Ньюкомы.
Часть пятая.
Глава XXVI. В которой продаются лошади полковника Ньюкома.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть пятая. Глава XXVI. В которой продаются лошади полковника Ньюкома. (старая орфография)

XXVI.
В которой продаются лошади полковника Ньюкома.

Я не изумился, увидя у себя рано утром следующого дня полковника Ньюкома, которому Клэйв успел уже сообщить важную весть, слышанную накануне от Бэйгема. Всякой, кто сколько-нибудь знал полковника, догадался бы, что цель его - выкупить своего шурина. Не знакомый ни с юристами, ни с судьями, ни с их обрядами, он решился обратиться за советами в Подворье Ягненка, и в этом случае показал некоторое благоразумие, потому что я знал свет и его обычаи больше, чем мой простодушный клиент. Я мог выговорить для несчастного арестанта или, лучше, для полковника Ньюкома, гораздо выгоднейшия условия против тех, какие предложили бы, без моего посредства, кредиторы Гонимэна.

Считая благоразумнейшим не допускать свидания между нашим добрым Самаритянином и мнимою жертвою бездельников, которую он намеревался спасти, я оставил его беседовать с Уаррингтоном в Подворье, а сам поспешил в арестантскую, где заключен был баловень Мэйфэра. Когда я вошел к нему, он взглянул на меня - и болезненная улыбка заиграла у него на лице. Достопочтенный пастор был не брит и только-что позавтракал. На грязном подносе, на котором принесен был завтрак, стояла опорожненная рюмка водки; засаленный роман из чэнсри-лэнской библиотеки лежал на столе; но Гонимэн занят был не чтением романа, а сочинением одного или нескольких длинных-предлинных писем, тех выработанных, цветистых, красноречивых обозрений, тех щедро подчеркнутых документов, в которых четким курзивом обнажаются происки мошенников холодность друзей, на которых можно было возлагать надежду; оскорбительные поступки Соломонов; непостижимое уклонение от уплаты денег Смита, на которого он расчитывал, как на наконец, непреложная достоверность - возвратить с усерднейшею, нечего и говорить, благодарности, ссуду известного числа фунтов стерлингов ее субботы следующей недели. Все то, что не одному из читателей, в продолжение житейского опыта, вероятно случалось читать во многим рукописям, было, как следует, изложено бедным Гонимэном. На столе, в стакане, лежала облатка, а внизу, в передней, без сомнения стоял гонец, для препровождения письма по принадлежности. Этого рода письма всегда отправляются с нарочным, который упоминается в постскрипте. Когда вы получаете письмо, он всегда сидит в прихожей, где этот "молодой человек ждет ответа, какой вам угодно будет дать".

Разумеется, Гонимэн не вполне объяснил положение своих дел посреднику, которому поручалось похлопотать по этим делам. Ни один должник не сознается во всех долгах вдруг, а постепенно открывает их своему дельцу или благодетелю, переводя его таким образом от сюрприза к сюрпризу и, после счета с портным, знакомя его со счетом сапожника. Я был убежден, что баланс Гонимэна не совсем точен. Долги, за которые он арестован, составляли, по его словам, безделицу. - Моссу из Унрдор-Стрита сто двадцать - да я ему переплатил, помнится, тысячу по этому самому делу, восклицает Гонимэн. Бездушный Вест-индский торговец услыхал о моем несчастье, и вот весь этот народ будто скликнулся и бросается, словно коршун на свою добычу! Уаддилон, портной, предъявляет претензию на девяносто восемь фунтов стерлингов - а сколько практики доставил я ему своими рекомендациями? Сапожник Тоббинс, его сосед в Джермин-Стрите, требует сорок один фунт; вот и все тут; даю вам честное слово, что все. Месяца через два, подучив доход с прихода, я покончил бы весь расчет с этими живодерами; иначе меня ожидают совершенное и безвозвратное разорение, стыд, уничижение и безвыходная тюрьма. Я это знаю; я это перенесу: я был непростительно малодушен, Пенденнис; я могу сказать mea culpa, mea maxima culpa, и могу - перенести наказание. В лучшия минуты жизни речь его не бывала трогательнее. Он отвернул голову и закрылся носовым платком, далеко не так белым, каким бывало прикрывал волнение своих чувствований в часовне лэди Уиттьльси.

- Посланник полковника Ньюкома пришел к тому заключению, что помогать подобному человеку совершенно напрасно, и что Морская тюрьма была бы самым благодетельным убежищем для этого беззаботного мота. В тот же самый день мистеры Уаддилош и Тоббинс переговорили с своим с. джемским соседом, мистером Брэсом, и от этого лавочника тогда же подано было взыскание за перчатки, шейные и носовые платки, в таком количестве, какого не посовестился бы самый отчаянный щеголь-гвардеец. Мистер Уаррингтон был на стороне мастера Пенденниса и настаивал, чтобы дело шло законным порядком. - К чему помогат человеку, говорил он, когда он не хочет сам себя беречь? Пускай закол высосет из него долги; а когда молодец выйдет из тюрьмы, так дайте ему двадцать фунтов стерлингов, да доставите ему место капеллана на острове Мэне.

По сумрачному лицу полковника я догадывался, что эти предположения были ему не по душе. Во всяком случае, сказали мы: обещайтесь нам, что вы сами не заплатите за него ни пенни; что вы не будете иметь дела с кредиторами Гонимэна, и, предоставите им поступить, как им вздумается: ведь они знают людей лучше вашего. - Лучше моего, молодой человек! вскрикнул Ньюком: ужь если я в мои лета не знаю людей, так когда же и знать их? - А по нашему мненью, проживи человек Иоиловы веки, и тогда мальчишка проведет его, как нельзя лучше.

-- Не стану скрывать от нас, сказал он после некоторого молчания, сопровождавшагося табачным дымом трех-членного совета, не стану скрывать, что у меня есть в запасе капиталец, отложенный, - даю вам честное слово - не на случай нужды, а так, на прихоти: часть этого запаса я считаю обязанностью посвятить на облегчение положения бедного Гонимэна. Капитал не велик и предназначен был на - но все равно: деньги есть. Хорошо было бы, если б Пенденнис побывал у этих торгашей, да уговорил их сделать кой-какую уступку. Ведь счеты их, наверно, преувеличены. Что касается мистрисс Ридлей и мистера Шеррика, они люди добрые; мы с ними повидаемся, и таким образом, с Божьей помощью, опять поставим на ноги этого несчастного Чарльза. В Священном Писании читали же мы о блудном сыне: его не казнили, а встретили человеколюбиво. И за вами есть долги, об оставлении которых придется молиться.

В расчеты мистера Шеррика мы не имели нужды входить. Этот джентльмен вел дела с Гонимэном на чистоту. Он с усмешкой сказал нам: Вы не воображаете, чтоб я дал в долг этому молодцу хоть шиллинг без достаточного обезпечения? Дам пятьдесят, сто шунтов стерлингов. Вот одна из его росписок, с ручательством застольного приятеля - как его зовут? - Бэйгема. Не правда ли? Не получить мне этих денег! Я дал взаймы под залог всего, что он имеет, продолжает Шеррик, и дал потому, что считал это выгодным. Так и было сначала. Все любили Гонимэна. Вся знать съезжалась к нему. Под конец вышло, что спекуляция плохая. Когда я ангажировал на свой театр мадмоазель Бравуру, в первые три недели не было ни одного места пустого. На следующий год, она едва доставляла мне двадцать фунтов сбора в целую неделю. То же случилось с Поттелем и драмой; сначала все обстояло благополучно, а потом разсыпалось. Все это спекуляция. Я на своем веку делал спекуляции на всем: и на театрах и на подрядах, и на векселях, и на газе, и на страховых акциях, и пр. Бедняжка Гонимэн! я не хотел делать ему зла, а между тем, кажется, поступил дурно, навязав ему этого красноволосого Раукинса. Думаю, что Раукинс в конец испортил дело. Но и не могу же знать всего, господа. Я не так воспитан, чтоб знать людей на сквозь. Послушав Раукинса в Гампстэде, я думал, что это клад. Я, знаете, бродил туда и сюда, как бывало ездил по провинциям, когда заведывал театром, и искал годных мне людей. Выпьем-ка по рюмке хересу за здоровье Гонимэна. Ну, ужь ваш полковник! Золотой человек! Мне вечно приходилось иметь дело с продувными людьми: в городе и в провинции, между лордами и простолюдьем; и встретив такого человека, я как бы освежился. Для него я готов сделать все. Ваша пелль-мэлльская газета идет славно. Я пробовал было издавать газеты, да все не удачно; не знаю отчего. Пробовал и в духе тори, и в духе умеренных, и в духе неумеренных, и все шло. Теперь вот у Гонимэна все мои деньги пропали: надо бы подумать, как бы их выручить? Надо бы заставить Гонимэна писать.

Наслушавшись назидательной беседы Шеррика, я разстался с ним, много успокоенный на счет судьбы бедного Гонимэна. Портной и сапожник его легко умилостивились, а Мосс, убедясь, что пастор не имеет никакого состояния и должен быть обращен к банкротскому суду, если только Мосс не согласится на полюбовную сделку, и видя, что мы уполномочены на это, склонился на наши предложения и возвратил нам гербовый лист с подписью Гонимэна. Наши переговоры чуть-было не кончились ничем, благодаря преждевременной вспышке Клэйва, который, при одном из условий, пришел в негодование и погрозился выбросить юного Мосса в окно; но от этого неблагоприличного, - по выражению Мосса, - и не свойственного благородному человеку обращения со стороны Ньюкома, не произошло ничего, кроме этого замечания, да замедления в переговорах, и в следующее же воскресенье Гонимэн был опять в часовне Уиттльси.

уверения пастора в раскаянии. - Вот, сынок, сказал Клэйву отец: видишь, до чего доводят человека долги: он начинает торговать истиной, обирать бедного. Подумай, какой позор - бегать от своей прачки, унижаться перед портным, есть хлеб бедняка, Клэйв, мне кажется, покраснел, и пришел в смущение.

-- Батюшка, сказал он: я - я должен со страхом сознаться, что и на мне есть долги - правда, не большие; однако ж фунтов сорок: двадцать-два за сигары и пятнадцать Пенденнису, и... и - это ужасно как сокрушает меня.

-- Глупый мальчик, возразил отец: я знал о долге за сигары, и заплатил его на прошедшей неделе. Все, что мое - твое; ты это знаешь. Пока есть у меня гинея, половина принадлежит тебе. Смотри же, чтоб до последняго шиллинга было заплачено не дальше - не дальше как через неделю. Сходи-ка, спроси Бинни не могу ли я видеться с ним в кабинете. Мне нужно с ним переговорить. Когда Клэйв вышел, полковник сказал мне умоляющим голосом: Ради Христа прошу вас, Артур, воздерживайте моего сына от долгов, когда я уеду. Мне должно отправиться на днях в Индию.

-- На днях, полковник? Ведь вам дана отсрочка на год, сказал я.

-- Так; но без жалованья;, а дело Гонимэна повытянуло у меня небольшие деньжонки, которые я припас на издержки в Европе, издержки вышли значительнее, чем я предполагал. Я перебрал у брата все, даже слишком, и присужден был обратиться к моим агентам в Калькутте. Годом раньше или позже - если только не умрут старшие меня и я не получу повышения, с окладом полного полковника и с назначением сюда - годом раньше или годом позже, какая разница? Клэйв в мое отсутствие отправится на континент, для усовершенствования себя в художестве; будет посещать знаменитейшия школы живописи. Когда-то я думал: как бы приятно было поехать мне вместе с ним. Но, Пенденнис, человек предполагает, а Бог располагает. Теперь я воображаю, что ребенок не станет лучше от того только, что будет постоянно привязан к отцовскому поясу. Вы, молодые люди, умнее меня, я не учился вашим идеям, не читал ваших книг. Часто мне кажется, что я лишний в вашем обществе. Я возвращаюсь туда, где есть у меня друзья, где я еще что-нибудь да значу. В нашем полку есть доброе лицо или два, которые просияют, когда опять увидят Томаса Ньюкома. Да благословит вас Бог, Артур. Вы, молодые люди, здесь такие холодные на взгляд, что с первого разу старик и не понимает, как сойдтись с вами. На первых порах, когда я воротился домой, Джэмс Бинни часто толковал со мною о вас, и говорил, что наверно вы смеетесь над нами. Но нет, вы не смеялись, я знаю. Благослови вас Всемогущий, пошли вам добрую жену, и сделай из вас доброго человека. Я купил часы, и хотел бы, чтоб вы носили их на память обо мне и моем сыне, с которым вы были так дружны, когда оба вы были мальчиками и учились у Капуцинов. Я взял его за руку и пробормотал несколько несвязных слов любви и уважения. Не заслуживал ли Томас Ньюком этих чувствований от всякого, кто его знал?

что считает меня как бы за родного сына и надеется, что буду поступать, как старший брат и попечитель Клэйва. Ах, но кто же будет опекуном над самим попечителем? У младшого брата было гораздо больше благоразумных качеств, чем у старшого. Свет еще не очерствил Клэйва, не успел даже избаловать его. Однакожь я замечаю, что уклоняюсь от его истории к истории другого, и потому возвращусь к настоящему предмету этой книги.

Полковник Ньюком особенно был доволен и тронут поведением своего друга Бинни, с-тех-пор, как полковник решился на отъезд. - Джэмс один из благороднейших людей, любезный Пенденнис, и я за честь себе считаю быть ему обязанным и сознаваться в этом. Как тебе известно, я нанял этот дом у нашего приятели - аффериста Шеррика, и отвечаю за уплату денег до окончания срока найма. Джемс принял на себя эту обязанность. Помещение слишком велико для него, но он говорит, что квартира ему понравилась и он оставляет ее за собой, с тем, что у него будут жить сестра и племянница. Добрый Джэмс говорит, что Клэйв - тут голос говорящого заметно дребезжит - Клэйв по прежнему будет членом семейства, и Бог да благословит доброго. Джэмс несколько богаче, чем я воображал почти на лэк рупий - и вот вам заметка мистер Артур: Бинни признался мне, что если племянница его, мисс Роза выберет себе жениха, который и ему понравится, он оставит ей значительную часть своего имения.

Тут настоящий наперсник полковника сказал, что он распорядился своими сердечными делами иначе, на что полковник многозначительно заметил: Я так и думал. Одна птичка прошептала мне на ухо имя какой-то мисс А. Я знал её деда, сговорчивого и почтенного старичка, у которого мне случалось занимать деньги, когда я был субалтерн-офицером в Калькутте. Скажу вам за тайну, любезнейший мой друг: мне было-бы очень желательно, чтоб известный вам молодой человек заметил добрые, прекрасные качества души мисс Мэккензи, и чтоб она взаимно полюбила его. Если б вы, молодые люди, по раньше разставались с холостой жизнью, да выбирали себе добродетельных жен, какова - и уверен - мисс Амори, - грехи молодости убыли бы по счету. Мы не были бы развратны, как большая часть молодежи, не были бы холодны и себялюбивы, - что также очень дурно. И я молюсь об одном, чтобы Клэйв мог стать на якорь прежде, чем соблазн успеет вовлечь его в житейския бури, и чтоб он нашел жену такую добрую, как племянница Бинни. В первое время по приезде домой, я строил для него другие планы, но планов этих не удалось привести к желанному концу. Зная горячий характер сына и постоянно следя за поведением шалуна, я боюсь, чтоб женщина не навлекла ему горя, и потому желал бы по скорее увидать его вне опасности.

Таким образом любимою мыслью двух стариков было - чтоб молодые люди женились и блаженствовали, как принц и принцесса в волшебной сказке, и милая мистрисс Мэккензи - не говорил я, что в первое время по приезде к брату, она не скрывала любви своей к полковнику? - милая мистрисс Мэккензи готова была отказаться от собственных видов для счастья душечки Розы. Мы, бывало, смеялись и говорили, что лишь только отец Клэйва за двери, к Розе приедет младшая сестра, Джоси. Но Джоси, под руководством бабки, повела себя гораздо благоразумнее: писала письма, в которых распрашивала об операх, о лондонской Башне, галереях восковых фигур, и, не прошло году, вышла за муж за Боджи, старосту при церкви мистера М'Крау.

конюха, на конюшне, No 150, Фицройский сквэр.

- Пили и за здоровье моего отца, говорил Клэйв, и в благодарность, дорогой старичек произнес превосходнейший спич.

Он, Клэйв и и совершили странствование к Капуцинам. День был праздничный; школьников не было и мы имели свободу гулять, где хотели. Один из Капуцинов, которого мы все узнали, сопровождал нас в прогулке. Несколько времени мы просидели в комнатке капитана Скарсдели, служившого когда-то в Индии, под старость вышедшого в отставку и удалившагося в это мирное убежище. Мы беседовали, как беседуют школьные товарищи и влюбленные, о предметах интересных только для школьных товарищей и влюбленных.

Полковник простился со своими знакомыми, старыми и молодыми; побежал к Ньюкому, благословил мистрисс Мэккензи и провел день с Джэком Броуном; перебывал во всех школах, где воспитывались его маленькие protégés, чтобы представить самые свежия и достоверные известия о юных питомцах родителям их и родственникам в Индии; прожил неделю в Марбель-Гилле, и стрелял куропаток, без чего, как говорил Клэйв, можно было с тоски умереть; отсюда отправился в Брэйтон, чтоб провести несколько времени с мисс Гонимэн. Что касается Брэйанов, то с роспуском парламента, из них ни один не оставался в городе: Бэрнс, по обыкновению, поехал на болота в Шотландию, куда за ним не последовали ни дядя, ни кузен. Прочие отправились за границу. Сэру Брэйану нужно было пользоваться Ахенскими водами; братья разстались друзьями; лэди Анна и вся молодежь пожелали ему счастливого пути. Мне помнится, что сэр Брэйан проводил полковника из гостиной в Парк-Лэне до самого подъезда, и смотрел, как брат садился в кэб, точно так, как он провожает старую лэди Бэджс, когда она приезжает в банк, для поверки своих счетов. Но Этель не захотела ограничиться таким прощаньем, и следующим утром на Фицройский сквэр подкатил экипаж; из экипажа вышла дама под воалем и пробыла минут пять у полковника. Когда полковник провожал ее к экипажу, на глазах у него были слезы.

Мистрисс Мэккензи, видевшая всю эту сцену из окна столовой, шутила над полковником и спрашивала, кто его зазнобушка? Ньюком очень сериозно отвечал, что никому не позволит говорить легкомысленно об этой молодой лэди, которую он любит, как родную дочь. Розе, по видимому, похвалы эти не нравились. Это было за день до нашего отъезда в Брэйтон. Квартира мисс Гонимэн отведена была мистеру Бинни и его дамам. Клэйву и её любезнейшему полковнику назначены были комнаты дверь в дверь. Чарльз Гонимэн сошел в часовню и произнес одну из удачнейших своих речей. Тут же был и Фред Бэйгем: наружность его в эти минуты была особенно благородна и величественна. Я готов думать, что он имел некоторые объяснения с Томасом Ньюкомом и, благодаря его содействию, поставлен был, хотя на время, в обстоятельства довольно сносные: кто из знавших полковника не пользовался его благодеяниями? кто из видевших его, не благословлял его? Фред Бэйгем был глубоко растроган речью Чарльза в которой мы легко понимали все намеки. Слезы ручьем текли по щекам мягкосердого Фреда, как у кающагося грешника. Роза и её матушка рыдали вслух, к великому изумлению дебелой мисс Гонимэн, которая не имела ни малейшого понятия о подобных слезных излияниях, и к не малому смущению бедняжки Ньюкома, которому досадно было слышать похвалы, воздаваемые ему в этом священном здании. Добрый Джэмс Бинни также заходил в часовню, и как ни различно выражались или сдерживались чувствования присутствующих, между ними наверно не было ни одного, который бы не принес в храм смиренной молитвы и кроткого сердца. Для нашего любезного друга звон праздничного колокола на родине был последним на долгое время. Когда мы вышли на берег, океан, окрашенный лазурью неба, шумно бил в прибрежье, и гребни безчисленных волн золотились от солнца. Я, как сейчас, вижу на этом берегу доброго старика и сына, прильнувшого к нему.

говорил, что никогда не забудете благосклонного расположения к нему полковника; что его милость изволила призреть его с самых юных лет, сделал его своим управляющим и во всех отношениях был к нему всегда щедр и милостив. - Я и мистрисс Ридлей, прибавил старик, осмеливаемся рекомендовать вам, сэр, сына нашего, мистера Джона Джемса Ридлея молодого человека доброго и благонадежного. Смею доложить, что, если мистер Клэйв поедет за границу, мы были бы счастливы, если б Джэн Джемс поехал с ним. А деньги, которые вы изволили заплатить нам так аккуратно, мы отдадим ему на дорогу: эту превосходную мысль подала нам мистрисс Канн. А милорд изволили заказать Джону Джэмсу картину, щедро заплатил ему за труд, и пригласил моего сына обедать за одним столом, с его особой, которой и верою и правдою служил тридцать пять лет. - Голос изменил Ридлею на этом месте спича, явно подготовленного, и старик не мог произнесть более ни слова. Полковник дружески пожал ему руку; а Клэйв вскочил, забил в ладоши и сказал, что он ничего так не желал, как ехать во Францию и Италию вместе с Джоном Джэмсом. - Но мне не хотелось разорять моего милого отца, и так ужь разтратившагося, говорил Клэйв: и притом, я полагал, что Джон Джэмс, при независимости его характера, не согласится быть моим спутником.

Полковнике взял место заблаговременно. Теперь он едет сухим путем; а там, до Александрии, отправится на одном из преданных кораблей Индийской и Восточной компании. Багаж у него скромный, и без особенного убеждений Клэйва, он не взял бы с собою ничего, кроме старого мундира, который служил ему несколько лет. Клэйв и отец его поехали в Соутэмптон сами по себе. Фред Бэйгем и я сели в дилижанс. Мы выпросили позволение дождаться отъезда полковника, чтоб пожелать ему счастья на дорогу. Вот наступил день для отхода корабля. Мы осмотрели каюту, полюбовались шумом и суетой, какие обыкновенно бывают на корабле, в день отплытия. Но наши мысли сосредоточивались на одном человеке, что, без сомнения, было и со многими в этот день. Кружки знакомых собирались на палубе, озаренной солнцем, и напутствовали отъезжавших благословениями. Они не замечают вокруг себя корабельной суетни, шума, производимого экипажем и офицерами, занятыми каждый своею обязанностью; шагов и песен людей у вымбовки, наконец звонка, возвещающого, что минута отплытия все ближе и ближе. Мать и сын, отец и дочь, муж и жена, торопятся воспользоваться не многими остающимися мгновениями и жмут друг другу руку. Мы видели, как Клэйв и отец стояли у колеса и разговаривали между собой. Когда они сошли вниз, один пассажир попросил меня взять под руку жену его, чуть не упавшую в обморок, и отвести на берег. За нами последовал Бэйгем, неся на рукам двух детей дамы, а муж её остался на корабле. Раздался последний звонок, и крик: Господа, на берег! Корабль давно уже начал дрожать, колеса его - ударяли по воде и труба выбрасывала свои черные сигналы к отплытию. Мы все еще стояли на доке, и видели, как Клэйв, бледный, поднялся на палубу. Когда он ступил на землю, за ним отняли доску, по которой он прошел последний.

Потом, при трех громких возгласах толпы с дока, матросов на такелаже и пассажиров на палубе, гордый корабль заносит первый взмах определенного ему бега, и устремляется к океану. Вон он, вон он, кричит Фред Бэйгем, махая шляпой. Счастливый ему путь, счастливый путь! Я едва разглядел у борта корабля нашего доброго друга, посылавшого нам прощальный поклон, как вдруг дама, которую муж поручил мне свести с коробля на берег, лишилась чувств у меня на руках. Бедняжечка! И ее не пощадила судьба. О, муки разрозненных сердец, скорбные сожаления, жестокия разставанья! Не придет ли вам конец после немногих лет, когда глаза осохнут от слез, и чужды будут нам и печаль и воздыхания?