Ньюкомы.
Часть пятая.
Глава XXX. Отступление.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть пятая. Глава XXX. Отступление. (старая орфография)

XXX.
Отступление.

Между-тем, как Клэйв лежал без сна, припоминая события прошлого дня и размышляя о трагедии, в которой он неожиданно призван был играть известную роль, верное предчувствие говорило ему, что собственный его, счастливый праздник приходил к концу, что тучи и гроза, которые он предугадывал давно, готовы разразиться и затемнить этот короткий милый период солнечного сияния. Он встал рано утром, отворил окна, посмотрел, вероятно, в окна соседняго отеля, и ему показалось, что в одном из них шевелится занавес, отдергиваемый рукой, которую с часу на час более и более желал он сжать. Он отошел от окна с каким-то стоном, и оглянул остатки вчерашняго ужина, не убранные еще со стола. Тут стояли бутылки шампанского, опорожненные бедным Джэком Бельсайзол, высокий кувшин зельцерской воды, из которой газы улетели и смешались с разгоряченной атмосферой прошлой шумной беседы, стаканы с опивками, пепел и черные окурки сигар, разбросанные по столу; трупы, осколки вчерашней битвы. Как ни рано было, сосед Клэйва. Джон Джэмс, встал раньше его. Он пел, как пел всегда, когда кисть ходила удачно, и краски улегались хорошо на мирном и счастливом его труде.

Клэйв также подвинул мольберт к окну, вынул папку и ящик с красками, налил большой стакан зельцерской воды, отведав выдохшагося напитка, и обмакнул в него кисти, которыми начал-было рисовать. Работа шла дурно. Не пелось ему за работой; он бросил папку и кисти, отпер коммод, вытащил чемодан из-под кровати и машинально начал укладывать свои вещи. Джон Джэмс услыхал шум из соседней комнаты и вошел туда, улыбаясь, с большою кистью во рту.

-- Расплачивайся по счетам, Джон Джэмс, говорит Клэйв: знакомым оставь свои карточки; скажи прощай этой миленькой деревенской девочке, с которой ты делаешь портрет; наводи его сегодня же лаком, и осуши слезы бедняжки. Вчера вечером я прочел в звездах свой гороскоп; ко мне явился в видении мой демон и сказал. Клэйв, сын Томов, обуй страннические сапоги твои.

Чтобы какой-нибудь преждевременный моралист не принялся кричать фи против доброго, благонамеренного Джона Джэмса, я упомяну здесь, что его сельская красавица, с которой он написал прелестный портрет, купленный в следующем году на выставке, была всего семи лет от роду.

-- Разве ты ужь уезжаешь? восклицает Джон Джэмс, вынимая кисть изо рта. А я думал, чти ты распорядился своими вечерами здесь на целую неделю, и что принцессы и герцогини положительно воспретили вашей милости отъезд отсюда!

-- Мы и так довольно долго нежились в Капуе, говорит Клэйв, а легионам путь лежит в Рим. Так угодно Аннибалу, сыну Асдрубалову.

-- Сын Асдрубалов совершенно прав, отвечал товарищ: чем скорее выступим, тем лучше: я это всегда говорил. Я сведу счеты. Аннибал жил словно сластолюбивый вождь карфагенский. Раз, две, три бутылка шампанского. Придется поплатиться много.

-- Да, придется поплатиться, говорит Клэйв со вздохом, которого зловещее значение понятно Джону Джемсу, потому-что молодые люди не имели тайн друг-от-друга. Клэйв, по всегдашней привычке, обнажал свою душу каждому, кто сближался с ним; да если б даже сам он не высказал своих чувствований, и тогда бы каждый заметил возрастающую привязанность его к кузине. Тысячу раз, пламенеющим языком юности, с пылким чувством, с огнем своих двадцати лет, с восторженностью живописца, он говорил об ней и описывал ее. Её великодушная простота, её твердость духа и возвышенная гордость, её любовь к малюткам братьям и сестрам, её формы, чудное сочетание роскошного румянца с ослепительной белизной, её величественная грация в покое и движении, постоянно составляли предмет самых жарких похвал этого молодого джентльмена. Когда он разсматривал знаменитую картину или изваяние: Венеру Милосскую, спокойную и глубокую, неизмеримо-прекрасную как море, из которого она возникла; или полет Авроры, в Роспильони, - сердце его поклонялось этим образцовым произведениям искусства; он дивился красоте Этели.

Джон Джемс понимал эти чудеса искусства с таким же артистическим чувством, но по своему, и с восхищением внимал восторженным цветистым гимнам добродушного Клэйва; но песнь Рюдлея, была нежнее; он пел свои гимны на заунывный лад. Этель - воплощенный свет и красота, но - но она помолвлена за лорда Кью. Лукавый, добрый наперсник безпрерывно напоминал эту истину нашему восторженному герою. Это знал и сам герой. Сидя за мольбертом, он не редко разражался вдруг хохотом, в котором отзывалось, болезненное чувство, и изо-всей силы здоровых, молодых легких, гремел:

"But her heart it is another's, she never-can-be-mine!" *

* "До сердце ей отдано другому, она никогда не может быт моею."

Тут герой и его наперсник снова заливались хохотом, каждый у своего мольберта. Мисс Этель слыла у обоих молодых людей под именем Алисы Грей.

Вероятно, ночь, этот седой ментор, принесла Клэйву Ньюкому пользу своим горьким советом. Страдание Бельсайза и несчастное положение молодой девицы, разделявшей с ним безнадежную страсть, заставили молодого человека призадуматься; а чистосердечие, бодрость духа и честность лорда Кью, которым Клэйв был свидетелем в продолжение вечера, внушили ему великодушное удивление и укрепили его на испытание, которое представлялось ему слишком жестоким. Он вспомнил о добром старике-отце, переплывавшем моря на пути к своему долгу, и решился, с Божьей помощью, исполнит свой долг. Три недели назад, когда он, безпечно бродя по улицам Бонна, встретил Этель и веселую группу маленьких кузенов и кузин, он был такой же ребенок, как они, думал об одном только, как бы попользоваться каждым днем, каждым лучем солнца; не знал никаких забот, как эти дети. И вот, в одну или две недели, в нем пробудились мысли и страсти, наделили его опытностью, какая едва приобретается годами, и друг наш успел доказать, что он не только умеет чувствовать любов в сердце, но что в нем есть и мужество, и самоотверженность и честь.

-- Помнишь ли, Джон Джемс, говорит он, отправляя сапоги и другия вещи в чемодан, и с необыкновенною энергиею таская одну вещь на другую: помнишь ли (пинок в снежно-белую манишку батистовой рубашки) рассказ моего отца, как он, раз в жизни (страшный удар в отвороты жилета), бежал с поля сражения у Ассир-Гура?

-- Ассир - чего? говорит Джон Джэмс, раскрыв рот.

-- То было при осаде Ассир-Гура! говорит Клэйв: в достопамятном 1803 году; поручик Ньюком, щеголявший красивыми ножками, что перешло в наследство и к его потомкам, надел новые лосины: он любил быть в деле хорошо одетым. Лошадь под ним была убита; неприятель - на носу, и доброму моему родителю пришлось выбирать смерть или бегство. Я слыхал от его сослуживцев, что он был человек необыкновенно храбрый и вместе с тем хладнокровный. Как ты думаешь, что оставалось делать полковнику Ньюкому при таких обстоятельствах? Оставаться на месте, вдали от своего отряда, окруженного неприятелем, и пасть под саблями маграттских всадников - погибнуть - или бежать?

-- Понятно, что бы я сделал на его месте, говорит Ридлей.

-- Именно. Поручик Ньюком так и сделал. Его новые лосины были чрезвычайно узки, и много мешали быстроте понятного движения; однако он бежал, и в последствии родил твоего покорнейшого слугу. Вот тебе история ассир-гурского сражения.

-- Какую же выводить из этого мораль? говорит Джон Джэмс, которому рассказ казался довольно забавным.

-- Экой ты безтолковый, Джон Джэмс! Видишь, и я теперь под Ассир-Гуром. Бегу. Поройся в кошельке; расплатись с кем следует; не скупись, но и не слишком будь тороват. Наша служанка дурна, но все таки дай ей крону на утешение в разлуке с нами. Слуги были проворны и услужливы; вознагради их за труды. Не забудь и скромного чистильщика сапог: он благословит нас при отъезде. Ведь артисты те же джентльмены, хотя Этель и не разделяет этого мнения. Ч... - нет - Бог с нею, Бог с нею, вздыхает Клэйв, тиская себе в глаза кулаки. Если Ридлей прежде уважал Клэйва, - уважение его не уменьшилось и теперь. И если какой-нибудь великодушный юноша прочтет эту повесть, которая может каким-нибудь образом относиться и к нему, пусть он примет совет старшого и припомнит, что в нашей житейской битве есть такия опасности, от которых и самому храброму благоразумнее бежать прочь.

Как ни рано было, а к Клэйву явился уже гость; дверь отворилась, и в ней показалось доброе лице лорда Кью. Ридлей ретировался в свою нору: появление графов пугало скромного живописца, хотя он и гордился и восхищался, что у Клэйва такое блистательное знакомство. Лорд Кью занимал богатое отделение во втором этаже отеля, тогда-как Клэйв со своим другом жил в двух комнатках третьяго этажа. - Вы - ранняя птичка, говорит Кью: я встал в паническом страхе чуть не до разсвета: Джэк производил в своей комнате адский шум и ломал двери. Я уговаривал его целый час. Жаль, что мы не вздумали дать ему вечером прием опиума; если б опиум уложил на веки бедняжку, и тут не было бы большой беды. - После этого Кью, по-полам со смехом, рассказал Клэйву о вчерашнем свидании его с Бэрнсом. - И вы, видно, сбираетесь в дорогу, говорит лорд Кью, окинув взглядом своих быстрых глаз комнату Клэйва. Погода здесь начинает портиться, и, если вы намерены, как говорили мне Ньюкомы, ехать через С. Готард, - чем скорее, тем лучше. В горах, в октябре, бывает страшный холод.

-- Страшный холод, говорит Клэйв, кусая ногти.

-- На перекладных, или с попутчиком? спрашивает граф.

-- Вот как! восклицает лорд Кью, который, при всей доброте, простодушии и любезности, при всей ровности в обращении с каждым, с тою только разностью, что с низшими он был вежливее, чем с равными, - крайне был удивлен комфортом Клэйва: ему легче было представить себя выезжающим из Бадена на крылатом змее, чем Клэйва в собственном экипаже.

-- Я заплатил за него всего двадцать фунтов стерлингов; он не велик; нас двое, мы, вместе с пожитками, можем ехать на паре лошадей, и останавливаться, где вздумаем. Я живу не работой, прибавил Клэйв, краснея, только раз я достал три гинеи, и вот все, что я получил во всю жизнь за мои труды.

-- Любезнейший друг, да разве я не был в доме у вашего батюшки? Помните на бале? Еще было такое отборное общество. Мы с вами - люди comme il faut. Я это очень хорошо знаю. Мы занимаемся живописью из удовольствия.

-- Мы - художники, и намерены писать картины за деньги, милорд, говорит Клэйв. Не изволите-ли, ваша милость, дать мне какой нибудь заказ?

одного. Я не могу ехать отсюда по уважительным причинам. Будьте добры, возьмите его с собой. Поставьте Альпы между ним и этим проклятым делом, и - доставьте только случай - я всегда готов служить вам, в чем угодно. Джэк не предчувствует, что милый Бэрнс ужь здесь. Я знаю, как вы его любите. Я слышал целую историю - стакан с портвейном и прочее. Мы все одинаково любим Бэрнса. Как могла бедная лэди Клара принять его предложение - один Бог знает. Мы страшно, дивно сотворены, в особенности же женщины.

-- Боже милосердый, вскрикнул Клэйв: возможно-ли, чтоб юное создание безжалостно предано было в руки такого себялюбивого фата, как этот несносный Бэрнс Ньюком? Вы очень хорошо знаете, лорд Кью, что за жизнь он ведет. Еще мальчишкой, он увез с ньюкомской фабрики бедную девушку, которую бросил и потом без гроша выгнал из дому. Эта девушка приходила в Парк-Лэн, сидела на лестнице, и горко заливалась слезами. Всякой раз, как я встречаю его, мне хотелось бы выбросить его в окно. И этот человек женится на благородной молодой девице, зато только, что он соучастник банкирского дома и наследник семи или восьми тысяч фунтов годового дохода. О, позор, позор! Мне больно, когда подумаю об участи, которая ожидает бедную девушку.

-- Пренеприятная история, сказал лорд Кью, свертывая папироску; Бэрнс - человек не добрый. В этом и с вами согласен. Не случалось вам слышать об этом в семействе, не случалось?

-- Сохрани Боже! наверное вы не полагаете, чтоб я стал говорить Этели или мисс Ньюком о такой низости? восклицает Кдэйв. Я никогда не поминал об этом даже моему отцу. Он выгнал бы Бэрнса из своего дому, если б знал о его поступке.

-- Весь город об этом говорил, сухо сказал Кью. В этих проклятых клубах все разглашается, и вам сказал, что отступаюсь от Бэрнса, и также мало люблю его, как вы. Может-статься, он дурно поступил с женщиной: характер у него далеко не ангельский; но в этом случае он был не такой еще злодей, как кажется. Первый шаг, безспорно, заслуживает порицания: эти фабричные города - эти фабричные женщины - ну, да об этом умолчу - начало дела было дурное. Но Бэрнс не единственный негодяй в Лондоне. Когда начались толки, и он сбирался на выборы, обобранный кругом, он объявил мне, на честное слово, что расходы её с мистрис Деласи - так величала себя эта девушка. Бэрнс душевно желал разорвать связь, и сознавался, что она камнем висит у него на шее, причиняет ему угрызения совести. Он просто терзался. Он болен душою; в этом можете быть уверены. Желал вести жизнь порядочную. И вот: моя бабка устроила это дело с Доркингами. Лэди Кью все еще правит нашим семейством и не уступает своего места. Старики все знают. Он малый бойкий, умница в своем роде. Если захочет, он может быть любезным с известными людьми, и понравиться им. Тут не было никакого принуждения. Вы наверное не предполагаете, чтоб у нас запирали молодых девиц и подвергали пыткам? Но в Чантиклере - огромная семья Пуллейнов, и старый Доркинг не может обезпечить их ничем. Дочь его приняла предложение Бэрнса по собственной доброй воле, и ему совершенно известно о прежней страсти её к Джэку. Бедняга вчера появляется здесь на гулянье, и девушка падает в обморок. Она может видеться с Бельсайзом сегодня же, если он хочет. Сегодня утром, в пять часов, я отдал ему записку от лэди Доркинг. Если он воображает, что леди Клара сколько-нибудь действует по принуждению, - она сама, собственными устами, скажет ему, что действия её ни мало не стеснены. Она выходиг за-муж за того, кого добровольно избрала и будет ему верною женой. Как молодой человек не опытный, вы кипите и мерзнете от негодования, при мысли, что девушка, не успев забыть прежнюю любовь, воспламеняется новою.

-- Вы нападаете на него, потому-что он вам враг. Правду сказать, и он вас не слишком жалует: выдает вас за негодяя, и вероятно, сам представляет вас таким же. Все зависит от колорита, в каком рисуешь другого. Нас рисуют и друзья и враги и, мне кажется, портреты выходят не редко очень схожи, продолжал светский философ. Вы ненавидите Бэрнса, и не можете замечать в нем ничего доброго. Он не замечает ничего доброго и в вас. В Парк-Лэне бывали, при случае, страшные толки о вашей милости и о дельце, которое я пройду молчанием, сказал лорд Кью, с некоторою важностью - и какие же последствия всего этого недоброжелательства? Я вас люблю, люблю вашего отца; считаю его благороднейшим человеком; а есть люди, которые отзываются о нем, как о самом гадком интриганте. Не отказывайте же Бэрнсу хоть в частичке общого благорасположения, и, если сами не терпите его, не мешайте любить его другим.

-- А что касается романической любви, продолжал молодой лорд, с возрастающим жаром, забывая дребедень, которою мы приправляем наш разговор, что касается до романической любви, эти Дженни и Джессами, влюбляющиеся с первого взгляду, целующиеся и воркующие в беседке, и потом удаляющиеся в хижину, чтоб опять ворковать и целоваться - представляются мне чистою глупостью. Это годится для романа и для тех мисс, которые будут вздыхать над ним; но человек, странствующий по свету с открытыми глазами, знает, как безсмысленна вся эта пустошь. Я не говорю, чтобы молодой человек не мог встретиться с женщиной; чтобы они не могли влюбиться друг-в-друга ту же минуту, потом жениться через год, и сохранить взаимную любовь до столетней старости; это завидный, великий жребий; но этот жребий боги даруют Бавкиде и Филемону, да редким, редким счастливцам; все же другие должны довольствоваться чем Бог пошлет, стараясь ужиться по возможности в ладу, и делиться хорошим и худым. Переберите всех ваших знакомых, пересчитайте по пальцам влюбленные четы, и посмотрите, чем оне кончили! Завидно ли блаженство Дженни и Джессами? Любовь в хижине! Кто жь будет платить хозяину за квартиру? Кто заплатит за чай и сливки для Дженни, за бараньи котлетки для Джессами? Если котлетка простыла, он начнет ссориться с Дженни. Если буфет пуст славный будет обед! Вы вопиете против тех, которые женятся и выходит за муж из денежных разсчетон. Да лорды и баронеты вступают в браки на тех же основаниях. Мой мясник скопил мешок денег, и выдает свою дочь за молодого торговца скотом. Мистер и мистрис Эльсмены благоденствуют и женят сына на дочери альдермана. Мой стряпчий ищет между своими клиентами выгодного жениха для мисс Дидс, определяет своего сына адвокатом, втирает в парламент, где он разъигрывает роль, делается генерал-адвокатом, наживает состояние, обзаводится домом на Бельгрэвском-сквере, и мисс Дидс второго поколения выдает уж за пэра. Не порицайте же нас больше, чем соседей. Мы поступаем точно так, как поступают все, и девушка нашего круга избирает выгоднейшую из представляющихся партией, точно так, как мис Чомми, получив предложение от двух молодых джентльменов из сословия зеленьщиков, склоняется на сторону того, которыйивозит свой товар ни рынок на кляче, отдавая ему предпочтение перед тем джентльменом, который продает свои овощи на лотке.

Эта тирада, пр.оизнесенлая его милостью с значительным жаром, без сомнения была предназначена в назидание самому Клэйву. Отдадим справедливость молодому человеку: он легко понял урок. Главное нравоучение состояло вот в чем: - молодой человек, если люди с весом удостоивают вас ласковым, приемом, а все ваши преимущества ограничиваются приятною наружностью, хорошими манерами и тремя или четырьмя стами фунтов годового доходу, - не разсчитывайте слишком на доброту ваших знакомых и не предавайтесь известным честолюбивым замыслам, в которые может вовлечь вас собственная ваша суетность. Плывите вниз по реке с котлами, господин горшок, но берегитесь подходить к ним слишком близко! Вы - прекрасный молодой человек, слова нет; но есть призы, которые для вас слишком хороши, и назначены для того, кто по-лучше вас. Вы столько же можете просить первого министра о назначении вас на первую вакансию кавалера ордена Подвязки, сколько надеяться носить на своей груди такую звезду, какова Этель Ньюком.

Прежде чем Клэйв сделал обычный визит своим знакомым в противоположном отеле, приехала последняя великомощная особа, которая должна принять участие в баденском фамильном съезде. Вместо алых щечек и светлых глаз Этели, Клэйв, при входе в гостиную люди Анны Ньюком, встретил пергаментное лицо и давно знакомый крючковатый клюв старой графини Кью. Не легкое было дело выдержать взгляды из-под густых черных бровей по обе стороны этого мыса. Вся семья жалась перед глазами и под носом лэди Кью, и повиновалась ей. Одну только Этель не могли укротить и испугать эти страшные черты.

Многозначительный взгляд Кью, направленный на Клэйва, который и сам был не лишен сметливости, убедил его, что ровно перед его приходом, в разговоре произносилось собственное его имя. Бэрнс, чернивший Клэйва, всякой раз как упоминалось об его кузене, воспользовался случаем поклеветать на него и теперь, при появлении молодого человека, опустил голову. Рука Клэйва отворяла уже дверь в гостиную, а Бэрнс называл его негодяем и бездельником. После этого не удивительно, что Бэрнс поджал хвост. Что касается лэди Кью, ветхое лицо её не обнаружило ни малейшого замешательства, ни малейшого смущения. Её густые брови были бором таинственности, её непроницаемые глаза - бездною тьмы.

Она удостоила Клэйва минутной ссудой двух костлявых пальцев, которые ему предоставлено было на волю удержать или опустить. Потом он отправился насладиться счастьем пожатия руки мистеру Бэрнсу, который, заметив с удовольствием смущение его от приема лэди Кью, решился встретить Клэйва таким же образом. В то же время Бэрнс произнес надменное: - Как поживаете? которое Клэйву хотелось бы воротить в глотку гордеца. Постоянное желание - схватить Бэрнса за ворот, щелкнуть ему по носу, выбросить его из окна - вот чувствования, которые внушал этот необычайный молодой человек многим из сталкивавшихся с ним. Жизнеописатель должен быть безпристрастен; однакожь сознаюсь, что и я, в некоторой, хотя слабейшей степени, разделял те же чувствования. На лицо он казался моложе своих лет, и наружности был не повелительной; но разъигрывал такую несносно-покровительственную роль в отношении равных себе, нет, скажем откровенно - в отношении людей, лучших его, что желание об унижении его существовало у многих и весьма многих.

Об этом маловажном случае рассказывал мне сам Клэйв, и я к прискорбию должен упомянуть здесь о следующем неблаговидном поступке с его стороны. Мы стояли по-одаль от дам, говорил Клэйв, когда между Бэрнсом и мною произошла размолвка из-за рукожатия. Он и прежде имел дерзость подавать мне два пальца, и я давно предупреждал его, чтоб он давал мне руку, или оставался в покое. Вы знаете, как этот наглец обыкновенно стоит, раздвинув свои ножки. Я наступил ему каблуком на лакированный сапожек, и так притиснул, что Бэрнс вскрикнул и разразился самым громким проклятием.

-- Чорт побери этого увальня! завопил Бэрнс.

-- Это вы только позволяете себе подобные слова при женщинах, кричит взбешенный кузен.

Клэйв потерял всякое терпение. Бэрнс, в каком обществе желали бы вы, чтоб я назвал вас снобом? Не на плац-параде ли? Так пойдемте, я вам скажу во-всеуслышание.

-- Бэрнсу нельзя идти на плац-парад, кричит Кью, разражаясь хохотом: там поджидает его другой джентльмен. И двое из трех молодых людей вдоволь посмеялись тут этой шутки. Сомнительно, показалась ли она забавною и Бэрнсу Ньюкому, эсквайру ньюкомскому.

-- Что вы там трое хохочете? вскрикивает лэди Анна, будто ничего не подозревая: верно, какая-нибудь злая шутка; готова поручиться, что не доброе. Подите-ка сюда, Клэйв. - Здесь надо упомянуть, что лишь только Клэйв удостоился пожатия двух пальцев лэди Кью, ему дан был намек, что свидание его с этою милой дамой кончено: она подозвала к себе дочь, и принялась с нею перешептываться; тут-то Клэйв, ретировался от руки лэди Кью и наткнулся на руку Бэрнса.

-- Гм! проворчала лэди Кью. Она поняла на что намекает внучек. Лорд Кью изобразил семейному совету Джэка Бельсайза и его геркулесовскую палицу самыми страшными красками, шутка была так удачна, что пригодилась и в другой раз.

Вероятно, лэди Анна, в разговоре на ухо с старой графиней, умилостивила гнев её на бедного Клэйва: когда он подошел к обеим дамам, младшая взяла его руку с большою любезностью и сказала: милый Клэйв, нам очень грустно, что вы уезжаете. Вы оказали нам много услуг в дороге, и были обязательны как нельзя больше. Мы все не раз вспомним об нас. - Эта любезность тронула благодушного молодого человека, и чувство благодарности за сострадательное участие лэди Анны в его жалком положении, вызвало краску на его щеки и чуть не слезы на глаза. - Благодарю вас, дорогая тетушка, сказал он, за вашу доброту и ласки. Разлука с вами будет особенно тяжела для меня, но - но мне давно пора ехать, чтобы приняться за дело.

-- Давно пора! повторила суровая обладательница орлиного клюва: Баден - дурное место для молодого человека. Вы здесь заводите знакомства, от которых не может-быть пути; посещаете игорные дома, и живете с французскими виконтами самой дурной репутации. Нам довелось слышать и о ваших подвигах, сэр. Очень жаль, что полковник Ньюком не взял вас с собою в Индию.

-- Милая мамаша, восклицает лэди Анна, я считаю Клэйва за молодого человека, очень порядочного и благонравного.

и не осмелился бы просит, кажется мне неожиданным подарком; мой батюшка знает весь итог моих игорных подвигов, на которые угодно было лэди сделать намек, и сам представил меня джентльмену, с которым знакомство вы находите неодобрительным.

-- Добрый молодой человек, мне кажется, что вам пора отправляться, сказала лэди Кью на этот раз с большою веселостью; она любила Клэйва за ум, и, пока он не мешал её планам, готова была оказывать ему благорасположение. - Поезжайте в Рим, поезжайте во Флоренцию, поезжайте, куда хотите, учитесь прилежно, пишите прекрасные картины, и потом возвращайтесь: мы все будем рады вас увидеть. У вас большие дарования: ваши рисунки решительно замечательны.

-- Не правда ли, мамаша, что он очень способной молодой человек? сказала с чувством добрая лэди Анна. Клэйв опять пришел в патетическое настроение, и почувствовал неодолимое желание схватит лэди Анну в объятия и расцеловать ее. Как мы бываем благодарны - как легко воспламеняется доброе, нежное сердце за одно ласковое слово, обращенное к нам в минуту горести! Пожатие нежной руки укрепляет человека на операцию и услаждает его в присутствии страшного хирурга.

Этот холодный, старый оператор, который принялся за врачеванье Клэйва, теперь вынул свой блестящий нож и сделал первый надрез с совершенною точностью и отчетливостью. - Мы собрались здесь, как вам, вероятно, известно, мистер Ньюком, по семейным делам, и я скажу откровенно, что вам, для собственной пользы, было бы гораздо лучше удалиться. Я написала дочери строгий выговор за то, что вы здесь.

-- Но это была просто случайность, мамаша, право, случайность, восклицает лэди Анна.

об этом сотни раз. Лэди Анна просила нас остаться, а я, мой добрый молодой друг, прошу вас удалиться.

-- Тут просьбы не нужно, сказал Клэйв: мой отъезд, лэди Кью, есть дело собственной моей воли. Я сбирался в дорогу, не прося никого указывать мне дверь.

-- Нет сомнения, что сбирались, и мой приезд служит мистеру Ньюкому сигналом к "прощайте". Ведь я колдунья и всех пугаю. Из сцены, которой вы были вчера свидетелем, мой добрый молодой друг, и изо всего этого скандалу на гулянье, вы можете заключать, как нелепо, как опасно, как безчеловечно, да, безчеловечно, со стороны родителей, допускать между молодыми людьми знакомства, которые могут вести только к безславию и несчастью. Лэди Доркинг - другой такой же ребенок. Вчера, не прошло десять минут с приезда моего в Баден, как моя горничная вбегает ко мне и рассказывает, что случилось на гулянье. Не смотря на всю усталость после дороги, я ту же минуту отправилась к лэди Доркинг и провела весь вечер с нею и с этой бедной девушкой, с которой капитан Бельсайз поступил так жестоко. Она об нем и не думает, ни мало не думает. Её ребяческая страсть прошла в эти два года, пока мистер Джэк Бельсайз совершал свои подвиги в тюрьме; и, если этот негодяй льстит себя надеждою, что девушка взволнована была вчера каким-нибудь нежным чувством к нему, он совершенно ошибается: скажите ему это от имени лэди Кью. Она подвержена обморокам. Доктор Финк продолжает пользовать ее с самого её приезда сюда. В прошедший вторник ей сделалось дурно при виде мыши, пробежавшей по комнате - у этих Доркингов страшная квартира - и нет ничего удивительного, что она испугалась при встрече с этим пьяным великаном! Она помолвлена, как вам известно, за вашего родственника и моего внука, Бэрнса: партия во всех отношениях прекрасная. Положение в свете жениха и невесты одинаково, и они составят премилую чету. Она - добрая молодая девушка, а Бэрнс испытал от женщин другого разряда столько неприятностей, что оценит счастье семейной, добродетельной жизни. Давным бы давно пора ему остепениться. Все это я говорю вам с полною откровенностью.

-- Ступайте назад, милочки, играйте в саду (это относилось к малюткам, которые, резвясь, возвращались с луга перед окнами); кто вас послал сюда? Бэрнс? Ступайте к мисс Квигли. Нет, постойте. Сходите на верх к Этели, и скажите, чтоб она пришла сюда; приведите ее сами. Понимаете?

Невинные малютки бегут к сестре, переваливаясь со ступени на ступень, и лэди Кью кротко говорит: помолвка Этели за моего внука, лорда Кью, давно ужь была улажена в нашем семействе, но об этих вещах лучше всего не разглашать, пока дело не будет решено окончательно, вы знаете, мой милый мистер Ньюком. Когда мы видели вас и вашего батюшку в Лондоне, мы слышали, что вы сделали предложение молодой лэди из вашего круга, мисс - как бишь ее? - мисс Мак-Ферсон, мисс Мэккензи. Ваша тетка, мистрисс Гобсон-Ньюком, эта всесветная болтунья, разславила об этой истории. Мне кажется, во всем этом нет ни капли правды. Не изумляйтесь, что я знаю кой-что о ваших делах. Я старая колдунья, и знаю много-премного.

настоящему биографу не удалось удостовериться. Вероятнее всего, что Этель, разведавшая об этом интересном деле в последния три недели, передала свои догадки лэди Кью, в следствие её бесконечных допросов, и, может статься, между внучкой и бабкой происходила война, о которой фамильный летописец Ньюкомов не имеет точных сведений: ему известно только, что случались схватки, стычки и осады. Когда мы слышим пальбу и видим раненых, непременно предполагаем сражение. Кто ж знает, не было ли и тут дано генеральной баталии и не перевязывала ли мисс Ньюком свои раны на верху в уборной? -

-- Ты вероятно желала бы проститься с своим кузеном, моя милая Этель, продолжала лэди Кью, с невозмутимым спокойствием: вот и мистер Ньюком; он пришел проститься с нами. - Это сказано было в ту самую минуту, когда в комнату вбежали малютки, держась за платье старшей сестры. Она была бледня, но выражение лица было гордо, даже злобно.

При входе её, Клэйв встал с софы, где он сидел подле старой Кью, занимая место, указанное ему графиней перед операцией, Он встал, откинул назад волосы, и сказал очень хладнокровно: - Да, я пришел проститься, Мои праздники кончились, и я с Ридлеем еду в Рим; прощайте, Этель, да сохранит вас Бог!

Она подала ему руку и сказала: прощайте, Клэйв; но эта рука не отвечала на его пожатие и опустилась, когда Клэйв перестал ее сжимать.

Услышав слово: - "прощайте", малютка Алиса расплакалась, а маленькая Мод топнула своими красными башмачками и сказала: - Не нузно просцайте. Клэйв останьтесь здесь. - Алиса, с воплем держала Клэйва за полу. Он взял обеих малюток на руки, как бывало прежде, и приподнял их до плеч, зная, что оне любят дергать его русые усы. Он перецеловал маленькия ручки и личики, и спустя минуту ушел.

-- C'est èa, отвечает Клэйв, и идет в Hotel de France. Ура! Джон Джэмс! Ридлей! кричит он: поднимай якорь и марш! - А я думал, что мы не уедем до. завтра, говорит Джон Джэмс, предполагая, может статься, что случилась какая-нибудь катастрофа. Действительно, мистер Клэйв уезжал днем раньше, чем разсчитывал. На следующее утро, он проснулся уже в Фрибурге, и увидал перед собой величественный, древний собор, - не Баден, окруженный сосновыми рощами, не баденские прелестные сады и липовые аллеи; не Баден, - этот очаровательный барак ярмарки житейской суеты. Толпы и музыка, игорные столы и отчаянные игроки, и звонкия кучи золота - были далеко: их ни глаз не видел, ни ухо не слышало. Только одно окно Голландского отеля мерещилось Клэйву: он мечтал, как милая рука отворяет это окно ранним утром, как кисейные занавесы колеблются от утренняго ветерка. Чего бы он не дал, чтоб увидать все это еще раз! Вечером, бродя в Фрибурге, далеко от своих спутников, он думал-было потребовать лошадей, скакать в Баден, опять явиться под тем окном и вскрикнуть: - Этель, Этель! Но Клэйв воротился в свою комнату, к безмятежному Джону Джэмсу, и к бедному Джэку Бельсайзу, у которого также вырвали зуб.

Мы чуть не забыли Джэка, занявшого заднее место в экипаже Клэйва, как подобает второстепенному лицу в этой истории; да и сам Клэйв вовсе позабыл об нем. Но Джэк, занятый собственными своими заботами и делами, уложив вещи в свой дорожный мешок, молча стащил его вниз, и Клэйв застал своего товарища в облаках дыму, когда сошел садиться в бричку. Любопытно знать, смотрел ли кто из окна Голландского отеля, когда он уезжал? Есть занавесы, за которые никакому историку не позволяется заглянуть, как бы усердно он не просил.

-- Tiens, I petit pail, говорит вечный фланер Флорак, с сигарой в зубах.

-- Да, едем, отвечает Клэйв. Есть четвертое место, виконт: не хотите ли?

-- Как будет рада, герцогини! Осторожнее с этим мешком! кричит Клэйв. Как будет рада княгиня. - Правду сказать, он сам едва ли понимал, что говорил.

-- Вы думаете, вы так думаете? возражает Флорак. А знаете, кого бы вам посадить на четвертое место?

-- Кого же? спрашивает молодой путешественник.

В эту минуту выходили из Голландского отеля лорд Кью и Бэрнс, эсквайр ньюкомский. Бэрнс, завидя косматое лицо Джэка Бельсайза убрался назад. Кью побежал через мост. Прощайте, Клэйв. Прощайте, Джэк! - Прощайте, Кью! Затем последовало, жаркое рукопожатие, почтальон понукает коней, трубит в рог, и юный Аннибал оставляет Капую далеко за собой.