; толпа не соглашалась очистить улицу, оба выхода которой она загородила баррикадами. До сих пор толпа выражала свое неудовольствие только бросаньем каменьев в окна; но общее настроение было таково, что можно было ожидать и худшого.

Барон де-Ламот подозвал меня и сказал: "помнишь ты, Денис, намеднишняго голубя-гонца, у которого ничего не было под крылом?" Сама собою разумеется, я помнил его.

-- Ты будешь моим гонцем. Я тебе дам не письмо, но словесное поручение. Ведь, ты умеешь хранить тайну? (Я сохранил тогда его тайну но хочу рассказать вам ее теперь, так как открытие её, ручаюсь вам, никому уже более не повредит).

-- Ты знаешь дом мистера Уэстона? - Еще бы мне было не знать дом, в котором находилась Агнеса, лучший дом в целом городе? Он указал мне еще, кроме дома мистера Уэстона, домов восемь или десять, в которые я должен был зайти и сказать: "Макрель идет, собирайтесь все. сколько вас ни есть". И я отправился по указанным домам, повторяя эти слова. Когда же у меня спрашивали, куда собираться, я отвечал: "к нашему дому", и отправлялся далее.

Последний и самый красивый дом был дом мистера Уэстона. Он составлял часть древняго аббатства. Мне на встречу попалась сама мистрисс Уэстон, расхаживавшая взад и вперед с плачущим ребенком, которого она никак не могла угомонить.

-- Агнеса, Агнеса, позвал я ребенка, и он притих в ту же минуту, улыбаясь и протягивая мне рученки.

Мужчины вышли из гостиной, в которой сидели за своими трубками и спросили у меня довольно грубо, что мне надо? "Макрель идет, отвечал я, и нужно, чтобы все были в сборе перед домом Петра Дюваля, цирюльника". Один из них, злобно улыбаясь, отвечал: хорошо! и, приправив ответ свой ругательством, захлопнул мне перед носом дверь.

Путь мой из аббатства лежал мимо ректорского дома, и кто же бы вы думали попался мне на встречу? Да никто иной, как сам доктор Бернард в своем кабриолете.

-- Что, маленький карапузик, обратился он ко мне, - с рыбной ловли, что-ли, возвращаешься?

-- Ах нет, сэр, отвечал я. Я ходил по домам с одним поручением.

Я передал ему то, что мне было велено сказать про Макрель и пр. но добавил, что по имени никого не назову, потому что барон запретил мне выдавать эти имена. Далее я рассказал ему, что перед нашим домом стоит толпа людей и что они бьют у нас окна.

-- Бьют окна? По какому же это случаю?

Я передал ему в чем было дело.

-- Отведи Долли в конюшню; да смотри, Симмюэль, ничего не говори барыне. Я, мальчуган, пойду с тобою.

Пока я ходил с поручениями, приехал катафалк. Сборище перед нашим домом увеличилось и приняло еще более угрожающий характер. При появлении катафалка в толпе поднялся страшный рев.

-- Тише, стыдитесь! Будет вам драть горло! Дайте похоронить покойницу, слышалось несколько голосов в толпе. То была голоса рыбаков промышляющих ловлею макрелей; к ним вскоре присоединилось маленькое общество мистера Уэстона. Но что могла поделать эта горсть рыбаков против многочисленной и сильно разсвирепевшей толпы горожан? Подходя к нашему дому мы увидели большое стечение народа, заграмождавшее оба конца улицы; у нашей двери среди толпы стоял высокий катафалк с развевающимися черными перьями.

Нечего было и думать, чтобы катафалк мог проехать сквозь скопище народа, обступившее оба выхода улицы, если это скопище не разойдется.

Мы с доктором Бернардом повернули в безлюдный переулок, который примыкал к саду позади нашего дома, и вошли садовою калиткою. Проходя через кухню, мы были напуганы человеком, который неожиданно выскочил из котла и закричал: "Сжальтесь, помогите, спасите меня от этих злодеев!" То был мой дедушка; при всем моем уважении к старичкам, (я и сам теперь в почтенных летах и имею внучат) я должен сознаться, что особа моего дедушки в настоящем случае была в высшей степени комична.

-- Спасите мой дом, спасите мое имущество! вопил мой предок, Доктор с презрением отвернулся от него и прошел далее.

На пороге черной кухни нам попался г-н де-Ламот. Ah, c'est toi, mon garèon, сказал он мне. Я знаю, что ты исполнил мое поручение; наши все в сборе". Он поклонился мистеру Бернарду, который отвечал ему таким же церемонным поклоном. Вероятно барон, занимая свой наблюдательный пост в мезонине, видел прибытие своих сторонников. Тут я заметил, что он вооружен: за поясом у него были пистолеты, с боку висела шпага.

В комнате позади магазина мы застали двух католических священников и четырех носильщиков, которые приехали с катафалком. Люди эти пробрались в наш дом при неистовых криках толпы, которая преследовала их ругательствами, свистками и даже, если не ошибаюсь, палками и каменьями. Когда мы вошли, матушка подносила им водки. Ее очень удивило появление ректора в нашем доме; отношения между его преподобием и нашим семейством были довольно натянуты.

Он отвесил низкий поклон католическим духовным. - Джентльмены, проговорил он, - как ректор здешняго прихода и судья нашего графства я пришел сюда предупредить неприязненные действия и, в случае опасности, разделить ее с вами. Я слышал, что усопшую предполагают похоронить на старом кладбище. Мистер Трестльс, готовы ли вы тронуться в путь?

Все сборы были окончены, и носильщики пошли на верх за своею печальною ношею.

-- Эй вы, отворяйте дверь! командовал доктор.

Присутствующие попятились.

-- Дайте-ка, я отворю, вызвалась матушка.

-- И я, parbleu! воскликнул барон, хватаясь за рукоятку своей шпаги.

- Матушка вынула дверные засовы и он вышел с непокрытой головою.

-- Сколько тут между вами моих прихожан? Пускай отойдут к стороне все те, которые ходят в мою церковь, начал он смело.

Ему отвечали криками: нам не надо папства, долой священников, долой их, долой! и другими словами ненависти и угрозы.

-- Прихожане французской церкви, все ли вы тут? продолжал ректор.

-- Мы все тут, долой папство! ревели французы в ответ.

допустил в свою и позволил вам совершать в ней ваше богослужение. А вы так-то отплачиваете за оказанную вам ласку? Стыд и срам вам! да, повторяю, стыд и срам! Не думайте запугать меня! Роджер Гукер, я ведь знаю тебя, бродяга и вор эдакой! Кто помогал твоей жене и детям, пока ты сидел в тюрьме?.. А ты как смеешь, Томас Флинт, становиться в ряды гонителей? Если ты будешь мешать погребению, я завтра же засажу тебя под арест; не будь мое имя Бернард, если я этого не сделаю.

Тут послышались крики: "да здравствует доктор, да здравствует ректор!"

Я подозреваю, что так усердствовали одни макрели, которые к этому времени, подошли со всех сторон и не были подобно остальным рыбам одержимы немотою.

англиканской церкви и диссентеры! Эти два священника иноземного диссентерского исповеданья пришли проводить тело одной усопшей сестры своей до соседняго кладбища, подобно тому как и вы, иноземцы и диссентеры, безпрепятственно хоронили своих усопших. Я намерен сопутствовать этим джентльменам до могилы, которая уже готова для принятия тела. Я буду отстаивать её прах до тех пор, пока его с миром не предадут земле. Это так же верно, как и то, что сам я надеюсь в свое время опочить в мире.

Тут толпа громкими восклицаниями приветствовала мужественного ректора. Крики негодования утихли. Погребальная процессия построилась в порядок и направилась к кладбищу, лежавшему за зданием аббатства. Ректор шел между двумя католическими священниками.

По окончании обряда барон де-Ламот подошел к ректору.

-- Monsieur le docteur, сказал он ему, вы показали себя героем; вы предупредили кровопролитие...

-- Я душевно радуюсь этому, сэр, отвечал ректор.

-- Печальная повесть которой известна мне, сэр, проговорил доктор каким-то строгим голосом.

-- Я не богат, но позволите ли вы мне вручить вам этот кошелек для раздачи вашим бедным?

-- Сэр, мой долг велит мне принять его, отвечал ректор. В кошельке было сто луидоров, как я узнал от него впоследствии.

-- Позволите ли вы мне, сэр, пожать вашу руку, воскликнул несчастный барон с умоляющим выражением в голосе.

Ректор говорил самым чистым французским языком.

-- Покойной ночи, сын мой, обратился он ко мне. Лучшее, что я могу пожелать тебе, это - освободиться от влияния этого человека.

-- Monsieur! воскликнул барон, машинально хватаясь за рукоятку шпаги.

-- Если я не ошибаюсь сэр, в последний раз вы показали свое искусство на пистолетах? проговорил доктор Бернард и направился к калитке своего дома. Барон де-Ламот стоял, как громом пораженный.