Ньюкомы.
Часть четвертая.
Глава XXII. Где описывается пребывание в Париже , с разными приключениями в Лондон е.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть четвертая. Глава XXII. Где описывается пребывание в Париже , с разными приключениями в Лондон е. (старая орфография)

XXII.
Где описывается пребывание в Париже, с разными приключениями в Лондоне.

Мастер Клэйв, как мы сказали, начал обзаводиться знакомством, и надкаминное зеркало в его кабинете было украшено таким множеством пригласительных записочек, что бывший его товарищ, ученик Гэндиша, молодой Мосс, остолбенел от почтительного изумления, когда попал в это святилище. "Лэди Мэри Роу просит пожаловать", читал юный Еврей; лэди Баутон просить пожаловать на танцовальный вечер! Чорт возьми, да каким ты становишься тузом, Ньюком! Воображаю: тут не то, что у старого Левисона, где ты впервые учился танцовать польку, и где мы, бывало, платили по шиллингу за стакан глинтвейну!

-- Ужь и мы платили! Да платил ли ты когда, Мосс? возразил со смехом Клэйв; и правда: глинтвейн, поглащаемый мистром Моссом, не стоил этому расчетливому малому ни одной пенни.

-- Ну, хорошо, хорошо! Я думаю, что на этих великосветских вечерах, - шампанского сколько душе угодно, продолжает Мосс. "Лэди Кикксльбёри просит пожаловать на вечер". Да это значит, что ты знаком со всеми лордами! Знаешь ли что? Если кому из этих щеголей и щеголих понадобится под случай кружев, бриллиантов, - не забудь замолвить об нас; доставь нам хороших покупщиков.

-- Дай-ка мне несколько штук твоих карточек, говорит Клэйв; на балах я могу раздать их кой-кому. Но, послушай: ты должен с моими знакомыми поступать почестнее, чем со мной. Вот эти сигары, что ты мне прислал, из рук вон гадки, Мосс; их не захочет курить конюх на конюшне.

-- Что за франт стал этот Ньюком! говорит мистер Мосс старинному товарищу, другому молодому человеку, также соученику Клэйва: я видел его в парке, как он ехал верхом на лихом коне с графом Кью и капитаном Бельсайзом, с целою ватагой знати - я всех их знаю - и едва-едва кивнул мне головой. В будущее воскресенье достану верховую лошадь и посмотрю: как-то он со мной обойдется. Чорт его побери с великосветскими манерами! Какой бы он граф ни был, я знаю, у него тетка отдает каморки в наем в Брэйтоне, а дядя будет проповедывать в Бэнче, если не уплатит кое-каких обязательств в суде.

-- Ньюком вовсе не граф, отвечает с негодованием знакомый Мосса. Будь его товарищ богат или беден, ему все равно; он заходит ко мне, в мою каморку, также охотно, как зашел бы в отель к герцогу, и всегда готов на услугу своему приятелю. Правда, он держит себя лордом; на вид горд, но в душе вовсе не таков и я не встречал товарища добрее его.

-- Он не заходит к нам, вот, ужь полтора года, говорит Мосс: ужь этого довольно.

-- А это потому, что как он ни придет, бывало, ты все навязываешься к нему с предложениями купить то или другое, вскрикивает неустрашимый Гипс, собеседник Мосса в эту минуту. - Он говорит, что ему нельзя знаться с тобой; что ты никогда не выпустишь его от себя, не всучив ему какой нибудь булавки, или ящика с о-де-колонем, или пачки сигар. А если ты променял искусство на торгашество, - как же Ньюкому вести с тобой знакомство, желал бы я знать?

-- Я знаю одного из его родни, который бывает у нас каждые три месяца, для возобновления небольшого счетца, говорит Мосс, с злой усмешкой: я знаю вот что: пойду к графу Кью в Албэни или к высокоблагородному капитану Бельсайзу, в Найтс бриджских барраках, они меня сей-час принимают. Мне сказывали, что у отца его больших денег нет.

-- А мне почему знать? Да и для чего? вскрикивает молодой художник, притопнув каблуком по мостовой. Когда я лежал больной в этой проклятой Клипстонской улице, полковник и Ньюкомь изо дня в день навещали меня; а как стал поправляться, - присылали мне вина и других лакомств. Желал бы я знать, сколько раз ты навестил меня, Мосс, и что доброго ты сделал для товарища?

-- Я - дело другое: мое присутствие было бы тебе неприятно, потому-что напомнило бы о должке, в два фунта стерлингов, который есть за тобой, Гикс; вот отчего я и не показывался тебе на глаза, говорит мистер Мосс, тоже, можно сказать, малый с доброй душой. Когда молодой Мосс, вечером, появился в билльлрдной, видно было, что Гикс всем уже рассказал историю: молодого человека из Уардорской улицы приветствовали громогласные вопросы: "А что должен за Гиксом в 2 фунта стерлингов по 3 процента"?

свет ни мало не заботился на счет его и не думал разведывать, живописью ли занимается мистер Клэйв Ньюкомь, или чем другим. Клэйв встречался в свете со многими из своих школьных товарищей: одни поступили в военную службу, другие толковали с наслаждением о коллегиуме, о забавах и заботах школьной жизни; но, раз убедившись, что искусство было его призванием, он не хотел менять музы ни на какую другую любовницу, и усердно работал за мольбертом. Он прошел весь курс, предписанный мистром Гендишем, и перерисовал все слепки и статуи в мастерской этого джентльмена. Когда Грэйндли, преподаватель его, поступил в викарии, Клэйв не стал приискивать на его место другого, а занялся изучением новейших языков, и изучил их с замечательным успехом. Потом, чувствуя себя довольно сильным, чтоб рисовать без учителя, и находя, что в доме за Фицройской площади не довольно свету, мистер Клэйв решился обзавестись мастерскою, где бы мог исполнять свои планы без чужого руководства.

Если эта временная разлука сколько-нибудь огорчила доброго отца Клэйва, за то он быль вознагражден и обрадован внимательностью со стороны молодого человека. Настоящему жизнеописателю его довелось быть свидетелем этой внимательности: отправясь с полковником осмотреть новую мастерскую, с её высоким, полукруглым окнам, занавесами, резными шкафами, фарфоровыми вазами, разного рода оружием и другими принадлежностями мастерской художника, молодой человек, с светлою улыбкой невинности и любви на добродушном лице, взял один из двух ключей своей квартиры и подавая его отцу, сказал: Этот ключь принадлежит вам, батюшка; и я прошу вас подарить мне несколько сеансов: хотя я и исторический живописец, но, так и быть, согласен написать несколько портретов. - Полковник взял сына за руку и пожал ее; а Клэйв с нежностью положил другую на плечо к отцу. Затем, полковник Ньюком выходил минуты на две в ближайшую комнату и воротился, утирая себе усы носовым платком, и продолжал держать в другой руке ключ. По возвращении, он говорил о разных пустяках, но голос его совершенно дрожал и лицо его, как мне казалось, горело любовью и удовольствием. Никогда Клэйв не рисовал ничего лучше, как эту голову, которую он исполнил в два сеанса и, к счастью, оставил, не подвергая ее шансам дальнейшей отделки.

С тех-пор, как молодой человек обзавелся своей собстиснной квартирой, он работал несомненно лучше. Дома, время за столом стало проходить веселее; прогулки с отцом на коне сделались чаще и приятнее. Полковник воспользовался ключем раз или два, заставал Клэйва, с другом его Ридлеем, за рисованием какого-нибудь гвардейца, или мускулистого Негра, или Малайца с соседняго перекрестка, который изображал Отелло, в беседе с какою-нибудь клипстонскою нимфой, которая готова была представить Десдемону, Диану, королеву Элеонору (высасывающую яд из руки Плантагенста) - или какой другой образец девичьих или женских добродетелей.

Как водится, молодой человек начал свое поприще с исторической живописи, считая ее высшею отраслью искусства, и, за исключением предварительной подготовки, не хотел работать иначе, как только на саженном полотне. Он писал огромнейшую батальную картину, Асссйское сражение, где генерал Уэльсли, с 19-м драгунским полком, аттаковав артиллерию Магратов, рубит их у пушек. Для необходимых соображений при компановке этой громадной картины, притащили на задний двор пушку и привели всю конюшню полковника. На переднем плане, главною фигурой, Фрэд Бэйгэм (сходство было поразительное), страшно израненный, но неукротимый, рубился в толпе кривляющихся Малайцев, сидя верхом на палой извощичьей лошади, которую Клэйв копировал, пока хозяйка дома и прочие жильцы не подняли шуму и живодеры, ради общественного здоровья, не свезли со двора убитого коня. Так велика была эта картина, что ее могли протащить только через большое окно и то с трудом. Перенесение её сопровождалось торжественными криками всех мальчишек Чарлотской улицы. Поверит-ли кто, что королевская академия не приняла батальной картины Клэйва? Образцовое произведение было так огромно, что его не могла вместить Фицройская квартира, и полковник задумал было поднести Се Восточному клубу; но Клэйв, предпринявший с отцом поездку в Париж, для отдыха после трудов (подъятых на великую картину), взглянув на нее после месячного отсутствия, объявил, что картина - дрянь, и предал истреблению и Британцев, и Малайцев, и драгунов, и артиллерию, и все.

Любезный Пенденнис, вы говорили, чтоб я писал вам из Парижа: если найдете в моей переписке что-нибудь годное для газеты пэлль-мэлль, пользуйтесь моими заметками, сколько душе угодно. Очутясь в Париже, я дивлюсь, что не бывал здесь прежде; дивлюсь, что тысячу раз смотрел на диэппский пакетбот в брэйтонской гавани, и мне ни разу не приходило в голову - сесть на пакетбот и пуститься в море. Мы достигли Булони при ветре довольно сильном, который застиг нас при самом выходе из гавани. Выстрелила первая пушка, и одну здоровую, пожилую барыню пришлось снести в каюту; в след за нею сделалось дурно еще полдюжине барынь, и матросы засуетились кругом с тазами для заболевших. Полковник, видя, как барыни падают в обморок, улыбался. - "Я - старый моряк, говорит он одному из спутников. Когда я возвращался во-свояси, сэр, нас застигла на пути сильнейшая буря: мне было это ни почем. Дело другое, вот мой сынок, который сопровождал меня тогда: этому минуло в мае двенадцать лет: он свалился с ног, а я, - сэр"... Тут нас троих обдала волна, и поверите ли? моему дорогому старому родителю сделалось дурно не меньше прочих пассажиров. Когда вошли в гавань, мы еле живые, побрели к таможне и толпы зевак провожали нас со всех сторон насмешками. Потом крикун коммисионер отвел нас в гостиницу, где полковник, который как вам известно, прекрасно говорит по-французски, заказал слуге подать petit déjeuner soigné; на что нам малый, чистым английским выговором, сказал с усмешкой: есть отличная жареная камбала, сэр, котлетка превосходной баранины. - Через минуту он подал нам гарвейского соусу с котлеткой и, для развлечения после завтрака, последний нумер Bell's Life. Я дивился, ужели все французы читают Bell's Life, и не-ужто во всех гостиницах так же пахнет грогом.

Мы пошли посмотреть город: вы его знаете и мне описывать его нечего; видели нескольких босоногих рыбачек и заметили, что солдаты коренасты и страх как малы ростом. Мы обрадовались, когда пришло время садиться в дилижанс, и взяв для себя особое отделение, совершили путь в Париж очень комфортабельно. Отрадно было слышать, как почтальоны покрикивают на лошадей, как побрякивают бубенчики: чувствуешь, что находишься действительно во Франции. В Аббевиле и Амьене мы останавливались перекусить, и благополучно прибыли сюда после двадцати шести часовой езды в дилижансе, Мог-ли я проспать утро и не побывать в Тюильри? Каштаны были все в цвету; статуи блистали; все окна дворца горели солнцем. Какое величественное здание! Мне нравится это дикое великолепие архитектуры, и эти громадные орнаменты, которыми здание так щедро облеплено. По дорожкам бегали и резвились безчисленные толпы малюток, в платьецах таких же ярких и с щечками такими же румяными, как цветы и розы в партерах. Окна наши смотрят на обелиск, где стояла гильотина. Полковник не любит Карлейля; говорит, что письма мистрисс Грэм из Парижа превосходны. Мы купили "Поездку в Париж", Скотта, его же, "Вторичную поездку", и читали их в дилижансе. Есть что почитать; но Палэ-Ройяль во многом изменился со времени Скотта; нет конца прекрасным магазинам; я отправился туда в тот самый вечер, как мы приехали, лишь только полковник лег спать. Но тех развлечений, которые описывает Скотт, там ужь не обретается.

На следующее утро, после завтрака, полковнику нужно было отправить письма, и он оставил меня у ворот Лувра. Мне кажется, я сюда опять приеду и останусь здесь жить. Мне не хотелось бы даже и уезжать. Не пробыл я десяти минут во дворце, как успел уже влюбиться в восхитительнейшее создание, которое когда-либо видел свет. Она стояла, безмолвная и величественная, в центре одной из зал Скульптурной галлереи, и, при первом взгляде на нее, я обомлел от её дивной красоты. Не разсмотрел я хорошенько цвету её ленива, и едва-едва улыбается. В ней только и есть, что красота. Это неземное создание лишено руки, которая отрезана у самого плеча; но это несчастье придает ей еще более прелести. На вид она лет тридцати-двух, а родилась около двух тысяч лет назад. Имя её - Венера Милосская. О, Victrix! О, счастливый Paris! (Я разумею не нынешнюю Лютецию, а Приамова сына). Как мог он отдать яблоко другой, кроме этой очаровательницы, этой радости богов и человеков, в чьем присутствии цветы распускаются, улыбающийся океан сверкает, и кроткое небо сияет лучезарным светом, Я желал бы, чтоб у нас водилась еще жертвоприношения. - Я принес бы безпорочного козленка, снежно-рунного, и пару голубей, и кружку меду - да, меду от Мореля в Пиккадилли, благоухающого фимиамом, нарбонского, и при возлиянии восхвалили бы мы Царицу красоты, божественную Афродиту. Видал-ли ты когда мою прекрасную, молоденькую кузину, мисс Ньюком, дочь сэра Брэйана? У ней много сходства с Дианой - Звероловицей. На мои глаза, это через-чур горделиво, через-чур холодно. Звук этих рогов слишком пронзителен, а быстрая погоня сквозь рощи и кустарники слишком ужь отважна. О, дивная Венера! ты, прекрасна, добротой дышащая тишина! Позволь мне коленопреклониться у нежных стоп твоих, на подушки тирского пурпура. Пожалуйста, не показывайте этого Уаррингтону: при начале, я никак не воображал, чтобы Пегас занес меня так далеко.

с Крибсом. К чему я потратил полгода над размалевкою Сипаев и драгун, режущих друг-другу глотки? Искусство не должно быть горячкой. Оно должно быть тишина, спокойствие; не бешеный бычачий бой или драка гладиаторов, а храм для мирного созерцания, для вдохновенного поклонения, для торжественной ритмической церемонии, для музыки величественной и нежной. Приеду домой, брошу Снайдеров и Рубенсов, и сделаюсь квиетистом. Вспомнить стыдно, что я проводил недели, малюя великорослых гвардейцев и расписывая грязных нищих с перекрестка!

Изумляешься, как подумаешь, что в этом Лувре целых полмили картин! Не то, чтоб под старыми перечницами Трафальгарской площади не нашлось дюжины картин, разных по достоинству с лучшими из луврских. Я не столько дорожу любым Рафаэлевым произведением здесь, как нашею собственною картиною св. Екатерины. Выше этого быть ничего не может. Египетския пирамиды или колосс родосский не выше нашего Себастьяна; а Вакх и Ариадна не уступят ничему на свете. Но если у нас есть алмазы, то здесь целые ожерелья: здесь цари и вокруг них их блистательный двор. Мне и Дж. Дж. следовало бы переселиться сюда на целую жизнь. Что за портреты у этого Тициана! Что за щеголи у этого Вандэйка! Я уверен, что он был такой же великосветский человек, каких он живописал! Какой стыд, что здесь нет ни одной картины сэра Джошюа. На празднестве живописцов он имеет право на место на верхнем конце стола. Помните Тома Роджерса, у Гэндиша? Он часто заходил ко мне, на старую квартиру на площади. Том теперь здесь: отростил рыжую бородку и носит бархатный жакет, с прорезными рукавами, чтоб показать, что на нем есть рубашка. Должно сказать, что в прошлое воскресенье рубашка на нем была бела, как снег. Он еще не выучился французскому языку, а притворяется, что английский успел забыть. Он обещал представить меня десятку французских художников, которых выдает за своих товарищей. У этих малых, кажется, ощущается недостаток в мыле; а я так собираюсь сбрить усы; Уаррингтону не останется ничего, над чем бы потрунить, когда я возвращусь.

Полковник и я обедали в Café de Paris и потом отправились в Оперу. Если будете здесь обедать, спросите huitres de Maronne. В Café мы встретились с отчаянным франтом, виконтом де-Флорак, officier d'ordonnance при одном из принцев, сыном знакомого моего отца. Они происхождения знатного, но бедны до-крайности. Молодой граф будет герцогом, когда умрет его кузен, герцог иврийский. Отец его очень стар. Виконт родился в Англии. В опере он указывал вам сотни важных лиц: не многих из Сен-жерменского предместья, больше из нового поколения: Тьера, графа Молэ, Жорж Занда, Виктора Гюго, Жюль Жанена: половины имен не упомню. Вчера мы сделали визит его матери, госпоже де-Флорак. Полагаю, что это старинная страсть полковника, потому что встреча была необыкновенно церемонная и нежная. Точь в точь пожилой сэр Чарльз Грандисон, раскланивающийся с мисс Байрон, средних лет. И вообрази! Полковник был здесь по возвращении в Англию! Должно быть прошлого года, когда он уезжал на десять дней, а я малевал Черного принца и короля Иоанна. Госпожа до-Флорак - важная барыня и наверно была в свое время красавица. В гостиной у нея два портрета работы Жерара: один - её, а другой м. де-Флорака. Мосье де-Флорак старый щеголь, в пудре, с густыми бровями, нос крючком; звездам, лентам, золотому шитью - конца нет. Мадам одета по моде времен Империи: черное бархатное платье, лицо задумчивое, прекрасное, несколько похожее на лицо моей кузины. Вчера на ней была небольшая, старомодная брошка. - "Voilà, la reconnaissez vous? сказала она. Прошедшого года, когда вы приезжали сюда, эта брошка оставалась в нашем загородном доме. При этих словах госпожа де-Флорак улыбнулась полковнику, и добрый старичек вздохнул и опустил голову на руку. Понимаю, что это значит. Мы сами то же испытали. Я берег целых полгода глупую ленточку этой бедовой кокетки Фанни Фримэн. Помните ли, как я сердился, когда, бывало, вы бранили ее?

почаще; вы напоминаете мне об нем, продолжала она, и потом, с любезною улыбкой, прибавила: Что вам приятнее: воображать что он был красивее вас, или что вы лучше его? - Я отвечал: что желал бы походить на него. - Но кто на него похож? Правда, есть красавцы, но где найдти такого доброго, как он? Любопытно бы знать, страстно ли он был влюблен в госпожу де-Флорак? На лице старика графа ничего не прочтешь. Он совсем дряхл и носит косичку. Мы любовались, как эта косичка болталась на спинке его садового кресла. Верхний этаж дома граф отдает в наем; там живет генерал-маиор, высокоблагородный Зено Покей, Цинциннати. Мы видели на дворе карету мистрисс Покей и лакеев её, с сигарами в зубах; старик, еле держащийся на ногах, дряхлый как и старый граф де-Флорак, составляет, кажется, всю прислугу фамилии, живущей в нижнем этаже.

Госпожа де-Флорак и мой отец разговаривали о моей профессии. Графиня сказала, что я выбрал прекрасную каррьеру. Полковник прибавил, что эта каррьера лучше военной службы. - Ah, oui, monsieur, - возразила графиня, с горестью. Полковник примолвил, что теперь он может отпустить меня в Париж продолжать учение, зная, что в Париже есть добрый друг, который может позаботиться об его сыне.

-- Но для него вы сами можете приехать сюда, mon ami? сказала графиня.

Отец покачал головой. - Мне вероятно прийдется возвратиться в Индию, сказал он: срок моему отпуску кончился, теперь я прошу последнюю отсрочку. Если получу повышение, поездка в Индию не нужна. Без этого я не имею возможности жить в Европе. Впрочем, мое отсутствие, по всей вероятности, будет непродолжительно, прибавил он: а Клэйв в таком возрасте, что может ехать и без меня.

Не это ли причиной, что отец мой был так грустен в последние месяцы? Я думал, что его тревожат мои шалости, и вы знаете, что я у истребляю все усилия чтоб исправиться; в этом году счет портного вдвое меньше чем в прошлом. Должен я безделицу. С Моссом расплатился до последней пенни за его проклятые перстни и разную ветошь. Возвращаясь от графини, я разспрашивал отца о причине его грусти.

службу; но, пробыв дома три года, убеждается, что доходом жить нельзя. Если произведут его в полные полковники, он будет получать по тысяче фунтов стерлингов в год; этот оклад, да тот, что заслужил в Индии, с прибавкою своего, будут достаточны для нас обоих. По видимому, он вовсе не думает, чтоб я мог добывать деньги своей профессией. А положим, что я продам батальную картину за пять сот фунтов? - этого хватит для меня на порядочное время и я не буду иметь необходимости прибегать к кошельку доброго старика отца.

Виконт де-Флорак вызвался обедать с нами. Полковник сказал, что не намерен выходить со двора: и так виконт и я отправились вдвоем. В ресторане Trois frères provenèaux он заказал обед, а расплатился, - само собою разумеется - я. Потом мы пошли в бульварный театр, и виконт повел меня за сцену - что за покойное место! Мы вошли в ложу М-lle Finette, которая играла роль "маленького барабанщика", где она поет знаменитую песню с барабаном. Виконт пригласил ее и нескольких литераторов поужинать в café Anglais. Я воротился домой очень поздно, проиграв двадцать наполеондоров в бульотт. Это составляло весь остаток от двадцати фунтовой ассигнации, которую дал мне перед нашим отъездом добрый старик Бинни, с известною вам присказкою из Горации: Nequc tu choreas sperne puer. Бедный я! Возвращаясь домой, к отелю террасы, в такой поздний час, я укорял себя как бы за преступление, и тихохонько прокрался в свою комнату. Но полковник спал глубоким сном. Его сапоги стояли на часах у дверей его спальни, и я улегся в постель так неслышно, как только мог.

P. S. Среда. Остался всего один лоскуток бумаги. Я получил письмо от Д. Д. Он ходил в академию (значит картина его там), а битва ассейская не принята. Смит сказывал ему, что слишком велика. По-моему, никуда не годится. Радуюсь, что я не дома и избавлен из соболезнования товарищей.

Пожалуйста, навестите мистера Бинни. С ним случилось несчастье. Он ехал на лошади полковника, упал на мостовою и повредил себе ногу: боюсь за серого. Пожалуйста, осмотрите ему ноги; мы не можем понять, что пишет нам об этом Джон. Он, я разумею Бинни, ехал в Шотландию, для свидания с родными, когда постигло его это горе. Вы знаете, он часто ездит в Шотландию для свидания с родными. Бинни пишет, что опасности нет и уверяет полковника, что торопиться к нему не зачем. А я в настоящую минуту вовсе не намерен возвратился домой, потому-что очень не желаю видеть ни учеников Гэндиша, ни академию, ни насмешек их над моей неудачей.

Полковник наверно послал бы вам поклон, но его нет дома, и я остаюсь вечно любящим вас,

P. S. Он сам дал мне денег утром; не правда ли, добрый старичек?

Артур Пенденнис, Эскв. к Клэйву Ньюкому, Эскв.

"Газета Пэль-Мэль, журнал политики, литературы и моды.

"Любезный Клэйв - крайне сокрушаюсь за Фрэда Бенгэма (принявшого в последнее время обязанность ответственного критика изящных искусств по редакции Пэль-Мэльской газеты), что ваша большая картина ассейского сражения не нашла себе места на выставке в королевский академии. Фрэд Бейгэм теряет, по-крайней мере пятьнадцать шиллингов по случаю непринятия этой картины, потому-что он приготовил блистательную похвальную статейку о вашем произведении: в следствие упомянутого бедствия, статейка теперь - пропащая бумага. Впрочем, не унывайте, крепитесь духом, сын мой. Герцог Вэллингтон был отбит у Серингапатама, прежде чем одержал победу у Ассеи. Надеюсь, вы не откажетесь вступить в новые битвы, и счастье будет к вам благосклоннее. В городе не очень говорят о вашей неудаче. Видите: парламентския прения в настоящую минуту весьма интересны и общественному вниманию теперь не до ассейского сражения.

Я был на Фицройской площади, осмотрел и конюшню и дом. Ноги Гойнма целы: конь упал за бок, а не на колени, и не ушибся. Дело другое - мистер Бинни: он больно зашибь лодыжку, отчего сделалось воспаление. Ему прийдется не вставать с дивана несколько дней, а - может-быть - и недель, но вы знаете: он - философ не пасмурный, и переносит житейское горе очень равнодушно. К нему приехаиа сестра. Не знаю, как бы вам сказать: считать ли это облегчением его горю или отягощением, Вы знаете ею привычку говорить сарказмами, и мне трудно было понять из его речей, приятны ему или докучливы родственные объятия. Она была ребенком, когда Бинни видел ее в последний раз, при отъезде в Индию. Говоря с достодолжным уважением, надо сказать, что теперь она - довольно свежая, дородная, миленькая вдовушка, и, как заметно, исцелилась от горести, причиненной смертию мужа, капитана Мэккензи, в Весть-Индии. Мистер Бинни только-что собрался посетить своих родныхь в Мюссельбурге, близ Эдинбурга, как случалось с ним несчастье, воспрепятствовавшее его поездке к родным берегам. Его повествование о постигшей его беде и одиночестве было так трогательно, что мистрисс Маккензи, с дочерью, без отлагательства, сели на эдинбургский пароход и поспешили к одру болезни безпомощного страдальца. Оне занимают вашу спальню и гостиную: последняя комната, по словам мистрисс Мэккензи, перестала вонять табачным дымом, как было при вступлении её во владение комнатой. Если вы оставили в квартире какие-нибудь бумаги, счеты, любовные записочки, можете быть уверенным, что эта лэди прочла их до единой. Дочь - премиленькая, голубоглазая блондинка, с нежным голоском, которым она, без помощи инструментальной музыки, сидя на кресле посреди комнаты, напевает безъискусственные баллады своей родины. Два вечера назад, я имел удовольствие слышать с её розовых губок песни о Бонни Донли и о Джэке газельдинском: правда, я и прежде слыхал их, но не от такой миленькой певицы. Хотя обе лэди говорят на нашем наречии с акцентом, свойственным жителю северной части Британии, однакожь выговор у них необыкновенно приятен, не то, что суровая речь мистера Бинни. Надо сказать, что капитан Мэккензи был Англичанин и супруга постаралась для него исправить родное мюссельбургское произношение. Она рассказывает много интересных анекдотов о покойнике, о Вест-Иидии и отличном пехотном полке, где служил капитан. Мисс Роза - любимица дяди. Счастье послало мне возможность доставлять им, в пребывание их в метрополии, некоторое развлечение; я доставал для них от редакции Пэль-мэльской газеты, билеты в театры, панорамы, и проч. До картин оне, как кажется, не большие охотницы; в национальной галлерее соскучились, а в королевской академии полюбовались одной только картиной: портретом М'Коллопа, работы нашего друга того же имени; но самою интересною коллекцией в Лондоне показалась им галлерея восковых фигур мадам Тюссо; здесь я имел счастье познакомить их с другом нашим, мистером Фредериком Бейгэмом, который потом распрашивал в подробности об их денежных средствах, и тотчас же бы изъявил готовность отдать свою руку матери или дочери, если бы старик мистер Бинни назначил достаточное приданое. Я достал для дам ложу в опере, куда оне и отправились в сопровождении капитана Гоби, сослуживца капитана Мэккензи и крестного отца молодой мисс. Я имел честь сделать им визит в ложе. В фойе я видел вашу прекрасную кузину мисс Ньюком с бабкой её лэди Кью. Мистер Бейгэм, с большим красноречием, рассказывал шотландским лэди о разных известных лицах, бывших в театре. Опера им понравилась, но балет совершенно озадачил их, так что матушка и дочь ретировались, при беглом огне шуток капитана Гоби. Воображаю, каков должен быть этот офицер в дружеской компании, и как остроумны должны быть его анекдоты, когда общество дам не удерживает живого потока его веселости.

Вот идет мистер Бэкер с корректурой. На случай, если бы вам не попалась Пэль-мэльская газета у Галиньяни, посылаю вам извлечение из статьи Бейгэма о королевской академии. Здесь вы найдете его мнение о произведениях некоторых из наших знакомых:

617. Мозис несет домой двенадцать дюжин зеленых очков. Смит, К. А. - Прекрасное маленькое творение бедного Гольдсмита может быть никогда не находило стольких почитателей, как в наш век. Здесь, в произведении одного из первоклассных наших художников, воздается почесть гению того, который "украшал все, до чего ни прикасался". Мистер Смит удачно выбрал сюжет, и исполнил его превосходно. Светотень удивительна; impasto - верх совершенства. Может быть, слишком придирчивый критик нашел бы, что левая нога у Мозиса несколько укорочена; но где так много есть заслуживающого похвалы, там Пэль-мэльская газета воздерживается от порицания.

420. Наш любимец, и любимец публики Броун, К. А., дарит нас сюжетом, взятым из лучшого изо всех романов; романа, который "высмеял испанское рыцарство", словом из вечно-нового Дон-Кихота. Он выбрал сцену, где Дон устремляется на стадо овец; овцы написаны так, как умеет писать один Броун, со всею свойственною ему легкостью и brio. Друг и соперник мистера Броуна, Гопкинс избрал на этот год Жиль Блаза и Пещера Разбойников - вышла одним из мастерских произведений художника.

О'Гогстей, кажется, отказался от сцен ирландской жизни, которыми он обыкновенно услаждал нас, и роман, поэзия, религия "Италии прекрасной" составляют сюжеты его кисти. Сцена близ Корподибакко (мы хорошо знаем местность, и провели много счастливых месяцев в романтических её горах) в высшей степени характерна.

49. 210. 311. Сми, К. А. - Портреты, которыми мог бы похваляться сам Рейнольдс; от них не отреисся бы Вандэйк или Клод. - Сэр Брэйан Ньюком, в костюме вице-депутата, генерал-маиор сэр Томас де Бутс, командир ордена бани, написанный для 50 драгунского полка - безспорно - торжество этого благородного художника.

горной Шотландии, где, середи родной степи, стоить величественная фигура знаменитого человека. Мы будем иметь в виду мистера М'Коллопа.

1367. Оберон и Титания, Ридлея. Эта сладостная и фантастическая, небольшая картина привлекает толпы любопытных и составляет одно из прелестнейших произведений нынешней выставки. Мы вторим общему мненью, утверждая, что эта картина не только подает большие надежды, но сама по себе составляет прекраснейшее, изящнейшее произведение. Граф Кью, как мы слышали, купил ее еще до выставки, и от души поздравляем молодого художника с успешным дебютом. Сколько нам известно, он ученик мистера Гэндиша. Где скрывается этот дивный живописец? Нас сокрушает отсутствие его смелых произведений по исторической живописи.

Я должен поправить некоторые, впрочем весьма не многия, неточности в статье нашего приятеля Фредерика Бейгэма, которая, как сам он говорит, написана в духе самой снизходительной критики. Два дня назад, он доставил-было статью совершенно в другом духе, но, по собственному великодушию, взял ее назад и сохранил из нея только два последние параграфа. Надо признаться, что он столько же смыслит в живописи, сколько иные критики в литературе.

этому совету, как всегда следуют молодые люди советам старших себя и желающих им добра. Я обедаю сегодня на Фицройском сквэре, с милою вдовушкой и её дочерью, и остаюсь на всегда ваш.