Ньюкомы.
Часть шестая.
Глава XXXIV. Конец баденского конгресса.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть шестая. Глава XXXIV. Конец баденского конгресса. (старая орфография)

XXXIV.
Конец баденского конгресса.

Мы упомянули о молодой девице, Ирландке, которая была у герцогини Д'Иври компаньонкой и преподавала малютке-дочери её - английский язык. Когда мисс О'Грэди оставила дом герцогини - что случилось спустя не много времени - она очень вольно говорила о жизни герцогини и рассказывала об ней ужасы. Безчисленное множество самых странных анекдотов срывалось с языка негодующей мисс, и лорд Кью нашелся в необходимости унять её болтливость, не желая, чтоб эти скандалезные истории дошли до его графини, с которою он намерен был сделать после-свадебный визит в Париж. Здесь-то мисс О'Грэди, находившаяся в стесненных обстоятельствах, узнав о приезде лорда Кью в отель Бристоль, посетила его и графиню Кью, и обратилась к ним с просьбою взять несколько билетов на лотерею: она желала своим знакомым доставить случай выиграть неоценимый письменный стол из слоновой кости - единственный остаток прежнего её благосостояния. Надо сказать, что мисс О`Грэди несколько лет жила выручкой за билеты на этот великолепный выигрыш: многия набожные дамы С. Жерменского предместья приняли участие в её бедственном положении и помогали ей системой лотереи. И протестантам и католикам равно дозволялось приобретать билеты мисс О'Грэди; и лорд Кью, благодушный, как всегда, накупил столько билетов, что умиленная О'Грэди созналась о сделке, которая близко касалась его счастья и в которой сама она принимала не слишком почетное участие. - Еслиб я прежде знала ваш благородный характер, граф, говорила мисс О'Грэди, никакия истязания по заставили бы меня решиться на дело, в котором я теперь раскаиваюсь. Чорной души женщина оклеветала мне вас; эта женщина, которую я когда-то называла другом, оказалась самым фальшивым, безнравственным созданием. - Так отзываются за-частую компаньонки о дамах, у которых оне жили, когда их разлучает ссора и наперсницы получают отставку, унося с собой семейные тайны в голове и мстительность в сердце.

На другой день после подвигов мисс Этели на бале, старая леди Кью принялась давать советы своей внуке и внушать ей все неприличие кокетства, особенно с такими мужчинами, какие встречаются на водах и которых не видно ни в каком другом обществе. - Заметь особенное свойство в характере Кью, мои милая, говорила старая лэди, стараясь выражаться сколько можно любезнее и осторожнее: не так как ты - он никогда не позволяет себе вспыльчивости; но разсердившись раз, так, и останется, и никакия ужь ласки не развеселят его. Гораздо лучше, душечка, делать как мы: вспылишь - и через минуту все прошло; но что прикажешь? у Франка такой ужь характер, и нам должно приноровляться к нему. - Так продолжала старая лэди, подкрепляя свои советы сотнею примеров, взятых из семейных летописей; доказывая, что Кью похож на своего деда, покойного её супруга; а еще более на покойника-отца, лорда Вальгэма, между которым и матерью, главнейше по милости лэди Вальгэм, существовали несогласия, кончившияся совершенным разрывом между матерью и сыном. Потом лэди Кью перешла к самой существенной части совета, рассказала Этели на-едине разные истории, и наконец, самым назидательным образом, умоляла мисс Ньюком щадить чувствования лорда Кью, если сколько-нибудь она дорожит собственным своим благополучием и счастьем достойнейшого любви человека, из которого может сделать все, что захочет, стоит только уметь щадить его. Мы уже видели, как лэди Кью щадила каждого, и как большая часть членов семейства поддавались её пощаде.

Этель, предоставляя своей бабушке продолжать мудрые советы, несколько времени постукивала ножкой по полу и исполняла быстрейшия вариации арии, называемой "Чертова Заря"; наконец она потеряла терпение и, к великому изумлению старой лэди, разразилась негодованием, и с распаленным лицом и голосом, дрожавшим от гнева, вскрикнула:

-- Этот достойнейший любви человек, которого вы мне прочите, известен мне во всех отношениях: благодарю вас и всех моих родных за подарок! Что вы делали в прошедшем году? Что вы все делали? И батюшка, и брат и вы сами прожужжали мне уши клеветой на бедного молодого человека, описывая его как безнравственного негодяя, тогда как у него был один только недостаток - бедность. Да, вы сами, грандмаман, говорили мне тысячу раз, что Клэйв Ньюком не годится быть вашим домашним; предостерегали меня от его дурных замыслов и представляли его человеком ветреным, без всяких правил, и Бог - знает, каких не навязывали вы ему пороков. Он порочен! Я знаю, как он добр, как прямодушен, как благороден и правдив. А между тем, не проходило дня, чтоб Бэрнс не выдумывал на него какой-нибудь злой истории; Бэрнс, который - я уверена - сам также далек от идеала, как - как и другие молодые люди. Да, я убеждена, что в газете, которую батюшка отнял у меня, есть что-нибудь о Бэрнсе. И вы всплескиваете руками, качаете головой, потому только, что я танцую с тем или другим кавалером. Вы говорите, что я дурно делаю; мамаша говорила мне то же сегодня утром. Бэрнс, разумеется, говорил мне то же самое, и вы представляете мне Франка за образец, велите мне любить его, уважать и ему повиноваться! Взгляните сюда, прибавила Этель, достав бумагу и передавая ее лэди Кью: вот история Кью; я убеждена, что история достоверна; я в этом убеждена.

Старая лэди поднесла к чорным бровям очки и стала читать, написанную по-английски, без подписи, бумагу, в которой многия обстоятельства из жизни лорда Кью рассказывались в назидание бедной Этели. Жизнь Кью была не хуже жизни тысячи молодых людей, гоняющихся за удовольствиями; но здесь дурные подвиги Кью изложены были в систематическом порядке, в роде того каталога, над которым мы смеемся, когда развертывает его Лепорелло и поет победы своего господина во Франции, Италии и Испании. В списке не упоминалось имени герцогини Д'Иври, и лэди Кью догадывалась, что этот пасквиль - её произведение.

С неподдельным жаром лэди Кью старалась оправдать своего внука от взводимых на него обвинений, и доказывала этим, что женщина, которая решилась употребить такия средства, чтоб оклеветать его, не посовестится прибегнуть и ко лжи для достижения своей цели.

-- Женщина? вскрикнула Этель. Почему-жь вы знаете, что это женщина?

Лэди Кью пустилась объяснять свою догадку общими местами. Ей казалось, что почерк женский; по-крайней-мере, не вероятно, чтоб мужчина вздумал адресовать молодой девушке безъименное письмо и на письме изливать свою ненависть к лорду Кью. - Притом же, у Франка нет соперников - кроме одного молодого джентльмена, который повез в Италию свои ящики с красками, сказала лэди Кью. - Ведь, ты не думаешь, чтоб сын твоего дорогого полковника мог оставить на память о себе этакой образчик низости? Ты должна поступать, моя милая, продолжала лэди, так, как бы этого пасквиля не существовало; тот, кто сочинил его, наверно будет наблюдать за тобой. Разумеется, у нас достанет гордости, чтоб не показать ему, что мы обиделись, и прошу тебя, усердно прошу: не подавай бедному Франку и виду, что мы знаем об этой проделке.

-- Значит, в письме - правда! вскрикнула Этель. Вы знаете, что это правда, грандмаман, и вот почему вы хотите, чтоб я скрывала его от кузена, как тайну; впрочем, прибавила она с некоторым колебанием: вы опоздали с своим предостережением; лорд Кью ужь видел письмо.

-- Дура, закричала старая лэди: ужели ты с-ума сошла, чтоб показать ему этот пасквиль?

-- Я уверена, что письмо говорит правду, сказала Этель, вставая с негодованием. Я не позволю никому оскорблять меня, или лорду Кью меня учить! Он только-что пришел к нам, когда я получила письмо. Он был так мил, что вздумал читать мне проповедь. Ему сметь порицать мои поступки! вскрикнула мисс Этель, дрожа от гнева и тиская в руке несчастную бумагу: - Ему винить меня в ветрености, предостерегать меня от неприличных знакомств! Он слишком рано вздумал учить меня. Я еще не законная его раба, и хочу, чтоб меня оставили в покое, по-крайней-мере до-тех-пор, пока я свободна.

-- И все это вы высказали Франку, мисс Ньюком, и показали ему это письмо? сказала старая лэди.

-- Письмо подали мне именно в ту минуту, когда проповедь графа была в самом разгаре, возразила Этель. Я прочла письмо, когда он произносил свою речь, продолжала она с возрастающим гневом и презрением, припоминая обстоятельства свидания своего с Кью: он был совершенно вежлив в выражениях. Не назвал меня ни дурой, ни другим позорным именем. Он был так добр, что решился давать мне советы, и читать такие нравоучительные спичи, что епископ не мог бы придумать - придумат чего-нибудь назидательнее. Как письмо представлялось мне лучшим комментарием на проповедь, я подала письмо графу. Я передала ему письмо; оно принесет ему пользу. Не думаю, чтоб лорд Кью вздумал опять читать мне проповеди в продолжение некоторого времени.

-- И я не думаю, сказала лэди Кью, сухим, суровым тоном. Ты не понимаешь, что сделала. Не угодно ли позвонить, да велеть подать мне экипаж? Поздравляю тебя: ты не напрасно потеряла утро; ты сделала прекраснейшее дело.

Этель сделала своей грандмаман величественный реверанс. Мне было жаль бедной лэди Джулии, когда матушка её воротилась домой.

Всякой, кто сколько-нибудь знает лорда Кью, может быть совершенно уверен, что, в продолжение несчастного свидания с Этелью, о котором она только-что говорила, он не проронил ни единого слова несправедливого, неласкового, невежливого. Соображая отношения свои к Этели, он считал себя в праве сделать ей замечание на счет её поведения, и предостерег ее от знакомств, в опасности которых он убежден был собственным опытом. Он так хорошо знал герцогиню Д'Иври и её окружающих, что ни за что не желал бы выбрать себе жену из их круга. Он не мог рассказать Этели всего, что знал об этих женщинах и их образе жизни. Она не хотела, а, может-быть, и не могла понять его намеков. Она была ребенок, и истории подобных женщин никогда еще не рассказывались при ней. Она только негодовала на лорда Кью за его надзор за нею и за преждевременное его намерение - учить ее. В другую минуту, при другом расположении духа, она, может-статься, была бы благодарна за его заботливость. Спустя не много потом, она всегда отдавала справедливость прекрасным его качествам - его чистосердечию, благородству и кротости нрава. Но в это время её вспыльчивый характер находился в постоянном мятеже против неволи, в которой старалось ее держать её семейство. Самые выгоды положения в свете, предлагаемого ей, служили только к тому, что еще более возмущали ее. Представься ей женихом молодой принц, готовый повергнуть к её стопам корону, она, по всей вероятности, пришла бы еще в большее негодование, стала бы еще мятежнее. Будь её женихом младший брат Кью, или и сам Кью, только на его месте, она не неохотно последовала бы желаниям своих родных. Вот причина её мятежных порывов и своенравных вспышек её упрямого характера. Без сомненья, она сознавала справедливость упреков лорда Кью. Это самосознание только увеличивало её досаду. Нет сомненья, что, показав лорду Кью письмо, она в ту же минуту раскаялась в этом поступке, последствия которого, готовые вскоре обнаружиться, ясно не представлялись еще уму бедной молодой девушки.

Лорд Кью, пробежав письмо, тотчас догадался, откуда оно. Портрет, с него списанный, был довольно схож, сколько могут быть схожи портреты, писанные людьми, ненавидящими нас. Он провел молодость безпутно; он стыдился прошлой жизни, скорбел об ней; жалел, как кающийся грешник, воротился на добрый путь, и с жадностью ухватился за представившийся ему случай к союзу с девушкой молодой, добродетельной и прекрасной: он давал себе зарок - не грешить больше ни против нея, ни против себя. Если мы рассказали, или дали намеков о его жизни больше, чем позволяют приличия новейшей светскости, умоляем читателя поверить, по-крайней-мере, тому, что бытописатель не имел в виду цели злой и низкой. Молодой человек грустно повесил голову над этими горькими подробностями своей жизни и её глупостей. Чего бы он не дал, чтоб иметь право сказать Этели: это не правда!

Упреки его молодой девушке, разумеется, были прерваны этим страшным нападением на его самолюбие. Письмо доставлено было по баденской городской почте. Почерк явно был поддельный, Лорд Кью не мог даже дать себе отчета о поле сочинителя. Когда Этель отвернулась, он спрятал конверт в карман, и внимательно разсмотрел его, по возвращении домой. Ни адрес, ни облатка конверта не могли дать никаких указаний. Он не счел нужным предварить Этель: сжечь ли ей это письмо или разгласить его всем её родным и знакомым. Он принял свою долю скорби, как школьник принимает розги, с твердым духом и безмолвно.

произнесенный лордом Кью. После того, он никогда ужь не делал ей ни замечаний, ни наставлений.

Этель покраснела.

-- Вы очень добры и великодушны, Франк, сказала она, склонив голову, а я зла и коварна.

Кью почувствовал на руке своей горячую слезу, скатившуюся с потупленных глаз кузины.

Он поцеловал ей руку. Леди Анна, которая сидела в комнате с своими детьми, когда молодые люди вели между собой в полголоса этот разговор, подумала, что они примирились. Этель поняла, что это не примирение, а отказ со стороны Кью, и никогда не чувствовала к нему такой любви, как в эту минуту. Молодой человек был слишком кроток и простодушен, чтобы догадываться о чувствованиях девушки. Пойми он их, судьба его и её во многом могла бы измениться.

-- Вы не должны, продолжал лорд Кью, показывать виду нашему доброму другу, сочинителю этого пасквиля, что между нами была размолвка. Мы пойдем прогуливаться сегодня, как бы мы были добрыми друзьями.

-- И всегда будем друзьями, Кью, сказала Этель, опять подавая ему руку. Спустя минуту, кузен её сидел за столом, резал жареную дичь и раздавал порции проголодавшимся малюткам.

Собрание вчерашняго вечера было одно из тех, которое откупщик игор в Бадене дает в бенефис посетителям вед: теперь наступало гораздо блистательнейшее увеселение, в котором должен был принимат участие бедный Клэйв, находящийся в это время далеко в Швейцарии. Холостые люди согласились дать бал, одно из заключительных увеселений сезона; десяток их или больше сделали складчину, и в главе подписки, можете быть уверены, красовалось имя лорда Кью, как всегда во всех подписках, с какою бы то ни было целью, в видах ли благотворения или забавы. Тут были приглашены Англичане и Русские, Испанцы и Италиницы, Поляки, Австрийцы и Жиды; весь пестрый табор посетителей вод и воины герцогской баденской службы. В ресторане был приготовлен ужин для всех по востребованию. Танцовальный зал блистал ярче обыкновенного; тьма бумажных цветов украшала сцену празднества. Тут были все: - толпы, до которых нашей летописи нет никакого дела, и две или три группы особ, более или менее участвующих в ней. Герцогиня Д'Иври приехала в наряде поразительно пышном, даже более блистательном, чем тот, в котором мисс Этель была на последнем вечере. Если герцогиня думала уничтожить мисс Ньюком великолепием своего тоалета, она крайне обманулась. Мисс Ньюком по этому случаю явилась в простом белом платье, и, по словам герцогини Д'Иври, намерена была по-прежнему играть роль наивной девочки.

В короткий сезон, в продолжение которого поклонники герцогини Д'Иври пользовались её милостями, эта странствующая львица успевала проводить их по всем стадиям правильной любви. Как на ярмарке, где время коротко, а удовольствия многочисленны, хозяин балагана показывает вам трагедию, фарс и пантомиму, и все это, не больше как в четверть часа, для того, чтобы в течение вечера могло перебывать у него на представлениях дюжина смен новых зрителей, так эта дама проходила с своими платоническими любовниками полный драматический курс - трагедию ревности, пантомиму восторгов и фарс разлуки. Писались записочки с той и с другой стороны; делались намеки о роковой судьбе и безжалостном, зорком тиране, который держал герцогиню в демонских когтях посредством известных ему секретов; выражались сожаления, зачем мы не знали друг-друга прежде, зачем нас взяли из пансиона и принесли в жертву герцогу? - производились своенравные обмены мечты и поэзии, бывали легкия размолвки - bouderies; совершались сладостные примирения; наконец наступали зевота и - разлука. Адольф выходил и Альфонс входил. Это была новая смена, для которой звенел колокольчик, играли музыканты и поднимался занавес; потом разъигрывались трагедия, комедия и фарс, прежним порядком.

Эти гринвичские актеры, появляющиеся в вышеупомянутых театральных пьесах, делают гораздо более шуму, чем ваши оседлые трагики и если им приходится обличить подлеца, объясниться в любви или постращать врага, они ревут, топочут, грозятся кулаками, машут саблями, так что всякой, кто смотрит на представление, скажет, что не даром заплатил за вход. Таким образом, герцогиня Д`Иври, может-быть, несколько утрировала роль героини, любя поражать своих зрителей быстро, и также часто менять их. Подобно хорошим актерам, она душею и телом предавалась театральному искусству, и была тем, что представляла. Она была Федра, и если в первом действии слишком нежничала с Ипполитом, за то во втором ненавидела его неистово. Она была Медея, и если Язон оказывал неверность, горе Крёйзе! Может-быть, наш бедный лорд Кью играл когда-то первую роль в одной пьесе с герцогиней Д'Иври, и трудно было бы забыть его игру в этой роли; но когда он явился в Баден женихом одной из прелестнейших девиц в Европе, когда родные его оказали пренебрежение к герцогине, не удивительно, что она сошла с-ума, взбеленилась и готова была прибегнуть к мести, к яду, к кинжалу.

При дворе герцогини состоял молодой человек из Южной Франции, которого друзья и покровители послали учиться правам в Париж, где он прошел обычный курс удовольствий и занятий молодых обитателей Quartier Latin. Он был поэт и написал томик стихотворений - Les Râles d'un Asphyxié - предсмертный хрип угоревшого - которые произвели сенсацию при появлении в свет. Он выпивал огромное количество абсента утром; безпрестанно курил; играл в рулетку, лишь только заводились у него деньжонки; участвовал в каком-то журнальце и блистал особенным красноречием, когда говорил о ненависти своей к безчестной Англии. Под рукавами его рубашки было нататуировано: Delenda est Carthago.

Этот страшный девиз накололи ему булавками на могучей правой руке Фифина и Кларисса, молодые модистки Студентского квартала. Леопард, эмблема Англии, был для него предметом отвращения; он грозил кулаком запертому в клетке чудовищу в Jardin des Plantes. Он желал, чтоб над ранней могилой его были начертаны слова: "Здесь лежит враг Англии". Он мастерски играл на бильярде и в домино; искусно владел оружием; славился неоспоримою храбростью и свирепостью. Мистер Джонс, из Англии, боялся мосье де Кастильона, и прижимался в угол, когда слышал его угрозы и саркасмы. Капитан Блакбэлль, другой адъютант герцогини Д'Иври, воин несомненного мужества, который не раз бывал на поле, давал ему полный простор и желал только знать, что разумеет этот нищий, говоря безпрестанно: "Со времен Черного Принца, мосье! мой род был во вражде с Англией"! Род его торговал колониальными товарами в Бордо. Отец его, monsieur Cabess, женился на дворянке, в смутные времена, а сын называл себя в Париже Victor Cabasse de Castillonnes, иногда Victor C. de Castillonnes, иногда же просто V. de Castillanes. Один из сподвижников Черного Принца оскорбил даму из дома Кастильонов, когда Гвиенн был в руках Англичан; вот причина гнева нашего друга на леопарда. Он написал, а потом поставил на сцену страшную легенду, в которой изображает это событие и наказание Британца рыцарем из фамилии Кастильонов. В мелодраме не существовало труса, более отчаянного, чем этот вероломный британский рыцарь. Его blanche-fille, как водится, умерла от безнадежной любви к победителю - Французу, убийце её отца. Листок, в фельетоне которого появилась легенда, кончил свое существование на шестом нумере этой истории; бульварный театр не принял драмы, и таким образом негодование автора на безчестный Альбион оставалось неутоленным. При взгляде на мисс Ньюком, Виктор вообразил сходство между нею и Агнесой де Кальверлей, la blanche miss его романа и драмы, и бросил благосклонный взор на юное создание. Он написал даже стихи в честь её - по-крайней-мере, мне кажется, что мисс Бетти и принцесса Кримгильда изданных им в последствии стихотворений, были не кто иные как мисс Ньюком и соперница её - герцогиня. Он был один из счастливцев, танцовавших с Этелью на последнем вечере. На бале, он подлетел к ней с высокопарным комплиментом и просьбою: еще раз позволит ему вальсировать с нею. На эту просьбу он ожидал благосклонного ответа, полагая, без сомненья, что его ум, его дар слава и любовь, пылавшая в его взоре произвели эффект на прелестную мисс. Может-статься, в боковом кармане у него были уже готовы стихи, которыми он намеревался довершить дело обольщения. Только для нея, как слышно было, он соглашался заключить перемирие с Англией и забыть наследственную вражду его рода.

Но la blanche miss, в этот вечер, отказалась вальсировать с ним. Комплименты его не произвели ни малейшого результата; он удалился с ними и непроизнесенными стихами в кармане. Мисс Ньюком протанцовала один контрданс с лордом Кью и рано уехала, к отчаянью многих холостых людей, которые потеряли в ней прелестнейшее украшение устроенного ими бала.

Лорда Кью, между-тем, видели с нею на публичном гулянье; всеми замечено, что он был особенно внимателен к ней в короткое появление её на бале; и старая вдова, которая регулярно посещала все увеселения и была на двадцати вечерах и шести обедах за неделю до смерти, почла нужным быть особенно любезною в этот вечер с герцогиней Д'Иври, и не только не избегала её присутствия и не говорила ей колкостей, как случалось прежде, постаралась при встрече с ней мило улыбаться и быть веселою. И лэди Кью воображала, что Этель помирилась с её кузеном. Лэди Анна сообщила ей некоторые сведения о пожатии руки. Прогулка Кью с Этелью, контрданс, который она танцовала с ним одним, заставляли старую лэди думать, что размолвка между молодыми людьми кончилась благополучно.

Таким образом, как показать герцогине, что её утренний выстрел не достиг цели, лэди Кью, по выходе Франка из комнаты вместе с кузиной, заметила с веселым видом, что молодой граф - aux petits soins с мисс Этелью, что герцог Д'Иври, старинный друг лэди Кью, наверно будет рад услыхать о решимости его крестника наконец устроиться. Он поселится в своих поместьях. Он займется своими обязанностями, как английский пэр и помещик. - Мы поедем домой, прибавила доброжелательная графиня, на радости заколем откормленного тельца, и вы увидите, что ваш дорогой заблудшийся сын сделается степенным джентльменом.

Герцогиня отвечала; - план милэди Кью так хорош, что нельзя придумать ничего лучшого. Она в восхищении, что лорд Кью любит телятину; есть люди, которые находят это блюдо совершенно безвкусным.

Тут вальс разлучил собеседниц, и герцогиня полетела с своим вальсером, разливая кругом благоухание, шелестя розовым платьем, развевая розовыми перьями, розовыми лентами. Лэди Кью имела удовольствие думать, что всадила стрелу в эту затянутую талию, обхваченную графом Пунтером, и отплатила за удар кинжалом, нанесенный герцогиней Д'Иври утром.

Мистер Бэрнс и его нареченная невеста тоже были на бале, танцовали и исчезли. Лэди Кью скоро последовала за своими молодыми людьми; и бал продолжался очень весело, не смотря на отсутствие этих достопочтенных особ.

Лорд Кью, как один из распорядителей праздника, проводил лэди Анну и дочь её до кареты, воротился и танцовал с большим жаром и обычною любезностью, выбирая тех дам, которых обходили другие вальсеры за то, что оне были слишком стары, или слишком дурны, или слишком толсты. Но он не ангажировал герцогини Д'Иври. Он готов был скрывать досаду, которую ощущал; но не хотел простирать лицемерия дружбы до того излишества, какое не посовестилась позволить себе его старая бабка.

Между прочими дамами, милорд выбрал отчаянную вальсерку, графиню Фон-Гумпельгейм, которая, не смотря на свои лета, объем и огромную семью детей, никогда не опускала случая воспользоваться любимым её препровождением времени. - Посмотрите, с каким верблюдом вальсирует милорд, говорил герцогине д'Иври мосье Виктор, имевший счастье обхватывать сухую талию герцогини под туже самую музыку: кто кроме Англичанина выбрал бы такого дромадера?

-- Как, милорд женится? когда, на ком? вскрикнул кавалер герцогини.

-- На мисс Ньюком. Не одобряете ли вы его выбора? Мне показалось, что глаза Стенио - герцогиня называла мосье Виктора своим Стенио - смотрели с некоторою благосклонностью на эту девочку. Она хороша, даже очень хороша собой. Не часто ли так случается в жизни, Стенио? Юность и невинность - я даю мисс Этели этот эпитет, особенно с-тех-пор, как она разсталась с своим миленьким живописцем - не предаются ли в руки отживших roués. Нежные, юные цветки, не вырывают ли нас из наших монастырских садов, чтобы бросить в свете, где воздух отравляет нашу чистую жизнь и сушит святые отпрыски надежды, любви и веры? Вера! Насмешливый свет попирает ее ногами, n'est-ce pas? Любовь? Жестокий свет душит небесную гостью при самом её рождении. Надежда! Она улыбалась мне в школьной комнатке монастыря, играла между цветами, которые я лелеяла; пела с птичками, которых я любила. Но она покинула меня, Стенио, на пороге света. Она сложила свои белые крылья и завесила покрывалом свое лучезарное лицо! В обмен за мою молодую любовь, они дали мне - шестьдесят лет, подонки себялюбивого сердца, холодный эгоизм, не смотря на горностаевую мантию, прикрывающую его! Вместо отрадных цветов моих юных лет, они дали мне вот эти, Стенио! - и она указала на свои перья и искусственные розы. О, как бы я хотела раздавить их под ногами! - и она выставила на показ свой изящный башмачок. Герцогиня бывала красноречива, когда рассказывала о своих бедствиях, и парадировала погибшею своею невинностью перед всяким, кто сколько-нибудь расположен был интересоваться этим жалким зрелищем. Тут музыка заиграла быстрее и соблазнительнее, чем прежде, и красивая ножка забыла желание раздавить мир. Герцогиня пожала сухими плечиками и сказала: довольно, станем танцовать и зайдем все! Рука Стенио снова обхватила феерическую талию - герцогиня называла себя феей; другия дамы называли ее скелетом - и оба понеслись в вальсе. Через минуту, она и Стенио наткнулись на дюжого лорда Кью и тяжеловесную графиню фон-Гумпельгейм, как лодка ударяется о дубовые бока парохода.

Эфирная пара не упала; их, к счастию, сбили на соседнюю скамейку; однакож на-счет Стенио и герцогини разразился хохот, - и лорд Кью, усадив свою задыхавшуюся даму, пошел с извинениями к даме, которая была жертвою его неловкости. При взрыве хохота, глаза герцогини засверкали гневом.

-- Мосье де Кастильон, сказала она своему кавалеру: имели вы когда-нибудь ссору с этим Англичанином?

-- С этим милордом? Никогда, отвечал Стенио,

-- Он это сделал с намерением. Не проходит ни одного дня, чтоб кто-нибудь из его фамилии не оскорбил меня! прошипела герцогиня. - В эту самую минуту подошел к ней с извинениями лорд Кью: он просил у герцогини тысячу извинений за то, что был так maladroit.

-- Maladroit! et très maladroit, мосье, сказал Стенио, крутя усы. C'est bien le mot, monsieur.

-- И так, я прошу у герцогини извинения, и надеюсь, что она простит меня, сказал лорд Кью. Герцогиня пожала плечами и опустила головку.

-- Кто не умеет танцовать, тому не следует и браться за это, продолжал герцогинин кавалер.

-- Как вы добры, мосье, что даете мне уроки танцования, сказал лорд Кью.

-- Всякие, какие вам угодно, милорд! кричит Стенио, и везде, где хотите.

Лорд Кью посмотрел на маленького человечка с изумлением. Ему казался непонятным такой гнев из-за такой безделицы, которая случается по десяти раз на каждом многолюдном бале. Он опять поклонился герцогине и пошел прочь.

то и другое.

-- Молчите, Виктор! вскрикнул Флорак, схватив его за руку и увлекая прочь: вы меня знаете; знаете также, что я ни глупец, ни трус. Поверьте моему слову, что у лорда Кью нет недостатка ни в уме, ни в храбрости!

-- Хотите быть моим свидетелем, Флорак? продолжает Стению.

-- Когда вы будете перед ним извиняться? Извольте. Вы оскорбили.

-- Ну, да, чорг возьми, я оскорбил! говорит Гасконец.

-- О, чем больше, тем лучше для меня! вскрикнул Французик: я буду иметь честь встретиться с благородным человеком, и таким образом нас будет двое на поле.

-- Вы делаете из себя орудие чужой прихоти, бедный мой Гасконец, возразил Флорак, который видел, как герцогиня иврийская наблюдает за обоими. Она в эту минуту взяла руку благородного графа Пунтера, и пошла освежиться в соседнюю комнату, где по обыкновению шла игра, а лорд Кью и его друг, лорд Густер прохаживались взад и вперед, по одаль от игроков.

-- А я вас ищу, милорд! сказала герцогиня Д'Иври, самым очаровательным тоном, подойдя к нему сзади неслышными шагами. Позвольте мне перемолвить с вами словечко. Вашу руку! Бывало, вы часто подавали мне ее, mon filleul! Надеюсь, вы не обиделись вспыльчивостью мосье де-Кастильона; он такой взбалмошный Гасконец. Верно, он слишком часто подходил к буффету.

-- Как я рада! У героев фехтовальных зал вовсе нет никаких манер. У этих Гасконцев всегда шпага на-голо. Что-то скажет прелестная мисс Этель, если услышит об этой ссоре?

-- Я не вижу, каким-образом это может дойдти до нея, сказал лорд Кью, если только какой нибудь обязательный друг не вздумает сообщить ей об этой истории.

-- Сообщит ей - бедной, милой девушке! кто-ж будет так жесток, чтоб огорчить ее? спросила простодушная герцогиня: что вы так смотрите на меня, Франк?

-- Любуюсь вами, сказал Кью, с наклонением головы: я никогда не видал вас, герцогиня, такою интересной, как сегодня.

скажу ему, что его filleul намерен жениться на прелестнейшей изо всех Англичанок, запереться в провинции и сделаться оратором в Палате Пэров. У вас столько ума! ah, si - вы так умны!

И герцогиня привела назад лорда Кью в танцовальный зал; он сам дивился тому, что делает, и добрые люди, видя их танцующими, не могли налюбоваться ими.

Герцогиня танцовала как бы укушенная тарантулом, который, по сказанию народа, такой дивный возбудитель к танцам. Она желала, чтоб музыканты играли быстрее и быстрее. Она опускалась на руку Кью и висла на ней; устремляла ему в лицо все лучи своих томных глазок. Эти глазки скорее смущали, чем восхищали его. Но зрители были в восторге; - как мило, со стороны герцогини, думали они, что после размолвки, она делает публичное сознание в примирении.

Лорд Рустер, который стоял у входа в танцовальный зал и смотрел из-за плеча Флорака, сказал: Все улажено! какая отчаянная танцовщица, эта маленькая герцогиня!

-- Змея! сказал Флорак: как она извивается!

-- Вы думаете? Посмотрим! сказал Флорак, который может-быть лучше знал свою прелестную кузину. Когда вальс кончился, Кью отвел свою даму к креслу и поклонился ей; но хотя она приготовила для него место возле себя, и прибрав свое шелестящее платье, указала ему где сесть, однако-жь он отошел прочь, с сумрачным лицом. Он не желал долее оставаться с нею. Дружба её казалась ему отвратительнее её ненависти. Он знал, что её рукой нанесен утром коварный удар ему и Этели. Он пошел назад и в дверях завел речь с двумя своими друзьями. - Ступайте спать, мой любезный Кью, сказал Флорак: вы совсем бледны; поскорей в постель, mon garèon; это будет лучше,

-- Она вынудила у меня обещание ужинать с нею, сказал Кью, со вздохом.

-- Она вас отравит, сказал другой. Зачем у нас уничтожено колесо? Честное слово, следовало бы возобновить его для этой женщины.

-- В той комнате есть колесо, возразил Кью, смеясь: пойдемте, виконт, попробуем счастья - и он опять пошел в игорный зал.

лорд Кью, и с суеверием игрока, говорил: я уверен, что с этим человеком что-нибудь да случится. По временам, Флорак уходил в танцовальный зал, оставляя свою ставку на попечение Кью, и по возвращении, всякой раз находил ее порядочно умноженною: правду сказать, счастью давно была пора обернуться лицом к достойному виконту. Раз он воротился с озабоченным видом и сказал лорду Рустеру: Она опять с Гасконцем. Пойдем посмотрим.

-- Еще тридцать шесть! и красная выиграла, вскричал в эту минуту croupier, своим носовым голосом. Карманы Флорака переполнились двойными наполеондорами; он оставил игру, и к счастью, потому что Кью в два, в три раза спустил весь свой выигрыш.

Когда лорд Кью выходил из танцовального зала, герцогиня Д'Иври заметила, что Стенио следует за ним с свирепым видом, и позвала назад бородатого барда. - Вы были намерены преследовать мосье де Кью, сказала она: знаю, что так. Садитесь же здесь, милостивый государь, - и она толкнула его веером, чтоб он сел на её место.

-- Не желаете ли, чтоб я попросил его сюда, madame? сказал поэт, самым трагическим тоном.

-- Фи, мосье, как от вас несет табаком! Я вам запрещаю курить; слышите, мосье?

-- Однакожь, я знаю, что madame la duchesse когда-то не гнушалась сигарой, сказал Виктор. Если запах табаку вас безпокоит, позвольте, я удалюсь.

-- И вы хотите покинуть меня, Стенио! Разве я не заметила, как умильно вы посматривали на мисс Ньюком? как вы разгневались, когда она отказалась танцовать с вами? О, мы все видели! Женщина, видите ли, никогда не обманывается. Вы мне присылаете прекрасные стихи, поэт? Но вы можете писать такие же стихи к статуе, к картине, к розе, к луне. Вы сейчас досадовали за то, что я танцовала с мосье де Кью. Знаете ли вы, что в танцах женщины ревность непростительна.

-- Вы умеете возбуждать ее, герцогиня, продолжал трагик.

-- Виноват, я больше ничего, как раб, проворчал Гасконец: я не господин.

-- Вы страшно мятежный раб, мосье, продолжает герцогиня, сделав миленькую рожицу и устремив на Гасконца свои большие глаза, блеск которых искусно возвышен был румянами. Предположим - предположим, что я танцовала с мосье де Кью не для него, а для вас. Предположим, что я не хочу продолжения глупой ссоры. Предположим, что он ui soi, ni poltron, как вы уверяете. Я подслушала вас, милостивый государь, когда вы разговаривали с одним из самых низких людей, с моим добрым кузеном, мосье де-Флораком; но не об нем я вам говорю. Предположим, что я знаю графа де Кью за человека холодного и дерзкого, неблаговоспитанного и грубого, как все его соотечественники; но вместе с тем за такого человека, у которого нет недостатка в храбрости: не-могла-ль бы я после этого бояться не за него, а за вас?

-- За меня! Ах, герцогиня! Ужели вы думаете, что человек моей крови уступит хоть шаг один какому нибудь Англичанину? Знаете ли вы историю моего рода? Знаете ли, что с самого детства я поклялся вечною ненавистью этой нации? Tenez, madame: вот хоть бы мосье Джонс, которого вы допускаете в свою гостиную; только из уважения к вам я терплю этого безсмысленного островитянина. А что такое капитан Блэкбалль, которого вы так отличаете? Правда, он превосходно стреляет, твердо сидит на коне; но манеры его решительно напоминают бильярдного маркера. Со всем тем, я уважаю его за то, что он участвовал с дон Карлосом в войне против Англичан. Что же касается молодого мосье де Кью, то смех его производит во мне судороги; его дерзкия манеры бесят меня; встречаясь с ним, я всегда говорю сам себе: ненавижу тебя; подумайте же, герцогиня, могу ли я терпеть его, после настоящого случая? Значит, Виктор думал, хотя и не высказал того, что Кью смеялся над ним в начале бала, когда la blanche miss отказалась танцовать с ним.

-- Ах, Виктор, не его, а вас хотела бы я спасти, сказала герцогиня. И люди, стоявшие вокруг, и сама герцогиня в последствии, говорили: да, это верно, у нея доброе сердце. Она упрашивала лорда Кью; она умоляла мосье Виктора; она сделала все, что было в её власти, чтоб уладить ссору между ним и Французом.

бала, ходил от одного стола к другому, наблюдая, чтобы гости не имели ни в чем недостатка. Он также предполагал, что ссора с Гасконцом вероятно кончилась; во всяком случае, как ни неприятны были замечания дерзкого Француза, он решился предать их забвению, ни мало не желая напиться его крови, или пожертвовать своей из-за такой нелепой размолвки. С обычным добродушием, он просил гостей пить вино, и заметив, что мосье Виктор косится на него у отдаленного столика, послал к своему врагу слугу с бутылкой шампанского и поднял свой бокал, в знак дружеского вызова. Когда слуга подошел к мосье Виктору и передал ему о желании лорда Кью, Виктор опрокинул свой бокал и с величественными видом скрестил руки. - Мосье де Кастильон отказывается, сказал слуга, несколько смущенный: он приказал мне доложить об этом вам, милорд. - Флорак побежал к сердитому Гасконцу. Лорд Кью посылал шампанское к Виктору и получил его отказ в то время, когда он не был за столом герцогини: обязанности распорядителя рано отвлекли его от её общества.

Между тем мерцание разсвета пробивалось уже в столовую, и скоро взошло солнце и вспугнуло пирующих. Дамы начали поспешно удаляться, как привидения при крике петуха; некоторые из них опасались стать лицом к лицу обличительного светила. Уже до того задымились сигары; мужчины оставались курить и пить вино, которое подавали безсонные немецкие слуги. Лорд Кью подал руку герцогини Д'Иври, и повел ее из столовой. Пасмурный Кастильом стал им на дороге; лорд Кью довольно жестко толкнул его плечом, и промолвив pardon, monsieur, прошел мимо и проводил герцогиню до экипажа. Она и не подозревала, что произошло на дороге между Кью и Виктором; она строила глазки лорду Кью, кивала головкой и делала ручки, когда экипаж трогался от подъезда.

В это время Флорак пристал к своему соотечественнику, порядочно напившемуся шампанского, если не с Кью, так с другими, и напрасно старался образумить его: Гасконец бесился, уверял, что. лорд Кью ударил его. - Клянусь могилой моей матери, ревел он, клянусь, что напьюсь его крови. Лорд Рустер с своей стороны горланил: Чорт его побери! уложите его спать, да заприте на замок: этих слов Виктор не понял; иначе пришлось бы принести две жертвы на мавзолее его маман.

Когда Кью воротился - что он предполагал и прежде - маленький Гасконец бросился с перчаткою в руке, и, окруженный курильщиками, произнес бешеный спич на счет Англии, леопардов, трусости, дерзких островитян и Наполеона на Св. Елене; после чего потребовал расплаты за поведение Кью в этот вечер. Говоря это, он подошел к лорду Кью, с перчаткой в руке, и поднял ее, как бы действительно намерен был ударить его.

я не мог удержаться. Если я буду нужен ему завтра утром, он знает, где найдти меня.

-- Я объявляю, что милорд Кью поступил так не прежде, как истощив всякое терпение, и после самого дерзкого оскорбления, - самого дерзкого, слышите, мосье Кабан, - вскрикнул Флорак, подбегая к Гасконцу, который успел уже встать: поведение мосье было недостойно Француза и благородного человека.

-- Чорт возьми, досталось же ему по носу, сказал виконт Рустер, лаконически.

-- Ах, Рустер! Тут не до смеху, вскрикнул с горестью Флорак, уходя с лордом Кью: желал бы я, чтоб эта кровь была последняя в этой ссоре.

-- Ха, ха, ха! да как он славно свалился! кричал Рустер, надрываясь от хохоту.

И Кью повесил голову. Он подумал о своем прошедшем, о прошлых своих грехах, о наказании, которое преследовало его pede claud! От глубины души, сказал: прости меня, Боже, сокрушенный молодой человек. То, что угрожало ему, он принимал за возмездие того, что прошло.

-- Pallas te hoc vulncre, Pallas immolât, бедный мой Кью, сказал друг его Француз, и лорд Рустер, получивший классическое образование очень небрежное, оборотился и спросил: это что за тарабарщина, любезнейший?

Виконт Густер не пробыл двух часов в постели, как граф Пунтер, отставной Чорный егерь, явился к нему от имени мосье де-Кастильона и графа Кью, которые снарядили его к виконту для условий дуэли. Как соперники должны были встретиться вне баденской территории и выехать прежде, чем слух о происшествии дойдет до полиции, граф Пунтер предложил тотчас же отправиться во Францию, куда наверное они будут впущены и без паспортов, так как дело шло о чести.

Лэди Анна и лэди Кью слышали, что молодые люди после бала отправились на охоту, и потому в-продолжение суток оне оставались спокойны. На следующий день, ни один из молодых людей не возвращался; на третий, лэди узнали, что с лордом Кью случилось какое-то несчастие; но весь город знал, что он застрелен мосье де-Кастильоном, на одном из островов Рейна, насупротив Кэля, где теперь лежит.