Ньюкомы.
Часть восьмая.
Глава LI. Старый знакомый.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть восьмая. Глава LI. Старый знакомый. (старая орфография)

LI.
Старый знакомый.

Я мог бы открыть настоящую главу так, как один современный романист имеет иногда привычку начинать свои рыцарские романы - описанием ноябрьского вечера, с падающими листьями, чернеющими лесами, собирающимися бурями, и другими осенними феноменами, а при этом - описанием двух всадников, скачущих по романтической дороге, ведущей от - от Ричмондского моста к вывеске "Звезда и Подвязка". Один из всадников - молодой человек, с светлыми усами; щеки другого закалены чужеземным солнцем; по ловкости, с какою он сидит на могучем коне, легко догадаться, что он военный. Лицо его показывает, что он не раз встречался с врагами отечества на полях восточных битв. Всадники слезают с коней у ворот коттеджа на Ричмонском холме, где какой-то джентльмен принимает их с заботливым радушием. Их кони уводятся в соседнюю гостиницу - я останавливаюсь середи этого описания, так как читатель давно ужь знаком с обоими нашими всадниками. Это Клэйв, возвращающийся из Мальты, из Гибральтара, из Севильи, из Кадикса, и с ним наш старинный, добрый приятель, полковник. Кампании его кончены, меч повешен на стену; он покидает восточное солнце и восточные битвы, чтоб согреть кровь более молодую, чем его. Милости просим в Англию, дорогой полковник и великодушный друг! - Как быстро прошли года, с-тех-пор как ты от нас уехал! В волосах у него прибавилось две - три серебряные пряди. Морщины вокруг глаз стали несколько глубже, но глаза эти глядят также бодро и добродушно, как в старые, чуть не ребяческие дни, когда мы впервые увидали их.

Несколько времени мы толкуем о путешествии полковника на родину, о приятностях пути по Испании, о прекрасной новой квартире, которую нанял Клэйв для себя и для отца, о переменах в моей жизни и Бог весть еще о чем. Середи этого разговора, на верху раздается жалобный голосок; при этом крике, мистер Клэйв, начинает хохотать, а полковник - смеяться. В первый раз в жизни, Клэйв слышит этот голосок; в самом деле, едва прошло шесть недель с-тех-пор, как этот маленький орган зазвучал на свете. Лаура Пенденнис находит, что звуки его так сладостны, так интересны, так вдохновительно-веселы, так жалобны и трогательны, как ни у одного ребенка; это мнение, само собой разумеется, подтверждается доверенной нянькой, мистрисс Гони. Супруг Лауры не так легко восторгается, но - позволяет себе думать - ведет себя, как подобает мужчине и отцу. Воздерживаемся от описания его чувствований, как не принадлежащих в настоящее время к этой летописи ни в каком отношении. Не за долго перед обедом, хозяйка коттеджа спускается из детской, чтоб встретить старинных друзей своего супруга.

Здесь я невольно должен вдаться в третье описание, которое решительно не имеет никакой связи с летописью, но, при удачном изложении, может с интересом занять полстраницы. В самом деле, молодая мать - не одно ли из сладостнейших зрелищ, какие только представляет нам жизнь? Если она прежде была прекрасна, настоящая чистая её радость не придает ли её красоте характера какой-то особенной прелести, не оттеняет ли её милые щечки интересным румянцем стыдливости, не озаряет ли её глаз неизъяснимою ясностью?

Когда сэр Чарльз Грандисон вышел и отдал мисс Байрон изящнейший поклон, к какому только был способен, грациозность и важность его осанки наверное не превосходили грациозности и важности, с какою полковник Ньюком впервые раскланялся с мистрисс Пенденнис. Разумеется, с первого же взгляда они сделались друзьями. Не большая ли часть наших привязанностей возникает так мгновенно? Спускаясь вниз, чтоб увидеться с полковником, Лаура надела одну из присланных им шалей - пунсовую, с желтыми пальмовыми листьями и разноцветной коймой. Что же касается белой шали, неоценимой, тонкой, как паутина или ткань феи - такой тонкой, что ее можно было продеть сквозь перстень, - эта шаль как вероятно догадается каждая лэди, нашла уже свое назначение и служила занавесом у люльки мистера Пенденниса.

Таким-образом, все мы стали задушевными друзьями, и в продолжение зимних месяцев, пока мы жили в Ричмоиде, полковник был постоянным посетителем моей жены. Он часто приходил без Клэйва, не мало не помышляя о большом свете, где проводил время молодой джентльмен, и находя более удовольствия и уюта у нашего камина, чем в обществе более шумном и блистательном. Лаура, как сантиментальная особа, интересующаяся трогательными повестями и всевозможными несчастными привязанностями, как водится, безпрестанно разсуждала с полковником о сердечных делах мистера Клэйва; при чем оба пускались в такия глубокомысленные разглагольствия, что при появлении хозяина дома, Pater'а familias, человека, которого мистрисс Лаура, в присутствии реверендиссима доктора Портнена, клялась любить, почитать, и проч. - оба умолкали, или переменяли предмет разговора, не желая принят в свой заговор такого, как я, несимпатизирующого человека.

Из многих бесед, происходивших между полковником и его сыном, с-тех-пор как они обняли друг друга в Мальте, отец Клэйва мог увидать, как сильно завладела сердцем молодого человека страсть, которую он когда-то успел побороть. Неудовлетворяемое стремление сердца делало его равнодушным ко всем другим предметам прежних его желаний и честолюбия. Неудача омрачила ясность его души, и тучами заволокла мир перед его глазами. Он проводил целые часы в, своей мастерской, и рвал, что делал. Он забыл свои обычные собрания, и появлялся между старыми товарищами сумрачный и молчаливый. От куренья сигары - привычки, по моему убеждению, достойной порицания - он перешел к пороку еще более темному и грязному: с прискорбием я должен сказать, что он стал курить трубку и крепчайший табак; тут нет ужь никакого извинения. Наш молодой человек переменился. В продолжение последних пятнадцати или двадцати месяцев, в нем развивался недуг, за которым мы не заблагоразсудили подробно следить по всем стадиям, очень хорошо зная, что читателю, по-крайней-мере, если не читательнице, нет никакой нужды до чужого сантиментального горя и что он не станет сердцем и душой интересоваться в любовных делах Клэйва, подобно отцу его, который терял покой, когда у сына болела голова, и готов был снять с себя кожу, чтоб обогреть ноги своего возлюбленного сынка.

Предмет этой безнадежной страсти возвратился между-тем под присмотр мрачной старой дуэнны, от которой был избавлен на некоторое время. Лэди Кью снова поправилась в своем здоровье, благодаря рецептам известных докторов, или целебному действию известных вод; снова стала на ноги, очутилась в свете, и попрежнему принялась рыскать за удовольствиями. Лэди Джулия, как мы имеем причину думать, удалилась с половинным жалованьем в безславное изгнание, в Брюссель, вместе с своей сестрою, женой изгнанника-банкрота, в доме которого она была совершенно счастлива. Мисс Ньюком стала безсменной компаньонкой своей бабки; ездила с ней в Шотландию и кочевала там из одной мызы в другую, около того времени, когда наш добрый полковник возвращался к родным берегам.

Может-быть, полковник любил своего племянника, Бэрнса, не больше прежнего; хотя должно признаться, что, с возвращения полковника из Индии, поведение молодого баронета отличалось особенным радушием, без сомнения, женитьба исправила его; лэди Клара, кажется, добрая молодая женщина; притом же, говорил добрый полковник, многозначительно покачивая головой: Том Ньюком, член Бонделькондского банка - дице не последнее и благорасположением его надо дорожить, тогда как Том Ньюком, офицер бенгальской кавалерии, не стоил внимания мистра Бэрнса. Вообще, Бэрнс очень добр и любезен; знакомые его также оказывают необыкновенную вежливость. Приятель Клэйва, прежний мистер Бельсайз, ныньче лорд Гэйгет, роскошно угостил, на прошлой неделе, все наше семейство; - зовет нас и Бэрнса с женой к себе в загородный дом, на Рождество, - словом, дорогой мой мистер Пекденнис, Бэрнс гостеприимен, как нельзя больше требовать. Гэйгет встретил меня у Бэрнса, и только-что мы остались одни - прибавил полковник, обратясь к супругу Лауры: рассказал мне, как лэди Клара отзывается о вашей жене. Да, она предобрая женщина, эта лэди Клара. - Тут лицо Лауры приняло то серьозное и строгое выражение, какое принимало оно всякой раз, когда упоминалось имя лэди Клары, - и разговор обратился к другим предметам.

Раз вечером, возвращаясь из Лондона домой в омнибусе, я встретил полковника, который ехал в Сити и узнал меня. Разумеется, я сейчас догадался, что он был с визитом у моей жены. Приехав домой, я стал упрекать молодую женщину в кокетстве. - По два, по три раза на неделе, вы, мистрисс Лаура, смеете принимать драгунского полковника; сидите по целым часам взаперти с молодым шестидесятилетним человеком; переменяете разговор, когда ваш оскорбленный супруг входит в комнату, и показываете вид, будто толкуете о погоде, о ребенке. Чувствуете за собой грешок, лукавая лицемерка? Не надейтесь провести меня, сударыня! Что скажет Ричмонд, что скажет общество, что скажет вообще мистрисс Гронди о таком ужасном поведении?

-- О, Пен, восклицает моя жена, замыкая мне рот, способом, которого я точнее определять не намерен: полковник - прекраснейший, любезнейший, благороднейший человек. Я не видывала подобного; ты должен поместить его в каком-нибудь из твоих романов. - Знаете ли, сэр, что мне страсть как хотелось поцеловать его, когда он уходил, и что поцелуй, которым вы сейчас воспользовались, был предназначен для него.

-- Возьми назад свой подарок, фальшивая женщина! говорит мистер Пенденнис, - и тут, окончательно, мы переходим к особенному обстоятельству, которое было поводом к такому восторгу со стороны мистрисс Лауры.

Полковник Ньюком собрался с духом и, как следует, предложил Клэйва Бэрнсу в женихи Этели, искусно воспользовавшись благорасположением племянника своего, Бэрнса Ньюкома, и пригласив этого баронета к себе на дом, будто бы для совещания о делах Бонделькондско-банковой компании.

В действительности, эта Бонделькондско-банковая компания, в глазах полковника, была не что иное как сын его, Клэйв. Не будь Клэйва, ни какие банковые компании, в любых округах Индии, хотя бы оне приносили доходу сто на сто, не побудили бы к спекуляциям Томаса Ньюкома, у которого денег было больше, чем достаточно для собственных его нужд. Желанием его было видеть сына наделенным всеми возможными дарами Фортуны. Если б он соорудил для Клэйва дворец, и ему сказали бы, что для довершения великолепия необходимо достать яйцо с какого-нибудь утеса на океане - Том Ньюком отправился бы на край света для отыскания недостающого предмета. Видеть принца Клэйва в золотой карете с принцессою подле него - вот что было честолюбием доброго старика-полковника; исполнись это, он с радостью удалился бы на чердак принцева замка, и стал бы там покойно покуривать свою трубку. Так ужь свет создан. Сильный и бодрый ищет почестей и наслаждений для самого себя; слабый и разочарованный (когда-то, может статься, и он был силен и бодр) желает этих даров для своих детей. Мне кажется, отцу Клэйва никогда не нравился и представлялся непонятным сделанный сыном выбор профессии и старик согласился на этот выбор, потому только, что соглашался на все желания Клэйва; но, не будучи сам поэтом, он не постигал благородства этого призвания, и думал про себя, что сын его унижает себя, занимаясь живописью. - Служи он теперь в военной службе, - хоть я сам виноват, что он не служит, думал Томас Ньюком - будь он богаче, чем есть, он мог бы жениться на Этели, вместо того, чтоб мучиться, как теперь мучится. Помилуй его Господи! Я сам хорошо помню свое тяжелое время, и сколько лет нужно было для того, чтоб залечить рану!

Ломая голову над этими мыслями, Томас Ньюком ловко пригласил племянника своего, Бэрнса, к обеду, под предлогом, будто ему нужно с ним переговорить о делах пресловутой Бонделькондско-банковой компании. С первым стаканом вина за дессертом, по старомодному, доброму обычаю полковника - предлагать тосты, они выпили за благоденствие банковой компании. Банковая компания доставляла братьям Гобсон и Ньюкоыам множество дела, находилась в самом цветущем состоянии, имела в банке огромный кредит, который, как очень хорошо известно было сэру Бэрнсу Ньюкому, далеко не равнялся с дебетом. Бэрнс желал побольше иметь векселей компании, в полной уверенности, что платежи по ним не подлежат сомнению. Бэрнс был готов вести дела на всякую сумму с индийским или с каким угодно банком, с каким угодно лицем, христианином или язычником, белым или черным, со всяким, кто мог принести выгоду фирме братьев Гобсон и Ньюкомов. Он говорил об этом предмете и хитро и чистосердечно: как негоциант, он рад всякому выгодному делу, а дело Бонделькондско-банковой компании было выгодно. Но корыстные побуждения, которые он откровенно допускал, как торговец, не исключали других, более благородных чувствований. - Любезный полковник, говорил Бэрнс, я рад, я в восхищении, что наш дом и наше имя может быть полезно, как были полезны и прежде, для предприятия, в котором заинтересован член нашего семейства, человек, которого все мы так любим и уважаем. - Тут он дотронулся до стакана губами и слегка покраснел, поклонясь полковнику. Он вспомнил, что говорит спич, а говорить спич перед одним слушателем кажется как-то странно. Будь тут большее общество, Бэрнс не подумал бы краснеть, выпил бы стакан до дна, вероятно ударил бы себе по жилету, и стал бы глядеть прямо в лицо своему дядюшке, как оратор; даже уверил бы самого себя, что он любит и уважает полковника.

Полковник сказал: Благодарю вас, Бэрнс, от всей души. Людям вообще надо быть друзьями, а родственникам, как мы, тем больше.

-- Ваше родство делает мне честь, говорит Бэрнс бесконечно ласковым тоном. Видите: он верил, что небо поставило его выше полковника.

-- И я радуюсь, продолжал старый полковник: что вы и мой сын так дружны между собою.

-- Дружны! разумеется. Не естественно было бы, если б такие близкие родственники не чувствовали друг к другу расположения.

-- Вы так радушно принимали его; лэди Клара была к нему так добра; он писал мне о вашем внимании к нему. Ба, да это бордосское туда и сюда. Откуда это Клэйв достает его?

-- Вы говорили об индиго, полковник, перебивает Бэрнс: правда, наш дом мало занимался этой статьей; но я предполагаю, что наш кредит в этом деле ни чем не хуже кредита Бэтти и Джомси, и если - тут полковник впал в задумчивость,

-- Клэйву достанется порядочное состояньеце, когда я умру, говорит отец Клэйва.

-- Нет, ужь этому не бывать, отвечает тот: еще года два - три, и мне стукнет семьдесят, Бэрнс.

-- У нас здесь это ничего не значит, любезнейший сэр! положительно ничего. Вот, например, Титус, мой сосед по провинции... - а что, когда вы думаете приехать к нам в Ньюком? - Титус женился на девушке, очень хорошенькой, из прекрасного семейства, мисс Бурджон, одной из девоншейрских Бурджонов. Он на вид, ей-ей, двадцатью годами старше вас. Отчего ж вам не последовать его примеру.

-- Да, гадательно; впрочем, на прошедшей неделе у нас продавались эти паи, и знаю, по какой цене, говорит Бэрнс.

-- Предположите, что я обращу свои паи в деньги. Помнится, у меня шесть лаков. Около двух досталось мне от покойного отца. Кой-что я успел прикопить еще при его жизни и кой-что потом, когда принял участие в Бонделькондской компании. За все я могу завтра же получить шестдесят тысяч фунтов стерлингов.

-- Сумма очень порядочная, полковник, говорит Бэрнс.

-- Я получаю пенсии тысячу Фунтов в год.

-- А двухсот в год мне довольно на прожиток, продолжает капиталист, посматривая в камин и побрякивая в карманах деньгами: сто фунтов на лошадь; да сто фунтов карманных денег; вы знаете, я расчитываю, что Клэйв даст мне спальню и стол.

-- Хи, хи! Да если сын не даст, так племянник не откажет, любезнейший полковник! говорит ласковый Бэрнс, сладостно улыбаясь.

-- Можете дать ему порядочное содержание теперь, и оставить ему хорошее состояние, когда умрете! прибавляет племянник, с великодушною твердостью, как бы он говорил: Двенадцатью двенадцать - сто сорок четыре, вот вам авторитет сэра Бэрнса Ньюкома - понимаете? - сэра Бэрнса Ньюкома.

-- Не когда умру, Бэрнс, продолжает полковник, а завтра же отдам ему все, что имею, если только он женится, как я желаю.

-- Tant mieux pour luit восклицает племянник, думая про себя: лэди Клара тотчас же должна просить Клэйва к обеду. Чорт побери! Я ненавижу его - вечно ненавидел; но какой он счастливец!

-- Молодой человек с таким состоянием может разсчитывать на руку порядочной девушки, не правда ли, Бэрнс? спрашивает полковник, заботливо смотря в лицо племяннику.

-- Я прошу у вас сестру; прошу у вас для него мою дорогую Этель, Бэрнс, кричит Томас Ньюком, дрожащим голосом и чуть не со слезами: Вот чего я всегда желал, пока разговор с вашим покойным родителем не уничтожил моих надежд. Тогда сестра наша была помолвлена за милорда Кью, и желания мои, разумеется, не могли осуществиться. Бедный мальчик страдает; все его мысли устремлены на то, чтоб обладать ею. Она к нему не равнодушна, не может быть равнодушной. Я уверен, что она не откажет, если её родные хоть сколько-нибудь ободрят его. Может ли кто из этил двух молодых людей разсчитывать, чтоб им встретился в жизни другой, лучший случай к счастью? Тут и молодость, тут и взаимная любовь, тут и богатство, можно сказать; одно только лишнее - старый драгун, который впрочем много мешать им не будет. Замолвите доброе словечко, Бэрнс, и благословите их; честное слово, вы осчастливите остаток дней моих, если я буду есть за их столом.

Пока полковник произносил свое воззвание, Бэрнс имел время обдумать ответ, который, если по званию историка нам позволено объяснять побуждения и излагать речи и поступки наших действующих лиц, мы можем истолковать таким образом: Чорт побери этого нищого мальчишку! думает Бэрнс: он будет иметь три или четыре тысячи фунтов годового доходу, не так ли? Провались он, а все-таки сумма порядочная! Не сумасбродство ли, со стороны отца, бросать такия деньги? Да не шутит ли он, чего доброго? Нет, он всегда был сумасброд - наш полковник. Гэйгет приволакивался за нею, и вечно шатался у нашего дому; Фэринтоша до-сих-пор не удалось заманить и, может статься, ни тот ни другой не сделают ей предложения. Моя бабка, как должно полагать, не захочет и слышать о неравном браке, что действительно и есть в настоящем случае; но не жалко ли отказаться от четырех тысяч годового доходу, не так ли? - Все эти очень естественные соображения быстро мелькали в голове Бэрнса Ньюкома, когда дядя его, с противоположной стороны камина, умолял его в вышеприведенном спиче.

-- Любезнейший полковник, сказал Бэрнс: любезнейший, добрейший полковник! Напрасно бы я стал говорить, что сколько лестно для нас наше предложение, столько же изумительна для меня ваша необыкновенная щедрость. Я ничего подобного никогда не слыхивал - решительно никогда. Если б я мог следовать собственным своим желаниям - я тотчас же дал бы вам ответ. Из одного, позвольте мне сказать, уважения к вашему благородному характеру, я, от всей души, сказал бы да на ваше предложение. Но, увы! я не имею на это права.

-- Нет, не скажу, чтоб была помолвлена, хоть один молодой человек, очень знатной фамилии, оказывает ей весьма заметное предпочтение. Но сестра моя, некоторым образом, вышла из нашего дому и из-под влияния моего, как главы семейства, - влияния, которое, будьте уверены, я с величайшею радостью употребил бы в вашу пользу. Ее взяла, вместо дочери, моя бабка, лэди Кью, и намерена, сколько мни известно, оставить Этели большую часть своего состояния, под известными условиями, и, разумеется, ожидает, как бы нам сказать? - повиновения, что в подобных случаях очень естественно. Кстати, полковник: ваш молодой soupirant знает, что его папа адвокатствует в его пользу?

Полковник отвечал: нет, - и Бэрнс похвалил оказанную дядюшкой осторожность. Интересы молодого человека (а это было задушевною мыслию сэра Бэрнса) едва ли страдали от того, что не сам он сделал первый шаг или явился к лэди Кью. Бэрнс обещал взяться за это дело при удобном случае, и полковник мог быть уверен, что употреблены будут самые усердные, самые настоятельные старания. В эту минуту воротился домой Клэйв, с которым Бэрнс раскланялся с большим радушием. Он и полковник переговорили о своих денежных делах; результат, можете быть уверены, был самый удовлетворительный. - Не правда ли, полковник? - Все трое разстались величайшими друзьями.

Странно, что Бэрнс Ньюком, при таком живейшем участии в своем кузене и дядюшке, не сообщил им, что лэди Кью и мисс Этель Ньюком были в эту мунуту не далее как в полумиле, в доме её сиятельства, в Квин-Стрите, на Мэйфере. При слуге Клэйва, Бэрнс не сказал своему кучеру, чтоб он ехал в Квин-Стрит, и не прежде дал ему это приказание, как по выезде на Бонд-Стрит.

и чайником в задней гостиной. Людей лэди Кью здесь не было. Канарейки, с белыми головками, выказывали свои красивые перья и пели песни весне. Одинокий бедняга, который заведывает лондонскими домами, и двое слуг, собственно назначенных состоять при особе Кью, составляли всю дворню. И так, действительно её сиятельства не было в городе, и вот, без сомнения, почему Бэрнс Ньюком не сказал ни слова о приезде её в город.