Ньюкомы.
Часть пятая.
Глава XIV. В которой братья Ньюкомы еще раз сближаются.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть пятая. Глава XIV. В которой братья Ньюкомы еще раз сближаются. (старая орфография)

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

XIV.
В которой братья Ньюкомы еще раз сближаются.

Эта летопись, как благоразумный читатель сам без сомнения догадывается, писана обдуманно, исподволь, и тогда ужь, когда странствование, здесь описываемое, кончилось, со всеми его приключениями и опасностями - противными и благоприятными ветрами, бурями, подводными камнями, кораблекрушениями, островами, и тому подобным, - которые встретил Клэйв Ньюком на раннем пути своей жизни. В подобной летописи, события следует одно за другим, без необходимой взаимной связи: один корабль попадается другому; капитан одного посещает капитана другого и затем каждый продолжает свой рейс. Клэйв Ньюком встречает корабль, с которого подают сигнал, что экипаж без хлеба и воды, и, снабдив бедствующих всем нужным, наш капитан оставляет их, чтоб больше с ними не видаться. Один или два из кораблей, с которыми мы начали путешествие вместе, относятся бурей и гибнут в волнах; другие, страшно поврежденные бурей, входят в гавань или выбрасываются на дивные острова, где всякого рода неожиданное благополучие ожидает счастливых плавателей. После этого, нет сомненья, что автор этой книги, которому доверен путеводный лох Клэйва Ньюкома и на которого возложена обязанность написать два тома истории друга, ведет рассказ по-своему, высказывает свои замечания вместо Ньюкома, делает вымышленные описания обстоятельств и лиц, с которыми вовсе не мог быть знаком лично, и таким образом - впадает в погрешности, которые откроет какой-нибудь зоркий критик. Большая часть описаний в "Путешествиях Кука," например, выдумана, как уже доказано, самим сочинителем книги, доктором Гауксъуортом: тоже найдете и в этих томах, где передаются разговоры, которых бытописец не имел никакой возможности слышать, где раскрываются побудительные причины, которых люди, управлявшиеся ими в своих действиях, наверно никогда не доверяли автору; следовательно: публика, однажды на всегда, должна быть предупреждена, что в настоящем рассказе значительную роль играет личная фантазия бытописателя и что он слагает свою летопись, как умеет, из разрозненных бумаг, из дошедших до него разговоров, при помощи верного или ошибочного знания характеров лиц, участвующих в истории. И, по методе самых достоверных историков, собственные догадки и соображения сочинителя здесь напечатаны тем же точно шрифтом, как и самые неоспоримые факты. Я, с своей стороны, полагаю, что речи, приписываемые Клэйву, полковнику и прочим лицам, также неподложны, как речи у Саллюстия или Ливия, и только умоляю правдолюбивую публику поверить, что события, здесь повествуемые и совершившияся вероятно без свидетелей, были мне переданы в последствии, как составителю этой биографии, или что события эти такого рода, что должны были совершиться, судя по тому, что, как нам известно, совершилось потом. Например: когда вы на обломке римского камня читаете такия слова: QVE ROMANVS, ваша глубокая антикварная ученость дает вам право утверждать, что там же были в то или другое время начертаны слова: SENATYS POPVLVS. Вы берете изувеченную статую Марса, Вакха, Аполлона или Virorum, и приделываете к ней недостающую руку, отсутствующую ногу или нос, похищенные временем или варварами. Вы рассказываете свою повесть, как можете, или устанавливаете факты так, как, по вашему понятию, они долженствовали быть. Таким путем следовали мистер Джэмс, жизнеописатель её величества, Тит Ливий, профессор Алисон, Робинсон Крузое и все историки. В лучших из этих бытописаний по необходимости должны быть погрешности, так как творцы их больше дееписали, чем могли знать или за достоверность чего могли поручиться.

Возвратимся к собственным делам и к предлежащему нам предмету. Здесь я вынужден изложить несколько пунктов истории по одним соображениям и догадкам, так-как не знаю их ни по опыту, ни но наслышке. Позвольте нам сказать, что Клэйв - Romanus, и мы по необходимости должны будем прибавить к его надписи: Senatus Populusque. После нескольких месяцев пребывания мистрисс Маккензи и её милой дочери в Лондоне, откуда оне не думали уезжать, несмотря на то, что зашибленная нога мистера Бинни совершенно поправилась и отправляла свою должность как нельзя лучше, между полковником и его Парк-Лэнской родней совершилось возстановление родственной приязни и любви. Каким бы образом могли мы знать, что между ними существовала ссора или хоть некоторая холодность? Томас Ньюком был не такой человек, чтоб стал разглагольствовать о подобных вещах; хотя два-три слова, случайно сорвавшияся в разговоре с языка простодушного джентльмена, могли дать людям, интересующимся его семейными делами, повод - составить о них свое собственное мнение. После поездки полковника и его сына в Ньюком, Этель была постоянно в отсутствии с своей бабкой. Полковник отправился в Брэйтон, чтоб повидаться с любимой племянницей, и раз, два, три, дверь лэди Кью осталась для него запертою. Молоток этой двери не мог быть суровее виду старой лэди, когда Ньюком встретил ее, в экипаже, при въезде на крутояр. Однажды, полковник повстречал, под предводительством берейтора, мистера Уискана, рой прелестных амазонок, в котором Этель, по красоте, была звездой первой величины: правда, она поклонилась ему очень приветливо; в глазах её просвечивалась доброта души и любовь; но, когда полковник к ней подъехал, она приняла такой принужденный вид, когда заговорил о Клэйве - она так смутилась; когда разстался с нею - она стала такою грустною, что полковнику оставалось чувствовать горесть и сострадание. Он воротился в Лондон, успев в целую неделю только раз повидаться с своей любимицей.

"Ассейское сражение", ни мало не помышляя, среди художнического искуса, ни о мисс Этель, ни об отце своем, ни о чем другом, кроме великой картины. Пока "Ассейское сражение" подвигалось вперед, Томас Ньюком успел объясниться с невесткой, лэди Анной. Он откровенно высказал ей свои надежды на счет Клэйва, а она с такою же откровенностью высказала полковнику, что родственники Этели имеют для этой молодой девицы иные виды, вовсе не схожие с видами простодушного полковника. Благородная, ранняя страсть, думал полковник, - лучшая охрана молодого человека. Любить благородную девушку, выжидать, трудиться и, при помощи счастья, достигать успеха на избранном поприще, чтоб сделаться достойным руки любимого предмета, - вот, на что, по его мненью, сын его должен был устремить все свои мысли. Что за беда, что молодые люди, так любящие друг-друга, вступят в брак при средствах хоть несколько и ограниченных? Скромный уголок, где живут счастливые, лучше богатейшого дома в Мэй-Фэре; благородный молодой человек, канон, слава Богу, сын его, - джентльмен телом и душой - наверно может помышлять о руке своей родственницы, без обиды для нея; притом-же собственная его привязанность к Этели была там велика, Этель отвечала ему такою нежностью... Добрый отец воображал, что само небо покровительствует его родительским предначертаниям и только молил Бога об исполнении их. Он уже тешил себя мыслию: вот, кончатся походы; меч он повесит на стену, возлюбленная дочь будет увеселять его старость. Он думал: с такой женой для сына, с такой дочерью для него, счастье последних дней искупит ему годы безприютного детства, одинокой возмужалости, грустного заточения; и он передал свой простодушный план матери Этели, лэди Анне, которую, без сомненья, слова его растрогали, потому-что она всегда питала к нему уважение, и среди несогласий, возникших потом в семействе, и среди ссор, разделивших братьев, оставалась верною доброму полковнику.

Но Бэрнс Ньюком, эсквайр, был главою дома, управителем деле отцовских и сэра Брэйана; а Бэрнс Ньюком, эсквайр, ненавидел своего двоюродного брата Клэйва и отзывался о нем, как о нищем-живописце, безстыдном снобе, глупом щеголе и тому подобном; и Бэрнс, с обычною вольностью выражений, сообщал свои мнения дяде своему Годсону в банке, а дядя Годсон переносил их домой к мистрисс Ньюком на Брэйанстонском сквэре; а мистрисс Ньюком, при первом удобном случае, высказывала свое мнение об этом полковнику, с прибавкой душевного соболезнования о людях, которые стараются попасть в аристократию; а полковник по неволе приходил к убеждению, что Бэрнс - враг его сыну, и между ними вероятно был крупный разговор, потому-что Томас Ньюком взял в это время нового банкира и, как известил меня Клэйв, страшно разозлился, когда братья Годсон написали ему, что он трасировал лишнее против кредита. - Я уверен, замечал мне остроумный юноша, что между полковником и Парк-Лэнцами - разладица: он стал бывать у них очень редко и, обещавшись явиться ко Двору, когда представлялась Этель, не поехал.

Спустя несколько месяцев после приезда племянницы и сестры мистера Бинни на Фицройский сквер, братняя вражда между Ньюкомами, должно полагать, уладилась - по крайней мере - на время, и за нею последовало несколько лицемерное примирение. Невинною и безсознательной причиной этой благоприятной перемены в мыслях трех братьев была хорошенькая Роза Маккензи, как я узнал из разговора с мистрисс Ньюком, сделавшей мне честь приглашением к столу, и так-как она не оказывала мне такого гостеприимства более двух лет и при встрече чуть не задушила меня своею любезностью; так-как приглашение от нея я получил в самом конце сезона, когда почти все разъехались уже из города и приглашение на обед уже не могло считаться любезностью, - я сначала хотел-было отклонить это приглашение и говорил о нем с величайшим пренебрежением, когда мистер Ньюком изустно передал мне его в Бейском клубе.

-- Чего хотят, сказал я, обратясь к пожилому светскому человеку, который в эту минуту находился в комнате: чего хотят эти люди, приглашая человека к обеду в августе и вспоминая о нем после двухлетняго забвения?

-- Любезный друг, возразил мне мой приятель - то был никто иной, как добрый дядюшка маиор Пенденнис - я довольно потерся в большом свете и ужь не предлагаю себе подобного рода вопросов. Люди забывают вас и опять вспоминают каждодневно. Вы видали лэди Чеддар? Я был знаком с её мужем сорок лет; жил у них на дачахе по целым неделям. Она знает меня также хорошо, как памятник короля Чарльса, что стоит у Чарингского перекрестка, или еще лучше; а между-тем забывает обо мне на целый сезон, и проходит мимо, как бы меня и на свете не было. Что-ж я делаю, сэр? Никогда не вижу её. Даю вам слово, что и не вспоминаю о её существовании, и если встречаюсь с ней где-нибудь за обедом, замечаю ее столько же, сколько актеры на сцене замечают тень Банко. Чем же это кончается? Она заезжает ко мне - не дальше как в четверг заезжала, и сказала, что лорд Чеддар желает ехать со мной в Уильтшир. Я спросил о семействе: вы знаете, что Генри Чорнингем помолвлен с мис Реннет? - для Чеддаров партия славная. Мы пожали руки друг-другу, и стали друзьями по прежнему. Я не жду, чтоб она стала плакать, когда я умру, это разумеется, промолвил почтенный старик с усмешкой. Да и я не надену слишком глубокого траура, если с нею случится что-нибудь в этом роде. Вы дельно сказали Ньюкому, что не знаете, свободны или нет, обещав дать ему ответ по возвращении домой Эти люди не имеют права чваниться перед нами; а между-тем чванятся, сэр, и будут чваниться. Некоторые из этих банкиров не уступят древнейшим фамилиям. Они женятся на дочерях нобельмэнов и ничего не считают для себя слишком высоким. Но я на вашем месте, Артур, пошел бы. Я обедал у них месяца два назад; банкирша вспоминала о вас; говорила, что вы часто бываете с её племянником, что оба вы мальчики безпутные; кажется так она говорила, или что-то в этом роде. - Да, Боже мой, мадам, сказал я: мальчики, так мальчики и есть. - А пора уж быть людьми, возразила она, покачав головой. Странная женщина, чертовски надутая. Обед адски длинный, глупый, ученый.

Маиор совсем забыл, что он сам жил в Индии, и тогда только вспоминал об этом, когда заходила речь о каком-нибудь знатном человеке, с которым он бывал там знаком. "Он, кажется, мало знает большой свет, и мы с ним не слишком в коротких отношениях. Куда к чорту ехать обедать на Фицройский сквер, да притом, будь между нами сказано: обед плохой, а общество и того хуже. Вам кстати бывать в обществах всякого сорту: вы литератор, а я дело другое: Ньюком и я как-то не сходимся. Говорят, что он хотел женить вашего друга на дочери лэди Анны: славная девочка - одна из самых хорошеньких в нынешний сезон. Так, Попомни мое слово: они прочат мисс Ньюком за лорда Кью. Эти банкиры без ума гоняются за знатными женихами. Дай только молодому Кью остепениться, они как раз выдадут дочь за него, а не за него, так за кого нибудь другого из знати. Отец его, Уольгэм, был слабый молодой человек; но бабка, лэди Кью - преумная старуха, престрогая с детьми, из которых одна дочь бежала и вышла замуж за какого-то нищого. Да, ничто так не показывает незнания света, как предположение бедного Ньюкома, что сын его может сделать такую партию. Неужто правда, что он готовит сына в художники? После этого я уж не знаю, до чего дошел свет. В художники! В мое время, ей Богу, это было бы то же, если б кому вздумалось готовить сына в парикмахеры, кондитеры... право так! - И почтенный маиор протягивает своему племяннику два пальца и отправляется в ближайший клуб в Сент-Джэмской улице, где он членом.

Добродетельная хозяйка дома Брэйанстонского сквэра приняла мистера Пенденниса очень вежливо и радушно. Не мало было мое изумление, когда я нашел там целое общество от святого Панкратия; тут были: мистер Бинни, полковник с сыном, мистрисс Маккензи, необыкновенно хорошенькая в этот день и одетая, как нельзя лучше; мисс Роза, в розовом крепе, с жемчужными плечиками, румяными щечками и в прекрасных светлых локонах: свежее, милее трудно было-что нибудь вообразить. Только что мы успели раскланяться, пожать друг другу руку и передать наши замечания о хорошей погоде, как вдруг, глядь! смотрим в окно гостиной на веселый Брэйанстонский сквер: подъезжает большая фамильная карета с фамильным кучером, в фамильном парике - узнаем экипаж лэди Анны Ньюком и видим, как из него выходят: лэди, её мать, её дочь и её супруг - сэр Брэйан. - Да это просто целое семейное собрание, шепчет счастливая мистрисс Ньюком счастливому бытописателю, разговаривавшему с ней в оконной нише: зная вашу дружбу с братом нашим, полковником Ньюкомом, мы думали сделать ему приятное - встречею с вами. Будьте добры, ведите мисс Ньюком к столу.

Все на перерыв друг перед другом старались быть веселыми и любезными. - Дорогой братец, как ваше здоровье? говорил мистер Брэйан. - Любезный полковник, как я рада вас видеть! Какой у вас свежий вид! говорила лэди Анна. Мисс Ньюком подбежала к нему с распростертыми объятиями и так приблизила свое прелестное личико к его лицу, что я, честное слово, думал, не поцелует ли она его. А лэди Кью, развязно подойдя к нему с улыбкой, страшно игравшей вокруг морщин её лица и крючковатого носу и изменнически обличавшей ряд зубов, только что вставленных и вставленных чрезвычайно хорошо подала руку полковнику Ньюкому и отрывисто сказала: полковник, мы целый век не видались. Потом она обращается к Клэйву, с такою же любезностью и веселостью, и говорит: мистер Клэйв, позвольте пожать вам руку; я так много слышала об вас хорошого; слышала, что вы пишете отличные картины; что вы скоро сделаетесь не только известным, но знаменитым. - Ничто не может превзойдти любезности лэди Анны Ньюком к мистрисс Мэккензи: милая вдовушка краснеет от удовольствия при таком приеме. И вот, лэди Анна просит представить ее прелестной дочери мистрисс Мэккензи и шепчет на ухо восхищенной матушке: как она мила! - Роза подходит, закрасневшись и делает книксен с стыдливою грацией,

Находясь теперь с его семейством в Италии и не ожидая увидеть эту биографию ранее полугода, я должен объяснить здесь, что мистер Клэйв гораздо красивее, чем изобразил его наш рисовальщик, и если этот злой артист вознамерится выбрать настоящую сцену для воспроизведения в лицах, - его покорнейше попросят иметь в виду следующее: герою этой истории угодно, чтоб его особе воздана была полная справедливость. У мистера Ньюкома хранится прелестный, сделанный карандашем, портрет Клэйва в эти годы: портрет этот раз сопровождал полковника Ньюкома туда, куда он отправится опять через несколько страниц, и возвратился с ним на родину. К одним лицам идет цветистый костюм, к другим - простой. Клэйв, в молодые годы, принадлежал к орнаментальному классу человечества: доставлял отличную практику портному, носил дорогия кольца, бриллиантовые пуговки, усы, длинные волосы и тому подобное; сама природа назначала ему быть живописным, блистательным и великолепным. Он всегда восхищался тем Шотландцем в вальтер-скоттовом Квэнтине Дорварде, который, чтоб угостить приятеля и заплатить за бутылку вина, отламывает по нескольку звеньев от своей золотой цепочки. При безденежье, Клэйв готов был отдать товарищу кольцо, бриллиантовую булавку. Серебряные несессеры, парчевью шлафроки были для него необходимою принадлежностью в эту пору его молодости. Людям холодного темперамента было любо греться на солнце его ясного лицо и беззаботного характера. Его смех веселил каждого, словно вино. Не скажу, чтоб Клэйв был слишком остроумен; но знаю, что всегда был приятен. На его лице часто вспыхивал румянец, рассказ о какой-нибудь черте великодушия мгновенно извлекал у него слезы из глаз. Он инстинктивно любил детей; а прекрасный пол любил весь - от годовалой до восьмидесяти-летней. Раз, на возвратном пути из Дерби, нашу веселую компанию на эпсомской дороге затерли экипажи; пока мы отцеплялись, ехавшие впереди начали приветствовать нас поносительными эпитетами и схватили наших лошадей под уздцы; Клэйв в одно мгновение ока, выскочил из экипажа и через минуту мы увидали его в схватке с полдюжиной врагов: шляпа с него слетела; волосы развевалясь но лицу; голубые глаза метали пламя, губы и ноздри дрожали от гнева, правая и левая рука работали, так, что любо было смотреть. Отец его сидел в экипаже, радовался, дивился: и было чему. Полицейские розняли бойцев. Клэйв возвратился в экипаж, со страшной раной на сюртуке, который был располосован от плеча до пояса. Едва ли видал я когда-нибудь полковника Ньюкома в большем торжестве. Почтари, пораженные его щедрою дачею на водку, готовы были везти его милость на край света.

и потом по подбородку, с одной из прелестнейших ямочек, выражая тем свое удивление усам и империялке мистера Клэйва, Они каштанового цвету, с золотистым отливом и не знали еще бритвы. На Клэйве - узкий галстух; перед рубашки тончайшого полотна, с рубиновыми пуговками. Светлые волосы падают до плеч "мужественно широких". - Честное слово, любезный полковник, говорит лэди Кью, посмотрев на Клэйва и многозначительно покачивая головой: мне кажется, мы были правы.

-- Ваша милость всегда правы во всех ваших действиях; но позвольте спросить, в чем именно на этот раз? возразил полковник.

-- В том, что удаляли его от себя. Рука Этели отдана вот ужь десять лет. Неужто Анна не говорила вам? Как она ветрена! Но каждой матери приятно, чтоб молодые люди ухаживали за их дочерями и умирали от любви. Ваш сын решительно прекраснейший юноша во всем Лондоне. Кто этот надутый господин у окна? Мистер Пен... как бишь его? А это правда, что ваш сын много наделал шалостей? мне сказывали, что он отчаянный mauvais sujet.

-- Я никогда этого за ним не замечал, и не думаю, чтоб он когда-нибудь решился на ложь, на низость, говорит полковник. Если кто оклеветал вам моего сына - да я и догадываюсь кто его клеветник - я....

кивнув Клэйву, с которым она говорила две-три минуты, подает руку дядюшке и идет к мистрисс Мэккензи и её дочери.

Если художник успел схватить сходство в портрете Клэйва, пусть он возьмет теперь новый карандаш и нарисует нам подобие Этели. Ей семьнадцать лет; рост выше средняго; лицо её, несколько важное и гордое, порою блестит веселостью или сияет нежностью и любовью. Скорая на изобличение аффектации или притворства в других, преследовательница пошлости и напыщенности, она теперь гораздо злее на язык, чем в последствии, спустя несколько лет страданий, смягчивших её характер. Из ясных глаз её выглядывает правда; встает во всеоружии и мечет, может-быть слишком поспешно, презрение или отрицание, при встрече с лестью, низостью или ложью. При первом появлении в большой свет, эта молодая лэди, надо признаться, не была любима многими мужчинами и большинством женщин. Простодушные танцующие юноши, которые теснились вокруг нея, привлеченные её красотой, скоро приходили в испуг и каялись, что ангажировали ее. Одному казалось, что она презирает его, другому - что его пошлая болтовня - наслаждение для стольких благовоспитанных девиц - возбуждает только смех мисс Ньюком. Молодой лорд Крезус, за которым гонялись все девы и матроны, был ошеломлен, когда увидал, что она не обращает на него ни малейшого внимания, отказывает ему два или три раза в один вечер, и танцует десять раз с бедным Томом Спрингом, девятым-сыном у отца, приехавшим домой на время и только выжидающим, как бы попасть на корабль, да пуститься в море. Молодые дамы боялись её сарказмов. Казалось, она знает, какие пошлости лепечут эти дамы своим кавалерам, в промежутках вальса, и Фанни, которая манила к себе голубыми глазками лорда Крезуса, как преступница, потупила их в землю, когда глаза Этели устремились на нее; и Цецилия чаще стала брать фальшивые нотки; и Клара, которая приковывала к себе блестящим разговором и остроумной злостью Фредди, и Чарли, и Томми, онемела и смутилась, когда Этель прошла мимо её с своим холодным лицом; и старая лэди Гукгэм, которая навязывалась с своею Минни то к молодому гвардейцу Джэку Горджету, то к пылкому и простодушному Бобу Бетсону из Кольдстрима, потихоньку убиралась прочь, когда на сцену выходила Этель, которой присутствие равно пугало и рыбку и ловца. Что же удивительного после этого, если прочия мэйфэрския нимфы страшились этой суровой Дианы, чей взгляд был так холоден, чьи стрелы были так остры?

Но все те, кому не было причины опасаться стрел или холодности Дианы, любовались её красотою; даже знаменитый парижский мрамор, в котором Клэйв находил сходство с нею, не мог быть совершеннее её по формам. Волосы и брови у ней были черные, как смоль: - последния, по мнению некоторых физиономов, были слишком густы, что придавало, будто-бы, суровое выражение её глазам и в следствие того приводило в трепет преступников и преступниц, попадавших под её бич. - Между-тем, цвет кожи был ослепительной белизны и щечки также алы, как у мисс Розы, которая имела право на эти прелести, как блондинка. По черным волосам мисс Этели пробегала легкая, натуральная рябь, какою ветерок подергивает поверхность воды, - рябь, которой римския матроны девятнадцать веков назад, и наши красавицы в недавнее время, пытались подражать с помощью искусства, папильоток и, сколько мне известно, даже железных щипцов. Глаза у ней были серые; рот довольно большой; зубы такие же правильные и светящиеся, как у самой лэди Кью; голос тихий и приятный; улыбка, когда она озаряла её лицо и глаза, была сладостна, как весеннее солнце; глаза эти часто могли сверкать и бросать молнии, и порою, хоть изредко, дождить. А её стан, этот высокий, гибкий стан, скрывается в простом белом кисейном платье, в котором закутаны её прекрасные плечи, и которое удерживается вокруг её тонкой талии голубой лентой и низпадает до ног (такой наряд, если не ошибаюсь, называется demitoilette)... величественно и холодно окинула ее взором, так что вдовушка подняла глаза и смутилась; но Розе радушно подала руку и улыбнулась. На эту улыбку мисс Мэккензи отвечала такою же улыбкою и покраснела, что в это время делалось с нею очень часто и шло к ней, как нельзя более. Что касается мистрисс Мэккензи, если живописец намерен перенести на полотно самую резкую черту, которая была бы не каррикатурой, а действительностью, искажающею лицо женщины, если он хочет схватить улыбку широкую и неподвижную, улыбку, на которую смотреть смешно, - он может срисовать ее с лица вдовушки, в том виде, как она была в продолжение всего этого летняго вечера, начиная с дообеденного часу (а в это время лица обыкновенно бывают серьозны), когда она была представлена обществу, когда ее познакомили с нашими маленькими приятельницами - Джулией и Марией, так похожими на папашу и мамашу, когда сэр Брэйан Ньюком взял ее под-руку и повел в столовую, когда кто-нибудь говорил с ней, когда Джон подавал ей блюдо, или джентльмен в белом жилете предлагал ей вина, когда она принимала предложение или отказывалась от него; когда мистер Ньюком рассказывал ей преглупейшую историю, когда веселый полковник кричал ей с другого конца стола: милая мистрисс Маккензи, да вы совсем не кушаете вина сегодня: могу ли иметь честь выпить с вами бокал шампанского? - когда новый слуга из провинции опрокидывал соусник ей на плечо; когда мистрисс Ньюком подала сигнал вставать из-за стола. Тот же склад на лице мистрисс Мэккензи оставался, я думаю, и в гостиной, куда после обеда удалились дамы. - Мистрисс Мэккензи совсем помешалась с обеда на Брэйанстонском сквэкре, рассказывал мне в последствии Клэйв: лэди Кью и лэди Анна не сходят у ней с языка; она сшила себе и дочери белые кисейные платья, точь-в-точь как у Этели. Купила гербовник и выучила наизуст родословную всей фамилии Кью. Не выезжает со двора без лакея; и на блюде для визитных карточек, поставленном в гостиной, карточки лэди Кью всегда всплывают на самый верх, хоть я спроваживаю их вниз всякой раз, как вхожу в комнату. А бедняжка лэди Тротпир, сент-китская губернаторша, и епископ Тобагский преданы совершенному забвению: о них ужь и помину нет.

Тон этих вопросов, безцеремонный и повелительный, не всякому мог нравиться: - Правда ли, что я друг и школьный товарищ Клэйва? - Вероятно, я много насмотрелся на него? Хорошо его знаю - и даже очень хорошо? Правда ли, что он очень легкомыслен, ветрен? Кто говорил ей об этом? Не в том вопрос (прибавила она, краснея). Ведь это неправда, и я должен знать все? Нравственность его не испорчена? Он добр, великодушен, говорит правду? очень любит свое искусство? Дарованье у него большое? Она этому очень рада. Отчего люди смеются над его профессией? Избранное им поприще ничем не хуже поприща её отца и брата. Не всегда ли художники бывают ветрены и расточительны? Кажется не чаще, даже реже, чем другие молодые люди. А что мистер Бинни богат и намерен оставить все свое имение племяннице? Давно ли я их знаю? Так ли мисс Мэккензи добра, как кажется? Вероятно, не слишком умна и образована? Мистрисс Мэккензи с виду очень - но довольно, благодарю вас. Бабушка (она очень глуха и ничего же слышит) пожурила меня за чтение вашей книги и отняла ее; но я ее опять достала и прочла всю. Мне кажется, в ней нет ничего худого. Зачем вы придаете женщинам такие дурные характеры? Неужто вы не знаете и добрых? Да, двух добрых, каких мало на свете. Оне ни мало не себялюбивы, набожны, всегда готовы ни доброе дело, живут в провинции. Зачем вы их не ввели в ваше сочинение? Зачем не ввели вы в свое сочинение моего дядюшку? Он так добр, что нельзя довольно отплатить ему добром. Когда я еще не выезжала, я слышала одну из ваших песен: ее пела одна молодая лэди, мисс Амори, дочь лэди Клеврин. Мне никогда еще не случалось говорить с сочинителем. Я видела мистера Лэйона у лэди Попинджой, и слышала его разговор. Он говорил, что очень жарко, и по лицу его было видно, что это правда. Кто теперь знаменитейший писатель? Вы мне разскажете об этом после обеда... И молодые лэди удаляются вслед за матронами, которые встают из-за стола и идут вверх, в гостиную. Мисс Ньюком внимательно наблюдала за поведением автора, подле которого она сидела, любопытствуя знать, какие могут быть привычки у человека подобного сорту? так ли он говорит и поступает, как другие? и в каком отношении авторы отличаются от людей, принадлежащих к

Достаточно насладившись бордоским и политикой в нижнем этаже, джентльмены отправились на верх, в гостиную, чтоб воспользоваться кофе и усладительной беседой дам. Мы предварительно слышали уже на верху бренчанье на фортепиано и знакомые нотки двух нумеров из пяти-нумерного репертоара мисс Розы. Когда мужчины вошли в гостиную, две молодые лэди сидели у стола и разсматривали альбом. Фолиант содержал множество рисунков Клэйва, сделанных им еще в ранних летах, для забавы маленьким кузинам. Мисс Этели, по-видимому, нравились эти произведения, которые и мисс Мэккензи разсматривала с большим удовольствием. Ей доставляли такое же удовольствие виды Рима, Неаполя, Марбель-Гилля, в графстве Суссекском и проч., той же коллекции; с таким же удовольствием разсматривала она какаду и эспаньолку на берлинском узоре, с которого, в минуты безделья, мистрисс Ньюком вышивала подушки и коврики; то же чувствовала она, перелистывая Книгу Красавиц, Цветы прелести, и тому подобное. Для нея гравюры были прекрасны и восхитительны; для нея стихи были восхитительны и прекрасны. Но что ей больше нравилось: стихи ли к букету фиалок, мистера Пимини, или стансы к венку из роз, мисс Пимини? Мисс Мэккензи решительно была не в состоянии отвечать, которому из этих двух образцовых произведений отдать преимущество. В подобных случаях она обыкновенно обращалась к мамаше. - Душечка, где-же мне знать? говорит мамаша. Я жена старого служаки и только и знала, что скитаться по свету. Я не пользовалась теми средствами, какие предоставлены тебе. У меня не было учителей рисования, и учителей музыки, как у тебя. Это окончательно ставит в тупик бедную Розу, которая желала бы лучше, чтоб мнения доставлялись ей готовые, точно так, как подают ей платья, шляпки, носовые платки, башмаки и перчатки, с приличным наставлением; точно также, как выделяется ей сахар к чаю, в известном числе кусков; малиновое варенье к завтраку, в определенной мере; одним словом: во всех нуждах телесных и духовных она полагается на маменьку. Розе нравится все, что ни есть в природе. Любит ли она музыку? - О, как же! Беллини и Донидзетти? О, как же! А танцы? У бабушки не бывает танцев, но она - Роза - обожает танцы, а мистер Клэйв прекрасно танцует. - При этой оговорке, мисс Этель улыбается. - А как ей нравится провинция? О, она блаженствует в провинции. А Лондон? Лондон - прелесть; морской берег - тоже. Она просто не знает, что ей больше нравится: Лондон или провинция; а мамаша, которая бы могла решить, слушает объяснение сэра Брэйана о законах и смеется, смеется изо всей силы, так что шутник мистер Ньюком, говорит Пенденнису: эта женщина ухмыляется словно чешэйрский кот. Любопытно было бы знать, кто из естествоиспытателей первый открыл эту особенность в чешэйрских котах?

играющая на её милом личике, к немалой выгоде для красоты, выказывает две ямочки на розовых щечках. Зубы у ней ровные и белые, волосы прекрасного цвету; а круглая шейка и полненькия плечи белее снега. Она очень весело и мило лепечет с Джулией и Марией (любимицами мистрисс Годсон), пока не сбивают её с толку заметки этих двух лэди об астрономия, ботанике и химии, которым оне учатся, - Mes chères, я ничего не знаю об этих непонятных вещах, хоть и желала бы им учиться, говорит Роза. Этель Ньюком хохочет. И она невежда в этих предметах. - Радуюсь, что я здесь не одна невежда, наивно возражает Роза. И дети, с торжествующим видом говорят, что будут просить у мамаши позволения учить ее. Таким образом, большие и малые, желают делать ей добро, и кроткое, простодушное создание привлекает к себе благорасположение людей, которых обольщает её кротость и миловидность. Служанки на Фицройском-сквэре прислуживают ей с большей охотой, чем её матушке, вечно улыбающейся и волнующейся. Дядюшка Джэмс особенно любит свою Розу. Присутствие её в его кабинете никогда не безпокоит его; тогда как сестра утомляет его избытком благодарности и угодливости. Когда я уходил, мне послышалось, будто сэр Брэйан Ньюком сказал: Это - что разумел он под словом: это, догадаться трудно - это будет очень хорошо. Её мать, кажется - женщина очень умная.