Ньюкомы.
Часть седьмая.
Глава XL. Возвращается из Рима к Пэль-Мэлю.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть седьмая. Глава XL. Возвращается из Рима к Пэль-Мэлю. (старая орфография)

XL.
Возвращается из Рима к Пэль-Мэлю.

В одно июльское утро, когда на "подворье Ягненка" светило настоящее солнце, и два джентльмена, нанимавшие в складчину комнатки четвертого этажа, сидели, по обыкновению, с трубками, за своими рукописями и "Times", глядь! - в комнату к ним врывается новое солнце, в особе молодого Клэйва, с загорелым лицем, рыжеватыми усами и бородой и теми ясноголубыми глазами, которые мы оба всегда встречали с такою радостью.

-- Ба, Клэйв! Вы ли это, юноша? Ба, Бенджамин! восклицают Пенденнис и Уаррингтон.

А надо сказать, что Клэйв занимал такое высокое место в душе последняго, что найдись у меня в сердце хоть капля зависти к такому благородному товарищу, я позавидовал бы ему за любовь к нему Уаррингтона. Увидя нас опять, он покраснел от удовольствия. Наш слуга, Пиджон, ввел его в комнату с торжествующим лицом; а прачка Флеганан, выбежала из своей спальни, чтоб поскорей взглянуть на него и встретить приветной улыбкой общого любимца, Клэйва.

В две минуты, кресла загруженные журналами, бумагой, были опорожнены и все это свалено в ящик с каменным углем. Клэйв закурил сигару и уселся так комфортабельно, как-будто и не был в отсутствии. Когда он возвратился? Вчера вечером; побывал в Чарлот-Стрите, на старой квартире; завтракал на Фицройском сквэре; Джэмс Бинни запрыгал от радости, увидя его; отец писал ему, чтоб он ехал домой и навестил Джэмса Бинни. Милая мисс Рози? Слава Богу, здорова; благодарю вас. А мистрисс Мэкк? Обрадовалась, когда увидела его? - Ну же, сэр, скажите по чести: вдовушка поцеловала вас при встрече? Клэйв посылает через комнату неразрезанный номер Пэль-мэльской газеты в голову вопросителя; но вместе с тем так мило краснеет, что я ни мало не сомневаюсь в действительности нежного лобзанья.

Какая жалость, что он не приехал немножко раньше, к великосветской сватьбе, чтоб проводить своего дорогого Бэрнса и подписаться свидетелем в числе прочих вельмож! Мы описали ему всю церемонию и известили его о повышении друга его Флорака, - теперь и нашего приятеля - директора Большой Англо-Галльской железной дороги, князя Монконтурского. Потом Клэйв рассказал нам, что он делал в продолжение зимы; как он забавлялся в Риме и каких он нашел там веселых товарищей. Не готовится ли он изумить свет какими нибудь высокими картинами? Нет: чем больше он работал, тем недовольнее становился своими произведениями; но Джон Джэмс будет дивным художником. Мы обратились с гордостью и самодовольством к тому самому номеру Пэль-Мэльской газеты, которым бросил в нас молодой человек, и показали ему прекрасную статью Ф. Бейгэма, эсквайра, в которой великий критик восторженно восхвалял картину, присланную из Италии Джоном Джэмсом.

И так, он опять с нами; а кажется, что только вчера нас покинул. Лондонцам все кажется случившимся только что вчера; ни у кого нет времени замечать отсутствие соседа. Люди отправляются на Мыс Доброй Надежды, или в кругосветное путешествие, или в Индию и возвращаются с женою и двоими, троими детьми, а мы воображаем, что они разстались с нами не далее как накануне: так каждый из нас занят собственными своими делами, разсчетами, хлопотами; такими себялюбцами делает нас жизнь; - но себялюбцами не очерствелыми. Мы рады увидеть старинного друга, хотя и не плачем, разставаясь с ним. Мы смиренно сознаемся, что если и нас отзовет судьба, отсутствие наше также мало будет замечено, как отсутствие всякого другого атома.

После непродолжительной беседы, Клэйву нужно было сходит в Сити, куда пошел и я с ним. Свидание его с мистерами Джолли и Вэнсом, в Фог-Корте, кончилось, по-видимому, весьма удовлетворительно; Клэйв вышел из гостиной с просиявшим лицом. - Не нужно ли вам денег, любезный товарищ? сказал он: дорогой полковник предоставил в мое распоряжение значительную сумму, и мистер Вэнс говорит, что мистрисс Вэнс и девицы будут рады, если я приеду к ним обедать. Он прибавил, что мой отец счастливо разделался с одним торговым домом в Индии и чрезвычайно выгодно поместил свой капитал у другого банкира. Вэнс вежлив как нельзя больше; да, в Лондоне все необыкновенно добры и любезны, все без исключения! - Потом, усевшись в Гансомский кэб, который, вероятно, только-что свез в Сити какого нибудь другого капиталиста, мы отправились в Вест-Эвд, где мистеру Ньюкому предстояла какая-то важная сделка с портным. Он расплатился по небольшому счету с барскою щедростью. Из магазина мистера Б. к мистеру Труфитту всего один шаг. Наш молодой друг зашел к парикмахеру и оставил у него большую часть своих длинных локонов и рыжеватой бороды, которые привез с собою из Рима. С усами он никах не решался разстаться, так как живописцы и кавалерийские офицеры имеют право на это украшение. Да и отчего молодому человеку не носить щегольского платья, щегольских усов, не украшать себя, не пользоваться удовольствиями и не греться на солнце, пока оно светит? Для фланели и огня будет время, когда придет зима; а для седых волос и сапогов на пробках - целые годы старости впереди.

Отсюда мы отправились с визитом в отель в Джермин-Стрите, к другу нашему Флораку, который теперь жил там с большою роскошью. Напудренный великан, с огромными княжескими гербами на пуговицах, торчал на подъезде и снес к князю наши карточки. Когда отворилась дверь в комнату второго этажа, нам послышался как-будто крик радости, и князь, в великолепном персидском шлафроке, выбежал из комнаты, бросился вниз по лестнице и начал целовать Клэйва, к почтительному удивлению ливрейного Титана в ливрее.

-- Пойдемте, друзья мои, вскрикнул добрый Французик: я вас представлю madame la - то есть, моей жене! - Мы вошли в гостиную; здесь сидела дама, лет шестидесяти, и мы торжественно были представлены madame la princesse de Moncontour, née Higg, из Манчестера. Она сделала нам чопорный реверанс, но приняла не совсем холодно; надо сказать: редкая женщина, при виде милого, открытого и веселого лица Клэйва Ньюкома, могла долго сохранять суровость на своем лице.

-- Я слыхала об вас не от одного князя, сказала дама, несколько смутясь: ваш дядя часто говорил мне об вас, мосье Клэйв, и о вашем добром батюшке.

-- C'est son directeur, шепнул мне Флорак. Я никак не мог догадаться, которая из Ньюкомских фирм приняла на себя эту обязанность.

-- И так, вот вы и в Англии, продолжала дама своим ланкашэйрским выговором: вот вы и в Англии; надеемся видеться с вами часто. Не здесь, в этом шумном отеле, которого я терпеть не могу, а в деревне. Наш дом всего в трех милях от Ньюкома; он не так велик, как дом вашего дядюшки, но я надеюсь видеть вас у себя почаще, и вашего друга, мистера Пенденниса, если ему случится быть в нашей стороне. Я обязан заметить, что приглашение сделанное Пенденнису, высказано было в выражениях далеко не так радушных, в каких предложено было княгиней гостеприимство самому Клэйву.

-- Не встретим ли мы вас у вашего дяди, Гобсона? продолжала княгиня, обратясь к Клэйву; жена его - премилая, преобразованная дама; она всегда так добра и любезна, и мы обедаем сегодня у них. Бэрнс с женой отправился в Ньюком, чтоб провести там медовой месяц. Лэди Клара премилое создание; её папа и мама - тоже такие ласковые. Какая жалость, что сэр Брэйан не мог быть на сватьбе! Весь Лондон был приглашен. Сэр Гарвей Диггс говорит, что он поправляется медленно. Мы при жизни ужь умираем, мистер Льюком! Не горько ли думать, что он, середи всего блеска и счастья, не может наслаждаться ни тем ни другим? Но будем надеяться лучшого, и не станем отчаиваться в его выздоровлении.

с которым едва перемолвили два-три слова, имел полную свободу молча делать наблюдения над особой, которой его представили.

Как на столе лежали два красивенькие пакетца, адресованные на имя княгини Монконтур, рецепт No 9396, с тем же адресом, и множество листков бумаги, исписанных кабалистическими знаками, за подписью модного врача, сэра Гарвея Диггса, я догадывался, что лэди Монконтур находится, или воображает, что находится, не в удовлетворительном состоянии здоровья. Подле лекарства для тела, тут были лекарства и для души: десятки красивеньких книжечек в средневековых переплетах, большею частью старинной печати, с картинками немецкой школы, изображающими смиренных духовных особ, с наклонненою на сторону головой, - дев, с лилиями в руках, - детей в длинных накрахмаленных ночных рубахах и тому подобное, из чего следовало заключать, что владелица книг в это время не питала той неприязни к Риму, какую она обнаруживала в прежние годы своей религиозной жизни. Длинная полоса вышиванья, с готическим рисунком, еще более обличала настоящий образ её мыслей, и особе, замечавшей все эти подробности, когда ни кто не обращал на нее внимания, показалось очень забавным, что точность её предположений подтвердилась появлением огромного лакея, который громким голосом доложил о Гонимэне и ввел его в комнату.

-- C'est le directeur. Пойдемте покурить в мою комнату, Пен, проворчал Флорак, когда вошел Гонимэн, чуть ступая по ковру, с сладенькой улыбкой, которая перешла в краску, лишь только он увидал племянника своего, Клэйва, сидевшого подле княгини. Так вот тот дядя, который говорил госпоже де-Флорак о Клэйве и его отце. Чарльз был, по-видимому, в обстоятельствах очень удовлетворительных. Чтоб пожать руку своего дорогого Клэйва, он протянул две перчатки, белые как снег, и только что с иголочки; Флорак и мистер Пенденнис исчезли из комнаты при появлении его, и потому нельзя дать подробного и точного отчета об этом умилительном свидании.

Когда я выходил из отеля, у подъезда стояла коляска, запряженная парой отличнейших коней; на дверцах её разрисованы были маленькия-премаленькия герцогския коронки; под каждой был вензель, так разборчиво написанный, как гвоздеобразные надписи на одной из лейярдовых ассирийских колесниц: я догадался, что княгиня намерена ехать со двора, чтоб подышать воздухом.

Клэйв прошел мимо прадедовского банкирского дома в Сити, не подумав завернуть в него, чтоб повидаться с своими родными. Делами заведывал теперь один мистер Ньюком, так как мистер Бэрнс находился в Ньюкоме, а баронет едва ли вернется когда нибудь в контору. Но Клэйв не мог не сделать визита дамам, и не дальше как на другой день, разумеется, по одной только обязанности, отправился в Парк-Лэн.

в Брайтинге. Мисс Ньюком живет с грандмаман в Лондоне, на Квин-Стрите, в Мэйфэре. - Лакированные двери затворились; медный молоток отозвался Клэйву своим обычным насмешливым звуком, и молодой человек спустился с лестницы, несколько озадаченный. Надо ли говорить, что он нарочно был в клубе и справлялся в адрес-каледаре о номере дома лэди Кью в Квин-Стрите? Её сиятельство наняла меблированную квартиру на летний сезон, и потому между обитателями Квин-Стрита не оказалось подобного благородного имени.

Мистера Гобсона не было дома; то есть: Томасу приказано было не принимать в известные дни, или до известного часу; таким образом тетушка Гобсон видела Клэйва, сама не быв видима молодым человеком. Не могу вам сказать, как он сожалел об этой неудаче. Таким образом, все его визиты, требуемые приличием, были кончены, и он пошел обедать к Джэмсу Бинни, после чего отправился на rendez-vous, назначенное ему на тот вечер некоторыми из холостых его приятелей.

Глаза Джэмса Бинни просияли от удовольствия, когда он увидел своего Клэйва; молодой человек, послушный отцовскому наказу, поспешил на Фицройский-сквэр, тотчас же по вступлении во владение прежней своей квартирой, которая оставалась за ним и во время его отсутствия. Старая мебель, и украшенные резной работой шкафы, портрет отца, уныло выглядывавший из рамы, произвели на Клэйва какое-то странное впечатление в день его приезда. Нет ничего удивительного, что он был рад выбраться из уединения, населенного множеством грустных воспоминаний и бежать на гостеприимный Фицрой-сквэр, к своему опекуну и другу.

Джэмс не поправился здоровьем в десятимесячное отсутствие Клэйва. После падения, он не мог свободно ходить или заниматься привычными ему упражнениями. Ему также трудно было ездить верхом, как покойнику мистеру Гиббону, на которого Джэмс несколько походил с лица и философия которого находила в нашем приятеле-Шотландце горячого приверженца. С отъездом полковника, Джэмс не редко вступал в диспуты с мистером Гонимэном, за бутылкой Бордосского, по поводу знаменитых XV и XVI глав Упадка и Падения Западной Римской империи, и поражал на голову почтенного пастора. Джэмс, подобно многим другим скептикам, был чрезвычайно упрям, и с своей стороны был твердо убежден, что все пасторы столько же верят в свои обряды, как римские авгуры. Правда, что при этих диспутах, бедный Гонимэн, убегая от нападающого Джэмса, ронял одну за другою части своего вооружения, но, по окончании битвы, Чарльз Гонимэн подбирал их снова, отирал до-суха, и снова надевал на себя.

Искалеченный падением и принужденный сидеть дома, где известное нам общество мало занимало его, Джэмс Бинни искал отрады в наслаждениях стола и пользовался ими тем безотчетнее, чем менее позволяло ему здоровье. Плутишка Клэйв заметил огромное улучшение в коммисариате Бинни, с последняго пребывания здесь полковника, ел за его столом с благодарностью и не говорил, ни слова; несколько времени он скрывал даже от нас, что мистрисс Мэкк до-крайности наскучает доброму джентльмену; что Бинни чахнет от её нежностей; старается удаляться от нея и безпрестанно дремлет в своих вольтеровских креслах; бывает весел тогда только, когда приходит кто-нибудь из знакомых вдовушки или она уходит со двора; он дышет свободнее, когда её нет, и пьет вино аппетитнее, когда избавляется от невыносимого бремени её присутствия.

что вы потеряли, а то, что вы должны выносить каждый день. Я не могу себе представить ничего ужаснее, как, после долгой, привольной холостой жизни, сидеть изо дня в день с хорошенькой, но не дальняго ума женой; отвечать ей на пустые речи о погоде, хозяйстве и тому подобном; кстати улыбаться, когда она расположена быть веселой (смех этот хуже слез), и приноровлять разговор к уровню её ума, зная, что слово, употребленное не в обыденном его значении, не будет понято вашей прекрасной приготовительницей чая. Женщины легко выносят эту безсмысленную жизнь: у них на роду написано быть ханжами. Какая добрая женщина не улыбается по временам при шутках и рассказах мужа или отца, и не была бы готова улыбаться за чаем, завтраком и обедом, если б только ему хотелось шутить или рассказывать? Лесть - их натура; увиваться, льстить и дурачить кого-нибудь - дело каждой женщины. Она не женщина, если не исполняет этой обязанности. Но мужчины не наделены таким запасом ханжества или долготерпения; они чахнут, когда им скучно, или бегут в клуб, в трактир, для развлечения. Говоря сколько можно деликатнее и избегая всяких грубых выражений, я должен сказать, что мистрисс Мэккензи, при всей её веселости и любезности, мало-по-малу уничтожала своего сводного брата, эсквайра Джэмса Бинни; что она была для него моровой язвой: отравляла его атмосферу, повергала в безчувствие его члены, отгоняла от него сон; что со дня на день, по мере того, как она расточала своему дражайшему Джэмсу пошлые изъявления любезности и нежности, дражайший Джэмс становился более и более грустным. И никто не знал, какая снедает его болезнь. Он обратился к медикам; принимал маковое молоко, мандрагору, пилюли, и все напрасно: ртуть в барометре бедного Джэмса опускалась ниже и ниже. Если ему приходило в голову ехать в Брэйтон и Чельтенгэм - прекрасно! Какие бы ни были у мистрисс Мэккензи важные дела, какие бы удовольствия ни предстояли её душечке Рози - а в её лета, милая моя мистрисс Ньюком, говорила вдовушка, кто не захотел бы сделать все, чтобы доставить удовольствие юному созданью? - ни при каких обстоятельствах я не могу и подумать оставить моего бедного братца.

Мистрисс Мэккензи имела самое высокое понятие о своих правилах, мистрисс Ньюком была такого же понятия об ней. Эти две дамы очень подружились в продолжение последних месяцов. Мария, по обыкновению своему, благодарила Бога за то, что он наделил со умом и добродетелью, и милостиво допускала мистрисс и мисс Мэккензи в круг поклонников её добродетелей и дарований.

Когда почтительный Клэйв, на другой день после приезда, обедал у мистера Джэмса, дамы, но смотря на восхищение при виде возвратившагося молодого человека, отправлялись на вечер к его тетке. Целый день оне только и говорили, что о князе и княгине, которые также приглашены были к обеду на Брэйанстонский-сквер. Ах, Боже ты мой! ворчал Джэмс Бинни: хотел бы я, чтоб эти князь и княгиня провалились сквозь землю: с-тех-пор, как вы познакомились с ними, я не слышу от вас ни о чем другом.

Клэйв, как благоразумный человек, ни слова не говорил ни о князе, ни о княгине, с которыми он имел честь видеться, как нам известно, в тот же самый день. Но после обеда, Рози шепнула своей мамаше что-то на ухо; та обняла Рози, поцеловала и назвала душечкой - умницей. - Как бы вы думали, Клэйв, что она говорит? сказала мистрисс Мэкк: удивляюсь, как мне самой не пришло это на мысль.

-- Она говорит: отчего бы и вам не поехать с нами к вашей тетушке? Мы уверены, что мистрисс Ньюком будет рада вас видеть.

Рози, приложив свою ручку к устам мамаши, возразила: - Зачем вы это говорите, шалунья мамаша? Не правда ли, что мамаша шалунья, дядюшка Джэмс? За этой выходкой следуют новые поцелуи, из которых один достается на долю дядюшке Джэмсу, и когда Рози уходит одеваться, мамаша плачет от умиления: Что за милое созданье! она вечно думает о других, - вечно.

Клэйв говорит, что он посидит и выкурит по трубке с мистером Бинни, если оне позволят. Джэмс меняется в лице. - Мы эти

отделался от беды и славно поместил свой капиталец в Бонделькондском банке; говорят, ужь и дивидент выдается.

Клэйв ничего не знал о Бонделькондском банке, кроме немногих слов в письме отца, которое нашел утром в Сити. - И меня щедро подарил, прибавил молодой человек; - после чего оба собеседника выпили еще по стакану за здоровье полковника.

Мамаша и Рози, прежде чем отправиться к мистрисс Ньюком, заходят в столовую, показать свои нарядные розовые платья, и Клэйв закуривает сигару на дорогу: то-то будет торжество в собрании, когда лице молодого человека появится там из-за облаков дыму!