Ньюкомы.
Часть шестая.
Глава XXXVII. Возвращаемся к лорду Кью.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть шестая. Глава XXXVII. Возвращаемся к лорду Кью. (старая орфография)

XXXVII.
Возвращаемся к лорду Кью.

Мы не намерены описывать подробно или точно обстоятельства дуэли, окончившейся так несчастливо для молодого лорда Кью. Дуэль была необходима: после публичной обиды, взбешенный Француз пришел к заключению, что противник оскорбил его и потому нетерпеливо желал показать свою храбрость над Англичанином, и тщеславился этим, как-бы отправляясь на настоящую войну. Шестая заповедь, воспрещающая убийство, и другая, следующая за нею непосредственно, в последнее время преданы забвению очень многими из французов; отнять у соседа жену, а потом самую жизнь, вовсе не считается предосудительным у этой образованнейшей в свете нации. Кастильон занят был мыслью, что он идет на поле чести; стоял перед дулом вражеского пистолета с непоколебимою твердостью; спустил курок своего пистолета и положил своего противника на месте с безчеловечным самодовольствием, и потом утешался убеждением, что поступил en galant homme. - Счастлив этот милорд, что упал с первого выстрела, говорил этот примерный французик: второй мог бы быть для него еще гибельнее; я вообще промаху не даю и вы понимаете, что в деле такой важности, тот или другой необходимо должен остаться на месте. - Да, поправься мосье де-Кью от своей раны, мосьё де-Кастильон твердо намерен был вызвать его на дуэль во второй раз. Лорд Кью дал себе слово не стрелять в соперника: так сознался он не секунданту своему, бедному, перепуганному лорду Рустеру, который перевез молодого графа на остров Кель, а одному из ближайших родственников, который к счастью случился не далеко от него, когда он получил рану, и который со всею заботливостью любви ухаживал потом за ним на одре болезни.

Мы сказали, что мать лорда Кью, лэди Вальгэм и второй её сын находились в Гомбурге, когда случилось с графом несчастье. Они располагали приехать в Баден, чтоб посмотреть невесту Кью; но присутствие свекрови заставило лэди Вальгэм, с душевным сокрушением, отказаться от сердечного желания; она знала, что встреча её с старухой графиней повлечет за собой неприятности и огорчения, какие всегда между ними случались. Сам лорд Кью поручил Рустеру послать за матерью, а не за лэди Кью, и лишь только лэди Вальгэм получила горестную весть, поспешила, как можете себе представить к одру болезни, на котором лежал её раненый сын.

вы приедете, дорогая матушка; и вы знаете, что я ни за что на свете не стал бы стрелять в бедного Француза. - Нежная мать не позволила себе обнаружить ни малейшого следа ужаса или скорби, чтоб не встревожить своего первородного любимца; но, без сомненья, она молилась у его постели, как только может молиться любящее сердце, о прощении греха тому, кто сам простил обидевшого его. - Я знал, что буду убит, Джордж, говорил Кью своему брату, когда они были одни: я всегда ожидал подобного конца. Я вел жизнь безпорядочную и беззаботную; а ты, Джордж, всегда оставался верен матушке. Ты лучше меня поддержишь честь имени лордов Кью. Да сохранит гебя Господь. - Джордж с рыданьем припал к постели брата и клялся, что Франк был всегда добрейшим товарищем, нежнейшим братом, преданнейшим другом. Любовь, молитва, раскаяние осенили ложе молодого человека. Сердца заботливые и смиренные! сердце его менее всякого другого озабоченное и более всякого другого смиренное, ожидало страшного возмездия жизни или смерти, и свет, и его честолюбие и суетность были изгнаны из темной комнатки, где шла борьба между жизнью и смертью.

Нашей летописи мало дела до личностей, похожих на эту лэди. Наша летопись мира сего: она и говорит о предметах, принадлежащих миру. Предметы, лежащие за этими пределами, по мненью бытописателя, не входят в область романиста. Какое имеет он право присвоивать сан душенаставника, или обращать свой письменный стол в кафедру проповедника? На этом поприще светских развлечений и праздности (можно было бы сказать: преступлений, если б летописец светских дел не считал обязанностью воздерживаться от жестких наименований поступкам, которые ежедневно позволяют себе светские молодые люди), добрая, сиротствующая лэди, мать Кью, не могла сделать ничего, как только сетовать о том, что любимый сын её идет путем разврата, и молиться с тою святою любовью, теми чистыми молениями, которыми добрая мать напутствует свое дитя, о раскаянии и исправлении сына. Может статься, она была ума не далекого; может статься, предосторожности, к которым она прибегала в ранние годы сына, дядьки и наставники, которыми она окружала его; религиозные истины и обряды, которым она его учила, послужили только к тому, что раздражали и утомляли мальчика, и, наконец, возбудили гордый дух его к мятежу. Женщину, совершенно безукоризненную по жизни и чистую в намерениях, готовую, если нужно, умереть за веру; безусловно доверяющую дарованиям и методе учителей, трудно убедить, что она делает вред ребенку. Очень возможно, что при разногласиях между сыном и ею, добрая лэди Вальгэм не понимала настоящей мысли мальчика; таким образом, протест его против её учения проявился на конских скачках, за игорным столом, за кулисами театра, и - не случись несчастья, которое уложило бедного Кью в постель, - эти два любящия сердца могли бы остаться на целую жизнь разрозненными. Только у одра больняго, - в пароксизмах горячки, в бреду безпамятства, в кротком терпении и нежности, с какою он принимал услуги своей дорогой сиделки, в благодарности, какую он оказывал ухаживавшим за ним слугам; в твердости духа, с какою он выносил мучительную операцию, сиротствующая женщина имела случай узнать все благородство, всю доброту души сына; и в эти часы, в эти святые часы, проведенные ею в своей комнате, среди молитв, опасений, надежд, воспоминаний и страстной материнской любви, боровшейся с судьбой за жизнь возлюбленного сына, смиренная душа матери пришла к сознанью, что собственное её поведение в отношении к сыну было дурно, и она молилась не столько о его прощении, сколько за себя.

Несколько времени Джорджу Бэрнсу приходилось посылать в Баден сомнительные и грустные бюллетени к лэди Кью и фамилии Ньюкомов, которые все были очень озабочены и тронуты несчастным случаем с бедным Кью. Лэди Кью злилась и приходила в негодование. Даже герцогиня Д'Иври, на другой же день по получении в Бадене известия о несчастье Кью, приехала к ней с изъявлением соболезнования. Старая лэди только-что получила новое неутешительное известие. Она собиралась со двора, но приказала слуге доложить герцогине, что её никогда не бывает дома для герцогини Д'Иври. Приказание было исполнено не так, как следовало, или особа, для которой оно было предназначено, намеренно не поняла его, и графиня, на дороге через сад к квартире дочери, встретила герцогиню Д'Иври, которая приветствовала ее смиренным реверансом и обычными выражениями соболезнования. Герцогиня была окружена главными из своих приверженцев, разумеется, кроме Кастильона и Пунтера, отсутствовавших по службе.

-- Мы только-что говорили об этом плачевном событии, сказала герцогиня (что действительно и было, не смотря на то, что она сама это говорила). Как мы вас жалеем, мадам! - Блекбелль и Лодер, Крюшкассэ и Шлангенбад приняли жалобный вид,

Дрожа на костыле, старуха графиня злобно взглянула на герцогиню и сказала ей по-французски: - Прошу вас, мадам, вперед не говорить со мной ни слова. Если-б у меня, как у вас, были убийцы на жалованье, я бы вас убила - слышите? И старуха побрела прочь, прихрамывая. Дом, куда она пришла, был в страшном смятении; добрая лэди Анна была перепугана безмерно; бедная Этель тоже сокрушалась, признавая себя виною, хотя была только поводом несчастного случая с Кью. Семейство имело еще другую причину к опасениям, потому-что печальное известие нанесло удар сэру Брэйану. Говорили, что в последнее время с ним были припадки, которые не без основания тревожили близких его. Он провел два месяца в Ахене и врачи опасались паралича. Компания герцогини Д`Иври продолжала рыскать по саду: мужчины курили, дамы кокетничали и злоречили. Тут они увидели доктора Финка, который выходил от лэди Анны, с таким встревоженным видом, что герцогиня, с заметным волнением, спросила: - Не получено ли нового бюллетеня из Келя?

-- Опасно его положение?

-- Нет, отвечал доктор: не совсем.

-- Как безутешен будет мосье Бэрнс! сказала герцогиня, пожимая чахлыми плечами.

На деле вышло другое: Бэрнс сохранял совершенное присутствие духа при обоих несчастьях, поразивших его фамилию. Спустя двое суток, приехал и супруг герцогини, в такое время, когда эта примерная женщина, как можно полагать, была слишком занята собственными своими делами, чтобы сколько-нибудь интересоваться чужими. С приездом герцога, приятели герцогини разсыпались; герцогиню отправили в Лох-Левен, где тиран её вскоре отпустил последнюю её камеристку, доверенную ирландскую секретаршу.

пациентов, и этот знаменитый врач торопился возвратиться в столицу, то сэру Брэйану было объявлено, что состояние его здоровья позволяет ему в непродолжительном времени отправиться в дорогу. Таким-образом, решено было перевезти его сухим путем в Мангейм, а оттуда водою до Лондона и в Ньюком.

Во все продолжение болезни отца, никакая сестра милосердия не могла бы ухаживать за ним так нежно, бдительно, деятельно, как мисс Этель. Она сохраняла веселый вид и не обнаруживала ни тени безпокойства, когда слабый больной случайно распрашивал ее о бедном Кью в Бадене; ловила каждое его слово; соглашалась, по-крайней-мере не возражала, когда сэр Брэйан говорил ей о свадьбах - двух свадьбах, которые должны быть на Рождестве. Сэр Брэйан особенно заботился о свадьбе дочери и, с старческой улыбкой и лаской, безпрестанно твердил ей, своим слабым голосом, что Этель будет прелестнейшею графиней во всей Англии. Без сомненья, к молодой сиделке в комнате больного пришло не одно письмо от Клэйва. Как ни исполнены были эти письма мужества и великодушия, нежности и любви, они не могли приносить большого удовольствия молодой лэди; скорее они усиливали только её сомнения и горесть.

Она не пересказывала еще никому последних слов Кью, которые принимала за последнее прости со стороны этого моюдого нобельмэна. Еслиб она пересказала их своим родным, они, вероятно, придали бы словам Кью совсем противное значение и стали бы утверждать, что молодые люди примирились. Что бы ни было, пока он и отец его лежали пораженные постигшими их ударами, всякие вопросы о любви и свадьбе были отложены в сторону. Любила ли она его? Она чувствовала такую жалость к его несчастью, такое уважение к его великодушию и благородству, такое раскаяние в своем легкомысленном поведении и жестоком поступке в отношении к этому добрейшему, преданнейшему молодому человеку, что сумма внимания её к нему, можно сказать, доходила до любви. Для союза, предположенного между обоими молодыми людьми, не требовалось большей привязанности; не доставало только одного обряда. Горячая дружба, глубокое уважение и доверие (я не говорю, чтобы наша молодая лэди вдавалась в подобные практическия соображения) составляют прочный производительный капитал благоразумного супружества, умножающийся и возрастающий в ценности с каждым годом. Многия юные четы мотов растрачивают капитал страсти в первые двенадцать месяцев, не оставляя ни малейшого запаса любви для обыденных требований последующей жизни. Горек тот день, когда банковый счет заключен и сундук опорожнен, и фирма Дамона и Филлиды оказывается банкротом!

она считала достойным приданным, которое могла с радостью и от всего сердца принести лорду Кью; что она бесконечно раскаивалась в суровости своей к нему, в противоположность к его великодушию и настоящим его страданиям; предположим, что она допускала возможность существования в мире другого существа, которому она, если б позволила судьба, могла принести не одно уважение, не одну привязанность, не одно сострадание, а нечто в тысячу раз, драгоценнейшее? Мы не знаем задушевных тайн молодой девушки, но, если она питает одну из этих тайн в то время, когда сидит у кресла и постели больного отца, который ни днем ни ночью не хочет услуг другого; когда она старается угадывать все его желания, безмолвно исполняет все его приказания, подносит ему лекарства и бодрствует во время его сна; если она в эти минуты думает о Клэйве, отсутствующем и несчастном, о Кью раненом и в опасности, - у нея довольно предметов для мысли и грусти. Не удивительно, что щеки её бледны и глаза красны: у нея теперь есть своя доля забот на свете, свое тяжелое бремя; она чувствует себя одинокою, с-тех-пор, как экипаж бедного Клэйва укатился из Бадена.

В унынии и слабости, более чем обыкновенной, должна была лэди Кью найдти свою внучку в один из редких случаев после двойственного несчастья, когда оне встречались. Болезнь сэра Брэйана, как легко себе представить, мало тревожила даму, которая была таких лет, когда подобные бедствия причиняют только слабое безпокойство, и которая, пережив отца, мужа, сына, и быв равнодушной свидетельницей их кончин, не могла уже приходить в отчаяние при мысли о вероятном отходе от этой жизни ломбард-стритского банкира, мужа её дочери. Действительно: сам Бэрнс Ньюком не ожидал этого события с большим хладнокровием. И так, застав Этель в грустном расположении духа, лэди Кью вообразила, что пребывание на свежем воздухе будет для нея полезно, и как сэр Брэйан на этот раз спал, то старушка увезла с собой молодую девушку.

за ним и привезем его сюда, моя милая, пока эта сумасбродная женщина не сделает из него методиста, - говорила лэди Кью: он всегда под башмаком у той женщины, которая к нему ближе других, и я знаю одну, которая сделает из него примерного мужа. Прежде чем лэди и внука дошли до этого деликатного пункта, оне много разсуждали о характере Кью, причем молодая девушка, как само-собой разумеется, с чувством и красноречиво выхваляла его доброту души, мужество и другия превосходства. Она вспыхнула, когда услышала о поведении его при начале ссоры с Кастильоном, о его долготерпении и снисходительности, и о решимости и великодушии в решительную минуту.

Но когда лэди Кью пришла к полу-периоду своего рассказа, в котором она подтвердила, что Кью будет примерным мужем, глаза бедной Этели наполнились слезами. Мы должны припомнить, что она была изнурена безсонными ночами и разнообразными заботами, - и тут она созналась, что между Франком и ею не совершилось примирения, как воображали все родные, и что, напротив, они разстались друг-с-другом на веки. Она не скрыла и того, что поведение её в отношении к кузену было коварно и жестоко, и что она утратила всякую надежду когда-нибудь сблизиться с ним снова. Лэди Кью, которая не терпела ни больничных кроватей, ни докторов, если только сама не пользовалась ими, которая ненавидела свою невестку выше всего на свете, была крайне раздосадована рассказом Этели; впрочем, скоро разсудила, что обстоятельство не важно, и что ей стоит сказать несколько слов, чтоб поставить дела на прежнюю ногу. В следствие этого, она решилась отправиться в Кель, и непременно увезла бы с собой Этель, если б бедной баронет слезами и стонами не удержал своей сестры милосердия. Бабка Этели принуждена была предпринять поездку одна, оставив девушку, которая охотно на это согласилась: при всем её внимании и уважении к Кью, при всем сознании, что поступила с ним дурно, она таила чувство более нежное к другому. От этого другого она получила письмо и отвечала на него с ведома матери; но об этом сердечном дельце ни лэди Анна, ни её дочь не проронили ни одного слова при правительнице всей фамилии.