Ньюкомы.
Часть восьмая.
Глава XLVII. Содержит два или три действия маленькой комедии.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть восьмая. Глава XLVII. Содержит два или три действия маленькой комедии. (старая орфография)

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

XLVII.
Содержит два или три действия маленькой комедии.

Вся эта история рассказывается человеком, который хотя и не был очевидцем описываемых здесь обстоятельств, но имел достаточные об них сведения, для того, чтоб представить повесть фактов и разговоров, достоверную не менее тех подробностей, которые мы знаем о других событиях. Как могу я рассказать чувствования в душе какой-нибудь молодой лэди? Мысли в голове какого-нибудь молодого джентельмена? - Как профессор Овен или профессор Агасси берет обломок кости, и на основании его строит огромное забытое чудовище, пресмыкавшееся в первобытных топях, обрывавшее листья и ветви растений, прозябавших тысячелетия назад, и, может-статься, образовавших нынешний каменный уголь, так нувеллист слагает то и то вместе: по следу открывает ногу; по ноге - животное, которое ходило на ней; по животному - растение, которым оно питалось, болото, в котором оно плавало; таким же точно образом, скромный физиолог описывает нравы, величину, вид существ, составляющих предмет его исследований, - следит, через тину, за этим склизким пресмыкающимся и описывает его привычки, гадкия и прожорливые; сажает этого мотылька на булавку и рисует его прекрасный плащ и узорчатый камзол; наконец объясняет странное строение более важного животного, мегатериума его истории.

Предположите же себе, что в красивом старинном саду отеля Флораков, двое молодых людей ходят взад и вперед по аллее из высоких лип, которым до-сих-пор позволяется расти на этом месте. В самой середине аллеи стоит фонтан, увенчанный Тритоном таким серым и мшистым, что хоть он и держит у рта раковину, выдвинув губы и извивая хвост в сухом бассейне, но инструмент его остается без дела по-крайней-мере пятьдесят лет и не заблагоразсудил играть даже в торжественные дни возвращения Бурбонов, во времена которых он воздвигнут. В конце липовой аллеи виднеется пасмурный, с отбитым носом фавн, наигрывающий песенки духам на мраморной цевнице, которая никогда не издавала звука. Крыльцо отеля находится на другом конце аллеи; два цесаря, по одному с каждой стороны стеклянных дверей, через которые обитатели отеля выходят в сад, - Каракалла хмурящийся через заплесневелое плечо на Нерву, которому с незапамятных времен на остриженную голову падают капли с крыш седого замка. Это благородное здание украшается и многими другими изваяниями. Вон Купидон, который полстолетия назад уж готов был поцеловать Психею, и до-сих-пор не дождется этого сладостного события, сквозь длинный ряд сияющих лет и скучных зим; вот Венера с Амуром под темным куполом разсевшагося старинного храма. По аллее этого старинного сада, где предки нынешних обитателей разгуливали в фижмах и пудре, кресла мосье де Флорака катает каммердинер его, С. Жан; кругом, прыгают, резвятся, играют в прятки дети госпожи де Превилль. Высокопочтенный отец де Флорак (когда бывает дома) обдумывает здесь свои проповеди; грустная мадам де Флорак иногда выходит сюда, чтоб взглянуть на свои розы. В настоящую минуту Клэйв и Этель Ньюком ходят здесь взад и вперед; между тем как дети, с нянькой, бегают туда и сюда; а мадам де Флорак отозвана к графу, к которому приехал доктор.

Этель говорит:

-- Как прелестно и вместе с тем оригинально это уединение; и как приятно слышать голоса детей, играющих в соседнем монастырском саду, из которого виднеется новая капелла, возвышающаяся над деревьями.

Клэйв замечает, что соседний отель странно менял свое назначение. Когда-то он принадлежал одному из членов Директории, и, без сомнения, под сенями этого сада, освещенного фонарями, танцовали мадам Талльен, мадам Рекамье и мадам Боарнэ. Потом жил здесь маршал империи. За тем отель достался законному его владельцу, маркизу де Брикабрак, которого потомки, затеяв спор о Брикабракском наследстве, продали отель монастырю.

После нескольких минут разговора о монахинях, Этель сказала: когда-то были монастыри и в Англии. Ей часто приходит на мысль, что она с радостью удалилась бы в монастырь. - И Этель вздыхает, как будто в настоящую минуту сердце её занято этою мыслию.

Клэйв, со смехом, возражает: Да. Если б вам можно было удалиться по окончании сезона, когда вы чувствовали утомление от визитов и балов, монастырь был бы для вас очень полезен. В Риме я осматривал Сан-Пиетро in Montorio, и Сант-Онофрио, это прекрасное старинное здание, где умер Тасс: мужчины ищут там убежища и скрываются от света. В женских монастырях, дамы делают то же самое.

Этель. Отчего удаление от света не могло бы сделать человека добрее? Ужели, по вашему мнению, свет так привлекателен, что тому, кто живет в нем, не приходит никогда желание оставить его? - Тут Этель вздыхает и опускает взоры на прекрасное новое платье, с множеством воланов, которое прислала ей, в этот самый день, великая модистка мадам де Воланваль.

Клэйв. Я знаю свет только издали. Я похож на Пери, которая смотрит в рай и видит в нем ангелов. Я живу в Чарлот-Стрите на Фицройском сквэре; следовательно далеко от райских дверей. Мне кажется, одна из этих дверей находится где-то в Дэвис-Стрите и ведет из Оксфорд-Стрита в Гросвенор-Стрит. Другая - в Гей-Гилле; третья - в Брутон-Стрите, в Бонд...

Этель. Не говорите глупостей.

Клэйв. Отчего жь нет? Быть глупым также выгодно, как быть фэшонебельной дамой - нет, фэшонебельнын джентльменом. Предположите, что я виконт, граф, маркиз, герцог: сказали бы вы тогда, что я глуп? Нет, вы назвали бы меня львом.

Этель. И нелюбезно и несправедливо! С вашей стороны очень не великодушно делать упреки, свойственные только пустым людям, и повторять те пошлые сарказмы, какими наполняют свои книги ваши друзья, - литературные радикалисты: разве я не отличала вас от других? Разве вы не знаете, что мне приятнее видеть вас, чем людей большого света? С кем я говорю охотнее: с вами или с молодыми дэнди? Не одной ли мы с вами крови, и, Клэйв, из всех вельмож, которых я везде встречаю, есть ли хоть один благороднее вашего дорогого батюшки? Перестаньте жать мне руку. Ведь у этих малюток есть глаза. Viens Léonore! Ты знаешь этого мосье? Он пишет тебе такия хорошенькия картинки?

Леонора. Ah, oui! Вы мне еще нарисуете, мосье Клэйв, лошадок, потом маленьких девочек с гувернантками, потом домиков, потом - потом опять домиков? где жь maman?

(Леонора убегает по аллее).

Этель. Помните ли, когда мы были детьми и вы рисовали нам картинки? У меня до-сих-пор сохранились некоторые - в географии, которую я обыкновенно читала и перечитывала с мисс Квигли.

Клэйв. Я помню все об вашем детстве, Этель.

Клэйв. Я помню один из тех дней, когда я впервые увидал вас; я тогда читал в классе "Арабския ночи"; вы вошли в светлом шелковом платье, с желтыми и голубыми полосками; вы показались мне волшебною принцессой, которая вышла из хрустального дворца - потому что...

Этель. Почему же?

Клэйв. Потому, что я всегда воображал фею не иначе, как прекраснейшим на свете созданием: вот отчего и почему. Не делайте мне Мэйфэрских реверансов. Вам самим известно, хороши вы или нет, и как долго я видел в вас фею. До-сих-пор помню, как я желал тогда быть рыцарем Этели и как я был готов, по её мановению, решиться на всякой подвиг, чтоб только угодит ей. Помню также: я был такой невежда, что не понимал разности своего положения в свете от вашего.

Этель. Ах, Клэйв!

Клэйв. Теперь это переменилось. Теперь я знаю разность между бедным живописцем и великосветской молодой лэди. Зачем у меня нет титула и большого состояния? Зачем я увидал вас, Этель, или, узнав разстояние, каким разделила нас судьба, зачем я старался видеть вас опять?

Этель (простодушно). Разве я делала когда какую-нибудь разность между нами? Всякий раз, когда могу вас видеть, разве я не радуюсь? Разве я не вижусь с вами даже тогда, когда б я не должна была с вами видеться - нет - я не говорю: когда бы я не должна была, но когда другие, которым я обязана повиноваться, запрещают мне? Что худого, если я вспоминаю прежние дни? Отчего бы я должна была стыдиться нашего родства? - нет, не стыдиться - зачем бы я должна была забыть его? Перестаньте, сэр: вот ужь другой раз вы жмете мне руку. Леонора! Ксавье!

Клэйв. Одну минуту вы любите меня, а в следующую, кажется, раскаиваетесь. Сегодня вы рады меня видеть, а завтра стыдитесь меня. В последний вторник, когда вы приехали с этими модными дамами в Лувр, вы покраснели, увидя меня за копировкой картины; и этот безсмысленный молодой лорд совсем растерялся от ужаса, когда вы заговорили со мной. Мой удел в жизни не слишком блистателен; но я не хотел бы променять его на удел этого молодого человека - даже, даже со всеми его шансами.

Этель. Что вы разумеете под всеми его шансами?

Клэйв. Вы сами очень хорошо понимаете. Я хочу сказать, что мне не хотелось бы быть таким себялюбивым, таким несносным, таким неблаговоспитанным - не хочу назвать его хуже - за всю его красоту, за все его богатство, за всю его знатность. Клянусь, я не хотел бы теперь променять моего положения на его положение, или перестать быть Клэйвом Ньюкомом, чтоб сделаться милордом маркизом Фэринтошем, со всеми его десятинами и дворянскими грамотами.

Этель. Что у вас вечно на языке лорд Фэринтош и его титулы? Я думала, что одне женщины ревнивы - так говорите вы, мужчины. (Торопливо). Сегодня вечером я еду с грандмаман к министру внутренних дел и оттуда на бал к русскому посланнику; а завтра в Тюльери. Сперва мы обедаем в Посольском отеле; а в воскресенье, думаю, поедем в Rue d'Aguesseau. Едва-ли я могу быть здесь раньше понед... Мадам де Флорак! Леонора похожа на вас, как две капли воды. Мой кузен говорит, что ему очень хочется снять с нея портрет.

Госпожа Флорак. Мой муж любит, чтоб я сидела с ним за столом, когда он обедает. Извините меня, молодые люди, что я оставила вас на минуту.

(Клэйв, Этель и госпожа Флорак уходят в комнаты).

Разговор II. Явление I.

Приезжает мисс Ньюком в экипаже лэди Кью, который останавливается у отеля Флораков.

С. Жан. Мадмоазель, графиня выехала, приказав мне доложит, что она будет домой к обеду его сиятельства, как всегда.

Мисс Ньюком. А мадам де Превиль у себя?

С. Жан. Никак нет-с. Мадам уехала с бароном, с мосье Ксавье и мадмоазель до Превилль. Они поехали, кажется, навестить родителей барона, у которых сегодня, вероятно, кто нибудь именинник, потому что мадмоазель Леонора взяла с собой букет - без сомнения для дедушки. Не угодно ли, мадмоазель, войдти? Мне кажется, меня зовет граф (звонит колокольчик).

Мисс Ньюком. Княгиня - виконтесса у себя, Мосье С. Жан?

С. Жан. Сей час позову людей её сиятельства.

(Старый С. Жан уходит; в эту минуту появляется лакей, в богатой ливрее, с пуговицами величиной в дессертную тарелку).

Лакей к слугам при экипаже. Здорово Томас. Как поживаешь, старый Баккистоппер?

Баккистоппер. А ты как здравствуешь, Джим? Не дурно бы, если-б ты поподчивал нас пивцом; как думаешь, Монконтурец? Ужь сыровато жь было вчера вечером, могу вам доложит. И в такую погодищу стоять битых три часа у отеля Неаполитанского посольства, где мы изволили танцовать. Мы с товарищами зашли к Бобу Парсому, да выпили по стакану. Старая кошка вышла и не могла найдти своего экипажа; да и трудновато было, Том, не правда ли? Приходилось ей хоть в телегу садиться! Штуку же я с нею сыграл! Это кто вертится там у ворот? Билли, мой добрый товарищ!

Клэйв Ньюком (по самому странному стечению обстоятельств). Дома княгиня?

Лакей. Oui, monsieur (звонит: на площадке по прежнему появляется фигура в черном).

(Клэйв уходит).

Баккистоппер. А что, Билль: часто жалует сюда этот господин? Славная была бы парочка. Мисс Н. и мистер Н. Он добрая душа, нечего сказать. Прошлый раз подарил мне соверен. Когда бы я не встретил его в Парке, он всегда на славном коне. Кто он такой? У нас говорят, он артист. Мне что-то не верится. Видал я этих артистов в нашем клубе: один срисовал мне двоих или троих ребятишек, да и мою старуху в придачу.

Лакей. Артист артисту рознь, Баккистоппер. К нам ездят артисты, у которых крестов да звезд больше, чем у другого герцога. Слыхал ты о месье Вернэ или мосье Гюдо?

Баккистоппер. Говорят, этот господин приволакивается за мисс Н. Дай-то Бог ему счастья.

Томми. Хи, хи, хи!

Баккистоппер. Браво, Томми. Тим плохой товарищ побеседовать, за то славный - попить. Как ты думаешь, Томми: любит этот господчик мисс? Я часто видал, как он вертится у нашего дому в Квин-Стрите, когда мы были в Лондоне,

Томми. Помнится, в Квин-Стрите, его не пускали в дом. Помнится, нашего брата чуть не выпроводили вон, когда мы ему сказали, что господа дома. Мне сдается, что лакейское дело держать рот открытым - нет, глаза открытыми, а рот зажимать, (он умолкает).

Лакей. Мне кажется, Томми влюблен, влюблен по уши. Кто эта молодая бабочка, что танцовала с вами в Chaumière? Как изволил буянить там молодой маркиз! Полицейским пришлось вступиться, да унять его от танцов. Человек его на верху сказывал старику Буцфусу, что маркиз страшный гуляка. Раньше четырех, пяти часов утра и домой не возвращается: все карты, да шампанское, да интрижки. Не весть сколько подарил он этой красавице бриллиантов, а все ссорятся и бранятся да швыряют друг в друга тарелками: страшно смотреть.

Томми. Человеку маркиза следовало бы знать свое дело, а не мешаться в чужия. Гордая бестия: с нашим братом и говорить не хочет. За полкроны я был бы готов поколотить его.

Лакей. А мы тебе помогли б, Томми. Буцфус не горд; не горд и человек князя. Этот старый С. Жан был дядькой графа, когда тот был в Англии, пятьдесят лет назад, во время эмиграции, при королеве Анне. Ему случалось помогать графу. Он говорит, что знал тогда - какого-то молодого мосье Ньюкома, который брал уроки у кавалера, отца графини - чу? - звонят - побегу.

(Лакей уходит).

Баккистоппер. Этот малый не дурной. Денег не жалеет - и славно поет.

Томас. Славный голос, только необработанный.

Лакей. (Возвращается). Приехать сюда за мисс Н. в два часа. Закусить? Ступай за угол. За углом славная харчевня.

(Слуги уходят).

Явление II.

- Этот молодой человек преследует нас повсюду, сказала она. - Решительно не понимаю, отчего не должны мы видеться, Клэйв. Мне ставят в вину даже случайные встречи с вами здесь. Знаете-ли, сэр, сколько перенесла я неприятностей за то, что ездила в Брэйтон вместе с вами? Грандмаман не знала об этом до приезда в Шотландию, когда моя ветреная горничная рассказала все её девушке. Посмотрели бы вы, какая поднялась гроза! Если-б здесь была Бастилия, она непременно постаралась бы вас запереть туда. Она говорит, что вы вечно у нас на дороге - как это делается, решительно не понимаю. Она говорит, что если б не вы, я была бы - вы знаете, чем бы я была?.. но я благодарю Бога, что это не исполнилось: Кью нашел в Генриетте Пуллейн такую прекрасную жену, какой он не нашел бы во мне. Она будет счастливее Клары, Клэйв. Кью один из добрейших на свете людей - не слишком благоразумен, не слишком твердого характера; но он именно такой добрый, мягкий, великодушный человек, какой нужен для счастия такой девушки, какова Генриетта.

Клэйв. Но не для такой как вы, Этель?

Этель. Нет, я не для него. У меня характер причудливый, Клэйв, и - я боюсь - редкий мужчина уживется со мной. Я чувствую себя как-то одинокой. Сколько мне лет? Двадцать - а мне кажется иногда, что я столетняя старуха, и все эти поклонения, Праздники и лесть меня утомляют, ах, как утомляют! А между тем, не будь всего этого, соскучусь. Как бы я желала быть набожной, как мадам де Флорак: не проходит дня, чтоб она не была в церкви. Она вечно занята делами милосердия, духовенством, обращением других к своей вере; мне кажется, княгиня скоро примет католичество, а со всем тем, она не счастливее нас с вами. Гортензия - пустая женщина, которая только и знает, что думать о своем бездушном толстом Камилле в очках, о своих детях и больше ни о чем на свете. Кто же счастлив, Клэйв?

Клэйв. Вы говорите, что жена Бэрнса не счастлива.

Этель. Мы - почти брат и сестра, и я могу говорить с вами откровенно. Бэрнс жесток с нею. В Ньюкоме, прошедшей зимой, Клара, каждое утро приходила ко мне в комнату со слезами на глазах. Он называет ее дурой и как бы гордится тем, что унижает ее при людях. К счастию, мой бедный батюшка очень полюбил ее, и как он со времени болезни стал чрезвычайно вспыльчив, Бэрнс, в присутствии его, оставляет бедную Клару в покое. Мы надеялись, что рожденье ребенка поправит дела, но родилась дочь и Бэрнс досадует и злится больше прежнего. Он хочет, чтоб папа вышел из парламента, а сам ни о чем так не думает, как о том, чтоб попасть в число членов. О, Боже мой! да кто же счастлив на этом свете? Какая жалость, что отец лорда Гэйгота не умер раньше! Он и Бэрнс примирились между собою, и я дивлюсь, как гордость моего брата допустила это примирение. Мне кажется, что покойный лорд хранил значительную сумму в банке, и нынешний делает то же: он расплатился со всеми долгами и Бэрнс теперь находится с ним в самых Дружественных отношениях. Он по-прежнему бранит Доркингов, которые, по его словам, нуждаются в деньгах и желали бы сделать заем в банке. Эта вечная заботливость о деньгах меня возмущает. На месте Бэрнса, я никогда бы не помирилась с мистером Бельсайзом, никогда! Но теперь все говорят, что он был прав; грандмаман даже довольна тем, что лорда Гэйгета принимают обедать в Парк-Лэне. Бедный папа в Лондон приехал - говорит - исполнять парламентския обязанности. Недавно вечером он отправился в заседание; его вынесли из кареты на руках и прикатили в палату на креслах. Министры благодарили его за приезд. Мне кажется, он все еще думает быть пэром. О, до какой степени суетна жизнь наша.

Мадам де Монконтур (входит). О чем вы здесь беседуете, молодые люди? О балах, об опере? В первый раз, когда меня взяли в оперу, опера мне не понравилась и я задремала; но теперь, о, какое наслаждение слышать Гризи!

Часы. Динь, динь!

Этель. Ужь два часа! Мне надо бежать к грандмаман. Прощайте, мадам де Монконтур; как жаль, что я не могла видеть милой мадам де Флорак. Я постараюсь быть у нея в четверг, скажите ей, пожалуйста. Не встретимся ли мы с вами сегодня вечером у американского посланника, или завтра у мадам де Бри? В пятницу у вас вечер - и я надеюсь, грандмаман возьмет меня к вам. Какой прелестный был у вас последний музыкальный вечер! Прощайте, кузен. Не извольте провожать меня с лестницы, я вам приказываю, сэр: лучше оставайтесь здесь и доканчивайте портрет мадам де Монконтур.

Княгиня. Видите, Клэйв, как ни жарко в мае, я надела для вас бархатное платье. Прощайте, моя милая.

(Этель выходит).

Сколько можем заключать из этого разговора, который нет нужды продолжать - так как беседа между мадам де-Монконтур и мосье Клэйвом, после нескольких лестных отзывов об Этели, ни мало не касается истории Ньюкомов - сколько можем заключать, этот небольшой диалог происходил в понедельник, а около среды, её сиятельство графиния де-Флорак получила от Клэйва записочку, в которой он говорил, что однажды, когда графиня приезжала в Лувр, где он занимался копировкой, ей очень понравилась картина Сассо Феррато, изображающая Богоматерь с Младенцем, и что он, написав с этой картины акварельную копию, надеется, что графиня с удовольствием примет ее от преданного ей, покорнейшого слуги, Клэйва Ньюкома. При этом, он извещал, что копия будет кончена на следующий день, и что он завтра же явится с нею к графине. Разумеется, мадам де-Флорак приняла это извещение очень благосклонно и послала с слугой Клэйва записочку с тысячью благодарностей молодому джентльмену.

И вот, в четверг утром, около часу, по одному из тех странных стечений обстоятельств, какие и проч. и проч., в отель Флораков приезжает, как бы вы думали кто? Мисс Этель Ньюком. Графиня была дома, в ожидании Клэйва и его картины; но появление мисс Этели встревожило добрую графиню до такой степени, что она почувствовала за собой как бы преступление, при виде девушки, родители которой могли бы подумать - не знаю, чего бы они не могли подумать - будто мадам де-Флорак доставляет молодым людям случаи к свиданиям. Вот чем объясняются слова, произнесенные вскоре потом, графиней в

Разговоре III.

Графиня. (за работой). И вы, покидая свет, приезжаете в наш скучный, старый отель. Через день, вы найдете его еще грустнее, бедный мой ребенок.

Этель. Отчего жь это?

Графиня. Некто, сколько нибудь увеселявший наше маленькое общество, ужь не будет приезжать к нам.

Этель. Разве аббат де-Флорак уезжает из Парижа, мадам?

Графиня. Не об нем речь, вы сами знаете. Вы два раза видели здесь моего бедного Клэйва. Он еще раз приедет сюда и больше никогда. Совесть упрекает меня за то, что я решилась принимать его. Но я смотрю на него, как на сына; он, как сын, поручен мне его отцем. Пять лет назад, когда мы встретились, после многих - о, скольких лет! - полковник Ньюком рассказывал мне о своих надеждах на-счет сына. Вы знаете, с кем были связаны эти надежды. Потом он писал мне, что родители молодой особы распорядились иначе и планы его сделались невозможными - что рука мисс Ньюком, обещана другому. Когда я услыхала от моего сына Поля, что эти переговоры прерваны, сердце мое, Этель, забилось от радости, из участия к моему другу. Я теперь старуха; видела свет; нагляделась всякого сорта людей. Безспорно, я знала мужчин более блестящих; но такого сердца, как у него, такой верности, как его, такого благородства и простодушия, как у Томаса Ньюкома - никогда!

Этель (улыбаясь). Милая графиня, я думаю то же самое.

гордость. Еще до эмиграции, между нашей фамилией и графом Флораком был заключен договор. Я не могла не исполнить слова, данного моим отцом. И сколько лет я держала его свято! Но когда я вижу молодую девушку, которую хотят сделать жертвой - предметом брака по расчету, как было со мной - сердце мое наполняется жалостью об ней. И если я люблю ее, как люблю вас, всегда выскажу ей мои мысли. Лучше бедность, Этель; лучше келья в монастыре, чем союз без любви. Ужь не на век ли суждено, чтобы мужчины делали из нас рабынь? Здесь во Франции, больше чем где нибудь, отцы продают нас каждый день, И что у нас за общество! Вы узнаете, когда выйдете за-муж. Есть законы такие жестокие, что натура возмущается против них и нарушает их - или мы умираем, соблюдая их. Вы улыбаетесь. Вот ужь пятьдесят лет, как я умираю, n'est-ce pas? - Вы видите перед собой старуху, которая жалуется молодой девочке. Это потому, что наши воспоминания молодости всегда молоды, и потому что я сама так страдала, что желала бы предохранить кого люблю от подобного горя. Знаете ли, что дети супругов, нелюбящих друг-друга, носят в сердце как бы наследственную холодность и не любят своих родителей так, как любят другие! Они замечают наши разномыслия и наше равнодушие, слышат наши взаимные жалобы и обвинения; принимают в наших распрях ту или другую сторону, и делаются партизанами отца или матери. Мы принуждаем себя к лицемерию и скрываем от них наши грехи и горести; говорим о дурном отце с ложною похвалой; прикрываем слезы притворными улыбками и обманываем наших детей - да, обманываем, Ужь от одного этого благонамеренного скрытничества, женщина падает в глазах своих сыновей. Они могут стать на её стороне и ограждать ее от себялюбия или жесткости отца. В этом случае, какая война! Что за дом, где сын видит в отце тирана, а в матери одну только дрожащую жертву! Я говорю не о себе - какова бы ни была моя долгая замужняя жизнь - я не испытала подобных безславных бурь, на которые бы могла жаловаться. Но когда глава семейства пренебрегает своей женой, или предпочитает ей другую, тогда и дети, лицемеры такие же как и мы, покидают ее. Вы, кажется, не верите в семейную любовь. Tenez, mon enfant: сколько я догадываюсь, вы не могли видеть семейной любви.

Этель (краснея и, может-быть, думая, как она уважает своего папа, как уважает свою мамашу, и как они уважают друг-друга). Мои батюшка и матушка всегда до крайности любили всех своих детей, графиня; и никто не скажет, чтобы супружество их было несчастливо. Моя матушка - самая нежная, самая любящая мать, и - (здесь она мысленно видит сэра Брэйана: он один-одинехонек в своей комнате; при нем никого, кто бы действительно заботился о нем, кроме слуги, который любит его на пятьдесят фунтов стерлингов в год, с прибавкою случайных доходов; или может-статься, кроме мисс Кан, которая, для развлечения сэра Брэйана, читает ему или играет с ним в карты, по целым вечерам: это видение, прерывает разумную речь мисс Этели).

Графиня. Ваш отец разстроил свое здоровье - а между тем он пятью годами моложе полковника Ньюкома - но он счастлив, что Бог послал ему такую жену и таких детей. Они служат ему подпорой в старости; утешением в болезни; они поверяют ему свое горе и свои радости - не так ли? Его последние дни услаждены их любовью.

Этель. Ах, нет, нет! Однако жь не он и не мы виноваты, что он для нас как будто чужой. Он дни проводил в банке; вечера в парламенте, или выезжал с мамашей в свет, а мы, малютки, оставались дома с гувернанткой. Мамаша очень добра; я почти не видывала ее сердитою; на нас никогда; из-за нас, правда, бывала иногда сердита на слуг. Когда мы были малы, мы обыкновенно видались с папашей и мамашей за чаем, и тогда, когда она одевалась для выезда. С болезни папаши, она отказалась от всех светских удовольствий. Я хотела сделать то же самое. Мне иногда становится в людях совестно, когда подумаю, что мой бедный папаша сидит дома, один. Я хотела оставаться дома, но мамаша и грандманан запретили мне. У грандмаман большое состояние, которое, она обещала отдать мне; с-тех-пор, мне велят быть всегда с нею. Она очень умна, вы это знаете; нельзя сказать, чтоб она не была и добра, по-своему; но она никак не может жить не в обществе. И я, которая притворяюсь, будто выезжаю с неохотой, также люблю общество; и я, которая издеваюсь над льстецами и презираю их - о, как я люблю, чтоб мне льстили! Мне приятно, когда женщины меня ненавидят, а молодые люди оставляют их для меня. Я презираю многих из них; а между-тем, не могу удержаться, чтоб не привлекать их к себе. Один или двое из них страдают по мне, и мне это нравится; если они ко мне равнодушны, я злюсь, и не перестаю злиться, пока они не возвратятся ко мне. Я люблю прекрасные наряды; люблю золото и бриллианты; люблю знатное имя и богатый дом - о, я презираю сама себя, когда подумаю обо всем этом! Когда я лежу в постели и представляю себе, что я бездушная кокетка - я сокрушаюсь и рыдаю; но через минуту возмущаюсь и говорю: почему жь нет? - и сегодня вечером - да, сегодня вечером - уехав от вас, я буду злою, безнравственной кокеткой, знаю, что буду.

Графиня (с горестью). О вас помолятся, дитя мое.

Этель (с горестью). Я думала когда-то, что могу быть доброй. Тогда я читала молитвы от души. Теперь, я читаю их по-привычке, и стыжусь - да стыжусь читать их. Не безбожно ли сегодня молиться, а завтра утром быть ничем не лучше, чем - вчера вечером? Это и многое другое часто возмущает меня, и я немею. В Ньюкоме, у нас бывает пастор, и так ест за обедом, и так ухаживает за нами, и все у него на языке папа сэр Брэйан, и мама ваша милость. Мы с грандмаман слушаем фэшонебельного проповедника, дядю Клэйва, которого сестра отдает в наем квартиры в Брэйтоне; такая странная, вечно краснеющая, чванная, простодушная старая лэди. Знаете ли вы, что тетка Клэйва отдает в наем квартиры в Брейтоне?

Графиня. Мой отец был репетитором в школе. Мосье де-Флорак давал уроки во время эмиграции. Знаете ли какие?

Этель. О, старинное дворянство! это дело другое. Этот мистер Гонимэн такой жеманный, что выводит меня из терпения!

Графиня (со вздохом). Желаю чтоб вы слушали службу в церкви более истинной. А когда вы думали, что можете быть добрее, Этель?

Этель. Когда я была девочкой. До выезда в свет. Когда я делала длинные прогулки на коне с моим дорогим дядюшкой Ньюкомом; и он беседовал со мной так добродушно и так приятно; и говорил, что я напоминаю ему одну особу, которую он когда-то знал.

Графиня. Кого - кого же это, Этель?

целует Этель. Картина).

Входит С. Жан; за ним какой-то господин, с портфелем под мышкой.

С. Жан. Мосье Клэйв! (С. Жан выходит).

Клэйв. Как ваше здоровье, madame la comtesse? Mademoiselle, j'ai l'honneur de vous souhaiter le bon jour.

Графиня. Вы из Лувра? окончили эту прекрасную копию, mon ami?

к другому, и столько ходит туда молодых художников, с советами им, что нельзя хорошенько вглядеться в картину. Впрочем, я принес вам эскиз, и очень рад, что вы спросили об нем.

Графиня (разсматривая рисунок). Это прелестно - прелестно! Чем отплатить нашему живописцу за его мастерское произведение?

Клэйв (целует ей руку). Вот моя плата! Вероятно, вам будет приятно узнать, что два из моих портретов приняты на выставку. Мой дядя, пастор, и мистер Бутс, лейб-гвардеец.

Этель. Мистер Бутс - что за имя! Я не знаю ни одного мистера Бутса.

Клэйв. У него чудная голова для живописца. Распорядители выставки не приняли моего Кракторпа и - и одну или две головки, которые я послал на выставку.

Клэйв. Да, мисс Мэккензи. Примиленькое личико и слишком нежное для моей кисти.

Этель. У восковой куклы также миленькое личико. Розовые щеки; голубые фарфоровые глаза, и волоса такого цвету, как у старой мадам Гемпенфельд (она отходит к окну, обращенному во двор).

Клэйв (к графине). Мисс Мэккензи говорит гораздо почтительнее о глазах и волосах других. Она думает, что нет на свете молодой девицы, с которой-бы можно было сравнить мисс Ньюком.

Графиня (в-сторону). А вы, mon ami? Это в последний раз, entendez-vous? Вы никогда не должны бывать здесь. Если б граф узнал об этом, он никогда не простил бы мне. Encore! (он опять целует руку ей сиятельства).

вьются вокруг его подножия, прекрасны.

Мисс Н. Я смотрела, не приехал ли за мною экипаж. Мне пора домой.

Клэйв. Вот и мой кабриолет. Не могу ли я свезти вас, куда вам угодно? Я нанимаю кабриолет на часы, и готов ехать с вами хоть на край света.

Мисс Н. Куда вы, мадам де-Флорак? Не затем ли, чтоб показать графу эту копию? Боже мой! Я не воображаю, чтоб мосье де-Флорак мог интересоваться такой безделицей. На набережных я видала множество подобных, по двадцати пяти су за штуку. Удивляюсь, что карета не едет за мной.

Клэйв. Вы можете ехать в моем экипаже без меня, если мое общество вам неприятно.

Клэйв. Вчера вечером, перебывав в двадцати домах, чтоб достать приглашение к мадам де-Бри, я приезжаю к ней, и нахожу мисс Ньюком ангажированною на все танцы; она вальсирует с мосье де-Клингентпор, галлопирует с графом Капри, галлопирует и вальсирует с высокороднейшим маркизом Фэринтошем. Во весь вечер она едва перемолвила со мной пару слов, и когда я прождал до полночи, грандмаман увозит ее домой, а я остаюсь не при чем за все мои хлопоты. Лэди Кью, настроенная на самый важный тон, удостоивает меня небрежным замечанием: ах, я думала, что вы уехали в Лондон, - и с этими словами поворачивается ко мне своей достопочтенной спиной.

Мисс Н. Две недели назад вы говорили, что едете в Лондон. Вы говорили, что копии, которыми вы занимались, не задержат вас десяти дней, а с-тех-пор прошло ужь три недели.

Клэйв. Лучше бы я сделал, если б уехал.

Мисс Н. Если вы такого мнения, и я не другого.

той, какою встречают всякого? Что мне в этом прибыли, кроме того только, что я слышу, как восхваляют вашу красоту; вижу, как вы, из вечера в вечер, счастливая, улыбающаяся и торжествующая, носитесь в вихре танцев с другими мужчинами? Возвышается ли сколько нибудь ваше торжество мыслию, что я вижу его? Мне кажется, вы хотели бы, чтобы мы преследовали вас целою толпой.

Мисс Н. Преследовали, и встретив меня одну, расточали мне кстати комплименты, в роде тех, какие вы говорите в эту минуту? В самом-деле, это было бы для меня истинным удовольствием! Отвечайте же теперь на мой вопрос, Клэйв. Скрывала ли я когда-нибудь от кого из моих знакомых мое расположение к вам? И к чему бы? Не держала ли я вашу сторону, когда на вас клеветали? В прежние дни, когда - когда спрашивал меня лорд Кью, который имел тогда на это право - я говорила ему, что люблю вас как брата, и всегда буду любить. Если я в чем виновата, так разве в том, что виделась с вами два-три раза, в особенности так, как теперь; что я позволяла вам говорить мне так, как теперь говорите, - обижать меня, как теперь обижаете. Уже ли вы думаете, что я недовольно наслушалась из-за вас разных нареканий, и потому считаете себя вправе в свою очередь делать мне выговоры? Не дальше, как вчера вечером, я выслушала неприятности за то, что вы были на бале. С моей стороны было дурно, очень дурно, говорить вам, что я еду на этот бал. Когда мы приехали домой, лэди Кью - но довольно, сэр. Я не могла думать, чтоб вы когда-нибудь увидели меня в таком униженном состоянии.

Клэйв. Возможно ли, чтоб я заставил Этель Ньюком проливать слезы? О, осушите их, осушите! Простите меня, Этель, простите! Я не имею никакого права ревновать вас или делать вам укоры - я это знаю. Если другие любуются вами, я должен знать, что они - они делают тоже, что и я: я должен был бы гордиться, не досадовать, что они любуются моею Этелью - моей сестрой, если вы не можете быть ничем больше.

Этель. Я буду тем же всегда, как бы обидно вы обо мне ни думали, ни говорили. Но довольно, сэр, я не буду так глупа, чтоб заплакать снова. Усердно вы работали? Хорошо приняты на выставке ваши картины? Мне вы больше нравитесь с усами, и я вам приказываю - не брить их в другой раз. Здесь молодые люди носят усы. Я едва узнала Чарльса Бирдмора, когда он приехал на днях из Берлина, словно сапер или минер. Его маленькия сестры вскрикнули и перепугались при его появлении. Зачем вы не служите по дипломатической части? Помните, в Брэйтоне, лорд Фэринтош спрашивал нас, не военный ли вы? я также подумала про себя, отчего он не военный?

Клэйв. Военный может надеяться многого, n'est-ce pas? Он носит красивый мундир. Он может быть генералом, командором ордена Бани, виконтом, графом. Не беда, если он будет без ноги, как любовник, о котором поется песня. Теперь - мирное время, вы говорите? Тем хуже для солдата. Мой отец говорил, что он ни за что не хотел бы меня видеть тунеядцем в барраках, или с вечной трубкой во рту в какой-нибудь провинциальной бильярдной. Я не охотник до законов и судов; а чтоб служить по дипломатической части, надо иметь родню в Кабинете и дядюшек в Палате перов. Как вы думаете, мог ли бы мне быть полезен мой дядюшка, который в парламенте, или если б мог, захотел ли бы он? Тоже спрашиваю после него о Бэрнсе, его благородном сыне и наследнике?

Бэрнс, может-быть, не захотел бы; но папаша мог бы сделать вам полезное даже теперь, и притом, у вас есть родные и знакомые, которые вас любят.

Клэйв. Нет - никто не может быть мне полезен, и мое искусство, Этель, - не только мой выбор и моя любовь, но и честь моя. Я никогда не отличусь в нем; я могу писать порядочные портреты, но и все тут. Я не гожусь даже к тому, чтоб растирать краски для друга моего Ридлея; точно также, как мой отец, сердечно привязанный к своему званию, вероятно не мог бы быть хорошим генералом. Так он всегда говорит. Я имел о себе лучшее понятие, когда начинал; был горд и мечтал добиться славы. Но когда я побывал в Ватикане, посмотрел на Рафаэля и на великого Микеля - я понял, как я мал и жалок, и созерцая их гений, я сжался до того, что почувствовал себя атомом, каким представляется человек под куполом св. Петра. К чему мне желать великого дарования?.. Да, есть одна причина, почему я желал бы этого.

Этель. Какая же?

а вам нужно блистательное. Блистательное! О, Этель, каким масштабом мы, люди, измеряем славу! Видеть свое имя в Morning Post, ездить на три бала каждый вечер; - встречать описание вашего тоалета в модном листке, известие о вашем приезде в городской дом после поездки в провинцию; о бале у маркизы Фэрин...

Этель. Сэр, сделайте одолжение, не называйте по именам.

Клэйв. Это меня удивляет. Ведь вы живете в свете и любите свет, что бы вы ни говорили - и я удивляюсь, как девушка, с вашим умом и характером, может до такой степени заниматься светскими мелочами. Мне кажется, мой простодушный старик-отец гораздо изящнее всех ваших вельмож; его прямота возвышеннее всех их низкопоклонничеств, и надменности и прожектерства. О чем вы думаете, стоя в этой прелестной позе, будто Мнемозина, с перстом у подбородка?

Этель. Мнемозина! Это что такое? Знаете ли что? Когда вы тихи и скромны, вы мне нравитесь гораздо больше, чем тогда, когда вы воспламеняетесь и злитесь, сэр. И так, вы думаете, что вам не быть знаменитым живописцем? Живописцы здесь приняты в лучшем обществе. Я очень обрадовалась тому, что двое из них обедали в Тюльери, когда грандмаман была там; одного из них, увешанного крестами, она принимала, кажется, за посланника, пока королева не назвала его мосьё Деларош. Грандмаман говорит, что во Франции все сословия так перемешаны, что не знаешь, чем отличить порядочного человека. И вы думаете, что никогда не будете в состоянии рисовать так хорошо, как мосьё Деларош?

Клэйв. Да, никогда.

Клэйв. Никогда. Это значило бы то же, что оставить друга, за то, что он беден, или бросить любимую женщину, за то, что она не так богата, как мы предполагали. В большом свете, Этель, это делается часто.

Этель (со вздохом). Да.

Клэйв. Если так фальшив и низок и пуст наш большой свет - если его цели так мелочны, его успехи так жалки, жертвы, которых он от вас требует, так унизительны, удовольствия, которые он вам доставляет, так утомительны, даже постыдны, - зачем же Этель Ньюком так привязана к нему? Будете ли вы милее, прекраснее, обменяв ваше имя на другое? Будете ли вы, через месяц, при знатном титуле, счастливее с человеком, которого вы не можете уважать; человеком, который связан с вами на веки и будет отцем детей Этели, господином и властелином её жизни и действий? Надменнейшая в свете женщина соглашается обречь себя на это безславие и сознаться, что дворянская корона - достаточная взятка за её честь. Это ли цель христианской жизни, Этель? чистой трапезою девы - не это должно быть! На прошедшей неделе, когда мы гуляли здесь в саду и слышали монахинь, поющих в часовне, вы находили жестоким, что эти бедные женщины заперты, как узницы, и радовались, что в Англии это невольничество уничтожено. Потом вы потупили глаза в землю, задумались, идя по дорожке, и наверно сказали сами себе, что участь их, может-быть, лучше участи многих других.

Клэйв. Я никак не стану порицать монахиню или матрону за то, что она следует своему призванию. Дело другое - наши женщины, имеющия свободу располагать собой: зачем оне идут на-перекор природе, замыкают свои сердца, продают свою жизнь за звание и деньги, и отрекаются от драгоценнейшого права - свободы? Посмотрите, милая Этель. Я люблю вас так, что если бы я был уверен, что вашим сердцем завладел другой - разумеется, человек честный, благородный, такой... такой, как в прошедшем году, - мне кажется, я ушел бы от вас, призвав на вас благословение Божие; воротился бы к своим картинам и посвятил бы себя своему скромному труду. Вы все представляетесь мне какой-то царицей, а я - бедный, скромный труженик, который мог бы быть счастливым, если б вы были счастливы. На этих балах, где я видел вас окруженною блистательными молодыми людьми, богатыми и знатными и такими же поклонниками, как я, мне часто приходило на мысль: как могу я помышлять о таком создании, и требовать от нея, чтоб она отказалась от дворца и согласилась делить корку хлеба с бедным живописцем?

Этель. Вы сейчас только говорили о дворцах с таким презрением, Клэйв. Я не хотела бы сказать ни слова о том - о том расположении ко мне, которое вы выражаете. Я верю, что вы имеете ко мне расположение. Да, я верю. Но лучше было бы не говорить, Клэйв; для меня было бы, может-статься, лучше - не сознаваться, что я это знаю. В ваших проповедях, бедный молодой человек, - вы наверно будете так добры, что не станете в другой раз читать мне подобные проповеди, или я никогда не буду ни видеться, ни говорить с вами, никогда - вы забыли одну часть обязанностей девушки - повиновение родителям. Они никогда не согласятся, чтоб я вышла за муж за низшого - за такого человека, союз с которым не был бы выгоден с светской точки зрения. Я никогда не решусь огорчить подобным поступком бедного батюшку, или добрую мамашу, от которой я не слыхала сурового слова с самого рожденья. Моя грандмаман также добра, по-своему. Я пришла к ней по собственной воле. Когда она сказала, что оставляет мне все свое имение, уже ли вы думаете, что я радовалась только за себя? Задушевная мысль моего отца - составит состояние, и все мои братья и сестры получат каждый на свою долю очень не много. Лэди Кью обещала помогать им, если я перейду к ней... и... теперь все счастие этих малюток зависит от меня, Клэйв. Видите ли, братец, почему вы не должны говорить мне в другой раз в таком тоне? Вот и карета приехала. Господь с вами, любезный Клэйв.

в монастыре, начинается церковная музыка. Слушая ее, он опускается в кресла и склоняет голову на руки).

Входит графиня Флорак (она подходит к нему с озабоченным видом). Что с тобой, mon enfant? Говорил ты ей?

Графиня. И она любит тебя? Знаю, что любит.

Клэйв. Вы слышите орган в монастыре?

Клэйв. Я столько же могу надеяться, что одна из сестер этого монастыря будет моей женой, милая графиня! (он снова опускается в кресла; графиня целует его).

Клэйв. Я никогда не знал матери; но вы похожи на мать.

Графиня. Mon fils, о, mon fils!