Ньюкомы.
Часть третья.
Глава XIV. Парк-лэн.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть третья. Глава XIV. Парк-лэн. (старая орфография)

XIV.
Парк-лэн.

Клэйв проснулся на следующее утро с мучительной головной болью; сквозь тусклый свет своих дрожащих глаз увидал отца: он стоял с торжественным лицом у постели в ногах Клэйва, - как порицающая совесть, приветствующая его пробуждение.

-- Вы пили слишкомь много вина прошлую ночь и обезчестили себя, сэр, сказал старый воин. Ты должен встать и нести повинную голову ныньче же утром, дружок.

-- Повинную? что, папа? спросил юноша, с трудом понимая слова отца и то, что перед ним происходило. О, какая у меня головная боль!

-- Поправляйтесь, сэр. Другой молодой человек должен идти на парад утром с головной болью, нажитой с вечера. Выпей воды. Ну, теперь вскакивай. Облей себе хорошенько водой голову. Так, хорошо! Одевайся скорей и пойдем со двора: надо найдти кузена Бэрнса прежде, чем он уйдет из дому.

Клэйв повиновался приказаниям отца, оделся поскорей, и, сойдя вниз, нашел отца курящим свою утреннюю сигару в той комнате, где они накануне обедали и где до сих пор столы были покрыты остатками вчерашняго празднества - пустыми бутылками, потухшими лампами, разбросанным пеплом, плодами и пр.

Кто не знает, какое зрелище представляет истекший праздник?

-- Поле действия покрыто трупами, мой милый, говорит отец Клэйва. Посмотри вот рюмка, до-сих-пор не поднятая с полу, и огромное пятно бордосского на ковре.

-- О, отец! говорит Клэйв, опустив голову, я знаю, что мне бы не следовало так поступать. Но Бэрнс Ньюком вывел бы из терпенья Иова; и я не мог снести обиды, нанесенной моему отцу.

-- Я довольно велик, чтоб самому вступиться за себя, мой милый, говорит добродушно полковник, положив руку на сырую голову мальчика. Как у тебя бьются жилы в голове! Если Бэрнс смеялся над моим пением, оно этого стоило, сэр, это было действительно несколько смешно, и он смеялся от того, что не мог воздержаться. Если он поступил худо, мы не должны были делать того же, да еще с человеком, который ел нашу хлеб-соль, и в котором течет наша кровь.

-- Он стыдится нашей крови, папа, вскрикнул Клэйв все еще в негодовании.

-- Мы должны стыдиться делать дурное. Мы должны пойдти и попросить у него прощения. Когда я был молодым человеком в Индии, продолжал отец, очень важно, несколько горячих слов было сказано за столом - не такая обида, как прошлою ночью; я не думаю, чтоб я мог спокойно снести ее - находили, что я дурно сделал, что простил младшему обидные выражения, произнесенные им в пьяном виде. Некоторые знакомые насмехались над моей храбростью, а это испытание трудно перенести молодому человеку с сердцем. Но по счастью, видишь ли, было военное время и очень скоро после того мне посчастливилось доказать, что я далеко не poule mouillee, как говорят французы; и человек, который меня оскорбил, и которому я простил, сделался моим верным другом и умер возле меня - это был бедный Джэк Котлер - при Аргуме. Мы должны пойдти попросить прощенья у Бэрнса Ньюкома, сэр, и прощать ошибки других, мой друг, если надеемся, что нам простят наши." Голос его понизился при этих словах и он наклонил с благоговением свою почтенную голову. Я слышал, как его сын рассказывал эту простую историю, много лет спустя, со слезами на глазах.

Пикадилли едва пробуждался на следующее утро, и блестящая роса и бедные бездомные бродяги снова завладели полями Гайд-парка, когда отец и сын подходили к дому сэра Брэйана Ньюкома, где только что отворяли ставни, чтоб пропустить дневной свет. Горничная, вытиравшая порог дома и мывшая его нарядное подножие с таким тщанием, какое подобало утреннему тоалету такого знатного дома, узнала молодого господина Клэйва и улыбнулась ему из-под своих папильоток, приглашая обоих джентльменов в столовую сэра Брэйана, где они намерены были подождать появления мистера Бэрнса. Там они просидели около часу, разсматривая портрет лэди Анны, опирающейся на арфу и одетой в белую кисею, писанный Лауренсом, и работы Гарлоу портрет мистрисс Ньюком, с её двумя сыновьями, глупо улыбающимися у её ног, писанный в то время, когда братья Ньюкомы были еще не такими плешивыми, с рыжими бакенбардами, британскими купцами, с какими познакомился читатель, но толстощекими детьми с волосами, падающими по спине, в красивых курточках, с фалдочками, и в нанковых панталончиках. Великолепный портрет покойного графа Кью, в одежде пера, висел против его дочери и её арфы. Мы описываем царствование Георга IV; могу засвидетельствовать, что в комнате находился в хорошенькой рамке литографированный портрет этого великого государя. Люстра заключена в парусинный мешок; на обширном буфете сооружены открытые рамы для хранения богатых серебряных подносов сэра Брэйана Ньюкома, которые в обеденные дни блестят на его праздничном столе, по теперь эти рамы стонут под тяжестью голубых книг сэра Брэйана. Громадная ваза для вина, имеющая форму римского саркофага, прячется под буфет. Два человека, сидящие за этим огромным обеденным столом, должны говорить очень громко, чтобы слышать один другого через широкия доски красного дерева, накрытые камчатной скатертью. Дворецкий и оффицианты, служащие за столом, употребляют множество времени, чтоб ходить вокруг него. Я представляю себе двух человек обыкновенного росту, сидящих в этой огромной комнате, за этим огромным столом, на далеком друг-от-друга разстоянии, в нарядном вечернем костюме, прихлебывающих по немногу херес, молчаливых, вежливых и нахмуренных, и думаю, что знатным и богатым не всегда можно позавидовать, и что гораздо больше может быть удобства и счастья в уютной комнатке, где вам прислуживает проворная девочка, чем в большой, темной, страшной столовой зале, где с погребальным видом дворецкий и пара таинственных слуг подают вам бараньи котлеты. Они теперь входят и раскладывают скатерть, такую широкую, как главный шкот адмиральского корабля. Куча газет и писем к хозяину дома, Newcome Sentinel - старая деревенская газета, посредственно-консервативная, в которой восхваляется наш достойный горожанин и член парламента, в которой рассказывается о его благодеяниях и вполне передаются его речи; Newcome independent, в которой наш драгоценный член парламента выставляется простяком и извещается постоянно каждый четверк по утру, что он надутый аристократ, в то время как он ждет свой на-сухоподжаренный хлеб с маслом. Груда писем, провинциальные газеты, Times и для сэра Брэйана Ньюкома; куча записочек (по большей части приглашения на обеды и soirée), и Morning Post для мистера Бэрнса. Ровно в восемь часов молодой человек приходит завтракать; отец его полежит еще часок времени; обширные занятия баронета в нижнем парламенте часто не позволяют ему ложиться до восхода солнца.

Когда Бэрнс вошел в комнату, Клэйв очень покраснел и может быть легкий румянец показался также и на бледной особе Бэрнса. Он вошел с носовым платком в одной руке, с брошюрой в другой, и так как обе руки были заняты, помог ни одной предложить своим родственникам.

-- Вы пришли завтракать, надеюсь, он сказал - произнося слова самым слабым и протяжным голосом - или может быть вы желаете видеть моего отца? Он никогда не выходит из комнаты прежде половины десятого. Гарнер, когда сэр Брэйан возвратился прошлую ночь домой, прежде или после меня? Гарнер, дворецкий, думает, что сэр Брэйан возвратился после мистера Бэрнса.

Когда должностная особа вышла из комнаты, Бэрнс перевернулся к дяде с невинным и улыбающимся видом и сказал: "Дело в том, сэр, что я и сам не знаю хорошенько, когда я возвратился домой, и потому никак не могу вам сказать о моем отце. Обыкновенно, знаете ли, оставляют две свечки в зале, знаете; и если их там две, знаете, я знаю по этому, что отец мой еще в палате. Но в прошедшую ночь, после этой славной песни, которую вы пели, повесьте меня, если я помню, что со мной случилось. Извините меня, сэр, мне очень прискорбно, что я был застигнут в расплох. Такия гнусности не случаются со мною и одного раза в десять лет. Я полагаю, что не сделал никому никакой грубости, потому-что считаю некоторых из ваших друзей самыми веселыми товарищами, каких я когда-либо встречал; что же касается бордосского, - мне как будто его было мало после обеда: я его принес множество домой на своем белье и на платье!"

-- Простите меня, Бэрнс, сказал Клэйв, сильно краснея, я право очень жалею о том, что случилось: это я бросил в вас рюмкой.

Полковник, слушавший Бэрнса с странным выражением удивления и сомнения на своем лице, вмешался в разговор. "Это Клэйв... пролил на вас вино, прошлую ночь, сказал Томас Ньюком; молодой негодяй выпил слишком много вина и лишился употребления головы и рук; сегодня утром я прочел ему наставление, и он пришел просить у вас прощенья за свою грубость: если вы позабыли свою долю в ночном происшествии, я надеюсь, что вы забудете и то, что он сделал, и примете его руку и оправдание."

-- Оправдание! что за оправдания, крикнул Бэрнс, высовывая пару пальцев своей руки, но глядя на полковника, - я знаю о том, что случилось, никак не больше мертвого. Разве у нас была ссора? Разве были разбитые рюмки? Самое лучшее в таком случае их вымести. Починить их нельзя.

Полковник сказал важно, что он очень благодарен за то, что вчерашняя тревога не имела худших последствий. Он дернул Клэйва за конец платья, когда этот несчастный, безтолковый юноша готов был потревожить своего двоюродного брата нескромными вопросами и объяснениями, и удержал его речь. "Помнишь, ты видел пьяного старика, сын мой, сказал он, видел до какого унижения довел себя старый негодяй. Вино дало и тебе предостережение, которое, надеюсь, ты будешь помнить во всю жизнь; никто не видал, чтоб я сделался хуже от вина в продолжение сорока лет, и я надеюсь, что вы оба молодые люди примете совет от старого солдата, который проповедует совершенно то, что сам исполняет, и умоляет вас остерегаться бутылки."

Оставив своего родственника, добрый полковник еще долее хотел воспользоваться этим случаем для своею сына, и рассказал ему из собственного опыта множество историй о ссорах, дуэлях и вине, именно как вино бывало причиной ссор, а глупые слова, сказанные ночью - кровавых утренних встреч; как он знал вдов и сирот, которые стали такими от горячих слов, произнесенных в праздных оргияхь; как настоящее благородство состоит в мужественном сознании своих ошибок, а лучшая храбрость та, которая удаляет от себя искушения. Смиренно-мысливший разскащик, которого советы заключали в себе величайшую из всех мудростей, именно ту, которая истекает из благородного и почтительного ума и из чистого и великодушного сердца, в то время не думал об эффекте, который он мог произвести, а произносил свою простую речь сообразно с истиной, которая в ней заключалась. В самом деле он говорил от души, хорошо и смело о тех предметах, которые его трогали или занимали; а Клэйв. сын его, и честный его сожитель, мистер Бинни, у которого было гораздо более начитанности и гораздо более колкости в уме, чем у полковника, часто смущались его наивными суждениями о людях, о книгах или о нравственности. Мистер Клэйв обладал весьма тонким природным юмором, который безпрестанно развевался вокруг простой философии его отца в добродушных и смешных коментариях. Между этой парой друзей преимущество остроумия было, даже с самых ранних лет, на стороне молодого человека; но с другой стороны, Клэйв чувствовал нежное удивление к доброте своего отца, с любовным наслаждением видел его благородный характер, которому полковнику ни разу не изменил и который в испытаниях их последующей жизни невыразимо ободрял и утешал их обоих. Beati illi! О светские люди, которых утомленные глаза, может-быть, взлянут на эту страницу, еслиб ваши дети могли смотреть на вас таким-образом! О, великодушный юноша, читающий эти строки, еслибы у тебя был друг, к которому бы ты чувствовал доверие и любовь молодости, и о котором бы впоследствии вспоминал с гордостью и тоской!

Недели четыре или пять спустя после quasi примирения между Клэйвом и его родственником, главные члены семейства сэра Брэйана Ньюкома собрались к завтраку и кушали вместе, довольно рано, часов в восемь, (не смотря на то, что сенатор был задержан очень поздно вечером в нижнем парламенте). Лэди Анна и её дети уже возвратились опять в Лоидон, так-как маленький Альфрнд совершенно поправился от Брэйтонского воздуха, которым дышал целый месяц. Это было по утру в четверк, в тот день недели, когда, как уже было сказано, Newcome Independent и Newcome Sentinel оба появлялись на столе баронета. Домашние сверху и снизу, горничные и лакеи из нижняго жилья, няньки, дети и гувернантки с верхних ярусов, все хлынули в комнату при звуке известного звонка.

Я вовсе не насмехаюсь над предлогом, для которого, при восьми часовом трезвоне колокола вся семья собирается вместе. Вазы с горячей водой кипят, серебряная посуда блестит; отец семейства стоя читает из позолоченной книги в продолжение трех или четырех минут. Члены семейства стоят вокруг стола, сохраняя приличный вид почтения, младшия дети шепчут ответы у колен своей матери; гувернантка молится немного поодаль; горничные и лакеи стоят толпой перед своими стульями; старшие служители с другой стороны буфета; кормилица няньчить и качает безсмысленного новорожденного. С той самой минуты как голос умолкает и книга закрывается, светския заботы снова овладевают всеми и во все следующие двадцать три часа и пятьдесят семь минут, вся эта семья предастся этим заботам. Прислуга этой семьи встает и отправляется в свое нижнее жилье, откуда, если случится торжественный день, эти джентльмены в настоящее время одетые как ни попало, выйдут с приклеенной на голове мукой, в желтых камзолах, в розовых штанах, в небесно-голубых жилетах, серебряных галунах, с пряжками на башмаках, с черными шелковыми мешками на спинах, и не знаю еще с какими безтолковыми украшениями. Самый их способ обращения к господину или госпоже будет чудовищным маскерадом. Вы знаете об этом племени, обитающем в нижних ярусах не более, как об людях и братьях, живущих в Томбукту, к которым посылают миссионеров. Если вы встретите кого-нибудь из ваших слуг на улице, вы не узнаете их в лицо. Вы можете спать под одной с ними кровлей полстолетия и не знать об них ровно ничего. Если они больны, вы их не навестите, хотя и пошлете к ним лекаря и прикажете, чтоб им ни в чем не было недостатка. Вы не злы, вы не хуже своих соседей. Мало того, может-быть, еслиб вы пошли на кухню или сели бы пить чай в людской комнат, вы бы наделали мало добра, и только бы надоели собравшемуся там народу. Но это так. Они приходят - и вы не знаете откуда; они думают и говорят и вы не знаете о чем; они умирают и вы об этом не заботитесь, или - . Ровно три минуты в день вы все преклоняете колена вместе на одном ковре - и, когда желания и просьбы служителей и господ высказаны, обряд, называемый семейной молитвой, кончен.

Слуги уходят, кроме тех двух, которые прибирают газеты, прислуживают детям и убирают чай. Сэр Брэйан читает письма и жует свой сухой поджареный хлеб. Этель говорит по-тихоньку матери, что ей кажется - Илэйза очень нездорова. Леди Анна спрашивает, которая Илэйза? Это та самая женщина, которая была больна перед их отъездом из города? Если она больна, напрасно мистрисс Троттер не отправит ее. Мистрисс Троттер через-чур добродушна. Она всегда держит больных людей. Потом милэди принимается читать Morning Post, и просматривает имена особ, бывших на бале баронессы Боско, и на soirée dansante у мистрисс Тоддль Топкинс в Бэльграв-Сквэре.

-- Все были там, говорит Бэрнс, глядя через свою газету.

-- Да кто такая мистрисс Тоддль Топкинс? спрашивает мама. Слыхал ли кто о какой то мистрисс Тоддль Топкинс? Что люди хотят показать, посещая такую особу?

-- Лэди Понинджой извещала всех, говорит Бэрнс очень важно; все это было право очень хорошо. У этой женщины был испуганный вид; но она не дурна и говорят за дочерью дает много денег в приданое.

-- Хороша она, и танцовал ты с ней? спросила Этель.

-- Танцовать, мне! сказал Бэрнс.

Мы говорим о таком времени, когда еще "казино" не существовали, и когда британское юношество отнюдь не было так деятельно в танцовальных упражнениях как в настоящее время. Бэрнс снова принялся за чтение провинциальной газеты, но вдруг опустил ее с проклятием, таким резким и громким, что мать его слегка вскрикнула, и даже отец оторвал глаза от своих писем и взглянул на него, как бы спрашивая: что значит это проклятие, до такой степени неожиданное и неприличное.

-- Мой дядюшка, полковник ципаев, и его милый сынок посетили Ньюком - вот новость, которую я имею удовольствие сообщить вам, говорит Бэрнс.

-- Ты всегда насмехаешься над нашим дядей, прерывает его Этель раздраженным голосом и говоришь недобрые вещи о Клэйве. Наш дядя - милый, добрый, ласковый человек и я люблю его. Он приезжал в Брэйтон, чтоб с нами видеться, и каждый день казался по нескольку часов с Альфредом; а Клэйв рисовал для него картинки. И он также добр, приветлив, и великодушен, и честен, как его отец. А Бэрнс всегда про него говорит худо за-глаза.

-- И тетка его отдает в наймы такия хорошия квартиры, и вообще знакомство с ней очень приятно, говорит мистер Бэрнс. Какой стыд, что мы до-сих-пор оставляли в пренебрежении эту отрасль нашей фамилии!

-- Любезный друг, крикнул сэр Брэйан, я не сомневаюсь, что мисс Гонимэн весьма почтенная особа. Ничто не может быть менее великодушно, как пренебрегать каким-нибудь джентльменом, или какой-нибудь лэди, за их бедность; а я согласен с Этелью, когда она думает, что ты говоришь о своем дяде и его сыне, в таких выражениях, которые могут назваться, по-крайней мере, неуважительными.

-- Мисс Гонимэн премилая старушка, вмешивается Этель. Разве она не была внимательна к Альфреду, мама, и разве не делала ему отличных желе? А доктор богословии - вы знаете дед Клэйва был доктор богословия, мама, там есть его портрет в парике - ничем не хуже банкира, вы знаете это, ничем не хуже.

родсвенницы, мистрисс Масон?

-- Милый мой друг, кто это мистрисс Масон? спрашивает лэди Анна.

-- Другой член нашего семейства, ма-ам. Она была двоюродная сестра.

-- Она ничем таким не была, сэр, проворчал сэр Брэйан.

-- Она была родственницей и горничной моего деда во время его первого супружества. Она была, если я не ошибаюсь, в должности кормилицы благородного полковника ципаев, моего дядюшки. Она удалилась в уединение в свой родимый город Ньюком, и употребила свои последние дни для заведывания прачечной. Полковник и молодой пьянчуга отправлялись туда, чтоб провести несколько дней с своей пожилой родственницей. Это все здесь есть в газете, клянусь Юпитером. Мистер Бэрнс сжал свой кулак, и ударил по газете с большой энергией.

-- Послушайте, что говорит об этом Ньюкомская газета, вскрикивает пронзительно Бэрнс; голос его дрожал и маленькие глаза сверкали презрением. Это перепечатано в обеих газетах, я вам говорю. Это будет завтра в Times. Клянусь - это восхитительно. Наша газета упоминает только об одном удовлетворительном обстоятельстве; вот этот параграф:

"Подполковник Ньюком, кавалер ордена Бани, отличный индийский офицер и младший брат нашего почтенного горожанина и представителя сэра Брэйана Ньюкома, баронета, останавливался на прошедшей неделе в гостинице "Королевский-Герб", в нашем городе. Его посетили важнейшие жители и главные джентльмены Ньюкома. Он приехал к нам, как мы полагаем, с намерением провести несколько дней с пожилой родственницей, проживающей уже много лет в большом уединении в наших местах."

-- Ну, что-жь, я не вижу большого вреда в этом параграфе, говорит сэр Брэйан. Я бы только желал, чтобы брат остановился в Ребоке, а не в Королевском-Гербе, так-как Ребок наша гостиница; но от него нельзя было ожидать больших познаний относительно Ньюкомских гостиниц, так-как он сам вновь приезжий {Тут острота: езжий, по-английски - Newcomer, т. е., уроженец Ньюкома. Прим. ред.}. И я думаю, что те, которые зашли к нему, очень хорошо сделали.

-- Теперь послушайте, что говорит , и посмотрите, понравится ли вам это, сэр? крикнул Бэрнс, свирепо оскалив зубы; и он начал читать, что следует:

"Мистер Independent - я родился и воспитывался Скрьюкомцем, и естественно горжусь всеми и всем, удивительного и даровитого представителя, Дона Помпозо Ликениттля, Гриндпаупера, Нур-Гоуза, Эджинкура, Скрьюкома, которого предки сражались с Юлием-Цезарем против Вильгельма Завоевателя, и которого отец, нет сомнения, управлял суконной торговлей в Лондоне, назад тому менее пятидесяти лет. Дон Помпозо, как вы знаете, редко удостоивает город Скрьюом своим посещением. Наше дворянство не довольно древняго родапростолюдины могли быть приняты между аристократическим обществом Скрьюкомского Дома? Два бала в зиму и десять дюжин крыжовника - для них

-- Неужели это написал бездельник Пэррот, высказывается сэр Брэйан, за то, что я не хочу больше брать у него вина? - Нет, это Видлер, аптекарь. О, Господи! Лэди Анна, я говорил вам, что это так будет. Зачем вы не пригласили мисс Видлер на ваш бал?

-- Они были на листе, кричит лэди Анна, - трое из них; я все сделала, что могла, я советовалась с мистером Видлером на счет бедного Альфреда, и он действительно остановился и видел, как милый ребенок принимал лекарство. Отчего не были они приглашены на бал? кричит милэди, растерявшись; я торжественно объявляю, что я этого не знаю.

-- Бэрнс вычеркнул их имена из листа, мама, вскрикивает Этель. Ты знаешь, что ты вычеркнул, Бэрнс? ты сказал, что у тебя и так много аптекарских банок.

выборов; но послушайте остальную часть параграфа, - и он снова начал читать:

"Скрьюкомцы в сию минуту удостоены посещением одного джентльмена из семейства Скрьюкомов, который провел всю свою жизнь в чужих краях и несколько другого свойства, чем его родственники, которых мы все так любим и уважаем! видеться с старой служанкой и родственницей их фамилии, которую он не гнушается признавать, которая няньчила его в детстве, которая жила на своей родной стороне многие годы, поддерживаемая великодушной щедростью полковника Н. - Храбрый воин, в сопровождении своего сына, красивого юноши, несколько раз объезжал наши прелестные окрестности в одном из открытых дрегов, с приятелем Тэплоу (из гостинницы Королевского-Герба) и в сообществе мисстрисс М., в настоящее время старой лэди, которая говорив со слезами на глазах о доброте и признательности своего милого воина!

"Однажды, на прошлой неделе, они ездили в Скрьюкомскую гостиницу. Кто поверит, что, - хотя гостиница находится только в четырех милях от нашего города, хотя семейство дона Помпозо жило тут в продолжение двенадцати лет, четыре или пять месяцев в году, - мистрисс М. увидала дом своего двоюродного брата в первый раз. Она в глаза не видала этой знати, кроме как в публичных местах, с того самого дня, как они сделали честь провинции покупкой имения, которым владеют?

"Я не имею, повторяю, голоса от города; но еслиб я имел его, о, как бы я показал свою почтительную признательность и шумел за Помпозо! И буду иметь его в виду, и остаюсь, мистер

-- "Дух радикализма распространяется в этой стране, сказал сэр Брэйан Ньюком, давя с отчаянием яичную скорлупу: страшно, право страшно. Мы положительно на краю волкана." Яичная ложечка падает в его кратер. "Самые худые чувства повсюду публично защищаются; своевольство печати достигло такой высоты, что угрожает нам гибелью; нет такого закона, который бы уважали эти безстыдные газеты; нет людей, которые бы были безопасны от их нападений". - Когда я был в Шпильбурге, замечает ласково Бэрнс Ньюком я видел трех длиннобородых наглецов, с лицом как стекольная замазка, ходящих мерно туда и сюда по маленькому дворцовому двору, и граф Каписигсимер сказал мне, что это три проклятых издателя миланских газет, которые только-что выдержали семилетнее тюремное заключение. В прошлом году, когда Каписигсимер приехал в Ньюком стрелять, я показал ему этого старого вора, старого Бэттерса, издателя газеты Independent, этих двух плутов в Шпильбург; и когда мы проходили, этот злодей Поттс захохотал мне в лицо, и стегнул одного из моих пойнтеров по голове своим хлыстом. Мы должны что-нибудь сделать с этим Independent, сэр.

-- Мы должны, говорит отец торжественно, мы должны его отставить.

-- Я думаю, сказал Бэрнс, что нам лучше бы дать ему объявления о железной дороге.

Sentinel, говорит старший преследователь печати.

-- Ну - так оборвем как-нибудь Тома Ноплиса во что-бы то ни стало; разбойник все стреляет дичь на нашей земле. Надо написать к Спирсу, сэрь, чтоб он имел надзор за Бэттерсом и за этим бездельником, его сообщником, и чтоб он был с ними учтив, и все такое; и, чорт возьми, напасть на них, как-только увидит возможность.

Во все время заговора о подкупе или уничтожении независимости одного из сильных органов британского общественного мнения, мисс Этель Ньюком молчала; но когда её папа закончил разговор торжественным объявлением, что он снесется с Спирсом, Этель, обратясь к матери, сказала, "Мама, правда это, что у дедушки была родственница, живущая в Ньюкоме, и что она стара и бедна?"

-- Я уверен, что некоторые с вашей стороны, Анна, были так добры, что посетили меня в банке, сказал сэр Брэйан, который думал что женины слова ничто иное, как охуждение его семейства, вместо того, это было представление простого факта из натуральной истории. - Эта особа совсем не была родней моему отцу. Она была в отдаленных соотношениях с его первой женой, как мне кажется. Она находилась у него в услужении, и была самым щедрым образом награждена полковником.

-- Который к ней съездил... как это похоже на милого доброго, честного дядю! крикнула Этель. В первый же день, как буду в Ньюкоме, я пойду с ней повидаться. Она уловила взгляд отрицания в глазах своего отца. Я пойду - т. е. если папа мне позволить, говорит мисс Этель.

-- Клянусь Богом, сэр, говорит Бэрнс, я думаю, это самое лучше, что только она может сделать; и лучше всего поступить так, чтоб ей отправиться с одним из мальчиков и захватить для мистрисс.... как-ее-звать? платье, или книжку, или что-нибудь в этом роде, и зажать этому проклятому Independent

-- Еслиб мы это сделали раньше, сказала мисс Этель, "не было бы всего этого поругания на нас в газете". Так как с этим положеньем дел по не воле согласились её светский отец и брат, мы можем поздравить добрую старушку мистрисс Масон с новым и приятным знакомством, которое со вскоре ожидает.