Дениc Дюваль.
Глава VI. Я избавляюсь от великой опасности.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дениc Дюваль. Глава VI. Я избавляюсь от великой опасности. (старая орфография)

ГЛАВА VI.
Я ИЗБАВЛЯЮСЬ ОТ ВЕЛИКОЙ ОПАСНОСТИ.

Дома я никому не рассказывал о своем приключении в саду аббатства кроме monsieur де-Ламот; матушке я не имел ни малейшого желания сообщать о нем, боясь, чтобы она не угостила меня снова своими обычными нравоучениями в виде пощечин, которые, по моему мнению, становились мне уже не по летам. И точно, я успел уже сделаться большим мальчиком. Когда мне исполнилось тринадцать лет, между шестидесятью воспитанниками Покака не было и шести человек, которые могли справиться со мною в стычках; но и этим немногим силачам - товарищам я никогда не подставлял свою спину без сопротивления. Правда, я знал, что из боя мне не выйдти победителем, но знал тоже, что наверное успею побить пос или глаз у своего противника. В особенности памятен мне один мальчик, Том Паррит по имени, который был старше меня тремя годами. Бой между нами долженствовал быть таким же неровным боем, как между небольшим фрегатом и семидесяти-четырехпушечным кораблем; но, тем не менее, бой этот раз состоялся. Мы нанесли друг другу несколько ударов, после которых Том, заложив руку в карман и как-то уморительно глядя на меня подбитым глазом, которым я его наградил, проговорил: "слушай, Денни: конечно, если бы я захотел, я бы мог с тобой справиться; ты и сам это очень хорошо понимаешь; но дело в том, что мне лень, и нет ни малейшей охота продолжать драку". При этом один из свидетелей боя позволил было себе хихикнуть; но Том дал ему такую затрещину, что у того, ручаюсь вам, всю насмешливость как рукой сняло. Кстати замечу здесь, что приобретенное мною в школе знакомство с благородным кулачным искусством пригодилось мне потом на военных кораблях его величества.

Что касается пощечин и ударов палкою, преследовавших меня дома, то я подозреваю, что monsieur де-Ламот имел по поводу их объяснение с моей матушкой и выставил ей на вид, что я уже слишком велик для такого рода обращения. И точно, четырнадцати лет от роду я был ростом с моего деда и в случае стычки, без малейшого труда мог бы сшибить его с хилых ног и справился бы с ним в каких нибудь пять минут. Быть может, вы найдете, что такой отзыв с моей стороны не довольно почтителен; но я и не хвалюсь особенной привязанностью к нему: я некогда не мог чувствовать к нему мы малейшого уважения. Были в его жизни такие факты, которые, сделавшись мне известными, оттолкнули меня от него, и громкия его разглагольствования о благочестии только увеличивали мое недоверие к нему. Monsieur mon fils, если ты когда нибудь женишься и у тебя будет сын, я надеюсь, что мальчуган этот будет знать своего деда за честного человека, и что вам можно будет помянуть добрым словом этого деда, когда сам я буду лежать под цветущими маргаритками. И так, Ламот был виновником "отменения пытки" в нашем семействе, и и был ему душевно за эти благодарен. Странное смешение чувств внушал мне этот человек. Когда он хотел, то умел быть джентльменом в полном смысле этого слова; он сорил деньгами, был остроумом (каким-то черствым, жестоким остроумием) и выказывал нежную привязанность к Агнесе. И что-же? Глядя на его желтое, красивое лице, я чувствовал, как холодная дрожь пробегала по моему телу, хотя я и не знал еще в то время, что отец Агнесы пал от его руки.

Когда я рассказал ему, как мистер Джо Уэстон салютовал меня целым градом картечяй, лицо у него заметно вытянулось. Тут же я сообщил ему об одном поразившем меня обстоятельстве, о том именно, что крик и ругательства, которыми приветствовал меня Уэстон, увидев меня на стене, были поразительно похожи на проклятие, вырвавшееся у человека, с крепом на лице, в которого я выстрелил в почтовой карете.

-- Bah, bêtise! ответил на это Ламот. А ты что делал на стене? Ведь в твои лета уж кажется, не лазят воровать груши.

Тут я, что греха таить, покраснел.

-- Мне послышался чей-то голос, отвечал я. Ну, словом, я услышал, что Агнеса пела в саду и... и я вскарабкался на стену, чтобы посмотреть на нее.

-- Как! ты... ты, отродье цирюльника, перелезаешь заборы, чтобы повидаться с девицею Агнссою де-Саверн, принадлежащею к одному из знатнейших родов в Лотарингии? проревел Ламот с диким хохотом. Parbleu! по-делом тебя отпотчивал monsieur Уэстон.

-- Сер! заговорил я в страшном бешенстве. Хоть я и цирюльник, но предки мои были честными протестантскими священниками в Альзасе, и мы, во всяком случае, не хуже господ, грабящих по большим дорогам. Гм! цирюльник, продолжал я. А я так присягнуть готов, что человек, выругавший меня в саду и тот, которого я подстрелил на дороге, одно и то же лице; и я пойду к доктору Бернарду и присягну ему в этом.

С минуту барон простоял с изумленным и угрожающим выражением на лице. "Tu me menaces, je crois, petit manant, проговорил он, заскрежетав зубами. Слушай Денис Дюваль! Держи язык за зубами, не то, не сдобровать тебе. Ты наживешь себе врагов, самых неразборчивых в способах мщения и самых ужасных, - понимаешь ли? Я поручил Mademoisele Агнесу де-Саверн заботам этой чудной женщины, мистрис Уэстон, потому что в аббатстве она встречает общество более приличное для девицы её происхождения, чем то, которое она могла бы встретить в лачуге твоего деда, parbleu! А ты осмеливаешься лазить по заборам, чтобы взглянуть ни графиню де-Саверн? Эй, берегись, чтобы: тебе не попасться в ловушку, mon garèon! Vive Dien! если я еще увижу тебя на этой стене, я выстрелю в тебя, moi le premier! Он позволяет небе вздыхать по Агнесе Савернской. Ха, ха, ха!" Он осклабился и сделался поразительно похож на того двукопытого джентльмена, про которого случалось говорить доктору Бернарду.

Я почувствовал, что с этой минуты между мною и Ламотом завязалась война. Около этого времени я как-то внезапно вырос в молодого человека и перестал быть тем болтливым, податливым ребенком, каким был еще прошлого года. Я объявил дедушке, что не намерен более поддаваться тем наказаниям, которым старик имел обыкновение подвергать меня; когда же раз матушка на меня замахнулась, я хлопнул ее ко руке и схватил ее так крепко, что матушка перепугалась. С тех пор она ни разу не поднимала на меня руку. Мне даже кажется, что моя выходка понравилась ей, и вскоре она просто на просто начала меня баловать. Ничего она не жалела для моих нарядов. Знаю я, откуда получалась шелковая материя, которая пошла на мой великолепный новый жилет, и батист, из которого наделали мне рубашки с манжетами, и сильно сомневаюсь, чтобы за эти предметы была заплачена таможенная пошлина. Посмотрели бы вы, как, отправляясь в церковь, я заломил шляпу на бекрень и важно наступал вперед. Когда Том Боллис, сын булочника, вздумал подсмеяться над моим богатым нарядом, я заметил ему: "Том, я готов в понедельник снять на полчаса мой кфтан и жилет и подраться с тобою, если уж тебе такая охота приспела, но сегодня не будем ссориться и пойдем в церковь".

Кстати о церкви: я не хочу вдаваться по этому предмету ни в какие самовосхваления. Это дело касается только человека и его совести. Знавал я людей, очень шатких в деле веры и являвшихся чистыми и праведными в своей жизни; точно так же встречался и с громко разглагольствовавшими о своей набожности и далеко не безукоризненными в своей нравственности, жестокими и несправедливыми в своих поступках. К разряду-то последних принадлежал у нас дома один старенький старичекь, да простит ему Господь! Когда я узнал его жизнь, проповеди его, которые он говорил денно и нощно, начали приводить меня в такое, бешеное негодованье, что надо еще удивляться, как а совсем не вдался в кощунство и распутство. Знавал я не одного молодого человека, свихнувшагося с пути и развращенного только потому, что узда дисциплины била слишком туго подтянута на нем, и потому, что проповедник его постоянно напевал ему в уши поучения в духе своего собственного доведения. Я благодарю судьбу, пославшую мне лучшого наставника, чем мой старый дед, никогда не выпускавший платки или трости из рук. Этим наставником был мой добрый друг, доктор Бернард; до сих пор я хорошо помню все разговоры, которые я имел с ним, и я убежден, что они-то и имели влияние на мою последующую жизнь. Если бы я был так, же легкомыслен и безнравствен, как многие из моих знакомых и соседей, он перестал бы пихать ко мне всякое участие; и вместо того, чтобы носить эполеты его величества (которые, я надеюсь, не обезславил) я, быть может, плавал бы в лодке контрабандистов или разъезжал бы до ночам с небольшим отрядом всадников, вооруженный с ног до головы на случай схватки, как делывал, по собственному его сознанию, злополучный Ламох. Добрая моя матушка, хотя она впоследствии и перестала промышлять контрабандою, никогда не метла понять, что в ней может быть преступного; она разсматривала это дело, как игру, в которой вы ставите свой заклад, и рискуете потерять его, но за то можете выиграть и больше. Она с своей стороны перестала играть в эту игру, не потому, чтобы сочла ее безчестною, но потому, что она перестала быть для нея выгодною. Виновником того, что она отстала от старого своего промысла, был monsieur Денис, её сын.

Что касается до меня, то я с благодарностью сознаюсь, что научился смотреть на это дело с иной, более строгой точки зрения, не только от проповедей нашего ректора (две или три из них, на текст "воздадите кесарево кесареви" возбудили великую ярость между многими из его прихожан) но и из частых разговоров с ним. В этих разговорах он старался внушить мне, что я не в праве нарушать законы моего отечества и обязан им повиноваться, как и всякий честный гражданин. Он знал (хотя никогда и не говорил мне, умалчивая об этом деле по своей доброте), что бедный отец мой умер от ран, полученных ям при стычке контрабандистов с таможенною стражею; но он выставил мне на вид, что подобная жизнь делает человека безнравственным, скрытным и безчестным; что она увлекает его в среду отчаянных товарищей и ставит в необходимость сопротивляться законной власти кесаря посредством мятежа и даже, порою, убийства. "С матерью твоей, мой милый Денис, я употреблял другие доводы, продолжал этот добрый человек. Мы с адмиралом задумали сделать из тебя настоящого джентльмена. У твоего старика-деда довольно денег, чтобы нам содействовать, если только ему заблагоразсудится. Я не стану слишком разыскивать, откуда у него взялись эти деньги; ясно только то, что мы не можем сделать джентльмена из мальчика контрабандиста, который рискует в одно прекрасное утро угодить в каторгу, или же, в случае вооруженного сопротивления, может быть..." Тут добрый ректор приложил руку к своему уху и жестом изобразил наказание, которым обыкновенно наказывался разбой во дни моей молодости. "Мой Денни, неправда ли, не захочет разъезжать с лицем, завешенным крепом, и стрелять из пистолета в таможенную стражу? Нет, я молю Бога, чтобы ты всегда мог честно глядеть в глаза целому свету. Ты будешь воздавать кесарево кесареви, ну, а остальное ты знаешь, дитя мое."

Надо вам сказать, что я заметил в этом человеке ту особенность, что, касаясь известного предмета, он весь преисполнялся невольным чувством какого-то священного ужаса и как-то притихал при одной мысли об этом священном предмете. Как мало он походил на дедушку, болтавшого своя проповеди (и на многих других, слышанных мною проповедников) и произносившого Его имя так же безпечно, как и всякое другое и... но кого же я берусь судить? и к чему, бедный мой дед, стану я, по прошествии стольких лет, вынимать спицу мзз твоею наэа?... только правду и рука моя не осквернится тайным преступлением. Разговаривая таким образом с самим собою, я увидел свет в окне моей дорогой девочки, увидел звезды? мерцавшия над моею головою и почувствовал себя счастливым и бодрым, как никто.

Отправляясь в школу через Уэстстрит, я без сомнения делал большой крюк. Я мог идти более прямою дорогою, но тогда не видать бы мне одного окна; то было маленькое окошечко, помещавшееся под самою кровлею дома в аббатстве; в нем мерцала свеча вплоть до девяти часов, когда она обыкновенно гасилась. Не так давно еще, когда мы переправляли французского короля через Кале экспедицией начальствовал его высочество герцог Кларенс), я не утерпел и нанял почтовую карету из Дувра, чтобы взглянуть на это старое окошечко в доме Уинчельсийского аббатства. Тут я вновь пережил былые слезы, былое горе, былую драму. Я вздыхал так же сантиментально, как сорок лет тому назад, как будто съизнова постигли меня невзгоды моего детства, и я снова стал тем школьником, который, возвращаясь к своим учебным занятиям, бросал прощальный взгляд на свое сокровище. Мальчиком я обыкновенно наровил проходить мимо этого окна около девяти часов, и какие горячия молитвы возносились тогда к небу о милой обитательнице этой комнатки. Она знала те дни, по которым я приходил домой, знала часы, в которые я отправлялся в школу и возвращался оттуда. Моя маленькая красавица выставляла на окне разные условные знаки (например: цветок, означавший, что все обстоит благополучно, поперечную занавеску, или что нибудь другое в том же роде); надеюсь, что никто не осудит ее за эти маленькия военные хитрости. Мы порешили между собою считать ее пленницей, находящейся в руках неприятеля; у нас же не было других способов поддерживать сношения, кроме этих невинных хитростей, которые всеми допускаются в любви и на войне. Monsieur де Ламот жил по прежнему в нашем доме, когда только дела не заставляли его отлучаться, чтовиронем "ручалось довольно часто; но, как я уже скакал, мы с ним почти не говорили после омисанрасо мноюнеифиятного разговора, и доброе согласие между нами никогда ужа бокае не возстановлялось.

Он предупредил меня, что есть у меня еще другой враг, и факты разительным образом подтвердили его слова. Однажды, в воскресенье вечером, отправляясь в школу, я подвергся вторичному бомбардированию кирпичами, и на этот раз моя красивая шляпа, с заломленными к верху краями, которую подарила мне матушка, сильно пострадала и утратила свой модный фасон. Я рассказал об этом вторичном покушении доктору Бернарду, и добрый доктор слегка призадумался. Он начал думать, что не совсем ошибался, когда караулил в глазу Джозефа Уэстон зловещий огонек. Впрочем мы сговорились помалчивать об этом деле. Каково же было мое удивление, когда, недели две епустя, в воскресенье же вечером, отправляясь тою же дорогою в школу, я встретил доктора Бернарда и мистера Уэстон разгуливающими вместе. В нескольких шагах за городскими воротами находится поле, окруженное низким забором; доктор Бернард, проходя этим полем за четверть часа до того времени, когда я обыкновенно проходил этим местом, встретил мистера Джозефа Уэстон, расхаживавшого за каменной изгородью.

-- Доброго вечера, Денни, проговорил доктор, подойдя во мне с своим спутником; но угрюмый мистер Уэстон не сказал ни слова. Ну что, приятель, не бросал ли кто тебе опять кирпичами в голову? продолжал ректор.

Я отвечал, что ничего за боюсь, что у меня есть хороший пистолет, заряженный на этот раз пулей.

-- Он ранил этого мерзавца в тот же день, когда и вы были ранены, мистер Уэстон, заметил доктор.

-- В самом деле, прорычал собеседник.

-- И, вообразите, ваше ружье было заряжено такою же дробью, как та, которую Денис всадил в своего негодяя, продолжал доктор. Любопытно было бы знать, попали ли в рану этого негодяя кусочки крепа?

-- Сер, воскликнул мистер Уэстон с ругательством, что вы хотите скоазать вашими намеками?

-- Как раз тем же самым ругательством разразился и молодец, подстреленный Денисом во время нашей поездки с вашим братом. Мне прискорбно слышать от вас, мистер Уэстон, выражения, употребительные в таком дурном обществе.

-- Если вы осмелитесь подозревать меня в чем либо недостойном джентльмена, я начну с вами дело законным порядком, уж в этом можете быть уверены, проревел мистер Уэстон.

-- Denis, mon gargon, tire ton pistolet tant de suite et rise: moi bien coi homme là проговорил доктор и, схватив мистера Уэстона за руку, что же бы вы думали он сделал? он запустил ему руку прямо в карман и вытащил оттуда другой пистолет. Он говорил мне впоследствии, что прогуливаясь с мистером Узстом, он заметил, что у него, из кармана торчала металлическая рукоятка.

-- Как, закричал мистер Уэстон, этот разбойник - мальчишка будет ходить вооруженным и всюду кричать, что он убьет меня, а я не имею нрава делать то же самое для своей защиты? Да я по милости его нахожусь в постоянном страхе за свою жизнь.

-- Мне кажется, у вас уж обычай такой всюду ходить с пистолетами, мистер Уэстон. Да притом вы порой, слишком кстати узнаете, кто везет с собою деньги в почтовой карете.

-- Эй ты мерзавец, мальчишка! Ты будешь свидетелем, какие обидные слова сказал мне этот человек. Он оскорбил меня; он все равно, что сочинил против меня пасквиль, я затею с ним дело, не будь я Уэстон, если я не затею! кричал мистер Уэстон вне себя.

-- Прекрасно, гневно отвечал ректор; а я попрошу лекаря, мистера Бледс, показать дробины, которые он вынул из вашего глаза, и лоскутки крепа попавшие вам в рану, и так же охотно, как и вы, затею дело в суде.

в ректорском доме, этой дорогой нейтральной территории, на которой я от времени до времени имел возможность с нею встречаться.

Уэстонь и не подумал исполнить свою угрозу и затеять с доктором процесс. Это подняло бы различные щекотливые вопросы, на которые ему было бы слишком затруднительно отвечать. Хотя он и утверждал, что поранил себя накануне нашей встречи с известным "benu masque" в Дартфордь-Коммоне, но на нашей стороне был один маленький свидетель, готовый показать, что мистер Джо Уэстон отправился из своего дома в аббатстве на разсвете того самого дня, тогда мы уехали в Лондон, и что он возвратился на следующий день с повязанным глазом и послам за мастером Бледс, нашим городским лекарем. Моя маленькая свидетельница не спала и видела в окно, как мистер Уэстон садился на лошадь при свете конюшенного фонаря, и слышала, как он ругнул грума, выезжая из ворот. Ругательства, как будто сами собою, вырывались из уст этого милого джентльмена, и уж подлинно можно сказать, что на этот раз дурные слова и дурные поступки шли рука об руку.

Братья Уэстон часто отлучались из дому, точно так же, как и наш постоялец барон. Тогда моей милой маленькой Агнесе позволялось навещать нас; или же она украдкою выбегала в садовую калитку и отправлялась повидаться с своею нянею Дюваль, как она всегда называла мою матушку. В начале я не знал, что Агнесе было запрещено её покровителями видеться с нами и не подозревал, что в этом доме некоторые питают против меня такую страшную ненависть.

Как в видах поддержания домашняго мира, так и за спокойствие моей собственной совести я радовался, что матушка моя не противится моему решению не принимать ни какого участия в контрабандном промысле, которым занималось все наше семейство. Не красна была, ручаюсь вам, жизнь всякого, кто осмеливался оказывать матушке сопротивление в её собственном доме, но она поняла, что если ужь она решилась сделать своего сына джентльменом, то нечего его делать приметным к тайным грехам контрабандистов. Когда Ламот, в которому обратилась она за советом, пожал плечами и объявил, что умывает отношении меня руки, матушка ответила: eh bien, М. de иа Motte, мы как нибудь постараемся обойтись и без вашего покровительства: сдается мне, что оно не всем приносило счастье." "Нет, отвечал он со стоном и своим обычным сумрачным взглядом; моя приязнь могла быть людям во вред; но еще хуже иметь меня врагом, понимаете ли?" "Та, та, та, возразила удалая старушка, Денис у меня не трусливого десятка. Да и что это вы толкуете о вражде к невинному ребенку, М. le chevalier?

Я уже рассказал, как в день похорон графини Савернской, де Ламот посылал меня сзывать своих товарищей форельщиков. Между последними был отец одного из моих уличных товарищей, некто Гукам, моряк, с которым на промысле случилось несчастье: он натрудил себе спину я был в то время неспособен к работе. Человек он был безпечный и неисправно платил за свою квартиру. Домовым его хозяином был мой дедушка, который, боюсь, вряд ли оказывался снисходительным кредитором. Надо вам сказать, что, возвратившись с моей достопамятной поездки в Лондон, я привез с собою две гинеи, данные мне сером Питером, да еще гинею, подаренную мне его супругою. Получи я эти деньги за несколько времени до отъезда, я без сомнения израсходовал бы их в Лондоне; но в лавках нашего маленького городишки Уинчельси мало было для меня соблазнов за исключением одного охотничьяго ружья, в лавке закладчика, на которое я сильно зарился. Monsieur Трибуле просил за него четыре гинеи, у меня же их всего было три, а в долги входить мне не хотелось. Он охотно поверил бы мне ружье в долг, и часто искушал меня этим, но я мужественно противился соблазну, и только заходил то и дело в лавку, чтобы полюбоваться на чудесное ружье, тем более, что ложе ружья как раз приходилось мне но плечу.

-- Отчего бы вам теперь же его не взять, мистер Дюваль? говорил мне Monsieur Трибуле: недостающую гинею вы можете мне заплатить, когда угодно. Уж сколько джентльменов торговало его у меня; а мне, по чести было бы жаль, если бы этакая редкость досталась кому не из нашего города.

Пока я разговаривал с Трибуле (чуть ли уже не в десятый раз), пришла какая-то женщина закладывать телескоп и оставила его за 15 шиллингов.

их вещей; между нами будь сказано, домохозяин то у них крутенек, а срок платежа на носу.

Мне ли было не знать, что крутенек хозяин у Джона, когда этим хозяином был мой собственный дедушка? "Если я снесу мои три гинеи Гукаму, разсудил я, он, быть может, наберет без труда остальные деньги для взноса квартирной платы." Так оно и случилось, и мои три гинеи перешли из моего кармана в дедушкин; что же касается до охотничьяго ружья, то ему вероятно нашелся другой покупщик.

-- Как! это вы нам отдаете свои деньги, мистер Денис, проговорил бедный Гукам, сидя в своем кресле, изнуренный болезнью. Я не могу принять их, мне их не следует принимать.

-- Полноте, возразил я; ведь я на них купил бы себе просто игрушку; если же этими деньгами я могу пособить вам в нужде, то я обойдусь и без игрушки.

Эта черта добродушия вызвала целый хор благословений со стороны несчастного семейства, и я вышел от Гукама в высшей степени довольный самим собою и своими добродетелями.

меня мерзавцем и нахальным хвастунишкой, корчащим из себя джентльмена и в бешенстве выбежал из дома.

Матушка узнала о случившемся и ущипнула меня за ухо с видом сумрачного довольства. Дедушка не сказал ни слова, только припрятал моя три гинеи в карман, когда их принесла мистрис Гукам. Хотя я и не слишком много хвастался своим поступком, тем не менее в маленьком городишке трудно что нибудь утаить, и меня стали превозносить до небес за то, что в сущности было весьма обыкновенным добрым делом.

По странному стечению обстоятельств, сын Гукама подтвердил мне то, на что намекали доброму доктору Бернарду Слиндонские священники. Побожись мне Дени, сдавал мне Том, на энергическом наречии, которое между нами, мальчишками, было в большом употреблении; побожись мне так: "чтоб мне тут же сквозь землю провалиться", что та никому не скажешь.

-- Чтоб мне тут же сквозь землю провалиться, проговорил я.

-- Ну так слушай же: те, знаешь ли, джентльмены, что-то недоброе замышляют против тебя.

-- О, ты еще не знаешь, какие они, отвечал Том. Ужь если они задумали погубить человека, не миновать тому человеку беды. Отец говорит, что никто еще добром не кончил из тех, которые чем нибудь насолили мистеру Джо. Что сталось с Джоном Гуилером, из Рай, что повторил с мистером Джо? Он сидит в тюрьме. Мистер Барнс, из Плайдена поругался с ним на рынке в Гастингс, не прошло и шести месяцев, как у мистер Барнс сгорели скирды. А кто выдал Томаса Берри, когда он дезертировал с военного корабля? Странный он человек, этот Джо Уэстон, и лучше ты с ним не связывайся. Батюшка тоже тебе советует. Только помни, чур не творить, что ты знаешь, что он говорил у нас. Батюшка велел тебе сказать, чтоб ты не отправлялся поздно вечером в Рай. Остерегайся ездит на рыбный промысел (ты понимаешь меня?) с такими людьми, которых ты мало знаешь. И Том убежал от меня, приложив палец к губам, с выражением ужаса на лице.

, как ни лежало у меня сердце к морю, совета доброго доктора Бернарда заставили меня принять окончательное решение по этому делу. Я положительно отказался от ночных экспедиций, в которых участвовал мальчик. Когда однажды вечерам подмастерье Родж пригласил меня ехать с собою и обругал меня трусом за то, что я отказался, я показал ему, что умею быть не трусом, когда дело доходит до кулаков. У нас с ним завязался бой, в котором я, не сомневаюсь, остался бы победителем, даром что мой противник был четырьмя годами старше меня, - если бы его союзница, пьянчужка мисс Родж, не подоспела к нему на помощь в самом разгаре нашего боя и не сшибла меня с нот кухонными мехами; за тем ужь они оба накинулись на меня, и я мог только, лежа на земле, отбиваться ногами. К концу этого страшного побоища подоспел сам мистер Родж, и его распутница дочка имела безстыдство объявить, что поводом к ссоре было то, что я позволил себе лишнее в отношении её; представьте себе, я, целомудренный юноша, который скорее стал бы любезничать с негритянкой, чем с этою уродливою, рябою, косою, неуклюжею пьянчужкою, мисс Родж. Мне влюбиться в эту косоглазую мисс! Как бы не так. Знал я дома пару таких светлых, невинных, чистых глаз, что я устыдился бы взглянуть в них, еслибы на совести моей была такая гнусная измена. Моя маленькая красавица в Уинчельси услышала о состоявшемся побоище; она ежедневно слышала на меня всевозможные клеветы от этих Уэстон, но при этом обвинении она разразилась пламенным негодованием и объявила всем присутствующим джентльменам (впоследствии она сама об этом рассказывала моей матушке) "Денис Дюваль не негодяй. От добр и честен. Я не верю тому, что вы про него рассказывало. Это сущая ложь."

Обстоятельства так сложились, что маленький мой пистолет снова помог мне привести в смятение моих врагов, и подлинно уж оказался в отношении меня "gute Wehr und Wafsen". Я то и дело упражнялся в стрельбе в цель из этого маленького огнестрельного оружия. Я его чистил, смахывал и укрывал с величайшею бережливостью, и постоянно держал его у себя в коморке в ящике, ключ которого находился при мне. Однажды, видно ужь так распорядилась моя добрая звезда, я повел ж себе в комнату одного из моих школьных, товарищей, именно Тома Паррота, с которым мы успели сделаться закадычными друзьями. Мы прошли на верх не через лавку, в которой mademoiselle Винная Ягода и подмастерье прислуживали покупателям, а задним крыльцом. Войдя в комнату, мы открыли ящик и принялись осматривать все принадлежности драгоценного пистолета: ствол, винт, кремень, пороховницу и пр. Потом мы заперли ящик и отправились в школу, сговорившись, повеселиться в течении дня, так как в эти после обеда у нас не было классов. Я возвратился к обеду домой; но тут меня встретили далеко недоброжелательные взгляды всех домашних. Начиная от самого хозяина, его дочери, подмастерья и до мальчика, служившого на побегушках, чистившого сапоги и выметавшого лавку; и тот дерзко уставился на меня глазами и проговорил: ну ужь достанется же тебе, Денис.

-- Что такое случилось? спросил я с глубоким чувством собственного достоинства.

-- А вот мы скоро вашему сиятельству покажем, что такое случилось. (Под этим глупым прозвищем я был известен в школе и в городе, где, сдается мне, я таки порядочно важничал с тех пор, как меня одели в хорошее шиты и свозили в Лондон). Так вот откуда у него берутся жилеты, шитые галуном, и гинеи, которыми он сорит. Узнаете ли, милорд, вот эти шиллинги и эту полкроны? Потрудитесь взглянуть на них, мистер Вильс! Видите ли эти отметки, которые я выцарапала на них собственными руками, прежде чем положила их в денежный ящик, откуда их сиятельство изволили вынуть их.

-- И ты еще смеешь прикидываться, что ничего не впасть, лицемерный мальчишка! воскликнула мисс Родж. - Я сама отметила эти шиллинги и эту полкроны своей иголкой, сама отметила, и в этом я готова присягнуть.

-- Ну, что же далее? спросил я, припоминая, как эта молодая особа не задумалась лжесвидетельствовать при другом обвинении, взведенном на меня.

-- Как, что же далее? Они еще нынче утром были в этом ящике, молодой человек; а где их нашли впоследствии, тебе должно быть хорошо известно, проговорил мистер Вильс. - Слушай-ка, приятель, ведь это плохая шутка; эта шутка пахнет ассизами.

-- Но где же нашли эти деньги? допрашивался я снова.

-- Ах ты змея подколодная! Ах ты отпетый мерзавец! Ах ты злющий сплетник, ах ты негодный воришка, вопили хором мистер Родж, подмастерье и мисс Родж. Я стоял, как потерянный, под этим градом ругательств и никак не мог понять, в чем заключается сущность направленных против меня обвинений. - Судьи как раз теперь заседают в ратуше. Мы прямо туда раба божьяго и поведем, проговорил бакалейщик. - А вы, констебль, захватите с собою шкатулку. Боже мой, Боже мой! Что-то скажет на это его несчастный дед! - И вот меня, недоумевающого о взводимом на меня обвинении, повели через весь город в ратушу. На улице мне повстречались многие из моих школьных товарищей, распущенных по случаю праздника. День был базарный и в городе было очень людно. Слишком сорок лет прошло с тех пор, но мне все еще вспоминается этот ужасный день, и я, шестидесятилетний старик, как теперь, вижу себя в руках мистера Вильс, который тащит меня за ворот на райской торговой площади.

К плачевной прецессии примкнуло множество моих школьных товарищей, которое проводили меня вплоть до залы суда. "Денис Дюваль обвиняется в денежной краже", кричал один. - "Так вот откуда у вето бралась такие наряды!" усмехался другой. - "Ему не миновать виселицы!" замечать третий. Народ на площади глядел с удивлением, толпился вокруг меня и осыпал меня насмешками. Вот мы прошли под колонадою здания, в котором помещаются лавки, взошли на лестницу и очутились в ратуше перед собранием судей, которые выбирали базарные дни для своих заседаний.

Как забилось мое сердце, когда я увидел доктора Бернарда, сидящого между ними

-- О, доктор! воскликнул несчастный Денис, всплеснув руками, - вы-то, по крайней мере, не сочтете меня виновным.

-- Виновным в краже.

-- Виновным в том, что повыбрал все деньги из моего денежного ящика.

-- Виновным в похищении двух полкрон, трех шиллингов и двух пенсов медными деньгами, прокричали залпом Родж, подмастерье и мисс Родж.

-- Чтоб Денис Дюваль стал воровать шестипенсовые монеты? воскликнул доктор. - Да я скорее поверю, что он украл стропила с церковной колокольни.

Дело в том, что несколько человек из нашей школы, державших мою сторону, пробрались в залу заседания и отвечали на слова моего доброго ректора одобрительными восклицаниями.

-- Но в чем же

-- Прошу вас, сер, не мешайте суду вести дело обыкновенным порядкам. Мистер Родж! делайте свое показние и будьте спокойны: вас никому не дадут в обиду. Суд съумеет за вас заступиться, сер.

Тут в первой раз услышал я подробности взводимого на меня обвинения. Редж и за ним его дочь показали (и еще под присягою, я должен вам с прискорбием сознаться), что в последнее время они стали замечать, что у нас пропадают деньги из ящика. Пропадали они небольшими суммами, шиллингами и полкронами, и они не могли обозначить, в каком именно количестве. Может статься, в итоге эти пропажи составили бы фунта два, три; но дело в том, что деньги исчезали. Наконец мисс Родж объявила, что решилась отметить несколько монет, что она и сделала. Монеты эти были найдены в ящике, принадлежавшем Денису Дювалю, и принесены ею в суд с констеблем.

-- О, джентльмены, воскликнул я в отчаянии; - это гнусная, гнусная лож, и уже не первая, которую она взводит ни меня. Неделю тому назад, она вздумала, будто я хотел поцеловать ее, и оба они с Бовилем принялись меня колотят. А мне никогда и в голову не приходило поцеловать эту скверную рожу, видит Бог, что...

-- Ах, неправда, безстыжий ты лгунишка, перебила меня мисс Родж. - Спасибо Едуарду Бовилю, который подоспел мне на помощь; помнишь, как ты ударил меня, низкий, подлый трус? За то и поколотили же мы его, и по делом ему досталось, негодному мальчишке.

к нему на выручку с мехами.

-- Он обозвал меня трусом и я вступил с ним в честный бой, и не посмотрел, что он многими годами старше меня, - хнычет маленький подсудимый. - А эта пьянчужка Родж налетела на меня и тоже принялась бить. А что я ему надавать затрещин, так и он со мной не церемонился.

-- И после этой-то игры в затрещины они стали подмечать, что ты воруешь у них деньги, не так ли? спросил доктор и окинул многознаменательным взглядом своих товарищей судей.

-- Мисс Родж, потрудитесь продолжать ваш рассказ, восклицает секретарь суда.

Родэ, отец и дочь заключили свой рассказ тем, что, имея подозрения на меня, они решались осмотреть мои шкапы и шкатулки в мое отсутствие, на окажутся ли в них краденые деньги. В моей шкатулке они нашли две помеченные полкроны, три помеченные шиллинга и пистолет с медным стволом, которые и были представлены суду. "Мы с мистером Бовилем, подмастерьем, нашли деньги и вызвали моего папашу из лавки, и послали за мистером Бильсом, констеблем, который живет от нас через улицу. Когда этот маленький изверг воротился из школы, мы схватили его и привели перед вашу милость. А я всегда была того мнения, что не миновать ему виселицы... вопила моя ненавистница, мисс Родж.

-- Мы и без ключа съумели открыть ее, отвечала масс Родж краснея, как рак.

-- Вот как! Так у вас был подобран другой ключ... вмешался доктор,

-- Мы взломали ящик клещами и кочергою, проговорила мисс Родж. - Это мы с Эдуардом... да бишь, с подмастерьем, распорядились.

-- Когда? спросил я с замирающим сердцем.

-- Том Паррот, Том Паррот! закричал я. - Позовите, джентльмены, Тома Паррота. Бога ради, кликните Тома, проговорил я в тяжом сильном волнении, которое едва позволяло мне говорить.

-- Я здесь, Денни, откликнулся Tом в толпе, тотчас же выступил перед лицо почтенных судей.

-- Распросите Тома, доктор, дорогой доктор Бернард, продолжал я. - Том, когда я показывал тебе мой пистолет?

-- За несколько минут до начала, утренних классов.

-- Ты отпер шкатулку, вынул пистолет, который был завернут в платок, показал мне его, а также два кремня, пороховницу, формочку для отливания пуль, две пули; потом ты все это опять положил на место и запер шкатулку.

-- Были-ли деньги в шкатулке?

-- В ней ничего не было, кроме названных мною вещей. Еще я заглянул в нее; она была пуста, как моя рука.

-- И Денис Дюваль после того все время просидел рядом с вами в школе?

хохота и громкими рукоплесканиями со стороны моих школьных товарищей.

Мой добрый покровитель протянул мне через решетку свою руку, а когда я взял ее, сердце мое до того переполнилось, что меня прошибла слеза. Мысли мои обратились к маленькой Агнесе Каково бы ей было, еслибы её Дениса предали суду за воровство? Я испытывал столько счастья и благодарности в эту минуту, что удовольствие видеть себя оправданным, более чем вознаградило меня за муки, перенесенные во время обвинения. Какое ура подняли воспитанники Покака, когда я вышел из залы суда! Веселою гурьбою спустились мы по лестнице; когда мы очутились на торговой площади, послышались новые восклицания. Тут я увидел мистера Джо Уэстон, закупавшого зерновой хлеб в ближней лавке. Он только бегло взглянул на меня; но стиснутые его зубы и кулак, сжимавший хлыст, нисколько не пугали меня в настоящую минуту.