Дениc Дюваль.
Глава V. Моя поездка в Лондон.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дениc Дюваль. Глава V. Моя поездка в Лондон. (старая орфография)

ГЛАВА V.
МОЯ ПОЕЗДКА В ЛОНДОН.

Каковы бы ни были отношения доктора Бернарда к старшим членам моего семейства, но к нам, младшим, т. е. к маленькой Агнесе и ко мне, он выказывал большое расположение. Он вообще считал себя человеком, чуждым всяких предубеждений и простирал свою либеральность в отношении католиков до того, что свел знакомство с семейством Уэстон. Маленькая Агнеса почти живьмя жила у этих Уэстонов, которые были к ней очень внимательны. Они слыли в околодке за людей достаточных, жили хорошо, держали свой экипаж и верховых лошадей. Жизнь они вели очень уединенную; но это, быть может, потому, что по соседству жило очень мало дворянских католических семейств. Те же дворяне католики, которые проживали в Эронделе и Слиндоне были слишком высокого полета, чтобы знаться с простыми сквайрами, которые только и умели, что охотиться на лисиц да барышничать лошадьми. Г-н де-Ламот, бывший джентльменом с ног до головы, сошелся с этими людьми на довольно короткую ногу; но дело в том, что у него были с ними общие интересы, о чем я начал догадываться лет с десяти или двенадцати. Я часто ходил в аббатство да свиданье с моей маленькой Агнесой. Она росла настоящей барышней, у нея были всевозможные учителя, по преимуществу те иностранцы с выстриженными маковками, которые живьмя жили в аббатстве. Ростом она была так высока, что матушка договаривала, что пора ей пудрить волосы. Другая рука должна была потом убелить эти волосы, но черные ли, седые ли они мне равно дороги....

Я по прежнему ходил в Райскую школу и жил на хлебах у мистера Роджа и его пьянчужки дочери. Я мечтал о поприще моряка, но доктор Бернард был сильно против этого и соглашался со мною только на том условии, что я совсем покину Рай и Уинчельси, и поступлю на королевскую службу, под покровительством доброго сэра Питера Дени.

После смерти графини Савернской г-н де-Ламот поселился в наших верхних комнатах. Он отличался неутомимою деятельностью, то и дело ездил то верхом, то в лодке с нашими рыбаками.

Комната маленькой Агнесы в нашем доме всегда была для нея на готове; и когда она приезжала к нам, ее принимали как принцессу; но большую часть времени она проводила в аббатстве, у мистрисс Уэстон. Она царила везде, И в аббатстве, и в цирюльне, и в ректорском доме, где мистер и мистрисс Барнард были, как и все мы, её покорнейшими слугами.

Тут будет у места сказать вам, что я сделался членом англичанкой церкви, благодаря матушке, которая разсорилась с нашими французскими протестантами, преследовавшими ее за то, что она дает у себя притон папистам. Наш пастор, мистер Барел, постоянно изобличал ее в своих проповедях. Что касалось до меня, то я, каюсь, оставался довольно равнодушен к проповедям вообще; довольно было с меня и дедушкиных поучений, которыми он угощал нас по получасу утром и вечером. Поучения эти я впускал в одно ухо и выпускал в другое. Однажды, помнится мне, по поводу помады, состряпанной матушкой из свиного сала и бергамота, я уличил его в безсовестной лжи. Он, именно, хотел заверить покупателя, что эта помада получена им прямо из Франции от парикмахера самого Дофина. Покупатель уже совсем готов был раскошелиться, но я заметил; стах, дедушка, вы верно не про ту помаду говорите; я сам видел, как матушка готовила ее собственными руками. Заплакал дедушка от этих слов моих. Он объявил, что я уморю его и просил, чтобы добрые люди сжалились над ним и ужь пришибли его разом. "И неужто, вопил он, не найдется медведя, который откусил бы голову этому выродку и избавил бы свет от такого чудовища?" Пока дедушка с плеткою в руке сокрушался о моих пороках и в промежутках своей речи подчивал меня плеткой по плечам, на пороге цирюльни показался доктор Бернард, проходивший мимо нашего дома. Плетка мигом выпала из дедушкиных рук, и он принялся улыбаться и раскланиваться, осведомляясь о здоровьи его преподобия. Мера моего терпенья переполнилась: утром и вечерен меня угощали проповедями и каждый божий день ударами плетки.

"Посудите, сэр, воскликнул я, заливаясь горячими слезами, как могу я почитать моего дедушку и матушку, когда дедушка так безсовестно лжет? И я рассказал, как было дело, при чем дедушка, не имея возможности опровергнуть меня, ограничивался тем только, что бросал на меня убийственные взгляды.

-- Послушайте, г. Дюваль, строго начал доктор Бернард. Мне более известно про вас и про ваши дела, чем вы думаете. Мой совет вам - не притеснять этого ребенка и бросить дело, которое вас до добра не доведет. Знаю я, куда летают ваши голуби и откуда они прилетают; рано или поздно я доберусь до вас, и тогда не ждите вы от меня пощады, которой сами вы не хотели оказать этому ребенку. Я знаю, что вы"...

Знаете ли вы какое слово доктор Бернард шепнул на ухо моему дедушке, уходя из лавки? Не назвал ли он его ханжою? Если назвал, ma foi! он не далек был от истины. Но дело в том, что он назвал его контрабандистом, я название это, ручаюсь вам! приличествовало сотням людей среди нашего прибрежного населения. Наши приятели "Макрели", явившиеся на зов барона де-Ламот занимались тем же промыслом, и сам барон участвовал в их экспедициях и стычках с таможенною стражею. К тому же почтенному братству принадлежала мужская половина семейства Уэстонов, и я мог бы назвать вам имена первых купцов и банкиров в Кэнтербри, Дувре и Рочестре, которые занимались этим промыслом.

Привычка моя болтать обо всем, что было у меня на уме, навлекла мне много неприятностей в детстве, но избавила меня в то же время от больших зол. Что вы поделаете с мальчуганом, который если не так, то иначе да проболтается, о чем следовало бы умолчать. Добрый ректор Бернард и мой покровитель сэр Питер Дени (который был большой приятель с ректором) часто подшучивали над этою особенностью моего характера и заливались хохотом, слушая мои рассказы. Если не ошибаюсь, у ректора был по этому поводу серьезный разговор с матушкой, потому что она сказала: "он прав; не пущу я больше мальчика шататься с этим народом. Надо попытаться взростить хоть одного честного человека в семье".

На ректоре лежала обязанность собирать ренту за свой факультет в Оксфорде, который владел значительною поземельною собственностью в нашем графстве; два раза в год ездил ректор в Лондон, чтобы сдавать эти деньги. В те времена поездка в Лондон была далеко не безопасным делом; если вы потрудитесь заглянуть в Gentteman Magazine, то вы в каждой месячной хронике найдете по одному или по два описания грабежей, случившихся на большой дороге. В школе у нас только и разговоров было, что о разбойниках и о подвигах их по большим дорогам. Так как мне часто приходилось отправляться из дому в Рай почти что ночью, чтобы поспеть рано утром в классы, то я счел за нужное купить пару маленьких пистолетов и начал упражняться в стрельбе из них потихоньку от матушки, мистера Роджа и школьного учителя. Однажды, когда я разсуждал с одним школьником товарищем о том, чтобы мы стали делать в случае нападения, курок моего пистолета спустился и пуля оторвала полу у платья моего собеседника. Это приключение сделало меня более осмотрительным, и с той поры я стал заряжать свои пистолеты не пулями, а дробью.

Около Михайлова дня 1776 года доктор Бернард сказал мне: "Слушай приятель Денис! Если твоя матушка позволит, то мне хочется свозить тебя в Лондон повидаться с твоим крестным отцем, сэром Питером Дени. Я еду на днях с факультетскими деньгами, лошадей мы берем пополам с соседом Уэстоном; таким образом не пройдет недели, как ты увидишь Тауер и восковые изделия мистрисс Сольманс.

Само собою разумеется, я запрыгал от радости при этом предложении. Во всю ночь я не смыкал глаз и все думал об ожидающем меня удовольствии; у меня было несколько денег, и я задумал накупить Агнесе столько игрушек, сколько обыкновенно привозил ей барон. Поднявшись до света, я принялся укладывать свои пожитки в небольшой чемодан. Я зарядил дробью свой маленький пистолет, засунул его в боковой карман, и в случае встречи с разбойником положил влепить ему целый заряд дроби в лицо. Почтовая карета стояла в конюшне ректора, недалеко от нашего дома. Слуга доктора. Браун, чистил экипаж при свете Фонарей, когда к конюшенной двери подошел мистер Денис Дюваль. Боже, да скоро ли разсветет? А! вот и лошади едут из гостинницы королевской головы, а с ними Паско, кривой почтальон. "Послушай-ка, Браун, вот мой чемодан, куда бы только поместить его?" говорил я. А мой чемодан был объемом всего с изрядной величины яблочный пирог. В один скачек очутился я в карете, и вот мы катим к ректорскому дому. Мне кажется, целая вечность проходит в ожидании ректора; наконец он выходит, дожевывая свой поджареный хлеб. "Браун, не подсобить ли тебе укладываться", говорю я, и, представьте, все смеются! Но я так счастлив, что по мне, пожалуй, пускай смеются. Я вижу огромный чепец добрейшей мистрисс Бернард, кивающей нам из окна гостиной. Карета наша трогается и, проехав около сотни ярдов, останавливается у аббатства. У окна аббатства стоит моя маленькая Агнеса в белом платье и в чепчике с голубыми лентами, из под которого выбиваются кудри. А вот и слуга мистера Уэстона выходить с чемоданом; за ним следует господин его мистер Джемс Уэстон, добродушнейший из двух братьев. Никогда не забуду я моего восторга при виде двух пистолетов, которые он сунул в карманы кареты. Жив ли теперь Томми Чапман, сын аптекаря в Уэстегете и помнит ли он, как я кивал ему головою из каретного окна? Он вытряхал на пороге цыновку в то время, когда моя милость в обществе своих благородных друзей прокатила мимо аптеки его отца.

Первая станция Гамстрит. Гостиница медведя; в нашу карету запрягают серую лошадь, да гнедую; я очень хорошо помню это обстоятельство. Вторая станция, Эшфорд; третья станция... третьей-то я не помню, потому что заснул. Четвертая станция Медфорт; гостиница Колокола. - "А тут и пообедать можно", говорит доктор Бернард, и я выпрыгиваю из кареты.

Доктор Бернард любил располагаться на дороге со всевозможными удобствами. Я думал, что он век не докурит своей трубки, и пока он наслаждался ею, я успел заглянуть и на кухню, и на голубятню, и в конюшню; наконец, потеряв таки даром не мало времени, мы отправились в дальнейший путь.

Большую часть дороги у ректора с мистером Уэстоном происходила полемика о преимуществах их обоюдных религий. Я подозреваю, что мистер Бернард нарочно с этою целью и предложил мистеру Уэстону место в своей карете, потому что спор между двумя церквами представлял для него неизсякаемый интерес. К вечеру этого дня юный Денис Дюваль заснул на плече доктора Бернарда и проснулся только от внезапной остановки.

Мы находились среди пустынной местности; у окна кареты я увидел человека на лошади.

-- Подайте-ка нам вон тот ящик, и ваши деньги, проговорил он грубым голосом. О радость! Мы имели дело с настоящим разбойником!

Мистер Уэстон поспешно выхватил свои пистолеты. - "Вот я тебя какими деньгами награжу, мошенник, отвечал он и, приставив дуло к голове негодяя в упор, спустил курок. О ужас! пистолет осекся. Он выстрелил из другого: новая осечка!

-- Какой это мерзавец успел подготовить эту штуку, проговорил он, совсем растерявшись.

-- Живее, продолжал герой большой дороги, вынимайте-ка ваши...

Разбойник зашатался, и мне показалось, что он сейчас выпадет из седла. Тут испуганный почтальон погнал лошадей, и мы понеслись галопом. "Не остановиться ли нам и не захватить ли с собою этого негодяя, сэр? обратился я к ректору. Но при этом мистер Уэстон толкнул меня с какою-то досадой и сказал: "Нет, нет, начинает темнеть, нам надо скорей убираться отсюда". Я был в таком восторге при мысли, что я, маленький мальчик, застрелил настоящого разбойника, что хвастовству моему не было границ. Приехав в Лондон, мы отправились в Ормонд-Стрит, где мой покровитель жил в великолепном доме, и где жена его, леди Дени, приняла меня чрезвычайно ласково. Нечего и говорить, что дело с разбойником было снова поднято, и я получил в воздаяние за Свою храбрость, как от самого себя, так и от других, подобающую дань похвал.

Не утаю от вас, что у сэра Питера Дени мне было отведено помещение внизу, в комнате экономки, мистрис Джагико. Но я так полюбился миледи, что она то и дело призывала меня на верх, брала меня с собою кататься и приставила даже ко мне лакея. Этому лакею поручила она показать мне все достопримечательности города и свозить меня в театр.

Мое приключение с разбойником попало в газеты и дошло даже до ушей моего всемилостивейшого монарха. Гуляя однажды с сэром Питером в Кьюском саду, я удостоился лицезреть его величество, - прогуливавшагося в обществе королевы, принца Уэльского, тески моемо, епископа оснабрукского и двух или трех принцесс. Её Величество милостиво поклонилась сэру Питеру и вступила с ним в разговор. Добрейший из монархов, взглянув при этом на своего верноподанного и покорнейшого слугу, проговорил: "Как, так? Это тот самый маленький мальчик, что выстрелил в разбойника? Выстрелил ему в лице. В лице ему выстрелил!" Король спросил у сэра Питера, к чему я готовлюсь, и сэр Питер отвечал, что я надеюсь быть моряком на службе его величества.

что с мистером Джозефом Уэстоном случилось большое несчастие. В самый день нашего отъезда он отправился на охоту, и перелезая через изгородь, зацепил ружейным замком за сучек; ружье выстрелило несчастному джентльмену прямо в лице и всадило ему множество дробинок в левую щеку и в глаз.

-- Боже правый! Заряд дроби в лице? Какое странное стечение обстоятельств! - воскликнул доктор Бернард, бывший у нас на другой день нашего приезда в гостях.

"эй смотри, Уэстон, подстрелишь сам себя, таская так неосторожно ружье." У него один был ответ, что ему на роду не написано погибнуть от пули.

-- Но, знаете ли вы, барон, что доктор Бледс вынул у него из глаза лоскутки крепа и тринадцать или четырнадцать дробинок? Как велик был твой заряд, Денни, которым ты выстрелил в разбойника?

-- Quid autem vides festucum in oeulo fratris toi, доктор, проговорил барон. Славное учение! только какое оно, протестантское или папистское? На это ректор опустил голову и проговорил: Барон, вы уличили меня, я был неправ глубоко неправ.

Де-Ламот стал подсмеиваться над подозрениями ректора. "Священники и женщины все на один покрой, прошу у вас извинения, добрейшая madame Дюваль, как те, так и другия смерть любят посплетничать и всегда готовы предполагать в ближнем дурное. Я же говорю вам, что сто раз видал Уэстона с ружьем, и он всегда был неосторожен, перелезая через заборы."

-- Но лоскутки крепа...

бы его.

-- Но если бы это была правда?

-- Parbleu! Тем более я бы его застрелил! воскликнул барон, топнув ногою.

В первый же раз, когда он увидел меня без свидетелей, он снова возвратился к этому разговору.

-- Слушай-ка, Деннизаль, сказал он; ты теперь становишься большим мальчиком; помни мой совет: приучайся держать язык за зубами. Твои подозрения относительно мистера Джозефа и безумны, и преступны. Помнишь тот раз, когда я воротился домой и ты схватил меня за руку, а я вскрикнул и начал ругаться? Не отпираюсь, я сам тогда был ранен.

-- Да, я должен отдать тебе справедливость, ты никому ничего не сказал. И спасибо тебе за это. Так-то, мой миленький, приучайся не все говорить, что знаешь.

Барон де-Ламот держал в ту пору трех лошадей; он сорил деньгами, задавал у себя на верху славные пирушки и никогда не спорил с матушкой из за счетов, которые она на него писала. Я старался следовать его совету и держать язык на привязи. "Славного гуся, Денни, принесли к вам," говорила мне подчас мистрисс Бернард.

-- Так точно, сударыня, гусь очень хороший.

-- Часто у барона бывают обеды?

-- А что видается с Уэстонами?

-- Да, сударыня, отвечал я на этот раз с глубоким вздохом. Причину этого вздоха я вам, пожалуй, открою. Дело в том, что хотя мне было всего тринадцать лет, а Агнесе восемь, я любил ее всею силою души моей. То была единственная женщина, которую я любил, как мальчиком так и взрослым мужчиной. Я нишу эти слова в моем Ферпортском кабинете, между тем, как моя старушка дремлет против меня над своей книгою, поджидая соседей, которые должны придти ж чаю и составить роббер. Когда Мои чернила все выдут и небольшой рассказ мой допишется до конца, и колокола соседней церкви, которые теперь призывают к вечерней молитве, будут звонить по усопшем Денисе Дювале, тогда прошу вас, добрые соседи, припомнить, что я не любил ни одной женщины, кроме этой дамы, и оставьте подле меня местечко и для нея, когда настанет и её очередь.

В последнее время Агнеса все реже и реже показывалась в нашем доме. На другой день после достопамятной поездки в Лондон, я явился в аббатство, набив себе карманы подарками для нея. Лакей впустил меня довольно вежливо в сени, но объявил, что мисс уехала кататься с мистрисс Уэстон, и что я могу посылку свою оставить, а сам уйдти.

Но, ведь, мне хотелось лично свою посылку. В эти две недели разлуки Агнеса у меня ни разу не выходила из головы. Я имел при себе маленькую памятную книжку, в которой записал по французски все, виденное мною в Лондоне. (При этом, я должен вам покаяться, что дело не обошлось у меня без грубых грамматических ошибок.) Мне хотелось прочитать эти записки Агнесе.

На следующий день я опять отправился в аббатство, но меня опять не допустили к mademoiselle de Саверн. К вечеру однако я получил от нея записку, в которой она благодарила своего "милого брата за чудесную книжку", и это было мне большим утешением. На другой день рано утром я отправился в школу, и всю неделю проработал прилежно, чтобы сдержать слово, данное доктору Бернарду. Казалось, желанная суббота, день покоя, никогда не настанет для меня, но, в свое время она-таки настала и я зашагал по дороге в Уинчельси с быстротою, на какую только были способны мои ноги.

Я несколько раз ходил в аббатство, но все безуспешно. Наконец слуга объявил мне: "У нас здесь некому стричь волосы, нам не нужно ни помады, ни мыла, понимаете ли вы?" и захлопнул у меня под носом дверь. Я был ошеломлен этой дерзостью, и вне себя от бешенства и негодованья отправился к мистрисс Барнард и рассказал ей о случившемся. Я сказал ей, что люблю маленькую Агнесу больше всего на свете. (Все добрые женщины свахи в душе. Добрейшая мистрисс Барнард не замедлила разгадать состояние моего духа, и была тронута моей юношеской страстью.) Слушая меня, эта почтенная женщина не раз отирала слезы. Но этим не ограничилось её участие. Она пригласила меня к чаю в первую же середу, и кого же бы вы думали я встретил у нея, когда пришел? Да кому же и быть, как не маленькой Агнесе, которая краснея подошла ко мне, подставила мне для поцелуя свою маленькую щечку и принялась плакать. И как же она плакала! В этой комнате нас рюмило трое: плтидесятилетняя дама, тринадцатилетний мальчик и семилетняя девочка. Ну, а что же бы вы думали произошло вслед за тем? Как и следовало ожидать, пятидесятилетняя дама вспомнила, что забыла на верху свои очки и что ей надо за ними сходить. Тогда маленькая девочка принялась рассказывать своему Денни, как она тосковала по нем, и как на него все сердиты в аббатстве, так что даже имя его запрещено произносить. "В особенности зол на тебя мистер Джозеф, который, с тех пор, как с ним случилось это несчастье, стал просто невыносим. Раз, когда ты приходил к нам, он стоял за дверью с кнутом; он хотел впустить тебя в дом и избить до полусмерти; помешали ему только мистрисс Уэстон да мистер Джемс, который сказал: "полно тебе дурить, Джо". Должно быть ты что нибудь сделал этому мистеру Джозефу, что он так сердит на тебя, дорогой Денни. Как он только имя твое услышит, выходит из себя и так ругается, что страшно слушать".

-- Так он караулил меня с кнутом? переспросил я. В таком Случае я знаю, что мне делать: я всюду буду ходить с пистолетом. Ужь я на своем веку подстрелил одного молодца, если кто другой осмелятся угрохать мне, я съумею и от этого оборониться.

она учит наизусть, прогуливаясь ввод и вперед по огородной дорожке; (я знал этот огород, вжал стену, составлявшую часть старого монастырского здания, знал и дорожку, замыкавшуюся грушевым деревом.) Она добавила, что каждое утро в одинадцать часов ходит по этой дорожке и учит уроки.

"А теперь детки, пора и по домам, заметила нам добрая старушка".

Перед отправлением в школу я успел осмотреть старую стену, из за которой возвышалось грушевое дерево. Вскарабкавшись на стену, я заглянул в огород. "Так вот она дорожка, на которую Агнеса ходит учить свои уроки?" подумал я... В скором времени мистер Денис Дюваль выучил этот урок наизусть, и прилагал его к делу.

Однажды, во время рождественских вакаций, когда на дворе стоял сильный мороз, маленькая Агнеса не вышла в огород учить свои уроки; да и то сказать, только идиоту могло придти в голову, что она выйдет из дому и в такую погоду. За то по тропинке, белевшей инеем, прогуливался Джозеф Уэстон с повязкою на глазу. К несчастию у него оставался цел еще другой глаз, которым он меня увидел. В ту же минуту меня оглушило страшное ругательство и мимо моей головы пролетел кирпич, брошенный с такою силою, что если бы он попал в меня, то вышиб мне и глаз и мозг, из головы. В одно мгновение я слез со стены на улицу. Над моей головой пролетело еще несколько кирпичей, адресованных на мое имя,