Ньюкомы.
Часть четвертая.
Глава XIX. Полковник дома.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть четвертая. Глава XIX. Полковник дома. (старая орфография)

XIX.
Полковник дома.

Дом нашего доброго полковника получил новую раскраску, очень похожую на румяна "г-жи Latour", которые её печальному лицу придавали еще более пасмурный вид. Кухня была претемная. Конюшни были также очень темны. Большие, мрачные корридоры; растрескавшияся оранжереи; полуразрушенная ванна с печально журчащею водою цистерны; широкая, слабоосвещенная лестница - все это представляло очень унылое зрелище; но полковник находил свой дом чрезвычайно приятным и веселым, и набивал его битком, чем ни попало. Сегодня, например, являлся целый коз стульев; на другой день вагон с каминными решетками, щипцами, зеркалами, глиняною посудой, множеством разных припасов; словом - полковник излил на свою обитель все щедроты.

В боковой гостиной были желтые занавески, а в лицевых комнатах зеленые. Ковер был капитальным приобретением, по очень дешевой цене, сэр, с аукциону в Эйстон-Сквэре. Полковник был против покупки ковра на лестницу. Что в нем толку? Какая прибыль людям от ковра на лестнице? Собственное отделение полковника представляло собою удивительный подбор разного хлама. Полки, которые он прибивал собственноручно, индийския платья, ящики камфарного дерева. Да и на что ему были нужны разные безделушки? для старого солдата все хорошо. Но парадная спальня изобиловала различными предметами великолепия: в ней стояла кровать, такая большая, как генеральская палатка, большое зеркало - полковник обыкновенно смотрелся в маленькое, разбитое, стоившее ему не дороже панталон короля Стефана - и прекрасный новый ковер; но стены спальни были так обнажены, так обнажены, как плечи старой мисс Скрэгг; а им было бы лучше быть чем-нибудь прикрытыми. Спальня мистера Бинни отличалась чистотой, уютностью и удобством. У Клэйва была мастерская и спальня на верху; ему было предоставлено убрать эти комнаты по собственному вкусу. Как же он и потешился с Ридлеем в Уардор-Стрите! Каких очаровательных картинок не накупили они - и охоты и скачки, и красавиц-лэди - и все обделали своими руками, вырезали и наклеили на ширмы, на рамы, на стекла, развесили по стенам. Когда комнаты были готовы, они сделали вечер и пригласили полковника, мистера Бинни, двух джентльменов из "подворья Ягненка", мистера Гонимэна и Фрэда Бэйгэма. Без Фрэда Бэйгэма дело не могло обойдтись. Фрэд Бэйгэм спросил откровенно: "Будет-ли мистер Шеррик, с которым вы так сошлись в последнее время, - заметьте, я ничего не говорю, но только советую новоприезжим в Лондон быть осторожными в выборе друзей - будет-ли у вас, мои юные друзья, мистер Шеррик? Если будет, Фрэд Бэйгэм должен почтительно уклониться от приглашения."

Мистера Шеррика не приглашали, и - стало-быть - Фрэд Бэйгэм явился. Но Шеррик бывал приглашаем в другие дни, - и странное общество собирал наш честный полковник в этом странном доме, таком темном, печальном, таком неудобном, но за то таком приятном. Полковник один из самых гостеприимных людей, какие только жили на свете, любил собирать около себя друзей; и надобно сознаться, что на этих вечерах в Фитцрой-Сквэре сталкивались самые разнородные люди. Точные остиндские джентльмены с Ганноверского сквэра; художники, приятели Клэйва, - джентльмены всех возрастов, со всевозможными бородами и во всевозможных нарядах. По временам забеглый старый товарищ из школы Капуценов, присматривавшийся сколько мог, к обществу, в котором очутился. По временам несколько лэди. Неистощимая вежливость доброго хозяина заставляла некоторых из посетительниц забывать странный состав общества.

Оне никогда не видывали таких странных волосатых господ, как юные художники, и таких в изумление приводивших женщин, какие собирались у полковника Ньюкома. Он был очень добр ко всем старым девам и бедным вдовам. Отставные капитаны, с целою фалангою дочерей, находили в нем лучшого друга. Он посылал за ними экипажи и развозил их обратно по городским предместьям, в которых они обитали. Гэндиш, мистрисс Гэндиш и четыре миссы Гэндиш, в пурпурных платьях, были постоянными посетителями soirées полковника. "Я не нахожу похвал, сэр, для гостеприимства моего именитого товарища по оружию", говорил мистер Гэндиш. "Я всегда питал особенную страсть к армии. Я сам три года служил в сохских волонтерах, до конца войны, сэр, до конца войны."

Великолепное зрелище представлял собою мистер Фредерик Бэйгэм пускаясь в вальс или становясь в кадриль с одною из старейших гурий полковничьих вечеров. Фредерик Бэйгэм, всегда выбирал самых жалких дам и обращался к ним с почтительными комплиментами и высокопарным разговором. Полковник точно также танцовал кадриль с невозмутимой важностью. Вальс быль изобретен позднее времени его юности; но в кадрилях началь он упражняться с-тех пор, как оне появились первый раз в Калькутте, около 1817; стоило посмотреть, как он вел какую-нибудь невзрачную старую деву, как он кланялся ей по окончании танца, с какой величественной простотою выделывал соло: право, это было незабвенное зрелище. Еслибы Клэйв Ньюком не был наделен таким тонким тактом юмора, простодушие его отца наверное заставило бы его покраснеть.

Но искренняя доброта и детская доверчивость полковника делали его только милее в глазах сына. "Поглядите на старика, Пенденнис", говорил Клэйв: "поглядите, как он ведет к фортепьяно старую мисс Тидзвелль. Неправда ли, он смотрит настоящим старым герцогом. Бьюсь об заклад, что она надеется сделаться моей мачихой. Все женщины, старые и молодые, кокетничают с моим родителем. Должен ли он порицать их? Вот она пошла! Я уверен, что он съумеет заставить петь ее также сладко, как соловей. О, старая малиновка! посмотрите, как старое сердце родителя колотится в труди!..."

Юноша отходит к группе художников.

Мистер Гонимэн приближается с натянутой улыбкой, играющей на его лице, как лунный свет на фасаде капеллы лэди Уиттльси.

-- Эти вечера самые странные, какие я только видел, шепчет Гонимэн. Найдясь в подобном собрании, невольно поражаешься неизмеримостью Лондона о сознанием собственного ничтожества. Не изменяя моему духовному характеру и даже настоящему моему занятию, как временный владелец лондонской капеллы, я видал много народу; а здесь, без сомнения, общество составлено из весьма почтенных особ, и между-тем я не знаю никого, на ком ни останавливал своих глаз. Откуда появились к моему доброму брату такия личности?

-- Вот, это, - говорит собеседник мистера Гонимэна: знаменитый, хотя и не взысканный публикою художник, профессор Гэндиш; одна только низкая зависть воспрепятствовала ему быть избранным в члены королевской академии... Вероятно, вы слыхали о великом Гэндише?

-- Гэндиш, сэр, один из величайших гениев, которых когда-либо попирала ногами неблагодарная отчизна. Он выставил свою первую картину "Альфред в хижине Нитерда" в 180... году (он говорит, что первый написал на этот сюжет); но смерть лорда Нельсона и Трафальгарская победа были причиною того, что эта картина прошла незамеченною. В 1816 году, он написал свою знаменитую "Боадицею". Вы видите ее перед вами: вот она, эта лэди с ясным челом и в тюрбане. В том же году Боадицея сделалась мистрисс Гэндиш. Не позднее 27-го года, он показал свету свое произведение "Не Англичане - Ангелы": два действующия лица этой картины, как видите, одеты в платья цвета морской воды - это миссы Гэндиш. Юноша в берлинских перчатках служил моделью для маленького гения картины.

-- Как удалось вам, постороннему, узнать все эти подробности? опрашивает мистер Гонимэн.

-- Очень просто: Гэндиш сам рассказывал мне раз двадцать. Он делится этой историей со всяким, кого не увидит. Разсказывал ее и сегодня за обедом. Боадицея и Ангелы появились после.

-- Сатира! сатира, мистер Пенденнис! восклицает проповедник, грозя пальцем, обтянутым лавендовой перчаткой. О, как надобно остерегаться злого остроумия! Но когда ужь у человека такое направление, удержаться трудно, - я это знаю.

"Волк" как раз подходит к его голосу.

Автобиография мистера Гэндиша заняла все после-обеденное время, когда дамы встали из за стола полковника Ньюкома. Мистер Гобсон Ньюком заснул во время рассказа; сэр Корри Боутон и двое-трое ученых и воинственных гостей полковника молчали в замешательстве. Честный мистер Бинни, с добродушной улыбкой на лукавом лице, попивал по обыкновению клэрет и по временам смешил замысловатой шуткой джентльменов на своем конце стола. Мистрисс Ньюком сидела подле него с чувством оскорбленного достоинства... не потому ли, что бриллианты леди Баутон кидались ей в глаза? Её милость и её дочери были одеты великолепно, потому-что вечером были приглашены на придворный бал. Может-быть, мистрисс Ньюком было неприятно, что ее не пригласили на королевское увеселение. Так-как эти празднества начинались довольно рано, приглашенные на них лэди должны были оставить дом полковника до начала вечера, который, по собственному признанию лэди Анны, до того утомил мистрисс Ньюком, что она была вынуждена отправиться домой.

Лэди Анна Ньюком оказалась в этом случае настолько же любезной, на сколько её сноха была в дурном расположении духа. Лэди Анна восхищалась всем в доме полковника. Ей никогда и в голову не приходило, чтобы в этом квартале были такие прекрасные дома. Обед, по её мненью, был такой изысканный, мистер Бинни - такой добрый и веселый джентльмен. А этот высокий джентльмен с воротничками, отложенными, как у лорда Байрона, необыкновенно красив и преисполнен познаний. Что он, очень знаменитый художник? (Конечно мистер Сми был довольно определенного мнения на свой счет, но остерегался высказываться). Да и все эти художники так своеобразны, занимательны и красивы. Перед обедом лэди Анна настоятельно требовала, чтоб ей показали Клэйвову обитель, с её рисунками, слепками и трубками. "Ах, негодный шалун, ты также ужь начал курить?" спрашивает она, оглядывая с восхищением комнату. Она восхищается решительно всем. Ничто не ускользает от её восторга.

Добрые родственницы поцеловались при встрече с той искренностью, которую так приятно засвидетельствовать про встрече родственниц, живущих в единодушии.

"Моя милая Мария, мы не видались с вами целые веки!" - "Моя милая Анна, у нас столько прибавилось занятия, наши круги так различны..." томно ответили с другой стороны. "Сэр Брэйан вероятно не приехал?... Ну вот, полковник!..." Она игриво повертывается к полковнику и ударяет его веером.... "Не говорила-ли я вам, что сэр Брэйтон не приедет?"

-- Его задерживают в нижней палате, моя милая! Эти ужасные комитеты. Ему так неприятно, что он не может приехать.

-- Знаю, знаю, милая Анна!... У членов парламента всегда есть отговорки... Я принимала кое-кого из членов... Мистер Шалоо и мистер М'Шели, предводители нашей партии, часто приводят меня в решительное отчаяние... что Брэйан не приедет. Мой муж явился на приглашение из Марбль-Гэда. Никакое обстоятельство не могло-бы нас заставить отказаться от братнина вечера.

-- Конечно. Я приехал сегодня из Марбль-Гэда и перед отъездом провел четыре часа на сенокосе; потом до пяти часов пробыл в Сити; потом езлил смотреть лошадь в Таттерсаме, проголодался, как охотник, и устал, как поденщик, говорит мистер Ньюком, заложив руки в карманы... Как вы поживаете, мистер Пенденнис? Мария, ты помнишь мистера Пенденниса, не правда-ли?

Затем докладывают о приезде мистрисс Гэндиш, полковника Топгэма и маиора М. Краккена; а затем, в перьях, бриллиантах и во всем великолепии, являются лэди Боутон и мисс Боутон, снарядившияся на бал королевы, и - следом сэр Корри Боутон, еще не так спокойный в своем депутатском мундире, как теперь, но очень застенчивый, в синих брюках с серебряными лампасами. Клэйв с изумлением и восторгом поглядывает на этих очаровательных лэди, шелестящих свежею парчею, перьями, бриллиантами и прочими великолепными уборами. У самой тетушки Анны нет такого придворного костюма; а тетушка Мария краснеет от стыда, при виде новых гостей и при мысли, что, ради квакерской простоты, сочла излишним явиться на обед в платье с высоким лифом и в перчатках, более грязных, чем обыкновенно. Правда, что у нея прекрасная ножка и что она безпрестанно выставляет ее из-под платья; но что значит нога мистрисс Ньюком в сравнении с очаровательным маленьким башмачком, который показывает и вновь скрывает мисс Боугон. Этот блестящий, белый атласный башмачек, этот розовый чулок, выглядывающий по временам из-под шелестящих складок платья и скромно прячущийся под свою сень - вся эта стройная ножка, не смотря на свою легкость, тяжело давит мистрисс Ньюком.

Не удивительно, что она в дурном расположении духа. Есть такие зловредные люди, которые с удовольствием готовы засвидетельствовать подобное поражение. В этот день все льстивые речи мистера Сми не могли укротить мистрисс Ньюком. Она была точно в таком-же положении, в каком бывали иногда его полотна, когда он не мог на них писать.

Что случилось с ней в гостиной, когда лэди, приглашенные на обед, уехали, а созванные на вечер стали съезжаться, что случилось с ней и с ними - об этом я не люблю думать. Первые приехали Гэндиши. Боадицея и ангелы. Мы могли догадаться об этом факте потому, что юный мистер Гэндиш, весь раскрасневшийся, явился во время дессерта. Молодые и старые, хорошенькия и с обыкновенными лицами - все были одеты в лучшия платья и в недоумении посматривали на мистрисс Ньюком, упорствовавшую в простоте наряда. Когда мы после обеда поднялись в верхний этаж, она сидела в полном одиночестве и постукивала веером по камину. Около нея, в почтительном отдалении, собрались робкия группы дам, поджидавших вторжения джентльменов и начала веселья. Слышали, как мистер Ньюком, зевая, взошел на лестницу и сказал своей супруге: "Отправляйся-ка поскорее!" И оба, сойдя вниз, стали дожидаться своего экипажа, а потом покинули Фитцрой-Сквэр.

Но вот входит мистер Бэрнс Ньюком, чрезвычайно развязный и веселый, с цветком в петличке фрака и под-руку с одним из своих приятелей. "Как поживаете, Пенденнис?" спрашивает он с видом чистого дэнди. "Вы здесь обедали? По-видимому, здесь! (а Бэрнс, по-видимому, обедал конечно в другом месте). Меня пригласили холодно, только на soirée. Кто обедал? Мама, Боутоны, дядюшка с тетушкой... Этих я видел внизу в библиотеке: поджидают экипажа, он заснул, а она - мрачнее гроба.

- Вот мой учитель рисования, старик Гэндиш. Вот мои брэйтонские друзья - ваш дядюшка и ваш двоюродный брат, Бэрнс. Как они мне приходятся? Должны быть в каком-нибудь родстве. Славный малый ваш двоюродный брат!

-- Он-то, пробормотал Бэрнс - отличный малый, - нисколько не задорный, - терпеть не может лести и прихвостников, - и выпить также не любит, - очаровательный юноша!... Взгляните, вон там молодой человек говорит с лучшим другом Клэйва, горбатым малым, с длинными волосами. Знаете, кто этот друг? Сын дворецкого старого Тоднортона. Клянусь жизнью, что это правда.

-- Так что-же - мне то что за дело! вскрикивает лорд Кью. Я не знаю особы почтеннее дворецкого. Каждый человек должен быть чьим-нибудь сыном. Вот я теперь в средних летах о питаю скромную надежду, что и сам похож на дворецкого. Положим, что вы посадили десяток буфетчиков в палату лордов: неужели вы думаете, что они не будут также представительны на вид, как любой десяток пэров? Посмотрите на лорда Уэсткота - он решительно похож на дворецкого: оттого Англия и почтила его доверием. Я никогда с ним не обедаю, но воображаю, что настоящее его место должно быть за буфетом... К вам подходит этот невыносимый старикашка Сми... Как вы поживаете, мистер Сми?

Мистер Сми улыбается сладчайшей улыбкой. В кольцах, с бриллиантовой запонкой, в краоном бархатном жилете, Альфред Сми может стоять на ряду с самыми щеголеватыми и любезными старыми холостяками. "Здравствуйте, дорогой милорд!" говорит он приторно-льстиво. "Кто бы мог подумать, что вашу милость можно встретить здесь?"

-- Отчего-же нет, мистер Сми? спрашивает отрывисто лорд Кью. - Разве быть здесь не пристойно? Я и пяти минут не успел пробыть в этом доме, а ужь мне трое сказали одно и то же: мистрисс Ньюком, которая сидит внизу и с бешенством дожидается своего экипажа, снисходительный Бэрнс и, наконец, вы. Но зачем-же вы

-- Ваш милостивый вопрос заставляет их процветать, милорд, отвечает Гэндиш. Ваша благородная фамилия всегда им покровительствовала. Я горжусь, что вы, милорд, узнали меня в этом доме, где именитый отец одного из моих учеников делает для нас вечер. Молодой мистер Клэйв очень много обещает: - у него, на знатока, истинно-замечательное дарование.

-- Превосходный талант, честное слово, превосходный! вскрикивает мистер Сми. Я сам не пишу животных и вообще не придаю большого значения этой отрасли живописи; но, мне кажется, что молодой человек пишет лошадей удивительно-удачно. Надеюсь, лэди Уольгэм совершенно здорова и довольна портретом своего сына? Стокгольм, смею думать, что портрет вашего брата похож на него, как дне кайли воды... Мне бы очень хотелось испросить позволение написать старшого брата, также как и меньшого, милорд!

-- Я - живописец исторический, но, если лорду Кью вздумается снимать с себя портрет, надеюсь, милорд вспомнит о старом слуге его семейства, Чарльзе Гэндише, восклицает профессор.

-- Я - точно Сусанна между двумя старцами, говорит лорд Кью. - Оставьте в покое мою неввиность, Сми! Мистер Гэндишь, не преследуйте моей скромности вашими предложениями. Мне не зачем рисоваться. Я не гожусь для исторического живописца, мистер Гэндиш.

-- Обстоятельства не совсем одинаковы, говорит томно лорд Кью. - Вы, без сомнения, равны с Праксителем; но я не вижу в себе сходства с его образцем. Мне не пристало быть героем и даже Сми не удастся написать меня красивым.

-- Я-бы попытался, любезный милорд! восклицает Сми.

-- Верю, любезный друг, отвечал лорд Кью, глядя на живописца с выражением ленивого гнева во взоре. - Где полковник Ньюком, мистер Гэндиш? - Мистер Гэндиш отвечал, что наш радушный хозяин танцует кадриль в соседней комнате, и молодой джентльмен отправился засвидетельствовать свое почтение виновнику вечерняго увеселения.

Обращение полковника с молодым пэром было церемонно, но нисколько не униженно. Он преклонялся перед саном, но не перед лицом, точно также, как отдавал честь генералу. Он никогда не мог изменить своего холодного и важного обращения с Джоном Джэмсом и не без труда согласился приглашать его к себе на вечера, когда молодой Ридлей и Клэйв стали товарищами по художественному классу Гэндиша. "Художник стоит на ряду с каждым человеком", сказал он. "В этом случае у меня нет предразсудков, и я думаю, что сэр Рейнольдс и доктор Джонсон были достойны сообщества самых знатных людей. Но молодой человек, которого отцу случится, может быть, стоять у меня за стулом во время обеда, не должен быть приглашаем в мое общество." Клэйв положил конец спору шуткою: "Прежде всего, сказал он, я подожду приглашения на обед; а потом - даю вам слово, - что не пойду обедать к лорду Тодмортону."