Ньюкомы.
Часть восьмая.
Глава XLIX. Содержит по крайней мере еще шесть блюд и два дессерта.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть восьмая. Глава XLIX. Содержит по крайней мере еще шесть блюд и два дессерта. (старая орфография)

XLIX.
Содержит по крайней мере еще шесть блюд и два дессерта.

После обеденного стола у банкира, мы отправились домой, спустив маиора Пенденниса у его квартиры, и там, по обычаю большей части любящих друг-друга супругов, разговорились об обществе и обеде. Я полагал, что моей жене наверное понравился сэр Бэрнс Ньюком, так как он оказывал ей такое внимание, сам подвел ее к столу и безпрерывно говорил с нею в продолжение всего обеда.

Лаура сказала: Нет - но почему, не знает. - Какую же искать лучшую причину? Ей не нравился тон сэра Бэрнса Ньюкома - особенно с женщинами.

Я заметил, что он говорил с своей женой резко и насмешливо, и когда та сказала ему что-то, он обошелся с нею, как с идиоткой.

При этом мистрисс Пенденнис подняла головку, как бы желая сказать: она действительно такая и есть.

Мистер Пенденнис. Как, и жена не нравится тебе, дорогая моя Лаура! А я думал, что такая милая, простодушная, молодая женщина, с личиком ровно на столько хорошеньким, чтоб отбыть смотр благополучно, женщина очень хорошо воспитанная и вовсе не блистательная - я думал, что такая женщина может наверно разсчитывать на одобрение сестрицы.

Мистрисс Пенденнис. Вы воображаете, что все мы ревнуем одна другую. Никакия возражения не могут выбить у вас из головы этого понятия, и, любезный мой Пен, я вовсе не намерена учить тебя. Мы не ревнуем к посредственности; мы не терпим её. Уверяю тебе, нам досадно только видет, что мужчины до такой степени внимательны к посредственности. Вы, господа, считающие себя лучшими в сравнении с нами, придающие себе такой покровительственный вид и проповедующие такое неизмеримое превосходство над нами, вы это доказываете, покидая в зале умнейшую женщину для перной встречной пары светленьких глаз и кругленьких, с ямочками, щечек. Эти-то прелести и очаровали вас в лэди Кларе, сэр.

Пенденнис. На мои глаза, она очень мила, очень добродушна и наивна.

Мистрисс Пенденнис. Не очень мила, и может статься, не слишком наивна.

Пенденнис. Как ты можешь это говорить, злая женщина? Или ты сама такая плутовка, что можешь мгновенно открывать хитрости в других? А, Лаура?

Мистрисс Пенденнис. Мы умеем открывать многое. Вы знаете, что низшого класса животные одарены инстинктом. (Я должен сказать, что моя жена не может говорить без злейшого сарказма об относительном достоинстве полов). Одно, в чем я уверена - это то, что она несчастлива, и что она, о, Пен! не заботится о своей малютке дочери.

Пенденнис. Это почему ты знаешь, моя милая?

Мистрисс Пенденнис. После обеда, мы ходили на верх, чтоб взглянуть на ребенка. Это сделано было по моему желанию. Мать и не вздумала бы. Малютка не спала и кричала. Лэди Клара не вздумала взять ее на руки. К изумлению моему, ее взяла Этель - мисс Ньюком, эта, по-видимому, надменная девушка; нянька, которая вероятно ужинала, прибежала на крик, и тут только бедный ребенок успокоился.

. Мне помнится, мы слышали эту музыку, когда столовая была отперта, и Ньюком сказал: Вот что ожидает вас, Пенденнис.

Мистрисс П. Тс, сэр! Если мой ребенок заплачет, вы можете ожидать, что я побегу к нему ту же минуту. Я полюбила мисс Ньюком, когда увидала ее с бедным ребенком на руках. Как она была мила в эту минуту! Мне хотелось самой взять на руки малютку.

Пенденнис. Tout vient à fin, à qui sait...

Мистрисс П. Не говори глупостей. Что за страшное - престрашное место этот ваш большой свет, Артур, где мужья не думают о женах; где матери не любят своих детей; где дети больше любят своих нянек; где мужчины вечно говорят, что у них называется любезностями!

Пенденнис. Что такое?

Мистрисс Я. Да, такия любезности, какие нашептывал мне этот скучный, томный, бледный, лысый, похожий на труп, примигивающий человечек. О, как он мне не нравится! Я уверена, что он не любит своей жены. Я уверена, что у него злой характер, и если есть какое нибудь извинение за...

Пенденнис. За что?

Мистриисс П. Ни за что. Но ведь ты сам слышал, что у него злой характер, и как насмешливо он говорил с женой. Что заставило ее выйдти за него за-муж?

Пенденнис маркиза, барон воспользовался его достоянием. Заметила ты, как он любезничал с нею, и как злился бедный Клэйв?

Мистрис П. Лорд Гэйгет был слишком внимателен к мисс Ньюком, - лорд Гэйгет?

Пенденнис. А два-три года назад, по ком сокрушался лорд Гэйгет, как ты думаешь? по Кларе Пуллейн, у которой мы обедали. Он был тогда Джэк Бельсайз, младший сын, по уши в долгах, и, разумеется, брак был тогда невозможен. Клэйв находился в Бадене, когда случилась страшная сцена, и увез бедного Джэка в Швейцарию и Италию, где он и оставался, пока не умер отец и не передал ему своего титула, которым он ныньче пользуется, и вот он забыл прежнюю любовь, Лаура, и затевает новую. Что ты так смотришь на меня? Ужь не думаешь ли, что и другие бывали влюблены по-два или по-три раза?

Вот последния слова, которых можно было добиться от мистрисс Лауры. Когда эта молодая женщина задумает, бывало, молчать, никакия силы человеческия не вырвут у нея ни единого слова. Безспорно, что она вообще бывает права; но это еще несноснее. В самом деле, что может быть досаднее, когда вы, поспорив с женой, находите, что не она, а вы ошибались?

Сэр Бэрнс Ньюком вежливо дал нам понять, что обед, в котором мы участвовали, был дан в честь новобрачной. Клэйв не мог уступить другому в гостеприимстве, и пригласил нас и еще кой-кого на пир, в отель под вывеской "Звезда и Подвязка" в Ричмонде, где мистрисс Пенденнис занимала место с правой руки амфитриона. Смешно, когда подумаю, о скольких ужь обедах повествовалось на этих правдивых страницах; но наша история - поденная летопись, а обед не составляет ли известной части ежедневного удовольствия и дела? В этот именно приятный час наш пол имеет привиллегию встречаться с другими. Утро и мужчина и женщина посвящают делу, или проводят преимущественно в обществе особ своего пола. У Джона - контора, у Джэн - хозяйство, детская, модистка, дочери и их мужья. В провинции, он охотится, ловит рыбу, занимается сельским хозяйством, пишет письма; она хлопочет о школах, о бедных, о своем саде, и Бог весть о чем; разлученные в светлые часы, которые мы употребляем - да будет позволено нам так думать - на пользу свою и общую, мы только к закату солнца сходимся вместе, находим развлечение и веселимся; болтаем с маленькой соседкой или смотрим, как забавляются молодые люди; волочимся и ревнуем; танцуем или услужливо переворачиваем ноты для Цецилии; играем в вист, или дремлем в покойных креслах, смотря по нашим летам и состоянию. Храпи в своих креслах, самодовольный лысый супруг! играйте в вист, читайте свой роман, или сплетничайте за вашей работой, вы, достопочтенные вдовушки и перезрелые девы! Между тем, молодые люди резвятся или танцуют, или поют, или смеются; или украдкой уходят в сад и возвращаются с запахом сигары: так уж назначено им натурой.

Натура в это время неодолимо влекла Клэйва Ньюкома к любовным интригам. Мистер Клэйв вступал на двадцать четвертый год жизни: мы ужь довольно говорили о его благообразности; поистине он был так хорош собой, что в него могла влюбиться молодая лэди, которой он отдал душу и от которой, во весь обед, данный им моей жене, он не отрывал глаз на три минуты. Лауре не нужно было большой проницательности, какою она обладала, чтоб понять чувствования Клэйва. Она ни мало не обижалась невнимательностью к ней молодого человека, и не гневалась, что он, по-видимому, не слушал, когда она говорила; она беседовала с Джоном Джэмсом, очень скромным и приятным её соседом; между тем, как супруг её, не слишком довольный, чуть не в продолжение всего обеда разговаривал с мистрисс Гобсон Ньюком. Мистрисс Гобсон и лэди Клара были матронами, которые присутствием своим освящали холодную компанию, из мужей их ни один не мог быть на обеде у Клэйва: один занят был делами в Сити, другой в парламенте. Мой дядя, маиор Пенденнис, также принадлежал к числу гостей, и нашел нашу компанию, как выражаетесь вы, молодые люди, очень вялою. Опасаясь мистрисс Гобсон и её велеречия, старый джентльмен проворно улизнул из её соседства и присел к лорду Гайгэту, с которым маиор готов был побеседовать. Но широкая спина лорда Гэйгета оставалась обращенною к соседу, и тот принужден был рассказывать свои истории капитану Кракторпу, истории, которые в старое время занимали герцогов и маркиз, и наверное годились хоть для какого барона в королевстве. - Лорд Гэйгет волочился за мисс Ньюком, la belle, правда ли это? говорил потом угрюмый маиор: - он, кажется, все время любезничал с лэди Кларой. Когда я проснулся в саду после обеда, мисстрисс Гобсон рассказывала одну из своих проклятых длинных историй, и при ней оставалось всего-на-все один слушатель. Кракторп, лорд Гэйгет и лэди Клара, мы все сидели, как вдруг середи прекраснейшей истории, которую я им рассказывал и которая очень занимала их, банкирша понесла гиль и затрещала до того, что я задремал. Я очнулся, а она все еще не умолкала. Кракторп ушел и курил сигару на террасе; милорда и миледи Клары не видно было нигде, - а вы четверо, с маленьким живописцем, собравшись в уголку, толковали между собой. Надо отдать справедливость маленькому живописцу: обед был славный. Что касается Гэйгета, который будто бы ухаживал за прелестною банкиршей, поверь мне, любезнейший... поверь моему честному слову, что мысли его, по-видимому, заняты кой-чем другим. Правду сказать, лэди Клара до-сих-пор прелестная банкирша. Хи, хи, хи! Да как же это он говорит, что у него не было экипажа ехать домой? Он отправился в кэбе Кракторпа, который только что пролетел мимо нас, везя с собою молодого, как бишь его, живописца.

Лаура смотрела на своего супруга. Может-статься, одна и та же мысль мелькала у них в голове, хотя ни тот, ни другая не высказывали её; но каких любезностей не оказывали нам сэр Бэрнс и лэди Клара Ньюком во время пребывания нашего в Лондоне, никакия побуждения не могли заставить Лауру свести дружбу с этой лэди. Когда лэди Клара заезжала к нам с визитом, жены моей никогда не было дома; когда она приглашала нас, Лаура отклоняла предложения, ссылаясь на данное слово другим. Сначала, она жаловала и мисс Ньюком частью этого надменного неблагорасположения и отвергала всякия авансы молодой лэди, которая обнаруживала особенное расположение к моей жене, и желала сблизиться с нею. Когда я стал доказывать жене неосновательность её поведения, так как дом Ньюкомов, - что ни говорите, - был одним из приятнейших, и вы встречали там людей лучшого общества, - жена посмотрела на меня с выражением чего-то в роде негодования, и сказала: "Отчего я не люблю мисс Ньюкоме? разумеется потому, что я ее ревную - ведь все женщины, Артур, ревнуют таких красавиц." Долго я не мог добиться от жены других объяснений, кроме этих злых шуток, на счет антипатии её к этой отрасли фамилии Ньюкомов; но одно событие заставило умолкнуть все мои возражения, и доказало мне, что Лаура оценила Бэрнса и его жену по достоинству.

Бедная мистрисс Гобсон Ньюком имела причину гневаться на невнимательность к ней всей ричмондской партии, потому что никто из них, даже маиор Пенденнис, как мы выше видели, не хотел слушать её бесконечных разглагольствований; никто, даже лорд Гэйгет, не соглашался возвращаться в город в её карете, хотя карета была и пуста; а экипаж лэди Клары, в которой его милости угодно было садиться, был уже занят троими. Не смотря на все эти резкие отказы и неудачи, добродетельная лэди Брэйанстонского сквэра не переставала быть любезною и гостеприимною, и мне предстоит упомянуть в настоящей главе еще об одном празднестве, в котором мистер и мистрисс Пенденнис участвовал на-счет достопочтеннейшей фамилии Ньюкомов.

Хотя на этом празднестве присутствовала и мистрисс Лаура, для которой, как новобрачной, отведено было почетное место, я должен сознаться, что, по мнению моему, мистрисс Гобсон воспользовалась нами только как предлогом для праздника, и что праздник этот, в действительности, назначался для особ гораздо высшого круга. Мы приехали первые, причем сопровождал нас и добрый старик маиор, этот аккуратнейший из людей. Хозяйка дома явилась в блистательнейшем тоалете; её толстая шея украшена была драгоценным, ожерельем, руки - богатыми браслетами. Эта Корнелия Брэйанстонского сквэра осыпана была кругом фамильными драгоценностями, неоценимыми выоконскими алмазами мужского и женского пола, от ученика королевского Коллегиума, с которым мы мельком уже познакомилис, и от старшей его сестры, вступающей теперь в свет, до последняго маленького бриллиантика детской, в чудном, новом халатце, в кудрях, только что из под щипцов мэрильбонского парикмахера. Когда наш экипаж подъезжал к крыльцу, мы видели херувимския личики некоторых из этих милашек, прильнувшия к окнам гостиной; когда же, спустя несколько минут, подъехал другой экипаж, они снова бросились к окнам, причем наивные малютки вскрикнули: - Вот и маркиз! а потом, жалобным тоном прибавили: - нет, это не маркиз! Этими простодушными восклицаниями они показывали, с каким нетерпением ожидали они увидать желанного гостя, уступающого знатностью рода разве одним герцогам этого великого королевства.

Стоило немного смекнуть, и не трудно было догадаться, какого ожидали маркиза; но юноша из королевского Коллегиума положительно разрешил вопрос, кивнув мне головой, мигнув глазом и сказав: мы ждем Фэринтоша.

столу? Вот уж два раза вы подбегаете к окну и высматриваете его. Луиза, безразсудная девочка, неужто ты воображаешь, что милорд явится в парчевой эпанче и в короне? Родольф, глупый мальчик, неужто ты думаешь, что маркиз не то, что другие люди? Я никогда не дивилась ничему, кроме ума, мистрисс Пенденнис; это, - будем благодарны судьбе, - единственное истинное право на отличие в нашем отечестве, в настоящее время.

-- Ей-ей, сэр, шепчет мне старый маиор: ум прекрасная вещь, но, по моему мнению, титул маркиза и восемьнадцать или двадцать тысяч фунтов стерлингов годового доходу - еще лучше. Надо сказать, что Фэринтошския поместья с Гленливатским имением, и ройския поместья в Англии могут приносить по-крайней-мере девятнадцать тысяч доходу; а я еще помню время, когда отец этого молодого человека был просто Том Рой, служил в сорок втором полку, ходил с голыми локтями и вовсе не надеялся наследовать когда-нибудь титул и богатство маркиза Фэринтоша... К чему же банкирша толкует об уме? Чорт побери, маркиз все-таки маркиз, и мистрисс Ньюком знает это не хуже меня. - Мой добрый маиор становился стар, и потому неудивительно, что он несколько обижался холодностью, с какою принимала его хозяйка дома. Правду сказать, она едва ли обращала на него какое нибудь внимание, и оборвала его на двух старинных историях, прежде чем он успел пробыть пять минут в комнате.

К нашему обществу присоединяется в эту минуту хозяин, с взволнованным лицом, в белом жилете, с распечатанным письмом в руке, на которое жена его обращает встревоженные взоры. - Как ваше здоровье, лэди Клара, и ваше, Этель? говорит он, кланяясь этим дамам, которых привезла к нам вторая карета: - сэр Бэрнс не будет, и вот место пустое; но это еще ничего, лэди Клара; вы увидите его дома; хуже всего для вас, мисс Ньюком: лорд Фэринтош не может приехать.

При этом, двое из детей вскрикивают: ах, ах! таким жалостным тоном, что мисс Ньюком и лэди Клара заливаются хохотом.

-- Чорт возьми, какая досада! вскрикивает простодушный ученик королевского Коллегиума.

-- Какая же досада, Самуэль? Правда, досадно для лорда Фэринтоша; я это допускаю; но ужели ты предполагаешь, что люди высшого круга избавлены от зол обыкновенного человечества? - Я не знаю ничего мучительнее зубной боли, восклицает добродетельная матрона, произнося слова мудрости, но выказывая на лице досаду.

-- Чорт возьми, зачем он его не выдернет? говорит Самуэль.

Мисс Этель засмеялась. - Лорд Фэринтош ни за что на свете не разстанется с ним, Самуэль, вскрикнула она, с веселостью: он сохраняет его с целью, и зуб этот болит у него всякой раз, когда ему не хочется ехать на обед.

одно скромное семейство, которое никогда ужь не попросит его к обеду, восклицает мистрисс Гобсон, шумя всеми своими шелками и пристукивая веером и ногой. Впрочем, солнечное затмение на лице её проходит, и свет возстановляется, когда через минуту после приезда кэба в период затмения, дверь растворяется на-стежь, и дворецкий громогласно докладывает о лорде Гэйгете.

Жена моя, пользуясь и в настоящем случае привиллегиею новобрачной, имела честь быть подведенной к обеденному столу нашим банкиром и хозяином дома. Лорд Гэйгет назначался для мистрисс Гобсон, которая самым ласковым тоном попросила бедного Клэйва вести к столу кузину Марию, передав мисс Этель другому гостю. Наш маиор подал руку лэди Кларе, и я заметил, что жена моя приняла сериозный вид, когда он прошел мимо её и усадил лэди Клару рядом с лордом Гэйгетом. Чувствуя себя в ударе и видя, что общество расположено безмолствовать, мой дядюшка принялся рассказывать множество забавных анекдотов о большом свете его времени, об испанской войне, о регенте, о Бруммеле, о лорде Стейне, и тому подобном. Он говорил, что вечер был очень приятный, хотя многие другие из нашего общества, как мне казалось, были не такого мнения. Клэйв, во весь обед, не нашелся сказать ни единого слова своей кузине Марии, и все смотрел через стол на Этель. О чем могла Этель говорить с своим партнером, старым полковником сэром Дональдом М'Крау, который только и знал что жевать да пить, и если хотел сделать какое замечание, то обращался к мистрисс Гобсон, с которою сидел рядом, по правую руку, тогда как милорд Гэйгет в продолжение всего обеда едва промолвил с нею два - три слова.

Милорд во все время нашептывал в локоны лэди Клары; они беседовали на непонятном для хозяйки языке, о людях, известных ей только по родословной пэров. После обеда, когда мы подошли к дамам, лорд Гэйгет снова направил было шаги к лэди Кларе, но, как мне казалось, по приказанию её, отошел прочь и старался завязать разговор с мистрисс Ньюком. Я надеюсь, что он успел смягчить суровость на этом кругленьком личике. Мистрисс Лаура, надо сказать, оставалась во весь вечер серьозною как судья; серьозною и молчаливою даже с моим дядюшкой, когда наступил час прощанья и мы повезли маиора домой.

страх как довольны остались одна другою; не интересный малый - ваш живописец: красив собою, а слова не добьешься от него. Не думаешь ли и ты, Артур, дать обедец в отплату за эти любезности? В Гринвиче, или где нибудь в этом роде? Я с тобой иду в долю, и мы пригласим молодого банкира и банкиршу, только ужь не вчерашняго амфитриона и его супругу; нет, ни за что, чорт их побери! Вот Бэрнс Ньюком - славный, умный человек, и видно, что принадлежит к лучшему лондонскому обществу. Мы пригласим его, да лэди Клару, да Гайгета, да еще одного или двоих, и общество будет преприятное.

Не много обедов оставалось впереди Артуру Пенденнису старшему на этом белом свете. Не многим вельможам оставалось ему льстить, не много затевать планов, не многими насладиться удовольствиями. Длинные дни его приходили к концу: на последнем своем одре, от которого Лаура не отходила, с любовью ухаживая за стариком, он, при последнем издыхании, сказал мне слабым голосом: "Я имел на тебя другие виды, мой любезный, и когда-то надеялся видеть тебя в положении более блистательном; но теперь, Артур, я начинаю убеждаться, что желания мои были неосновательны: жена твоя - ангел, я это вижу."

Не должен ли я начертать эти слова в благодарном сердце? Блажен тот, блажен, хоть и не по заслугам, кто наделен любовью доброй женщины.