Ньюкомы.
Часть Первая.
Глава IV. В которой автор и герой рассказа продолжают знакомство.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть Первая. Глава IV. В которой автор и герой рассказа продолжают знакомство. (старая орфография)

IV.
В которой автор и герой рассказа продолжают знакомство.

Еслибы мы вздумали рассказывать историю юности не только нашего героя, но и отца нашего героя, мы никогда не кончили-бы с детскими биографиями. Пусть восхищается бабушка любого джентльмена, с нежностью исчисляя все детския шалости и признаки ранняго развития гениальных способностей своего любимца-внука: - мы считаем себя не в праве докучать читателям детским лепетом и задерживать почтенную британскую публику по поводу какой-нибудь старухи. Воспоминания ранняго детства каждого человека занимательны только для двух или трех особ в целом мире: матери, которая его кормила, преданной супруге и, может быть, в последствии ребенку, который его полюбит, - но самому человеку в высочайшей степени интересны они всегда: в каком бы он ни находился благосостоянии или как бы ни была горька его настоящая доля, какие бы ни были его лета, болезни, затруднения, как бы ни был он знаменит или, обманут жизнью, утро дней его всегда представляется ему в ярком свете; его детския страдания, радости и привязанности навсегда остаются ему дороги и милы. Я попрошу позволения сказать о детской биографии мистера Клэйва Ньюкома, в качестве его историка, только то, что будет необходимо для знакомства с некоторыми особенностями его характера и что будет иметь связь с дальнейшими его похождениями в свете.

Хотя мы и были школьными товарищами, но знакомство мое с молодым Ньюкомом, сделанное на школьной скамье, где мы впервые встретились, было случайно и непродолжительно. Он имел то преимущество, что был шестью годами моложе своего настоящого биографа, и такая разница лет между юношами в общественном заведении не допускает и мысли о короткости: скорее можно допустить короткия отношения между простым юнкером и главным командиром конно-гвардии, между начинающим адвокатом и милордом главным судьей в присутствии, или между ребенком, только-что надевшим панталончики и курточку и взрослым юношей в модном фраке. Так как мы "знались домами", выражаясь по школьному, и наши семьи были между собой несколько знакомы, дядя Ньюкома со стороны матери, почтенный отец Чарльз Гонимэн (одаренный высшей силой красноречия проповедник и владетель капеллы лэди Уитльси, в улице Дэнмэрк, в Мэйферском квартале), привезя ребенка после рождественских вакаций в 182-- в школу капуцинов, поручал его, в целомудренной, приветственной речи, моему надзору и покровительству. Дядя мой, майор Пенденнис посещал некоторое время капеллу этого известного своим красноречием проповедника и проникнут был удивлением к нему, подобно многим фэшенэбельным особам. Удивление это разделял и я в ранней молодости, но оно значительно изменилось при более зрелом обсуждении.

Мистер Гонимэн сказал мне с видом глубокого уважения, что отец его юного племянника, полковник Томас Ньюком, К. Б. - самый доблестный и отличный офицер в бенгальском округе досточтимой Ост-Индской компании; что его дяди сводные братья полковника - знаменитые банкиры, находящиеся на челе торгового дома под фирмою "Братья Гобсоны и Ньюком - Гобсон Ньюком, Эсквайр, Брэйэнстон Сквэр и Марбль-Гэт, Соссекс, и сэр Брэйан Ньюком из Ньюкома и Пэрк-Лэна. "Назвать их по имени", говорил мистер Гонимэн, и в словах его дышало тоже текучее красноречие, которым он украшал самые обыкновенные обстоятельства жизни, "назвать их по имени - значит указать на двух главных торговцев богатейшого города во всем мире, и на одного, если не на двух представителей той аристократии, которая окружает престол самого великолепного, самого утонченного в своих вкусах европейского государя. Я обещал мистеру Гонимэну сделать для мальчика все, что могу, и он проступил в моем присутствии к прощанью с своим маленьким племянником, в не менее красноречивых выражениях, и вытащив длинный, но весьма тощий зеленый кошелек, извлек из него два шиллинга и шесть пенсов, и подарил их ребенку, у которого при этом как-то странно сверкнули голубые глаза.

По окончании классов, я встретил своего маленького protégé не вдалеке от лавки пирожника: он угощался пирожками с малиновым вареньем. "Вы не должны сэр, сказал я (склонный может быть, еще с юных лет к легкой сатире), тратить всех денег, которые дал вам дядюшка, на пирожки и на инбирное пиво".

Мальчик вытер перепачканый в малиновом сиропе рот и сказал". "Ничего, сэр, у меня еще куча денег".

-- А сколько именно? говорит великий инквизитор.

Допросные пункты, употреблявшиеся в школе при поступлении новичка были следующие:

Как ваше имя? Кто ваш отец? и много ли у нас денег?

Маленькая особа вынула из кармана такую пригоршню соверенов, при виде которой самый большой из учеников мог бы почувствовать тоскливую зависть. "Дядя Гобсон", сказал он "даль мне два ф.; тётя Гобсон дала мне тридцать шил.; дядя Ньюком дал мне три ф.; тётя Анна дала мне один ф. пять шил.; а тётя Гонимэн прислала мне десять шиллингов в письме. Да еще Этель хотела мне дать один фунт, только я, знаете ли, не хотел его взять, потому что Этель моложе меня, а у меня и так много денег".

-- А кто это Этель? спрашивает старший воспитанник, улыбаясь на безъискуственное признание мальчика.

-- Этель моя кузина, отвечает маленькой Ньюком, дочь тёти Анны. У них Этель и Алиса, а тётя Анна хотела, чтоб ее звали Боадицея, только дядя не захотел; там есть тоже Бэрнс и Эгберт и маленький Альфред; только его на чего считать: он совсем еще, знаете ли, маленькое дитя. Эгберт был со мной в тимпанийской школе; он едет в Итон в будущем полугодии. Он старше меня, только я с нем слажу.

-- Который-же год Эгберту? спрашивает старший ученик с улыбкой.

-- Эгберту десять, а мне девять, а Этели семь, отвечает толстощекий герой, глубоко засовывая руки в карманы своих брюк и побрякивая там всеми своими соверенами. Я посоветовал ему выбрать меня своим банкиром - и, оставив у себя одну из монет, он передал мне остальные, щедро выгружая их из кармана, пока не истощилась вся казна.

В это время школьные занятия старших и младших ученикон были распределены в разные часы и маленькие наши товарищи выходили из зала получасом раньше пятого и шестого класса. Несколько раз я находил маленькую синюю курточку на часах, и догадывался, что мой белокурый мальчик, с пухленьким откровенным личиком, с большими голубыми глазами, пришел вынуть некоторую сумму из своего банка. В скором времени, на месте одного из хорошеньких голубых глазок красовался синяк. Оказалось, что малютка вступил в кулачный бой с гигантом своего класса и одержал над ним победу. "Досталось-же ему от меня!" говорил он в упоении торжества; а когда я спросил его о причине ссоры, он очень бойко рассказал мне, что "Вольф Мэйнор, его противник, вздумал обойдтись грубо с маленьким мальчиком, а что он (гигант-Ньюком) не мог этого снести".

Выходя из школы, я простился с маленьким храбрецом, который должен был остаться у капуцинов и только еще начинал свое тревожное поприще. Так мы с ним и не видались до тех пор, пока я - уже совершенный молодой человек, нанимавший квартиру в Темпле - не встретил его описанным выше образом.

Неистовое поведение бедного Костигэна было виною того, что моя встреча со старым школьным товарищем кончилось так неожиданно и так неприятно. Я потерял уже всякую надежду снова встретиться с Клэйвом, а тем менее возобновить знакомство с вознегодовавшим индийским воином, который покинул наше общество в такой ярости. Однако-же на следующее утро, едва успели унести завтрак из моей комнаты, раздался стук в дверь и мой писарь доложил: "Полковник Ньюком и мистер Ньюком"!

Очень может быть, что жилец (половинный) квартиры на темпльском "Подворье " почувствовал некоторое угрызение совести, услыхав имена своих посетителей: сказать правду - я был гораздо веселее, чем в прошлую ночь, и курил сигару, почитывая листок "Times". А сколько юношей в Темпле курят после завтрака сигары за листком "Times"? Мой друг и спутник тех дней, да и всех моих дней, мистер Джордж Уаррингтон, пробавлялся своей коротенькой трубочкой и нисколько не смутился появлением посетителей: впрочем он нисколько не смутился-бы даже и тогда, еслибы к нам вдруг вошел архиепископ кэнтерберийский.

Маленький Клэйв с любопытством осматривал наши странные владения, в то время, как полковник дружески пожимал мне руку. Вчерашний гнев не оставил но себе и следов, и открытое, смуглое лицо полковника, осветилось благосклонной улыбкой, когда он также стал оглядывать нашу старую комнату с её потемневшими занавесками, гравюрами, книжными шкафами, со всем хламом корректурных листков, перемаранных рукописей, книжек для рецензий, пустых бутылок содовой воды, сигарных ящиков - и т. п.

-- Вчера вечером я очень вспылил, сказал полковник, а сегодня утром простыл и подумал, что первый мой долг - отправиться к мистеру Пенденнису и извиниться в моем запальчивом поступке. Поведение этого пьяного капитана - как его имя? - было до такой степени гнусно, что я немог допустить Клэйва оставаться с ним долее в одной комнате, и вышел, не простясь со старинным приятелем моего сына, не пожелав ему доброй ночи. Я должен вам пожать руку за вчерашний вечер, мистер Пенденнис"! И, проговорив эти слова, он ласково подал мне руку во второй раз.

-- Так здесь жилище муз, неправда-ли сэр? продолжал наш гость. Я знаю ваши произведения очень хорошо. Вот Клэйв постоянно каждый месяц высылал мне газету "Pall Mall".

-- Мы постоянно брали ее в Смиффле, сказал Клэйв. Я всегда готов покровительствовать "". Смиффль - надо объяснить это слово - есть уменьшительное от "Смитфиледа" {Одип из лондонских кварталов.}, в котором находится большой мясной рынок, а не подалеку от него наша школа, и старые её воспитанники придают иногда, в шутку, месту своего воспитания название соседняго рьшка.

-- Клэйв каждый месяц высылал мне газету, и я читал ваш роман "Вальтер Лоррен", во время моего плавания - вниз по реке в Калькутту.

-- Неужели безсмертные произдения Пена дошли до Бенгала и их листочки носятся вдоль желтых берегов Джумпы? спрашивает Уаррингтон, этот скептик, нимало не уважающий творений современных гениев.

-- Я подарил вашу книгу мистрисс Тимминс, в Калькутте, говорит простодушно полковник. Надеюсь, вы слышали о ней...

-- Капитальная вещь! перебил Клэйв. Я говорю про ту часть, вы знаете, где Вальтер убегает с Неэрой, а генерал не в состоянии их преследовать, хотя почтовая карета и стоит у его крыльца, потому-что Тим О'Туль спрятал его деревянную ногу! Клянусь Юпитером, капитальная вещь! Очень забавно!.. Я не люблю чувствительных сцен, самоубийств и т. д., а что касается поэзии, я питаю к ней ненависть.

-- Пену еще далеко до первого куска, замечает Уарингтон. Я считаю своей обязанностью, полковник, осаживать изредка молодых людей: иначе они сделаются такими высокомерными, что с ними и сладу не будет

-- Я говорю.... вмешивается Клэйв.

-- Что вам угодно было заметить? спрашивает, повидимому с большим вниманием, мистер Уарингтон.

"Pall-Mall" о больших общественных собраниях, при описании каждого из них мы всегда встречали ваше имя. Так, видите-ли, я и думал, что вы живете в Альбани, что у вас множество верховых лошадей, слуга, грум, а покрайней ужь мере - наемный кабриолет.

-- Сэр, говорит полковник, я надеюсь, что вы не привыкли подводить благородных людей под такую жалкую мерку. Призвание писателя - самое благородное. Я желал бы лучше быть автором гениального произведения, чем генерал-губернатором Индии. Я удивляюсь гению. Я покланяюсь ему всюду, где-бы ни встретил. Я больше всего на свете люблю мое звание, но это потому, что я к нему привык. Я не могу написать четырех стихов, нет, никак могу, хоть разстреляйте меня. Человек не может пользоваться всеми преимуществами жизни. Кто не захотел-бы сносить бедность, еслибы он был уверен, что на его долю выпадет гений, слава и безсмертие, сэр? Вспомните о докторе Джонсоне: что - это был за гений, а где жил? В комнатах, смею сказать, нелучше этих.... только эти, я уверен, гораздо веселее и приятнее.... прибавил полковник, полагая, что нас обидел. - Одно из величайших удовольствий и наслаждений, которым я думал развлечься на родине, была надежда иметь честь познакомиться с учеными и гениальными людьми, с остроумными писателями, поэтами и историками, а еслибы мне в самом деле посчастливилось познакомиться с ними - извлечь себе пользу из их беседы. Я оставил Англию слишком молодым человеком, чтобы воспользоваться этим преимуществом. В доме моего отца, кажется, ценили более деньги, нежели разум: ни я, ни мой отец не имели таких случаев, которые я желал-бы доставить тебе, Клэйв, и я изумляюсь, как ты мог подумать о бедности мистера Пендениса или почувствовать что-либо другое, кроме уважения и удивления, при входе в комнаты поэта и литератора? Прежде я никогда не бывал в комнатах литератора, продолжал полковник, отвернувшись от сына и обратившись к нам. - Извините меня, пожалуйста, эта.... эта бумага точно корректурные листки?" Мы передали ему эту редкость, улыбаясь восторгу честного джентельмена, удивлявшагося тому, что нам также приелось, как пироги пирожнику.

Находясь в сообществе литераторов, полковник почел приличным говорить только о литературе, и во все продолжение моего дальнейшого и более близкого знакомства с ним, хотя мне положительно было известно, что он отличился в двадцати сражениях, мне все таки никогда не удавалось навести его на разговор о его военных подвигах и воспользоваться его опытностью: полковник всегда преходил молчанием этот предмет, как совершенно не заслуживающий упоминовения.

"Жизни Босвеля". Кроме этих сочинений, он читал "Цезаря и Тацита", с переводом, сэр, с переводом - я очень рад, что унес от капуцинов кое-какую латынь". И он принимался приводить цитаты из латинской грамматики, применимые к сотне случаев повседневной жизни - и все это с совершенным простодушием. Часть его походной библиотеки, вместе с поименованными книгами составляли: "Спектэтор", "Дон-Кихот" и "Сэр Чарльз Грандисон". - "Я читаю эти книги, сэр, говорил он обыкновенно, потому-что любию быть в обществе джентльменов, а сэр Роджер де Коверлей и сэр Чарльз Грандисон и сэр Дон-Кихот - самые превосходные джентльмены в мире". Когда мы спросили его мнение о Фильдинге: -

-- "Том Джонс, сэр, Джозеф Эндрюс, сэр"! крикнул он, закрутив усы. "Я читал их мальчиком, когда бывал знаком и с другими дурными людьми, когда я был виновен в таких унизительных поступках, которых стыжусь теперь. Сэр, эти книги мне попались в библиотеке моего отца, и я прочел их потихоньку, также, как потихоньку пил пиво, уходил на петушьи бои и курил трубку с грумами Джэком и Томом в конюшне. Припоминаю, что мистрис Ньюком застала меня за одной из этих книг, и, судя по скромному виду книги, приняла ее за сочинение Анны Мор или за-что-нибудь подобное. Хотя-бы я и не решился солгать даже в безделице - я никогда не лгал, сэр, клянусь небом, что я солгал не более трех раз в жизни - однако тогда не сказал ни слова. Так - вот, однажды вечером, она взяла эту книгу и начала ее читать с обычной своей важностью - веселую шутку она также понимала, как я еврейский язык - читала-читала до тех пор, пока не дошла до лэди Б. и до Эндрюса; тут она закрыла книгу, сэр, и желал-бы я, чтобы вы видели - какой она на меня бросила взгляд! - Признаюсь, я чуть не лопнул со смеху, потому-что был диким и непокорным юношей, сэр! Но она была права, сэр, а я был кругом виноват. Книга, сэр, рассказывающая истории про шайку лакеев и служанок, пьянствующих в полпивных. Неужели вы полагаете, что мне нужно знать, чем занимаются мои китмотгары и Я менее горд, чем кто-нибудь; но между людьми должнаже существовать разница, сэр, и так-как мне и Клэйву суждено было родиться джентльменами, я не хочу сидеть в кухне и в людской. А этот Том Джонс, этот человек, который продает самого себя, - клянусь вам, вся кровь во мне кипит при одной мысли о нем! Я не захотел бы остаться в одной комнате с таким человеком, сэр. Еслибы он вошел в эту дверь, я сказал-бы ему: "Как ты осмеливаешься, продажный разбойник, осквернять своим присутствием ту комнату, где я беседую с моим молодым другом? Где два джентльмена, говорю я, пьют вино после обеда? как ты осмеливаешься, презренный негодяй?... - Это я не вам говорю, сэр! Я.... я.... прошу вас извинить меня".

Полковник, в своей белой одежде, шагал по комнате, то неистово дымя свою сигару, то размахивая своим желтым банданна, и его речь к Тому Джонсу была прервана приходом моего писца Ларкинса. Ларкинс постарался скрыть свое изумление; он был приучен не удивляться ничему, чтобы не видал и ни слыхал в нашей квартире.

"Что нужно, Ларкинс"? спросил я. Другой господин, Ларкинса не за долго перед тем должен был уйдти из дому по одному делу и оставил меня с благородным полковником, который был совершенно доволен беседой и сигарой.

-- Это от Бреттс, сказал Ларкпис.

Я приказал, чтобы посланный от Бреттс пришел в другой раз. В тоже мгновение юный Ларкинс воротился опять и доложил:

-- С вашего позволения, сэр, он говорит, что не уйдет без денег.

-- Выпроводите его! крикнул я. Скажите, что у меня дома нет денег. Пусть прийдст завтра.

-- Нет, сэр, у меня недостает слов, чтобы выразить мое негодование на такого презренного человека, как Том Джонс. Но я забываю, что мне нечего и говорить об этом: добрый и великий доктор Джонсон уже решил этот вопрос. Вы помните, что он сказал мистеру Босвелю о Фильдинге?

-- Тем не менее, полковник, Гиббон его хвалит, заметил собеседник полковника, а это чего-нибудь да стоит. Он говорит, что мистер Фильдинге происходит из фамилии, которая ведет свое начало от графов Габсбургских, но что....

-- Гиббоп! Гиббон был человек достодолжный, и я не дам окурка сигары за мнение такого человека. Если мистер Фильдинг был благородного происхождения, он должен-бы доказать это своими трудами - и тем хуже для него, если этого не сделал. Но я отнимаю у вас своей болтовней драгоценное время.... Курить не стану больше, - благодарю вас. Мне еще нужно побывать в Сити, но я не мог проехать мимо Темпля, не заглянув к вам и не изъявив полной признательности старинному покровителю моего сына. Вы обяжете нас и придете к нам обедать завтра, после-завтра, когда вам угодно? Приятеля вашего, кажется, нет в городе? Надеюсь иметь удовольствие познакомиться с ним короче, когда он возвратится. Идем, Клэйв!

Клэйв, углубленный в разсматривание гоггартовских гравюр все время спора или - лучше сказать - все время монолога своего отца, тотчас отошел от книги и простился со мной, приглашая меня ирийдти поскорее и взглянуть на его пони. И так, пожав еще раз друг-другу руки, мы разстались.

-- Прошу извинить меня... кажется, я забыл мой... мою...

Ларкинс вышел из комнаты и полковник прямо приступил к делу. "Дорогой мой друг, говорит он, тысячу раз прошу у вас прощения... Но я позволю себе говорить с вами, как с другом Клэппа.... Я оставил малого на дворе. Я знаю участь писателей и людей гениальных.... Покамест мы с вами говорили, к вам приходили с каким-то требованием - вы не могли удовлетворить его в настоящую минуту. Поэтому позвольте - извините мою смелость - позвольте мне быть вашим банкиром. Вы говорили мне, что принялись за новый труд: я уверен, что это будет мастерское произведение, если оно похоже на последнее ваше произведение. Позвольте мне подписаться на двадцать экземпляров и заплатить вам деньги вперед. Вы знаете - мне надо ехать отсюда. Я - перелетная птица, старый, безпокойный солдат.

-- Любезный полковник, сказал я, вполне тронутый и утешенный этим безмерным великодушием, мой назойливый заимодавец - ни-кто другой, как мальчик моей прачки и, если не ошибаюсь, мистрис Бреттс сама должна мне. Притом-же у меня уже есть банкир в вашем семействе.

-- В моем семействе, сэр?

мне сумма. Мне очень жаль, что я лишен удовольствия прибегнуть к вашей обязательной дружбе. И мы четвертый раз в это утро пожали друг другу руки, и благородный джентльмен, простившись со мной, отправился к своему сыну.