Дениc Дюваль.
Глава VII. Последний из моих школьных дней.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дениc Дюваль. Глава VII. Последний из моих школьных дней. (старая орфография)

ГЛАВА VII
ПОСЛЕДНИЙ ИЗ МОИХ ШКОЛЬНЫХ ДНЕЙ.

Когда наше веселое шествие поровнялось с лавкою Партлета, пирожника, один из школьников, Самюэль Арбин по имени (мне и до сих пор памятен этот мальчик, отличавшийся непомерною алчностью и имевший, не смотря на свои пятнадцать лет, порядочную черную бороду), объявил, что я всех должен угостить по случаю победы, одержанной мною над моими врагами. Я отвечал, что грот я, пожалуй, готов на это пожертвовать, но что больше у меня нет капиталу.

-- Ах ты лгунишка! воскликнул Сим. - А куда-ж ты девал те три гинеи, которыми ты всюду хвастался, показывая их каждому мальчику в школе. Ужь не оне-ли лежали в шкатулке, когда ее взломали? - Этот Самюэль Арбин был в числе мальчишек, смеявшихся надо мною, когда констебль препроводил меня в суд; и мне почти сдается, что он был бы рад, еслибы меня нашли виновным. Боюсь, не слишком-ли я хвастал своими деньгами, когда оне у меня были, и не показывал-ли я свои блестящия золотые монеты кое-кому из моих школьных товарищей.

-- Я знаю, куда он девал свои деньги, вмешался мой неизменный друг, Том Паррот. Он отдал их все, до последняго шиллинга, одному бедному семейству, которое в них нуждалось. Небось, от тебя никто не видал и шиллинга, Самюэль Арбин.

-- Давать-то он давал, только там, где надеялся нажить восемь пенсов на шиллинг, протянул другой тоненький голосок.

-- Том Паррот, не будь мое имя Самюэль Арбин, если я тебе все ребра не переломаю, воскликнул Сим в бешенстве.

-- Сим Арбин, проговорил я, когда ты управишься с Томом, тебе предстоит переведаться со мною; а то, не хочешь ли с этого и начать?

Сказать правду, мне давно уже хотелось добраться до него. Он питал ко мне особенное нерасположение; в отношении младших школьников он был тираном и ростовщиком с головы до ног. Остальные мальчики закричали "оцепляй их, пойдем на луг, пускай там решится дело!" Этот невинный возраст всегда готов на драку.

Но драке на этот раз не суждено было состояться; мне же не суждено было более видеть нашу старинную классную комнату в течении долгих, долгих лет (впоследствии я свиделся с знакомыми местами и езжал туда, чтобы отпросить в отпуск то того, то другого из мальчиков, сменивших меня в школе Покака). Пока мы, мальчишки, драли горло, стоя на площади перед лавкою пирожника, к нам подошел доктор Бернард, и ссора наша мгновенно притихла.

-- Это что такое? Опять затеваются ссоры и драки? проговорил он строго.

-- Денни ни в чем не виноват, сер, прокричало несколько голосов. Арбин первый затеял. И точно, я с своей стороны могу вас уверить, что во всех столкновениях, которые мне случалось иметь в жизни, а их было не мало, право, по крайнему моему убеждению, всегда было на моей стороне.

-- Пойдем-ка со мною, Денни, проговорил доктор, взяв меня за плечо; он увел меня, и мы отправились с ним гулять по городу. Когда мы проходили мимо старой Ипрской башни, построенной, по преданию, королем Стефаном, и когда-то служившей крепостью, а теперь обращенной в городовую тюрьму, доктор Бернард заметил: а что, Денни, если бы ты теперь сидел за этими решетками и дожидался суда во время ассизов? Ведь незавидное было бы твое положение.

-- Но ведь я был невинен, сер, вы знаете, что я был невинен.

-- Да; за это надо благодарить Бога. Но если бы сам Промысел не помог тебе доказать твою невинность, если бы не случилось так, что ты показывал шкатулку твоему приятелю Тему, то ты в настоящую минуту сидел бы вон за теми стенами. А! вот и колокол ударяет к вечернему богослужению, которое совершает мой добрый знакомый, доктор Уинг. Как ты думаешь, Денни? Не зайти ли нам... и не поблагодарить ли Его... за твое избавление... от страшной опасности?

Помню, как при этом голос дорогого моего друга задрожал, и две или три слезы канули из его добрых глаз на мою руку, которую он держал в своей. Я был искренно, глубоко благодарен за избавление свое от великой опасности, но еще более радовало меня, внимание ко мне этого джентльмена, этого мудрого и любящого друга, у которого я всегда находил совет, ободрение и помощь.

Когда мы достояли до наследного псалма, которым заканчивалось вечернее богослужение того дня, помню я, как этот добродетельный человек поник годовою и положил свою руку на мою, и мы вместе прочитали этот благодарственный псалом Тому, который призрел смирение раба своего, чья рука удержала ярость врагов моих и чья десница спасла меня от опасности.

По окончании богослужения, доктор Уинг узнал своего товарища и подошел с ним поздороваться; один духовный представил меня другому, который был в числе судей, заседавших в ратуше во время моего допроса. Доктор Уинг пригласил нас к себе в дом; тут в четыре часа был подан обед, и происшествия того утра снова сделались предметом разговора. Какая могла быть причина воздвигнутым против меня гонениям? Кто управлял ими? С этими вопросами было связано много такого, о чем я не в праве был говорить. Заговорив, я бы выдал тайны, которые не мне принадлежали, запутал бы я сам не знаю сколько личностей, и потому я должен был молчать. Теперь все это перестало быть тайною. Старая шайка контрабандистов давным давно разсеялась; мне даже предстоит в дальнейшем ходе повествования рассказать, каким образом я содействовал её разсеянию. Мой дед, Родж, Лямот, джентльмены аббатства, все они были сочлены большой шайки контрабандистов, которая имела свои склады, как в различных пунктах берега, так и внутри страны, и имела даже своих корреспондентов в Дункирхене и Гавре. Я уже рассказывал, как не раз маленьким мальчиком принимал участие в рыболовных экспедициях подобного рода, и мак, благодаря преимущественно советам добрейшого доктора, я дал зарок на будущее время не жить этою беззаконною, нечестною жизнью. Когда Бовиль обозвал меня трусом за то, что я не хотел отправиться вместе с ним на ночную крейсировку, между нами произошла ссора, и финалом её было достопамятное генеральное сражение, под конец которого все мы повалились на кухонный пол, и так продолжали барахтаться и отбиваться руками и ногами.

Что побудило прелестнейшую мисс Родж распускать на мой счет такия черные клеветы? Было ли то мщение за увечье, нанесенное мною зубам её возлюбленного? Во обида вряд ли была так велика, чтобы вызвать такую смертельную вражду, которая даже не отступала перед уголовным обвинением и ложною присягою. А между тем, этим только и можно было объяснить злобу дочери бакалейщика и подмастерья. Они готовы были насолить мне всеми возможными способами и, как уже было доказано в деле кухонных мехов, готовы были употребить против меня первое оружие, попавшееся под руку.

материй и кружев, рома и водки, по всему протяжению Соссекского и Кентского берега? Да поручитесь ли вы мне и сами, Уинг, что в вашем доме водятся только такия ленты, за которые была заплочена таможенная пошлина?

-- Счастье ваше, мой почтенный друг, что жена моя ушла разливать чай, отвечал доктор Уинг, не то, я право не отвечал бы за сохранение мира.

-- Мой добрый Уинг, продолжал доктор Бернард, этот пунш превосходен и водку, из которой он сделан, стоит провозить контрабандой. Казалось бы, не бог знает, какой грех тайно провести боченок другой водки: но раз пустившись по этому скользкому пути нарушения законов, как знать, где остановиться? Я покупаю десять боченков водки у французских рыбаков, и с помощью обмана вкладываю их где нибудь на берегу; я препровождаю их во внутрь страны; сколько бы раз они ни переходили из рук в руки на пути, положим, отсюда в Иорк, каждый, сдающий и получающий их, непременно лжет и мошенничает. Выгружая их на берег, я обманываю таможенного чиновника. Я лгу, перепродавая их (тут уже впрочем ложь становится взаимным обязательством), ну хоть содержателю гостницицы в Медстоке, где еще помнишь, Денни, один наш хороший знакомый так внимательно осмотрел свои пистолеты. Помниш тот день, когда его брат получил целый заряд дроби в лице? Мой содержатель гостинницы обманом продает водку кому нибудь из своих посетителей. Всех нас окутывает сеть неправды, беззакония и преступления. Мало, того, стоит таможенной страже сунуть нос в наши дела, и мы хвать за свои пистолеты, и вот уже к остальным нашим преступлениям присовокупилось убийство. Как вы думаете: люди, привыкшие лгать на каждом шагу, задумаются-ли дать ложное показание, будучи призваны в качестве свидетелей перед судом? Преступление, сер, порождает преступление. Я знаю, Уинг, что вокруг нас существует целая обширная конфедерация обмана, алчности и мятежа. Я никого, сер, не называю по имени; но, увы! имею повод думать, что люди, высоко стоящие во мнении света, и щедро наделенные земными благами, участвуют в этом безбожном промысле, который называется контрабандою. И до чего же он ни доводит? До лжи, разврата, убийства и...

-- Пожалуйте, сер, кушать чай, перебил его вошедший Джен. Барыня с барышнями вас дожидаются.

Дамам была уже известна повесть бедного Дениса Дюваля, претерпенных им гонений и его оправдания; оне поспешили оказать ему всевозможную ласку. Когда мы пришли к ним после обеда, то застали их за картами в обществе нескольким соседей; оне уже успели переодеться. Я знал мистрис Уинг за обычную покупщицу французских товаров в лавке моей матери; во всякое другое время она вряд ли допустила бы к своему столу такого ничтожного гостя, как сын модистки; но, как она, так и другия дамы были на этот раз очень любезны со мной, будучи предрасположены в мою пользу рассказом о моих гонениях и доказанной невинности.

-- Долго же, вы, господа, засиделись в столовой, заметила мистрис Уинг. Верно вы заговорились о политике и наших несогласиях с Францией.

-- Мы точно разговаривали о Франции и о французских товарах, моя милая, сухо отвечал доктор Уинг.

-- И о том, какое ужасное преступление заниматься контрабандой и поощрять контрабандистов, добрейшая мистрис Уинг, воскликнул мой доктор.

-- В самом деле, доктор Бернард,!

А надо вам сказать, что мистрис Уинг и её дочери были разряжены в щегольские новенькие чепчики и ленты, купленные у бедной моей матушки; оне покраснели, и я тоже заалелся, как ленты на их чепцах, когда вспомнил, откуда оне берут свои наряды. Не удивительно, что мистрисс Уинг поспешила переменить предмет разговора.

-- Куда-то теперь денется этот молодой человек, после всей этой неприятной истории? проговорила она. Не может же он возвратиться к мистеру Роджу, этому противному Уэслианцу, который обвинял его в краже.

И точно, мне нельзя было возвратиться к нему. До сих пор вопрос этот не приходил еще нам в голову. В течении тех шести часов, которые прошли со времени моего взятия и освобождения, было мне и без того о чем подумать и из за чего волноваться.

Доктор порешил, что отвезет меня в своем экипаже в Уинчельси. Нечего было и думать о возвращении к моим гонителям; мне оставалось только вытребовать у них мои скудные пожитки и бедные мои шкатулки, которые они ухитрились взломать. Мистрис Уинг протянула мне руку; девицы чинно присели; мои добрый доктор Бернард взял под руку цирюльникова внука, и мы распростились с нашими ласковыми хозяевами. Как видите, я еще не был моряком на королевской службе; кал сын простых торговцев, я занимал очень скромное общественное положение.

Кстати, я совсем было забыл упомянуть, что оба пастора, оставаясь за столом после обеда, употребили часть этого времени, чтобы проэкзаменовать меня в тех немногих сведениях, которые я приобрел в школе и потолковать о том, что я думаю из себя сделать. Я кое-что смыслил по латыни, что же касается французского языка, то я, благодаря моему происхождению и, главным образом, урокам г. де-Ламот, мог за пояс заткнуть обоих моих экзаменаторов, и говорил настоящим языком хорошого общества; в арифметике и геометрии я был тоже довольно далек; путешествия Дампира доставляли мне столько же наслаждения, как я похождения Синбади, или моих друзей Робинзона и Пятницы. Я был в состоянии удовлетворительно отвечать на вопросы, касавшиеся мореходства и мог назвать, какие угодно, маневры, морския теченья и двойные высоты.

-- И ты умеешь управляться с лодкой в море? холодно спросил у меня доктор Бернард. Если я не ошибаюсь, я покраснел при этом вопросе. Как же: я умел править лодкой, умел управлять рулем, грести веслами и брать рифы. По крайней мере я умел все это делать два года тому назад.

-- Денни, голубчик, продолжал добрейший доктор, мне кажется, пора тебе оставить эту школу; пускай наш приятель, сер Питер, постарается тебя пристроить.

Как бы ни горел мальчик желанием усовершенствоваться в науках, думаю, что не найдется такого, которого огорчило бы предложение оставить школу. Я отвечал, что счел бы за величайшее счастие, если бы мой покровитель, сер Питер, меня куда нибудь пристроил. Доктор вырасил такого рода мнение, что при полученном мною воспитании я смогу проложить себе дорогу, и что у дедушки наверное найдутся средства поставить меня в свете на ноги джентльмена.

Чтобы окопировать мальчика для морской службы, и дать ему возможность жить не хуже других, нужно было, как мне говорили, от тридцати до сорока фунтов в год по крайней мере. Я спросил у доктора Бернарда, думает ли он, что мой дедушка будет в состоянии дат мне эту сумму?

-- Мне неизвестны средства твоего дедушки, отвечал доктор Бернард, улыбаясь. Он про них со мною не распространялся. Но я сильно ошибаюсь, Денни, если он не в состоянии содержать тебя роскошнее, чем иной знатный джентльмен своего сына. Я думаю, что он богат. Ты понимаешь, я не могу привести никаких положительных доказательств в подтверждение моего мнения, но думается мне, мистер Денис, что рыбная ловля принесла твоему дедушке значительные выгоды.

До какой же суммы могло простираться его состояние? Я начал перебирать в уме своем сокровища моих любимым "Тысяча и одной ночи". Так доктор Бернард думал, что дедушка очень богат? Ну этого доктор и сам хорошенько не знал. Общее мнение в Уинчельси было, что старик Дюваль человек зажиточный. Во всяком случае мне следовало вернуться; к нему; в семействе Родж мне невозможно было оставаться после их оскорбительного обращения со мною. Доктор сказал, что отвезет меня в своей карете домой, но что предварительно я должен собрать все свои небольшие пожитки. Разговаривая таким образом, мы достигли лавки мистера Роджа, в которую я вошел не без замирания сердца. Родж встретил меня сверкающим взглядом из-за своей конторки, где он разставлял свои книги. Убийственно поглядел на меня подмастерье, вылезавший в эту минуту из подвала с пачкою сальных свечей; что же касается прелестнейшей мисс Сусанны, то она стояла за прилавком, закинув назад свою безобразную голову.

-- Ага! таки пришел назад! проговорила она. Все шкапы в гостиой заперты, можешь себе, идти туда и пить чай, молодой человек.

-- Обвинения в том, что деньги, помеченные нами, очутились у него в ящике? Так вы осмеливаетесь намекать, что мы их ему подсунули? прокричала мисс, грозно сверкая главами то на меня, то на доктора Бернарда. Ну что-ж вы не говорите этого прямо? Сделайте одолжение, повторите это хоть разок, доктор Бернард, вот в присутствии мистрис Баркер и мистрис Скельс (то были имена двух женщин, случайно находившихся в эту минуту в лавке, где оне что-то такое покупали). Пожалуйста, потрудитесь только сказать в присутствии этих дам, что мы подсунули деньги этому мальчишке в шкатулку, и мы посмотрим, найдет ли себе защиту перед английским правосудием бедная девушка, которую вы оскорбляете, пользуясь вашим званием доктора и судьи. Гм! будь я мужчина, немного бы у меня нащеголялись иные люди в своих долгополых платьях и жабо, ужь это верно. И если бы один человечек не был трусом, он не дал бы бедную женщину в обиду.

И при этом мисс Родж взглянула до направлению подвальной двери, приделанной, в полу, из которой в эту минуту выглядывала голова подмастерья; но доктор Бернард бросил в том же направлении такой угрожающий взгляд, что Бовиль мгновенно захлопнул дверцу, и этим не мало насмешил моего доктора.

-- Ступай и уложи твои вещи, Денни. Я приеду за тобою через полчаса. Мистер Родж должен понять, что после такого оскорбления, как то, которое тебе нанесли, ты в качестве джентльмена не можешь далее оставаться в его доме.

-- Хорош джентльмен, нечего сказать! воскликнула мисс Родж. Позвольте спросить, с которых это пор цирюльники стали джентльменами? Прелюбопытно было бы, узнать. Мистрис Скельс, мистрис Баркер! случалось ли вам когда, чтобы джентльмен убирал вам голову? Если вам желательно видеть такую диковинку, можете обратиться к господину Дювалю в Уинчельси; еще был один вор и разбойник, тоже из Дювалей, мистрис Баркер, которого повесили, да небось, не его первого, не его и последняго в их роде.

Безполезно было бы отвечать ругательствами на ругательства этой женщины. "Я пойду уложить свои вещи, сер, и соберусь в минуту", обратился я к доктору. Но едва он вышел из лавки, как изступленная фурия напустилась на меня с таким градом ругательств, что я всех их, конечно, не могу и упомнить по прошествии сорока пяти лет. Как теперь вижу перед собою маленькие зеленые глаза, бросающие на меня взгляды, исполненные ненависти, тощия, подбоченившияся руки, топающия ноги, и слышу шипенье невообразимых ругательств, падающих на мою бедную голову.

-- И неужто никто не хочет помочь мне, и все будут спокойно смотреть, как этот мальчишка, отродье цирюльника, меня оскорбляет? вопила она. Бовиль, говорят тебе... Бовиль, помоги мне!

Я побежал на верх, в мою маленькую комнатку, и не прошло и двадцати минут, как все мои пожитки были уложены. Много лет прожил я в этой комнате, и мне почему-то было жаль разставаться с нею. От этих отвратительных людей я ничего не видел, кроме оскорблений, но все же я бы желал мирно разстаться с ними. Сколько восхитительных вечеров провел я в этой комнатке, в обществе мореплавателя, Робинзона Крузе, Monsieur Galland и его арабских сказок, и Гектора Траянского, которого похождения и плачевную кончину я мог рассказывать наизусть, по мистеру Попе. Были у меня, и скучные ночи, который я просиживал над моими классными книгами, набивая мою бедную, недоумевающую голову мудреными правилами латинской грамматики. С арифметикой, логарифмами и математикой, как я уже сказал, мне было легче совладеть. По этим предметам я числился одним из первых в нашей школе, и успел перегнать более взрослых мальчиков.

Уложив свои ящики (всю свою библиотеку я свалил в одну шкатулку с достопамятным пистолетом), я снес их вниз один, без посторонней помощи, и поставил в сенях, в ожидании приезда доктора Бернарда. Эти сени помещаются за второю комнатой магазина мистера Реджа (Боже! как все это мне памятно), и из них выходит дверь в переулочек. По другую сторону сеней находится кухня, в которой состоялось вышеописанное побоище, и в которой мы обыкновенно! совершали нашу трапезу.

Я торжественно заявляю, что отправился в кухню в намерении мирно разстаться с этими людьми, простить мисс Родж её выдумки, Бовилю - его пинки, и предать все наши прошлые ссоры забвению. Старик Родж сидел у камина и ужинал; напротив его сидела дочка; что же касается подмастерья, то он еще не приходил из лавки.

-- Я пришел проститься с вами перед отъездом, проговорил я.

-- Так вот как! ты уезжаешь? А позвольте спросить, сер, куда это вы уезжаете, заговорила мисс Родж, попивая свой чай.

-- Я отправляюсь домой с доктором Бернардом. Я не могу далее оставаться в этом- доме, после того, как вы обвинили меня в покраже ваших денег.

-- В покраже? А что ж? Ты скажешь, что деньги не были найдены у тебя в ящике? Ах ты безсовестный, маленький воришка!

-- Ах ты, безбородый развратник! Еще надо удивляться, как до сих пор не пришли медведи и не растерзали тебя, простонал старик Родж. Ты сократил мою жизнь своим распутством, вот что ты сделал; и, помяни мои слова, ты доведешь седины твоего почтенного деда до преждевременной могилы. Ты, отпрыск благочестивого семейства, Денис Дюваль! и я каждый раз содрогаюсь, думая, о тебе!

-- Что тут содрогаться? Фу, ты, скверное животное! Меня так просто на просто от него тошнит, воскликнула мисс Сусанна с искренним выражением омерзения.

-- Да изыдет он из нашего дома! воскликнул Родж.

-- Не попадайся ты мне никогда на глаза с своею поганою рожею, вопила кроткая Сусанна.

-- Я только дожидаюсь кареты доктор Бернарда, чтоб уехать, отвечал я. Все мои вещи уложена и вынесены в сени.

Мне сдается, что бедная пьянчушка заливала водкой свое горе, потому что утром потерпела поражение в зале суда. Она становилась азартнее с каждым, вырывавшимся у нея, словом, кричала и грозила на меня кулаками, точно помешанная.

-- Сусанна, ты была оклеветана, и не ты первая твоего имени. Но будь же спокойна, дочь моя, будь спокойна; все мы обязаны владеть собою.

-- Что? (тут она издала звук, похожий на рычанье) Мне быть спокойной с этим подлецом, свиньею, лгуном, животным! Где Эдуард Бовиль? Отчего он не выступит вперед, как настоящий мужчина и не изобьет до полусмерти этого мерзавца? вопила мисс Родж. У! как бы я тебя отпочивала вот этим кнутом! - И она схватила кнут своего отца со шкапа, где он обыкновенно висел на двух гвоздиках. - О ты, негодная тварь! Ведь у тебя есть пистолет? есть? Так стреляй-же в меня, трус, я тебя не боюсь. Пистолет у тебя в шкатулке?.. да отвечай же! (Я совершенно без нужды ответил да он что. Слышишь? Сейчас отпирай их!

эта была самая невыгодная, какую только можно было избрать, потому что изступленная фурия принялась меня бить и хлестать по лицу своим кнутом вырвать который из её рук было мне не под силу.

Само собою разумеется, что при попытке самообороны с моей стороны, мисс Родж с визгом стала звать на помощь и закричала: "Эдуард, Нед-Бовиль! Этот подлец меня бьет; помоги мне Нед!" На эта крики распахнулась дверь магазина и появился защитник Сусанны; он хотел было на меня броситься, но споткнулся о мои пожитки и с грохотом и страшными проклятиями растянулся на полу. Картина: подмастерье лежит, уткнувшись носом в землю, мисс Родж дико размахивает на право и на лево кнутом (от которого, если не ошибаюсь, всего больнее достается куртке мистера Бовиля), все мы барахтаемся и отбиваемся, как ни попало, в потемках Вдруг подъезжает экипаж, гром которого я и не разслышал в пылу битвы; отворяется парадная дверь, и я льщу себя надеждою, что это доктор Бернард приехал, согласно с своим обещанием.

Но то был не доктор. Новоприбывшее лице хотя и было облечено в длинные одежды, однако не в священническую рясу. Вскоре по окончании моего допроса перед судьями, сосед наш, Джон Джефсон, из Уинчельси, приезжавший на базар в Рай, сел в свою тележку и поехал домой. Он прямо отправился к нам в дом и рассказал моей матушке о только-что случившемся странном происшествии, о том, как я был обвинен перед судьями и оправдан. Матушка выпросила, или вернее, вытребовала у Джефсона его тележку, схватила кнут и возжи и поскакала в Рай. Правду сказать, не завидую я старой, серой кобыле Джефсона, сделавшей этот переезд с таким возничим за своей спиной. Дверь, отворившаяся с улицы, пропустила в сени луч света, который озарил перед вошедшей матушкой отчаянную свалку трех воителей.

Какое зрелище для матери, обладающей здоровыми кулаками, любящим сердцем и вспыльчивым нравом! Madame Дюваль мгновенно бросилась на мисс Сусанну, и как та ни вопила, оттащила ее от моего тела, по которому она барабанила своим кнутом. Часть чепца Сусанны и несколько клочьев её рыжих волос остались в руках моей матери-амазонки; сама же Сусанна полетела в отворенную дверь кухни, где и грохнулась перед своим испуганным отцом. Не могу ужь вам сказать, сколько ударов нанесла моя родительница этой твари. Матушка, пожалуй, убила бы ее, если бы целомудренная Сусанна не повалилась под кухонный стол, крича не своим голосом.

Madame Дюваль успела вырвать из рук этой девицы тот самый кнут, которым она стегала по ногам единственного её детища. Когда побежденный враг упал, матушка подхватила это оружие. Но вот попался матушке на глаза старик мистер Родж, сидевший, весь бледный от ужаса, в своем углу; она кинулась на бакалейщика, и в одно мгновение исполосовала ему десятками двумя ударов лице, глаза и нос. Предоставляю на волю желающого пожалеть о несчастном старике. "Ага, будешь обзывать моего сына вором? Будешь таскать моего Денни но судам? Prends moi èa, gredin! Attrape, lâche! Nimmt noch ein Päar Schläge Spitzbubn! " кричала матушка на том вавилонском смешении языков английского, французского и немецкого, которое она употребляла в минуты душевного волнения. Добрая моя матушка не хуже любого мужнины могла брить и убирать голову, какому хотите джентльмену, но ручаюсь вам, что ни одному джентльмену в Европе еще не пудрили так славно голову, как мистеру Роджу в этот вечер:

Бернарда подкатила к парадному входу лавки; когда доктор Бернард вошел этим ходом, мы торжествовали; оба поля сражения оставались за нами. Со времени последней нашей стычки с Бовилем, оба мы знали, что ему со мной не совладеть. "Именем короля повелеваю вам вложить ваши шпаги в ножны", говорится в одной трагедии. Так и наш бой прекратился при появлении представителя мира. Матушка перестала обработывать кнутом мистера Роджа; мисс Сусанна выползла из-под стола, мистер Бовиль поднялся с пола и отправился мыть свое окровавленное лице. Когда несчастный Родж принялся хныкать о том, что он разделается с нами судебным порядком за это нападение, доктор строго заметил ему: "вас было трое на одного в начале этой драки, трое на двух в последствии, и неужели вы думаете, старый клятвопреступник, что после ложного свидетельства, данного вами сегодня, еще найдется судья, который вам поверит?"

Нет. Не нашлось ни одного человека, который бы ему верил. Этих дурных людей постигло достойное наказание. Не знаю, кто дал им это прозвище, только Родж и его дочь стали известны в целом Рай под именем Анания и Сапфиры; и с этого дня дело старика пошло все хуже и хуже. Когда мои товарищи по школе Покака встречались в торговцем, его дочерью, или подмастерьем, шалуны принимались кричать: кто подсунул деньги к Денису в ящик? Кто лжесвидетельствовал на друга своего? Сусанна, голубушка, поцелуй евангелие и скажи нам правду, всю правду, но, слышишь ли, непременно правду? Однажды в базарный день, когда лавка была битком набита народом, в нее вошел Том Паррот и спросил себе леденцов на пенни. Отдавая деньги старику Роджу, который сидел над книгами за своей высокой конторкой, он проговорил: (этот Том был так же мало способен, конфузиться, как монета, которою он в эту минуту расплачивался) "это хорошия деньги; оне не помечены, мистер Родж, не то, что деньги у Дениса Дюваля". И по знаку, данному, без сомнения, молодым повесою, целый хор мальчишек, дожидавшихся на улице, подхватил: "Анания, Анания! он корчит из себя такого набожного человека! Анания и Сапфира..." Но этим не ограничилось наказание несчастного Роджа. Мистрис Уинг и многие другие из его главнейших покупщиков лишили его своей практики и стали забирать товары в другой бакалейной лавке, конкуррировавшей с ним. Вскоре после рассказанного приключения со мною, мисс Родж вышла замуж за беззубого подмастерья; и не находка же она ему была, как жена, или возлюбленная. Мне предстоит рассказать, как поплатилось это семейство (и многия другия) за свои неправды; а также и о том, каким поступком мисс Родж заявила свое раскаянье. Что до меня касается, то я от души ей простил. Тогда разъяснилась тайна гонений, направленных против смирного мальчика, который в жизнь свою никого не тронул, не будучи вызван к самообороне. (До тех пор я напрасно ломал себе голову над разъяснением этой тайны, которую и доктор Бернард не мог, или не хотел понять).

Я взвалил на плечи свои чемоданы, причину недавних раздоров и поставил их в матушкину тележку. Я было и сам хотел взлезть туда же, но эта умнейшая старушка не допустила меня занять место возле нея. "Я сама умею порядочно править, сказала она мне: а ты поезжай с доктором в его карете. От него, мой сын, ты больше услышишь разумных речей, чем от такого темного человека, как я. Сосед Джефсон рассказал мне, как этот джентльмен, дай Бог ему здоровья, отстоял тебя в зале суда. Если мне или кому из близких моих представится случай отплатить ему за услугу, он может на нас разсчитывать. Ну, трогайся кляча, до дому недалеко!" И с этими словами она укатила с моими пожитками. На дворе уже начинало темнет.

Я покинул дом Роджа, в котором нога моя уже более не бывала с тех пор. Я занял свое место в карете, рядом с добрейшим доктором Бернардом. Мы проехали Уинчельсийские ворота и покатили по болотистой равнине, лежавшей за ними; в стороне от дороги сверкали местами виды пролива; над головами нашими мерцали звезды. Само собою разумеется, что разговор наш вращался около происшествий того дня; то был, по крайней мере для меня, самый интересный предмет разговора; у меня только и вертелись в голове различные подробности судебной процедуры. Доктор еще раз повторил мне, что вполне убежден в существовании обширного заговора контрабандистов, ветви которого простираются вдоль всего берега и по всей окрестности. К этому братству несомненно принадлежал мистер Родж (да и сам я должен к стыду моему сознаться, что знал о существовании братства, так как раза два я сопутствовал этим людям в их поездках). "Быть может между твоими знакомыми найдутся и другия личности, принадлежащия к тому же обществу? сухо проговорил доктор Бернард. - Ну, пошевеливайся, Дези! - Много их найдется между нашими знакомыми, как в Рай, так и в Уинчельси. Твой кривой приятель замешан в это дело, а также не сомневаюсь, замешан и барон де Ламот, ну, а не угадаешь ли ты, Денни, еще одного имени?

-- Как не угадать, сер, отвечал я печально. Я знал, что родной мой дед занимался этим промыслом. - Но, что бы там ни делали другие, я даю вам честное свое слово, что сам я никогда не буду заниматься этим.

новости?

-- Какой новости?

Дело в том, что я до сих пор был исключительно занят своими собственными делами. В этот самый вечер лондонская почта принесла известие, которое, даже для моей темной личности, оказалось очень важным. Известие это заключалось в том, что его величество король, известившись о подписании дружественного и торгового союза, между французским двором и некоторыми лицами, состоящими на службе мятежных подданных его величества в Северной Америке, счел за нужное отозвать своего посланника от французского двора, и в твердой надежде на исполненную любви и усердия поддержку своих верноподданных, решился принять меры, чтобы, в случае надобности, всеми силами соединенного королевства отразить супостатов и поддержать могущество и честь страны.

Итак, пока я выходил из залы суда в Рай, ни о чем не помышляя, кроме моих врагов и превратностей моей судьбы, гонцы скакали по всем направлениям с известием, что Франции объявлена война. Один из них обогнал нас на дороге домой, трубя в свой рог и провозглашая весть о войне с Францией. Проезжая равниной, мы могли разглядеть французские сигнальные огни, горевшие по ту сторону пролива. Еще пятдесят лет прожил я с тех пор на свете, и во все это время редко, редко, и то на короткие промежутки погасили эти роковые маяки, глашатаи войны.

"Гонец, посланный с этим важным известием, прискакал в Рай, когда уже мы оттуда выехала. Но так как он скакал гораздо быстрее, чем было в обычае у докторской лошади, то он и обогнал вас по дороге в Уинчельси. Не прошло и получаса, как привезенное известие переполошило весь город: па рынке, в кабаках, по частным домам, всюду собиралась люди и толковали между собой. Итак, у нас на руках было две войны: с Францией и с нашими непокорными сынами в Америке; а непокорные сыны около этого времени уже одолевали свою родину-мать. В начале войны мы; т. е. школьники от Покака, держались храбро и бодро. Мы преследовали мятежников по карте и побивали их при каждой встрече. Мы разбили их на Лонг-Эйланде; мы покорили их при Брандиуайне. Мы одержали над ними блистательную победу при Коннерс-Гиле. Мы победоносно вступили в Филадельфию вместе с Гоу. Но мы точно с неба упали, когда выпущены были сдаться под Сиратогою вместе с генералом Боргойном; для нас было делом непривычным слышать, что английския войска сдаются и что войнския доблести англичан, находят себе более, чем равные в других нациях. "За Лонг-Эйланд нас уволили от послеобеденного класса, шепнул мне Том Паррот, сидевший в школе рядом со мною: - думаю, что за Сиратогу нам будет порка." Что-же касается французов, то мы давно знали о замышляемой ими измене, и наша ненависть против них со дня на день увеличивалась. "Французы ероисповедания, порешили мы, - совсем другое дело; по крайней мере, гугеноты, изгнанные из Франции, как видно, оказались недурными подданными своего нового государя."

Но в Уинчельси жида одна милая маленькая француженка, которая, я должен сознаться, была отъявленной бунтовщицей. Когда мистрис Бернард, разговаривая о воине, обратилась к Агнесе и спросила: "А ты, Агнеса, дитя мое, на чьей стороне?" Mademoiselle де-Барр вся вспыхнула и отвечала: "Я француженка и держу сторону моего отечества. Vive la France! vive le roi!"

-- Ах, Агнеса! Ах ты развращенное маленькое чудовище неблагодарности! воскликнула мистрис Бернард и принялась плакать.

"Mademoiselle де-Саверн, я того мнения, что маленькой француженке и следует держать сторону Франции; но, видите-ли, стол накрыт и мы отложим сражение до после-ужина." Когда он в этот вечер прочитал молитву, предписанную его церковью на время войны, молитву, в которой мы просили Бога покрыть нас своим щитом и дать нам победу, мне казалось, что ни разу еще голос этого добродетельного человека не звучал так трогательно и торжественно.

Во время совершения этого утренняго и вечерняго обряда в ректорском доме, одна маленькая девочка, принадлежавшая к Римско-католической церкви, постоянно сиживала в стороне, её духовные наставники запрещали ей молиться с нами по англиканским обрядам. По окончании молитвы, и по удалении прислуги, мисс Агнеса проговорила с пылающим и почти гневным лицем:

-- Твоя правда, дитя мое, и ужь мы лучше не станем от тебя требовать, чтобы ты говорила "аминь" на нашу молитву.

-- Не понимаю, из-за чего вы хотите одержать верх над моею отчизною, всхлипывала маленькая девочка. Небось я не стану молиться, чтобы какое несчастье приключилось вам, или тете Бернард, или Денни... нет, ни за что, ни за что не стану. И залившись слезами, она спрятала голову на груди нашего доброго друга, и все мы почувствовали себя глубоко растроганными.

руку в своей.

-- Ты никогда не сделаешься, Денни, моим врагом, никогда? проговорила она, поднимая на меня глаза.

-- Милая, отвечал я дрожащим голосом, я буду любить тебя до конца дней моих.

Тут я вспомнил про младенца, найденного мною на морском берегу и принесенного домой на руках, и снова эти руки обхватили мою дорогую девочку и сердце мое забилось несказанным счастьем.