Ньюкомы.
Часть Первая.
Глава II. Разгул полковника Ньюкома.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть Первая. Глава II. Разгул полковника Ньюкома. (старая орфография)

II.
Разгул полковника Ньюкома.

Так-как юный джентльмен, только-что отправившийся почивать, будет героем следующих страниц, мы признали за блого начать наш отчета, о нем историей его семейства, к счастию не очень длинной.

Когда косы росли еще на затылках британских дворян, а жены этих дворян носили еще на голове подушки, над которыми заплетали собственные волосы, тщательно прикрывая их пудрою и поммадой; когда министры ездили еще в парламент в звездах и орденах, а витии оппозиционной партии нападали каждую ночь на благородного лорда, украшенного синею лентою; когда м--р Вашингтон стоял на челе возмутившихся Американцев с таким мужеством, которое - надобно сознаться - было достойно лучшого дела, - тогда-то прибыл в Лондон, из какого-то северного графства, Томас Ньюком, затем мистер Томас Ньюком, эсквайр и лондонский шериф, а затем и мистер альдерман Ньюком, родоначальник той Фамилии, которой имя послужило заглавием для этой истории. Не прежде, как в царствование Георга III, мистер Ньюком появился первый раз в Чипсайде, въехав в Лондон на телеге, которая высадила его со всем его. состоянием, заключавшимся в нескольких узелках с платьем, в улице Епископских ворот. Несмотря на это, если-бы можно было доказать, что Норманны носили косы при Вильгельме Завоевателе, а мистер Вашингтон сражался с Англичанами при короле Ричарде в Палестине, я уверен, что некоторые из нынешних Ньюкомов внесли-бы за это доказательство значительную сумму в бюро герольдии, так-как они живут в самой среде туземной знати и ведут знакомство только с высшей аристократией - с избранными модного и дипломатического света, о чем вы можете прочесть ежедневно в газетах.

Дело в том, что, хотя эти Ньюкомы и получили из коллегии родословную, напечатанную в "Великобританской аристократии" Бюджа, хотя эта родословная и доказывает, что Ньюком Кромвеллевского войска и Ньюком, повешенный королевою Мариею в числе последних шести представителей протестантизма, были предками дома Ньюкомов, - хотя и доказывает она, что один из членов этого дома отличился на Босфортском поле, а родоначальник, убитый при Гастингсе, возле самого короля Гарольда, был хирургом и брадобреем короля Эдуарда Исповедника; го - между нами будь сказано - я думаю, что сэр Брэнан Ньюком из Ньюкома не верит ни одному слову из этой истории, т. е. нисколько не больше других, - несмотря на то, что многим его детям даны имена прямо из саксонского календаря.

Точно-ли Томас Ньюком был найденышем, питомцем из воспитательного приюта той деревни, которая обратилась теперь в большой промышленый город и носит имя Ньюкома? По-крайней-мере, такой слух разнесся на последних выборах, когда сэр Брэнан, в консервативных видах, вступил в состязание с кандидатами на представителя города и когда мистер Яп, отчаянный либерал и также кандидат, развесил по городским улицам изображение старого воспитательного приюта, как месторождения Ньюкомов, иронически приглашая горожан подавать голоса за Ньюкома и общественную благотворительность, за Ньюкома и приходские интересы, и проч. Впрочем кто-же станет обращать внимание на это местное злословие? Тем, которые осчастливлены приглашением на вечера лэди Анны Ньюком, очень мало нужды до того - доведут-ли её прекрасные дочери свою родословную не далее их деда альдермана, или, через посредство мифического предка, брадобрея и хирурга, доберутся до подбородка Эдуарда Исповедника?

Томас Ньюком, бывший в своей деревне ткачем, привез с собою в Лондон один из самых лучших характеров: он был честен, бережлив, скромен и простодушен. В Лондоне он поступил в торговый дом, под фирмою "Братьев Гобсонов", суконных фабрикантов. В последствии фирма изменилась в "Гобсон и Ньюком". Этот факт достаточен для определения всей истории Томаса Ньюкома. Подобно Виттингтону и многим другим лондонским прикащикам, он начал свое поприще бедным человеком, а кончил женитьбою на хозяйской дочери и получением титулов шерифа и альдермана лондонского Сити.

Однако он женился уже "en secondes noces" на богатой и достопочтенной (последнее слово в то время всегда придавали ревностным исполнителям христианских обязанностей) Софии-Алетэе Гобсон - женщине значительно старшей мистера Ньюкома, но пережившей его многими годами. Её замок в Клэпгэме служил долгое время приютом для избранников из среды ревнителей благочестия. Самые красноречивые проповедники, самые даровитые миссионеры, самые занимательные новообращенцы с отдаленных островов всегда находилось за её столом, отягченным произведениями роскошных её садов. И действительно, по замечанию многих весьма уважаемых джентльменов, само небо благословило эти сады изобилием плодов земных: в целой Англии не было лучше винограда, персиков и ананасов. Ее крестил сам мистер Витфильд, и как её друзья, так и вообще по всему Сити, говорили, что два имени, данные мисс Гобсон ври крещении, София и Алетэя, взяты с двух греческих слов и в переводе значат: мудрость и истина. Теперь уже нет ни г-жи Ньюком, ни её виллы, ни её садов; но терраса Софии, верхняя и нижняя дороги Алетэи, постройки Гобсона, Сивэр и т. п., свидетельствуют, каждый срочный день трехмесячного платежа, что земля, посвященная ей, приносит еще доселе обильные плоды потомкам этой достопочтенной женщины.

как подобает честному человеку, - отправился на север к оставленной им там хорошенькой девушке, на которой обещал жениться. Брак, повидимому неблагоразумный (у его жены не было ничего, кроме бледного лица, которое стало старше и еще бледнее во время долгого ожидания) принес большое счастие Ньюкому. Все его земляки торжествовали при мысли, что богатый лондонский торговец вернулся на родину, чтобы исполнить обещание неимущей девочке, которую любил в дни бедности; известные суконные фабриканты, знавшие его благоразумие и честность, поручили ему множество дел, когда он возвращался в Лондон. Сусанна Ньюком непременно дожила бы до богатства, если бы судьба не прекратила её жизненного поприща: после годового замужства, Сусанна умерла, родив сына.

Ньюком взял для ребенка кормилицу и нанял коттэдж, как-раз подле Гобсоновского дома. По воскресеньям он гулял в саду Гобсонов и его часто приглашали на рюмку вина.

С тех пор, как Ньюком оставил их службу, торговый дом Гобсонов, благодаря деятельной помощи квакеров и их религиозным связям, значительно увеличил круг своей деятельности банковыми оборотами. Ньюком принял в них участие и, постепенно усиливая свои дела, пользовался большим уважением прежних хозяев, которые иногда звали его откушать чаю в их уединенном жилище. Сказать правду, сначала он (как истый гражданин Сити), не очень любил эти приглашения: большую часть дня он был утомлен своими делами, так-что вечером просто засыпал под поучения, которыми постоянные посетители гобсоновского уединения, даровитые проповедники, миссионеры и т. д. занимали слушателей вплоть до ужина. До ужинов Ньюком был также небольшой охотник; (иначе беседы у Гобсонов могли бы показаться ему гораздо завлекательнее, потому-что в самом Египте не бывало таких вкусных яств, как в Клэпгэме). Желчный темперамент принуждал его быть воздержным в пище; да кроме того дела обыкновенно призывали его в город рано поутру, и ему всегда приходилось целый час идти пешком до первой почтовой кареты.

Но когда его бедная Сусанна умерла, а мисс Гобсон, сделавшись по завещанию покойного отца участницей в оборотах торгового дома, осталась вместе с тем наследницей набожного и бездетного своего дяди Захарии Гобсона, мистер Ньюком, прогуливаясь однажды с своим мальчиком, встретил ее на дороге, в то время как она возвращалась с воскресного митинга. Ребенок был прехорошенький (впрочем и сам мистер Ньюком был представительный мужчина, с свежим цветом лица; он до конца своих дней пудрился, а в последнее время, когда его сделали шерифом, носил сапоги с отворотами и медные пуговицы, просто - мог служить образцом лондонского купца). Мисс Гобсон пригласила его и маленького Томми под лиственные сени своего эрмитажа; она не сделала выговора ребенку даже и тогда, когда он стал играть на луговом сене, безпрепятственно гревшемся на солнце в день общого отдохновения, и к концу посещения дала ему большой кусок пирожного, множество превосходного тепличного винограда и детскую книжечку из односложных слов. Томми на другой день сделался нездоров, но на следующее воскресенье отец его был на митинге.

"Поздравляем, Ньюком! говорят, ты вступаешь в компанию с Гобсонами! Ньюком! отнеси эту газету Гобсонам: они пойдут на это дело, я уверен!" и т. п. Начались стоны и воздыхания почтенных отцов Гедеона Баульса и Афанасия О'Грэди, безпрестанно ссорившихся и враждовавших друг с другом, но питавших одинаковое чувство любви к мисс Гобсон и одинаковое чувство ужаса и ненависти к мирянину Ньюкому. Но - знаете ли - мы лучше пропустим все эти ссоры, шутки и пересуды. Как честно женился Ньюком на бедной женщине, как честно одолел он бедность и составил себе независимое положение, точно также храбро пошел он к своей цели и получил один из первых призов Сити, с состоянием в четверть миллиона. Каждый из его старых приятелей, каждый истинно-честный в душе человек, радовавшийся успеху, доставляемому соображением, честностью и мужеством, порадовался счастию Ньюкома и сказал: "Ньюком, голубчик! (а если они были давнишними и закадычными друзьями по Сити - Ньюком, плутяга!) поздравляю тебя!"

Разумеется, мистер Ньюком мог-бы заседать в парламенте, разумеется, к концу своей жизни мог-бы получить титул баронета, но он избегал почестей, и сенаторских и судейских. "Это не годится", говорил он разсудительно. "Это не понравится квакерской общине". Его жена вовсе не заботилась о титуле лэди. Управлять домом "Братьев Гобсонов и Ньюкома"; вникать в интересы поверженных в рабство негров; пробуждать в блуждающих во мраке Готтентотах сознание истины, обращать к вере Евреев, Турок, язычников и проч.; вразумлять какого-нибудь равнодушного и моряка; наставлять на правый путь какую-нибудь прачку; стоять на челе квакерских благотворительных учреждений и делать тысячи тайных, никому неизвестных благодеяний; отписываться на мириады писем; выдавать безчисленным пасторам пенсии, а их супругам запасы детского белья; слушать ежедневно по целым часам поучительные возгласы пропоповединков, и слушать их без устали, стоя на коленях, после продолжительного дневного труда - все эти занятия составляли её прямую обязанность, и около восьмидесяти лет выдерживала она этот искус с неистощимым женским терпением. Властолюбивая, но заслуживавшая власти над другими, суровая, но покорная своему долгу, строгая, но благотворительная, неистощимая столько-же в великодушии, сколько и в труде, она была неумолима единственно в отношении к старшему сыну своего мужа, Томасу Ньюкому, к тому мальчику, который играл на сене и которого она полюбила-было сначала строгой, по вместе с тем нежной любовью.

Мистер Томас Ньюком, отец двух сыновей - близнецов своей жены, младший компаньон дома под Фирмою "Братьев Гобсонов и К°", прожил еще много лет после получения завидного приза, с которым поздравляли его друзья. Но все-таки он был не более, как младший компаньон торгового дома. Его жена распоряжалась и в Триднилльской улице и дома уже давно, в то время, когда набожные джентльмены, умоляя небо за эту благочестивую женщину еще и недумали молить о ниспослании благодати на её мужа. Садовники снимали перед ним шапки, банковые писцы приносили ему книги, но приказания получали , а не от него. Я думаю, что ему было очень скучно на митингах, что при мысли о страданиях негров его одолевала зевота, а перекрестов - Евреев он готов был снова послать под Иерихон. Около того времени, как Французский император возвращался из России, мистер Ньюком умер; его мавзолей возвышается на Клэпгэмском кладбище, возле скромной могилы, в которой погребена первая его жена.

После вторичной женитьбы отца, мистер Томас Ньюком-младший и его няня Сара были переведены из коттэджа, где они жили в полном комфорте, в угрюмый дом, окруженный лужайками и садами, ананасными и виноградными теплицами, птичниками, словом всевозможной роскошью. Этот эльдорадо был отделен от внешняго мира густой оградой высоких деревьев и увитыми плющем воротами, сквозь которые лондонские путешественники, с империала Клэпгэмского дилижанса, могли уловить один мимолетный луч блестящого благосостояния Ньюкомов. Действительно это был эльдорадо....

Входя в ворота, вы чувствовали, как вами овладевает какая-то особенная степенность; в высшей степени благопристойный вид замка оковывал все ваши члены, как будто на вас надевали накрахмаленное платье. Прикащик мясника, скакавший очертя голову в телеге по смежным проселкам и выгону, насвистывавший дикия мелодии, приобретенные на вышках дешевых театров и шутивший с сотней кухарок, подъезжал к замку так тихо, как будто вез дроги с покойником, и молча отдавал у людского подъезда части говядины и куски сладкого мяса. Грачи, гнездившиеся в вязах, каркали денно и нощно; павлины важно разгуливали по террасам; цесарки более походили на галок, чем обыкновенно походят на них эти вкусные птицы.

Привратник казался очень степенным; он отправлял должность клирика в соседней капелле. Пастыри, входившие в ворота, приветствовали его жену и детей и продовольствовали ягнят своей паствы книжками. Главный садовник ходил только за дынями и ананасами, и то на время.

заведений, все с намерением послушать своего любимого проповедника.

Единственный человек, отправлявшийся в церковь, был Томас Ньюком, со своим маленьким сыном Томми и Сарой, его нянькой; она же была, как мне кажется, его тетка, или по-крайней-мере двоюродная сестра его матери. Вскоре после того, как Томми начал говорить, его выучили повторять гимны, примененные к его нежному возрасту, указывая ему на неизбежную кару, уготованную злым детям. Он пересказывал эти гимны своей мачихе после обеда, перед большим, отполированным, красного дерева столом, уставленным виноградом, ананасами, пирожным, порт-вейном и мадерой; вокруг него сидели дородные люди, в черных одеждах, которые, поставив маленького человечка между своих колен, предлагали ему разные вопросы. Они гладили его по голове своими жирными руками, если он отвечал хорошо, и порицали его, если он, что с ним часто случалось, упрямился.

Няня Сара или тетя Сара непременно бы умерла, еслиб осталась еще несколько лет в этом удушливом месте. Она не перенесла бы разлуки с ребенком, которого ей вверила её госпожа и родственница (обе женщины работали в Ньюкоме в одной комнате и всегда любили одна другую, с тех пор, когда Сусанна сделалась женой негоцианта, а Сара её служанкой). В новом семействе она была не больше, как нянька маленького Томми. Честная душа никогда не упоминала о своем родстве с матерью ребенка, да и сам мистер Ньюком не счел за нужное сообщить своему новому семейству этого обстоятельства. Управляющий называл ее эрастианкой, горничная очень степенного вида, ходившая за самой мистрисс Ньюком, донесла на Сару, что она рассказывает Томми истории о ланкашэйрских колдуньях и сама этому верит. Негр, лакей мистрис Ньюком, приставал к Саре с своими объяснениями, к чему даже поощряла его госпожа. Не мало любви, верности и постоянства показала и доказала честная Сара в несколько лет, проведенных ею в эрмитаже, до тех пор, пока Томми не поступил в школу. Господин её, с различными просьбами и увещаниями, в которых заклинал памятью и любовью покойной жены, умолял с глазу на глаз своего друга остаться с ним, и Томми, с своей привязанностью, с чистосердечными ласками; беды, в которые очень часто попадал, и вопли, испускаемые им над гимнами, которые ему велено было учить (почтенным Т. Клоком, из Гайборийской коллегии, ежедневным его учителем, которому было поручено не жалеть розог, если это нужно, чтоб ребенок не испортился), все эти причины, побудили Сару остаться при своем молодом господине до тех пор, пока его не отошлют в школу.

Тем временем чрезвычайное происшествие, диво, благословение и радость приключилась в эрмитаже. Года два спустя после замужества мистрисс Ньюком (в то время этой лэди было сорок три года), ни больше ни меньше как два херувимчика появились в Клэпгэймском эльдорадо - Гонсон Ньюком и Брэнан Ньюком, названные в честь их дяди и покойного деда, после которого они долженствовали принять имя и звание. Теперь не было никакой причины, почему бы молодому Ньюкому не поступить в школу. Старый мистер Гобсон и брат это воспитывались у капуцинов: к этим-то капуцинам и был помещен, с общого согласия, Томас Ньюком, меняя - о боги! с каким наслаждением - пышность Клэпгэма на грубую, и обильную пищу училища, где он чистил с полной готовностью сапоги своего наставника, пока сам не вырос и пока не пришло время, когда он в свою очередь не начал распоряжаться слабыми и получать за то наказания; где выходил на бой с школьным товарищем, разбивал ему нос, в замен подбитого глаза, а на другой день пожимал ему руку; где или играл в крикет, или в мячик, или бегал в запуски, судя по времени года, и объедался с приятелями тортами, когда были деньги (а в них у него не было недостатка). Я видел его имя, вырезанное на арке училищного луга; но он был там несравненно раньше моего; сын его показывал мне это имя, когда мы оба были ребятами, в котором-то году царствования Георга-Четвертого.

Удовольствия школьной жизни были таковы для Томми Ньюкома, что он и не заботился отправляться по праздникам домой. И в самом деле, его неповиновение, шумные шалости, битье стекол, мародерские набеги к садовнику за персиками и к ключнице за вареньем, его резвость, дошедшая до того, что он подшибал ходульки под своими двумя маленькими братьями (следы этого необдуманного поступка остались до сего дня на носу нынешняго баронета) его дремота во время поучений и легкомысленное обращение с достопочтенными особами навлекли на него заслуженный гнев мачихи, а вместе с ним и наказания. Понятно, что отец, по наущению мистрис Ньюком, тотчас же высек Томми за то, что он подшибал ходули своих маленьких братьев; но когда его понуждали повторить это наказание по поводу новых проступков Томми, мистер Ньюком отказался на чистую, при чем выразился, так грубо и так по-мирски, что всякая степенная лэди должна была оскорбиться. И точно: он сказал, что пусть его нелегкая поберет, если он еще раз накажет мальчика, которого довольно секут и в школе; с этим мнением Томми вполне был согласен.

в Сити по своим делам, а Томми оказался по своему обыкновению непокорным, она позвала разсудительного дворецкого и черного лакея, к собратиям которого чувствовала (за испытываемые ими сечении розгами) непритворную жалость и поручила им произвести вместе наказание юному преступнику. Но он с таким бешенством ударил под ноги дворецкого, что чуть не разбил в кровь его представительной особы, и заставил этого важного и чопорного служителя хромать и претерпевать боль несколько дней сряду; потом, схватив графин, побожился, что разобьет им гадкую рожу негра; мало того, грозился опорожнить этот графин на голову самой мистрис Ньюком, прежде чем допустит её агентов совершить над ним желаемое ею наказание.

Крупные слова посыпались между мистером и мистрис Ньюком в тот вечер, по возвращении джентльмена из Сити, когда он узнал об утреннем происшествии. Боюсь, не сказал ли он опять чего-нибудь лишняго, и считаю неуместным повторять здесь его запальчивые выражения. Как бы то ни было, он показал в этом случае много энергии и благородства, поступил, как следует хозяину дома, обещая слугам, если они когда-нибудь осмелятся поднять руку на его ребенка, сперва отколотить их, а потом прогнать, и должно признаться, отозвался с горечью и сожалением, что женился на женщине, которая не повинуется своему мужу, и что зашел в такой дом, где не хотят признавать его господином. Созвали друзей - вмешательство и увещания клэпгэмского духовенства, некоторые члены которого постоянно обедали в эрмитаже, успели утишить эту семейную ссору, и нет сомнения, что здравый смысл мистрис Ньюком, которая была не зла, хотя и властолюбива и которую, как ни была она непогрешительна, все-таки можно было довести до сознания своих ошибок, - этот здравый смысл побудил се показать, хотя на время, некоторую покорность человеку, которого она поставила в главе своего семейства и которого, надо признаться, клялась любить и уважать. Когда Томми занемог скарлатиной (это горестное событие случилось вскоре после описанной размолвки) - собственная его няня Сара не могла быть нежней, внимательнее и сердечней того, какой показала себя в этом случае его мачиха. Она за ним ходила во все время болезни: никого кроме себя не допускала подавать ему кушанье и лекарство, просиживала возле мальчика целые ночи, и ни разу не упрекнула мужа (который вместе с ней не отходил от больного), когда близнецы занемогли той же болезнью (считаем почти не нужным говорить, что ouи очень счастливо излечились). Маленький Томми, в своем временном безпамятстве, принимал ее за няню Сару, называл ее своей милой, толстой Салли - хотя ни один позорный столб, к которому мистрис Ньюком хотелось иногда привязать его, не мог сравниться с нею тониной, - и в том же лихорадочном бреду, как бы сознательно бранил ее в лицо - называл ее старой кошкой, и вскакивал на своей маленькой постеле, и забывая минутный бред, объявлял, что он оденется и убежит к Салли. Салли жила в это время на своей стороне пансионом, который давал ей щедрой рукой мистер Ньюком и который его сын и потом сын его сына, при всей своей нужде и тесных обстоятельствах, всегда находили возможность выплачивать.

в одно утро, худой и голодный, в коттэдже Сары, за двести миль от Клэпгэма. Сара укрыла несчастного заблудшагося, заколола для него своего тельца, умыла его обильными слезами и с поцелуями уложила его спать. Этот сон был прерван появлением его отца, которому внутреннее чувство, поддержанное быстрым соображением мистрис Ньюком, тотчас подсказало, куда скрылся молодой беглец. Несчастный отец вошел с бичем в руке - другого средства или закона он не знал, чтоб поддержать родительскую власть: - много, много раз, отец его старый ткач, которого память оги любил и почитал, самого его стегал ремнем. Увидя это орудие в родительских руках, пока мистер Ньюком выталкивал из комнаты рыдавшую, и дрожавшую Сару и затворял за ней дверь, Томми пробудился от сладкого сна и мнимой игры в очаровательный крикет и догадался о своей участи: он встал с постели и получил наказание, не произнеся ни одного слова. Очень может быть, что отец страдал больше ребенка, ибо, после наказания, маленький человечек, все еще дрожа и страдая от боли, протянул свою окровавленную ручонку и сказал: "Я могу, - я могу перенести это от вас, сэр". Говоря это, он покраснел, и на глазах его проступили слезы, при чем отец залился горькими слезами, обнял сына и поцеловал его, прося и умоляя больше не упрямиться, - отбросил от себя бич и поклялся, чтобы ни случилось, никогда его больше не наказывать. Ссора эта подала повод к ненарушимому и счастливому примирению. Все трое обедали вместе в коттэдже Сары. Может быть, отец охотно бы обошел в этот вечер тропинки и поля, где он бродил в дни своей юности, где он сказал первое слово любви, где в первый раз поцеловал любимую им девушку...

Бедная, она ждала его так постоянно и нежно, столько времени провела в нужде и безропотном ожидании и награждена была таким коротким счастьем, что не успела им воспользоваться.

Мистрис Ньюком, по возвращении Тома, даже и не намекнула на его побег, напротив - была очень кротка и благосклонна, а на ночь прочла притчу о блудном сыне совершенно тихим и спокойным голосом.

но просто - они не могли сойдтись. Томми постоянно казался надутым и жалким; стал пить с грумами по конюшням. Я думаю, что он даже отправился на эпсомскую скачку; но после такого возмутительного поступка - попался. Возвращаясь с самого занимательного завтрака в Рогэмптоне (за завтраком говорил речь очаровательный перекрест из Евреев, и как усладительно говорил!) мистрис Ньюком, в своем великолепном экипаже, запряженном гнедыми конями, встретила Тома, своего пасынка, в наемной телеге, навеселе, и в сообществе всевозможных друзей мужеского и женского пола. Джону, черному слуге, было приказано сойдти с экипажа и привести Тома. Том подошел; голос его огрубел от вина. Он дико смеялся и напал рассказывать про какую-то драку, которой был свидетелем. Было невозможно оставлять долее такого негодяя в доме, где два маленькие херувимчика мистрис Ньюком возрастали в прелестной невинности.

У юноши было неодолимое стремление к Индии, и самою любимою его книгою изо всей отцовской библиотеки была история Орма, описывающая подвиги Клэйва и Лоренса. Желая заниматься словесными науками, он отвергал с негодованием всякую мысль о гражданских должностях и мог удовлетвориться только военным мундиром. Томаса Ньюкома зачислили юнкером в кавалерию; а когда каррьера юноши была таким образом направлена и неохотное соизволение мачихи испрошено, мистер Ньюком почел самым приличным поручить своего сына наставнику, способному дать ему военное образование. Он взял сына из лондонской школы, в которой - сказать правду - Томми сделал очень небольшие успехи в науках. Юноша был помещен к профессору, занимавшемуся приготовлением молодых людей к военной службе, и получил соответственное своему званию воспитание, гораздо высшее того, которое выпадало на долю тогдашним молодым воинам. Он занимался математикой и фортификацией с большим усердием, чем некогда латинским и греческим языками, а главное сделал такие успехи во французском языке, которые казались чем-то необыкновенным в среде современной Томми британской молодежи.

Молодой Ньюком проводил большую часть своего времени в изучении этого языка; но к сожалению некоторым из его учителей пришлось навлечь на бедного юношу новые семейные неудовольствия и смуты. Его наставник, человек с достатком, жил в Блэктте, а не подалеку от него, по дороге в Вульвич, обитал кавалер де-Блоа, и в его-то доме юноша брал уроки французского языка гораздо охотнее, чем под кровлей своего профессора.

Такое предпочтение будет понятно, если мы скажем, что у кавалера де-Блоа были две хорошенькия и молоденькия дочери, с которыми он бежал из родины, во время революции, подобно тысячам Французских эмигрантов. Он был представителем младшей линии одной из древнейших Французских фамилий; старший его брат, маркиз, также покинувший Францию, находился в это время или в армии принцев на Рейне, или с изгнанником-королем в Миттаве. Де-Блоа был участником в войнах Фридриха-Великого: на что лучше было наставника молодому Ньюкому и во Французском языке, и в военном искусстве?

Надо было удивляться, с каким рвением занимался Томми своими уроками! Девица Леонора де-Блоа, дочь кавалера, постоянно и очень спокойно работала в той-же комнате, где её отец занимался с своим учеником. Она рисовала узоры, и вышивала; она была готова употребить и свое маленькое соображение, и свои маленькие пальчики на всякую работу, которая могла-бы прибавить несколько шиллингов к скудным средствам содержания изгнанного семейства, в годину бедствия. Впрочем, я полагаю, что кавалер не очень безпокоился об её участи, потому что дал слово - отдать её руку графу де-Флораку, также эмигранту, такому-же отличному офицеру, как и сам кавалер, только годом по-старше, и в то время занимавшемуся в Лондоне частными уроками на скрипке. Иногда, по воскресеньям, де-Флорак отъявлялся с этим инструментом в Блэкгит, ухаживал за своей молодой невестой и говорил со своим старым однослуживцем о пролетевших счастливых днях. По воскресеньям Том Ньюком не брал Французских уроков. Обыкновенно он проводил этот день в Клэпгэме где - странное дело! - никогда не говорил ни слова о девице де-Блоа.

ежедневно за французскими словарями, за пяльцами, за каким-бы то ни было занятием? Нет сомнения, что Леонора была воспитана превосходно и, как всякая благовоспитанная Француженка, готова была вступить в брак по выбору своих родителей.... но, в то время, как старенькй мистер де-Флорак поигрывал на скрипке в Лондоне, молодой и красивый Том Ньюком находился безотлучно в Блэкгите.

Не затягивая дела, скажем, что Том признался в любви и готов был жениться на Леоноре в ту-же минуту, как только она согласится отправиться с ним в маленькую католическую часовню в Вульвиче.... И зачем бы не уехать им тогда вместе в Индию, на вечную радость и счастие?

Невинная любовь продолжалась несколько месяцев, пока не была открыта мистрис Ньюком, от проницательных очков которой ничего не укрывалось. Однажды она поехала в Блэкгит, к наставнику Тома. Юноши не было дома: он отправился брать у г. де-Блоа урок Французского языка и рисования.

Мачиха Тома отправилась по его следам, и ужь, конечно, нашла его с учителем, за книгами и фортификационными планами. Мадмоазель тайну, которой бедный м. де-Блоа, в точение нескольких месяцев но мог разгадать у себя под посом; мало того - он не имел даже малейшого понятия об истине.

Мистрис Ньюком объявила, что семейные дела призывают её сына домой, и - пока они ехали в эрмитаж, - между нами произошла порядочная баталия. Мачиха обвиняла пасынка в том, что он - негодяй и чудовище; пасынок отвечал заносчиво, - отклоняя от себя обидные прозвища и объявив свое намерение - безотлагательно жениться на самой добродетельной, самой прелестной представительнице женского пола. Жениться на папистке!... Это была последняя капля, переполнившая кубок горечи, назначенный бедному Тому. Позвали мистера Ньюкома, и оба старика провели большую часть ночи в нападках на юношу: он уже слишком вырос для какого-нибудь осязательного доказательства, но мистрис Ньюком несколько часов сряду бичевала его своими гневными речами, которые были для него хуже ударов.

Ему было приказано, чтобы нога его не была в доме де-Блоа: на это приказание неустрашимый юноша только щелкнул пальцами и свирепо захохотал. Он поклялся, что кроме смерти, ничто не может разлучить его с молодой девушкой. На другой день отец один отправился его усовещевать, но Том оставался но прежнему упорным: он решился жениться и никто не помешает ему жениться. Том заломил на бекрень свою шляпу и вышел из ворот замка, в то время, как его отец, совершенно побежденный упрямством юноши, с угрюмым лицом и со слезами на глазах, пошел в город своей дорогой. Он не очень сердился на сына: во время ночного разговора, юноша оправдывался с мужеством и с честью, и Ньюком вспомнил, как сам он, в былые годы, ухаживал за молодой девицей и полюбил ее Но он боялся мистрис Ньюком. Кто будет в силах изобразить её ярость при одной мысли, что юноша из её дома собирается жениться на католичке?

И так, молодой Ньюком шел в Блэкгит, в намерении прямо упасть на колени перед Леонорой и получить благословение её отца. Старый лондонский скрипач не мог казаться ему препятствием: было-бы чудовищно предполагать, что участь такой молодой девицы будет связана с участью человека, который старше её отца. Том не знал, как свято соблюдались тогдашними Французскими дворянами законы чести и как крепко были связаны этими законами дочери Французских дворян.

и Французском искательстве приключений. Её супругу пришлось в последствии иметь затруднительное объяснение по поводу тех выражний, которые она сочла приличными в этом разговоре.

-- "Вы ", вы запрещаете мадмоазель де-Блоа, выходить замуж за вашего сына, мистера Томаса! Нет, сударыня! моя дочь происходит от такого рода, который не привык соединяться узами брака с лицами вашего класса: она обручена Французскому дворянипу, которого предки были герцогами и пэрами прежде - чем господа Ньюкомы стали чистить сапоги!" Вместо того, чтобы, по прибытии в Вульвич, встретить свою хорошенькую и застенчивую девушку, бедный Том встретил своего Французского учителя, посиневшого от ярости и дрожавшого под своей прической - "ailes de pigeon". Мы пропустим последовавшия сцены, пропустим страстные убеждения, изступление и отчаяние молодого человека. Для своей чести в глазах света, м. де-Блоа решился немедленно выдать дочь за графа. Бедная девочка повиновалась безпрекословно, и одновременно с этим браком, молодой Ньюком, едва не помешавшийся от гнева и отчаяния, отправился в Индию и оставил своих родителей, которых и не видал уже более.

Имя Тома никогда не упоминалось в Клэпгэме. Письма его к отцу обыкновенно были адресованы в Сити; они были отрадны для родительского сердца. Отец посылал Тому в Индию щедрые пособия, до тех пор, пока юноша письменно не отказался от них. Мистер Ньюком располагал - отказать Тому все свое состояние, - так-как близнецы были вполне обезпечены, - но не решился этого сделать из страха к своей супруге, Софии-Алетэе.... И он умер, и бедный Том получил только.... тайное прощение.