Ньюкомы.
Часть восьмая.
Глава LIII. В которой родственники ссорятся.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть восьмая. Глава LIII. В которой родственники ссорятся. (старая орфография)

LIII.
В которой родственники ссорятся.

Задачей не последней трудности было для Томаса Ньюкома сохранить в тайне от сына переговоры, которые он вел в его пользу. Если мой нежный читатель или такая же читательница испытали на своем веку сердечные неудачи, он или она помнят, что друзьями, наиболее сочувствовавшими им при этих бедствиях, были именно те особы, которые в известное время своей жизни испили ту же роковую чашу, и я заключаю, что полковник Ньюком, в молодости, жестоко пострадал в том деле, о котором мы имеем поверхностные сведения; иначе, он не мог бы питать такой заботливости на-счет сердечных дел Клэйва.

Несколько глав назад, мы описали первый припадок и мужественное исцеление Клэйва; потом нам привелось упомянуть о новом припадке с молодым джентльменом и о громогласных восклицаниях юноши при этом вторичном приступе горячки, когда известная нам лэди, после данного ему отказа, призвала его назад и отыскивала предлог за предлогом к свиданиям с ним. Зачем бы этой девушке ободрять его, как она действительно это делала? Я соглашаюсь с мистрисс Гронди и большею частью моралистов, что поведение мисс Ньюком в этом случае в высшей степени заслуживало порицания; но если она и намерена была выйдти за-муж за Клэйва, ей следовало бы прервать с ним всякия отношения; что добродетельная молодая особа, высоких правил, и проч. и проч., раз решившись отвергнуть жениха, должна была бы ту же минуту объявить ему об этом на-отрез, не подавать ему ни малейшого повода к надеждам и не возжигать потушенного огня в груди несчастного.

Но кокетство, но привычка, но родственная привязанность и сильное, несомненное благорасположение к отверженному влюбленному - все это не должно ли быть принято в соображение, как обстоятельства, облегчающия вину её в отношении к кузену? Наименее неблаговидною стороною её поведения, скажут некоторые критики, было желание её - видеться с Клэйвом и поддерживать дружественные с ним отношения: она чувствовала к нему величайшее благорасположение; поэтому обнаружение этих чувствований не подлежит порицанию, и каждый взмах крыльями, чтоб вырваться из сетей, которыми опутал ее свет, был естественным усилием к возвращению свободы. Если она была виновна, так именно за свою осторожность и благоразумие; величайшею виною её была - её покорность. Но куда я завлекся? Начал я с того, что держал сторону мистрисс Гронди и света, и вот ни с того ни с сего, принимаю сторону Этели, и готов признать похвальнейшею частью её поведения те самые шалости, которые в глазах здравомыслящих людей заслуживают наиболее осуждения. По-крайней-мере, если молодая красавица терзает мужчину попеременно то любовью, то равнодушием, привлекает, отгоняет и снова вызывает его из изгнания, совершает над ним чары обольщения, и бросает их, когда ее порицают за кокетство, - все это такие обыкновенные случаи в истории молодых женщин, что их нельзя подвергать особому суду, и если мисс Ньюком обвиняется только по этим уликам, одна ли она преступница изо всего её пола?

И так Этель и её дуэнья отправились в далекий путь и посещали дома такие великолепные, бывали в кругу хозяев и гостей таких великосветских, что настоящий летописец не осмеливается следовать за ними. Достаточно сказать, что в замках у герцога N. и у графа М., по обычному их гостеприимству, постоянно собиралось блистательное общество знакомых, которых имена красуются на страницах Morning-Post, и в числе их вдовствующая графиня Кью и мисс Ньюком.

В продолжение её отсутствия, Томас Ньюком с мучительным нетерпением ждал результата переговоров с Бэрнсом. Баронет показал дяде письмо, или скорее приписку лэди Кью, написанную вероятно по диктовке самого Бэрнса: вдовствующая графими говорила, что она крайне благодарна полковнику Ньюкому за благородное его предложение и что хотя она - сказать откровенно - имеет совершенно другие виды для своей внучки, тем не менее выбор партии зависит от самой мисс Ньюком. Между-тем, лэди Кью и Этель теперь заняты визитами в провинции, и - чтоб серьёзно подумать об этом предмете - будет время по возвращении их в Лондон на летний сезон, а чтобы не волновать понапрасну чувствований дорогой Этели разсуждениями об этом деле, и чтобы полковник но вздумал писать к ней секретно, лэди Кью распорядилась, чтобы все письма из Лондона были отправляемы в конверте на имя её сиятельства, и тщательно разсматривала содержание пакета, прежде чем Эгель получит свою долю корреспонденции.

Писать ей лично на счет брака, Томас Ньюком признал не совсем приличным. - Они считают себя, говорил он, выше нас по положению в свете (Боже милосердый! какие мы пигмеи!); поэтому, приступ с нашей стороны должен быть сделан по всем правилам церемониала, и за молодых людей должны действовать их родители. Клэйв, по благородству своего характера, не согласится, чтобы дело было ведено другим путем. Он мог бы испытать влияние своих beaux yeux, и бежать в Гретну с девушкой, у которой нет ничего; но так как молодая лэди богата и родня ему, мы должны соблюсти все требования благоприличия.

Во все это время, мы с намерением удерживаем мистера Клэйва на заднем плане. Его лицо так удручено горестью, что мы не желаем выставлять его вперед на семейной картине. Его положение так обыкновенно, что унылые его симптомы наверное не требуют подробного описании. Он отчаянно работает над своими картинами, и - на-перекор самому себе - совершенствуется в искусстве. В этом году, он отправил на выставку в Британский институт кавалерийское сражение и сэра Брэйана, увозящого Ребекку; обе картины расхвалены не в одной Пэлль-Мэлльской газете. Он не заботился о журнальных похвалах, и даже изумился, когда какой-то торговец купил его Брэйана. Он приходил к нам и уходил будто убитый; благодарил Лауру за доброту и сострадание. Мастерская Джона Джэмса была тайным его убежищем, и я могу сказать с уверенностью, что Клэйв, расположившись в этой мастерской с своим мольбертом и работая подле своего друга, горько оплакивал сочувствующему другу свой жалкий жребий.

Семейство сэра Бэрнса Ньюкома находилось в отсутствии из Лондона во всю зиму. Его мать, братья и сестры, жена и двое детей уехали в Ньюком, на Рождество. Недель через шесть после отъезда, Этель прислала дяде нежное, веселое письмо. Они играли на домашнем театре в вилле, где она жила с лэди Кью. Капитан Кракторп удивительно как съиграл Джереми Диддлера в пьесе: "Поднимается ветер." Лорд Фэринтош потерпел плачевнейшее фиаско в роли Фусбоса в Бомбасте Фуриозо. Мисс Этель отличилась в той и другой из этих маленьких фарсах-комедиях. Мне хотелось бы, чтоб Клэйв нарисовал меня в роли простушки мисс Плевейс, писала она. Я была в напудренном парике; исписала себе лицо морщинами, передразнивала старую лэди Гриффин, как только могла, и казалась по-крайней-мере шестидесятилетнею старухой.

Томас Ньюком написал ответ на милое письмо прелестной племянницы: Клэйв, говорил он, готов подрядиться рисовать ее, и никого другого кроме нея, во все дни своей жизни, и будет, уверял полковник, восхищаться ею, шестидесятилетнею, как восхищается теперь, когда она на сорок лет моложе. Но, решившись следовать раз избранной черте поведения в отношении к мисс Ньюком, он отнес письмо к сэру Бэрнсу, и просил отправить его к сестре. Сэр Бэрнс принял письмо и обещался исполнить поручение. Сношения между ним и дядей стали холодны и редки, с-тех-пор, как он наговорил полковнику ложных вестей на счет отсутствия старой лэди Кью из Лондона: баронет выпустил их из головы в ту же минуту, как их высказал; полковник же не мог забыть их никак. Раз или два, Бэрнс приглашал дядю к себе обедать, но полковник всякой раз отказывался под различными предлогами. Как мог Бэрнс догадаться о причине этих отказов? Лондонцу, банкиру, члену парламента, есть о чем подумать и кроме этих пустяков; ему некогда ломать голову над вопросом: отчего знакомые его не хотят у него обедать. Бэрнс продолжал ухмыляться самым дружеским образом при встрече с полковником; жать ему руку, поздравлять его с новыми благоприятными известиями из Индии, вовсе не подозревая негодования и отвращения, с каким тот смотрел на него в душе. "Старик озабочен сердечными делишками своего возлюбленного сынка, думал, может статься, баронет: на этот счет мы облегчим его душу, немножко погодя." Без сомнения, Бэрнс воображал, что он ведет дело искусно и дипломатически.

Около этого времени я услыхал от доброго Кракторпа вести, которые, по участию моему в судьбе моего молодого друга, несколько огорчили меня. Наш приятель, живописец, все вертелся у наших барраков в Найтсбридже (благородные лейб-гвардейцы перенесли теперь свой стан в это предместье), и старался выведывать от меня о своей belle cousine. Мне не хотелось открыть ему глаза - никак не хотелось; но мне кажется, ему нет никакой надежды. Эти домашние театры вскружили голову Фэринтошу. Когда мы возвращались с охоты, он во всю дорогу бредил Ньюкомами. Он обвинял Боба Генчмана, который рассказывал историю, слышанную им от канмердинера, который слышал ее от девушки мисс Ньюком, на-счет - на-счет какой-то поездки кузенов в Брэйтон. Тут мистер Кракторп принялся хохотать самым забавным образом. - "Фэринтош клялся, что приколотит Генчмана, и что он убьет нашего приятеля, Клэйва, когда возвратится в город. Что касается Генчмана, то он находится в величайшем отчаянии. Он, вы знаете, живет насчет маркиза и гнев или женитьба Фэринтоша повлечет для него потерю даровой квартиры и сотни - другой, хороших обедов ежегодно. Я не счел нужным, сообщать Клэйву рассказ Кракторпа, или объяснять ему причину - отчего лорд Фэринтош немилосердо покосился на молодого живописца и прошел мимо его, будто не узнав его, когда Клэйв и я не давно встретили его в Пэль-Мэле. Если милорд искал ссоры, молодой Клэйв, при настоящем душевном состоянии, также не прочь был от вызова и мог бы разделаться с Фэринтошем, как следует отважному сопернику.

Семилетний бедный ребенок в Лондоне умеет сходить на рынок, купить пива, заложить отцовское платье, выбрать самую крупную рыбу или самый лучший кусок ветчины, накормить трехлетнюю Мэри Джэн, одним словом, исполнит сотню операций торговых или по домашнему хозяйству, чего маленький Бельгревец, может-быть, не возьмет в толк во всю свою жизнь. Бедность и нужда насильно навязывают эту скороспелость бедному мальчишке. Есть дети, которые являются совершеннейшими глупцами и обманщиками, с той самой минуты, как начинают ходить и лепетать. Смею уверить, что и маленькие лорды, в самый ранний период своего высоковельможного существования ужь знают законы этикета и уважение, подобающие их званию. Каждый из нас, смотря по месту, занимаемому им в обществе, может указать пальцем матушкиных сынков и дочек, которым все льстят и поклоняются и которым взрослые люди целуют башмачки, лишь только они начинают ступать на ножки.

Чего не переносит человеческая натура! Сообразив количество лести, которою многие напитываются от самой люльки, удивляешься, как они не становятся хуже и себялюбивее, чем есть. Наш бедный мальчишка, о котором мы только что говорили, принимает эликсир Деффи, и кой-как переживает эту микстуру, Сынишко герцога или лорда, с самых ранних дней, окружен няньками, гувернантками, малютками - друзьями, школьными товарищами, школьными учителями, товарищами по коллегиуму, дядьками, дворецкими и слугами, этими cavalieri servienti его свиты, и толпою женщин, которые ему льстят и оказывают всякое уважение. Обращение торговца, - в отношении к вам и ко мне - только что прилично-почтительное, становится неистово-раболепным перед сынком герцога. Добрые люди на станциях железных дорог шепчут своим супругам: это маркиз Фэринтош, и не спускают с него глаз, когда он идет мимо. Хозяева гостинниц кричат: "пожалуйте сюда, милорд; вот комната вашей милости." Говорят: сынок герцога в публичной школе учится скромности и приучается к некоторого рода подчиненности: как бы не так! Льстецы в передниках окружают сынка герцога. Почтенные люди не посылают ли своих детей в ту школу, где учится сын лорда; не следуют ли за ним эти дети и в коллегиум; и не раболепствуют ли они ему потом, во всю жизнь?

Что касается женщин, - о любезные други мои и братия в сей юдоли слез! видали ли вы что-нибудь любопытнее, чудовищнее, изумительнее того рвения, с каким женщины увиваются вокруг герцогского сынка, когда он в поре жениться, и преследуют его с своими дочерями? Кто был этот британский нобельмэн, который, в старое время, привел трех своих дочерей к владетелю Мерции, с тем, чтобы его величество изволил избрать одну, после надлежащого смотру? Мерция была маленькая область и владетель её был не больше нынешняго герцогского сынка. С этих стародавних и почтенных времен, существует все тот же обычай не только в Мерции, но и во всех прочих областях, обитаемых Англами, и до-сих-пор дочери наших нобельмэнов выводятся на смотр к герцогским сынкам.

Наш молодой знакомец, маркиз Фэринтош не мог припомнить во всей жизни ни единого дня, когда бы ему не льстили; ни единого общества, где бы за ним не ухаживали. В частной школе, он помнил, как жена учителя приглаживала ему миленькия кудри и украдкой кормила его сластями; в коллегиуме, дядька увивался вокруг него, кланялся ему, когда он резвился и чванился на лугу; ему давали дорогу в клубах и ластились к нему люди пожилые - не нищие блюдолизы и тунеядцы, но самые достопочтенные лицемеры, отцы хороших семейств, джентльмены порядочного круга; они уважали этого молодого джентльмена, как одно из учреждений родины, и дивились мудрости нации, поставившей их законодателями нашими. Когда лорд Фэринтош ходил по улицам вечером или ночью, он представлял себя Гаруном Аль-Рашидом (по-крайней-мере, так бы представлял себя, если б слыхал когда об этом аравийском властелине), переряженным монархом, прогуливающимся по городу и благодушно наблюдающим за всем, что происходит в городе. Будьте уверены, в его свите был свой Месрур, который стучался за него в двери и состоял на побегушках у этого юного калифа. Разумеется, ему случалось в жизни встречать людей, которые не хотели ни льстить ему, ни терпеть его нахальства, но он не любил общества подобных людей и не желал, ради истины, подвергаться пытке осмеяния: вообще говоря, ему нравились одни комплименты да лесть. - Я люблю, знаете, говорил он, тех людей, которые всегда говорят приятные вещи, и готовы бежать отсюда в Гаммерсмит, когда попрошу, гораздо больше тех, которые, знаете, вечно шутят надо мной. Человек его круга, охотник до льстецов, не имеет нужды сидеть один в заперти: у него всегда найдется большое общество.

Относительно женщин его милость был того мнения, что каждая дочь Еввы желает выйдти за него за-муж. Шотландский маркиз, английский граф, благороднейшого в королевстве роду, красивый собою, с пятнадцатью тысячами годового дохода может ли не быть завидной партией для этих жалких созданий? Он благосклонно принимал их ласки; смотрел на их ухаживанье и искательство, как на вещь самую обыкновенную, и осматривал красавиц своего времени, как калиф - круглолицых невольниц своего гарема. Милорд, безспорно, располагал жениться. Он не искал ни богатства, ни знатности; имел в виду только совершенную красоту и ум; в добрый час он бросит свой платок обладательнице этих качеств и усадит ее рядом с собой в замке Фэринтошей.

В это время, в обществе было всего на все две или три молодые особы, одаренные необходимыми качествами, или заслуживавшия его благосклонность. Его милость не решался только в выборе между этими красавицами. Он не спешил, и не гневался на то, что лэди Кью (и мисс Ньюком с нею) гоняется за ним по всюду. Что жь им и делать, как не преследовать предмета, такого обольстительного? За ним все гонялись. Другия молодые особы, которых мы называть не станем, томились по нем еще мучительнее. Он получал от них записочки; в подарок - кошельки их работы, и сигарочницы, с вышитой на них короной его. Оне пели ему в уютных будоарах, между тем как маменьки выходили вон, а сестрица Анна забывала что-нибудь в гостиной. Во время пения, оне делали ему глазки. С трепетом подавали ему ножку, когда он помогал им садиться на коня; по воскресеньям, оне отправлялись с ним рука об руку в сельскую церковь, и, напевая гимны, нежно поглядывали на него, между-тем как маменьки по-секрету шептали ему: Что за ангел наша Цецилия! и так далее, так далее. Но наш благородный воробей не попадался на эту мякину. Когда он убедится, что пришла пора и нашлась партия по нем, тогда он готов подарить английской нации маркизу Фэринтош.

Мисс Ньюком, когда-то, уподоблялась статуе звероловицы - Дианы в Лувре, на которую молодая лэди действительно походила гордостью осанки и красотой. Я сам не видал, как Диана и бабка Дианы охотились за благородным шотландским оленем, о котором мы только что говорили; поэтому нам неизвестно, сколько раз лорд Фэринтош ускользал, и как наконец он был словлен отважными преследовательницами. Париж, кажется, был сценой его падения и пленения. Известия об этом, без сомнения, давно уже ходили между денди-собратами лорда Фэринтоша, между раздосадованными матронами и девами Мэйфера, и вообще в хорошем обществе, прежде, чем они достигли до простака Тома Ньюкома и его сына. Ни слова об этом не сказал полковнику сэр Бэрнс; может статься, он не хотел разглашать вестей, пока оне не подтвердятся, или не желал быть вестовщиком такого неприятного для полковника обстоятельства.

Хотя полковнику, может-быть, довелось прочесть в Пэль-Мэлльсной газете статейку, извещавшую о светском браке между одним благородным молодым маркизом и одною прекрасною, высокообразованною молодою лэди, дочерью я сестрою северного баронета, - но он не догадывался, кто были эти великосветския особы, готовящияся к счастию, пока не получил письма от одной старой приятельницы, проживавшей в Париже и объяснившей ему - в чем дело. Вот это письмо, сохранившееся у него вместе со всеми другими, полученными им в разное время от той же особы.

Улица Св. Доминика. С. Жермен. Париж.

"Поздравляю вас с возвращением, мой друг! Вы покидаете навек и меч, и те знойные равнины, где вы провели столько лет вашей жизни, в разлуке с теми, к кому первоначально вы были так крепко привязаны. Не правда ли? было время, когда казалось, что две руки не разомкнутся никогда - так тесно были оне сплетены между собой. Ах, моя рука теперь стара и слаба; сорок лет минуло с того времени, когда вы называли ее свежею и прекрасною. Как хорошо помню я каждый из тех дней, хотя между мною и ими лежит смерть и я вижу их как-будто через могилу. Еще одна разлука, и конец слезам и сожалениям. Tenez: я не верю, когда говорят, что для нас нет встречи потом, там. Кчему же было видеть вас, друг, если нам суждено быть разлученными и здесь, и в небесах? Я не совсем забыла ваши слова, не так ли?

стольких лет я оставалась верною ему и всем моим обетам? Когда придет конец всеразрешающий, я не заплачу. Человек может выносить житейския битвы; но оне долги, и из них человек выходить изувеченным; ах, скоро ли оне кончатся?

Вы возвращаетесь и я приветствую вас желанием нового пути. Сколько тут эгоизма! У меня есть план, который я устроиваю с каким-то удовольствием. Вы знаете, что я полюбила Клэйва, будто родного сына. Я скоро подстерегла тайну бедного молодого человека, когда он был здесь, год назад. Он так похож на вас, сколько я вас помню в старое время. Он говорил мне, что не имеет никакой надежды на свою прелестную кузину. Я слышала, что она делает блистательную партию. Мой сын Поль был вчера на вечере у английского посланника, и поздравлял маркиза Фэринтоша. Поль говорит, что маркиз молод, красив собой, хоть не слишком умен; богат и горд, как все, все благородные montagnards.

Но я пишу не о маркизе Фэринтоше, о женитьбе которого вам, без сомнения, уже известно. У меня есть маленький план, может статься, очень безразсудный. Вы знаете, что герцог Д'Иври оставил меня опекуншей его маленькой дочери Антоанеты, мать которой, эта ужасная женщина, не появляется уже в обществе. Антоанета - миленькая, добренькая девочка, кроткая и с любящим сердцем. Я люблю ее, как свою дочь; желаю выростить ее и выдать за Клэйва. Говорят, вы воротились богачем? Какие пишу я глупости! В долгие, зимние вечера, в разлуке с детьми, давно упорхнувшими из материнского гнезда, в обществе одного безмолвного старика, я живу толко прошедшим, и ласкаю воспоминания прошедшого, как узник ласкает птичку, цветок, в своей тюрьме. Я была рождена для счастья... Боже мой, я узнала его, узнав вас. Потеряв вас, я потеряла мое счастье. Не против воли небес возстаю я. Сам человек виною всего зла и бедствий, слез, может-быт, злодеяний.

Сватьба молодого шотландского маркиза и прелестной Этели - (я люблю ее, не смотря ни на что; скоро увижусь с нею и поздравлю ее; знаете ли, я чуть было не помешала этому блистательному браку и сделала для нашего бедного Клэйва все, что могла, даже свыше моей обязанности) - сватьба, как я слышала, назначена весною, в Лондоне. Вы едва ли будете при церемонии; он, бедный молодой человек, наверное не захочет быть зрителем! Везите его в Париж, пусть он ухаживает за моею Антоанетой; везите его в Париж к доброму его другу, графине Флорак.

Я читаю чудеса о его произведениях в одном английском журнале, который мне присылается."

Клэйва не было при отце, когда тот получил это письмо. Клэйв сидел в своей мастерской, и Томас Ньюком, чтоб не встретиться с сыном и придумать лучший способ сообщить ему горькую весть, вышел со двора, побрел по городу и, достигнув Глостерской площади, вздумал, что он давным давно не был у мистрисс Гобсон Ньюком и в милом семействе Брэйанстонского сквэра - и так он постучался у дверей Марии: дочери её, как мы говорили, стали уже взрослыми девушками. Если во все это время им читали лекции, учили их, школили, практиковали над глобусами, занимали всевозможными олохиями, какую пропасть оне должны были знать! Полковника Ньюкома допустили к свиданию с племянницами и совершеннейшею добродетелью, их родительницей. Мария обрадовалась своему шурину и встретила его нежным упреком: "Это что значит?" говорили, казалось, её многозначительные взоры: "отчего вы нас так долго забывали? Уже ли вы думаете, что я не могу быть любезною потому только, что я умна, образована и добродетельна, а вы, надо признаться, бедное создание, без всякого образования? Но пусть заблудшийся сын найдет радушный прием у своих добродетельных родственников. Садитесь, и закусите с нами, полковник!" И полковник, согласно с этом приглашением, присел к семейному столу.

Когда завтрак кончился, мать, которая имела сообщить ему много важного, упросила его выйдти в гостиную, и там произнесла перед ним такое похвальное слово качествам своих детей, какое умеют слагать нежные родительницы. "Оне знают и то и другое. Им преподают знаменитейшие профессора; эта несчастная Француженка, которую, может быть, вы помните, mademoiselle Lenoir - заметила Мария, мимоходом - оказалась, о ужас! вовсе неспособною. Она учила девочек самому дурному произношению; отец её не полковник; он просто... Но, довольно об этом. Слава Богу, что я развязалась с этою гадкою женщиной, прежде чем мои безценные дети узнали, что она такое!" Затем последовали подробности о совершенствах обеих девочек, с случайными боковыми выстрелами по семейству лэди Анны, слово в слово - как в старое время. - Отчего вы не привели вашего молодого человека, которого я всегда любила как сына? За что он бегает меня? Отчего Клэйв не хочет знать своих кузин? Оне вовсе не похожи на других его родственниц, которые только и думают о светских развлечениях.

-- Боюсь, Мария, в том, что вы говорите, слишком много правды, говорит со вздохом полковник, постукивая пальцами по книге, лежащей на столе, и наклонясь, видит, что это - толстый, огромный, квадратный, золотообрезный гербовник пэров, раскрытый на фамилии Фэринтоши, маркизы. Фергус Ангус Малькольм Мунго Рой, маркиз Фэринтош, граф Гленливэтский, Шотландского пэрства; он же граф Россмонтский, - пэрства соединенного королевства. Сын Ангуса Фергуса Малькольма, графа Гленливетского, внук и наследник Малькольма Мунго Ангуса, первого маркиза Фэринтоша и двадцать пятого графа, и проч., и проч. - Слышали вы новость насчет Этели? замечает мистрисс Гобсон.

-- Только-что узнал, говорит бедный полковник.

-- Я получила утром письмо от Анны, продолжает Мария: разумеется, все в восторге от такой партии. Лорд Фэринтош богат, хорош собою; ветрен, говорят; не хотела бы я такого жениха для моих Как перенес эту новость бедный Клэйв, дорогой мой полковник?

-- Он давно ожидал этого, говорит Томас Ньюком, вставая: я оставил его, веселого, за завтраком.

-- Посылайте его к нам, негодного мальчика! восклицает Мария: мы не изменяемся, помним старое - для нас он всегда приятный гость! - И с этим подтверждением известия, полученного от графини Флорак, полковник уныло побрел домой.

Теперь Томасу Ньюкому предстояло известить сына: Клэйв вынес удар с такою твердостью, что друзьям его и всем близким оставалось только удивляться его мужеству. Он говорил, что давно ждал этой вести, что уже несколько месяцев, Этель приготовила его к тому. При тех особенных обстоятельствах, в каких она находилась, ей нельзя было, по его мнению, поступать иначе, как она поступала. Тут он передал полковнику сущность разговора, который молодые люди вели между собой, несколько месяцев назад, в саду графини Флорак.

Отец Клэйва не сказал ему ни слова о напрасных переговорах с Бэрнсом Ньюкомом. Не к-чему было вспоминать об них в настоящее время; но гнев полковника на племянника разразился в разговоре со мною, - наперстником отца и сына в этом деле. С того самого несчастного дня, когда Бэрнс заблагоразсудил дать полковнику ложный адресс лэди Кью, негодование Томаса Ньюкома возрастало ежеминутно. Однако жь, он несколько времени сдерживал свой гнев; послал к лэди Анне коротенькое поздравление с партией, которую, как он слышал, выбрала мисс Ньюком, а на сентиментальное послание графини Флорак написал ответ, который не сохранился, и в котором он, между прочим, просил графиню сделать выговор мисс Ньюком за то, что она не отвечала на его письмо, и не известила старика дядю о предполагаемом браке.

На это послание, Этель написала короткий, торопливый ответ, следующого содержания:

"Вчера я видела графиню Флорак на вечере у её дочери, и она передала мне что вы писали. Да, весть, которую вы узнали от графини Флорак и на Брэйанстонском сквере совершенно справедлива. Я не хотела писать вам об этом сама, так-как я знаю, что тот, кого я люблю, как брата, гораздо больше чем брата, был бы огорчен этою вестью. Он знает, что я исполняю свой долг; он знает, почему я поступила так, а не иначе. Помилуй, Боже, его и дорогого его отца.

Какое это письмо, на которое я будто-бы не отвечала? Грандмаман вовсе не знает об нем. Мама прислала мне в пакете то, которое вы писали к ней, но тут не было никакого письма от T. Н. к искренно-любящей его

Улица Риволи. Пятница.

Этого было слишком много, и чаша негодования Томаса Ньюкома переполнилась. Бэрнс солгал насчет пребывания Этели в Лондоне.

Бэрнс лгал, когда говорил, что он исполнил поручение, данное ему дядей; Бэрнс не посылал письма, которое он получил для отправления по адресу. С этими обвинениями, не требовавшими, по мнению полковника, дальнейших доказательств, он предстал пред виновного.

Ньюком твердо решился обличить и проучить внука своего отца. С письмом Этели в кармане, он отправился в Сити, пробрался в заднюю комнату Гобсонова банка, и сначала почувствовал-было досаду, найдя там одного Гобсона за чтением газеты. Полковник выразил своему сводному брату желание видеть сэра Бэрнса Ньюкома. - Сэр Бэрнс еще не возвращался. Вы слышали о свадьбе? говорит Гобсон: новость важная для сэра Бэрнса, не правда ли? Глава дома гордится этим, как павлин. Сказал, что едет к бриллиангщикам Самуилам, чтоб заказать необыкновенно богатый подарок для сестры. Славно быть дядюшкой маркиза, не так ли, полковник? Я ни за что не отдам дочерей иначе, как за герцога. Знаю, кто остался с носом. Но молодые люди переносчивы, и Клэйв, наверное, не умрет от этого удара.

Пока Гобсон Ньюком делал эти сатирическия и шуточные заметки, сводный его брат ходил взад и вперед по комнате, поглядывая через стеклянную перегородку в контору, где усердные молодые конторщики сидели за своими кассовыми книгами. Наконец он вскрикнул: "ах!" как-будто от удовольствия. Действительно, он увидал, что в контору вошел сэр Бэрнс Ньюком.

Баронет остановился, переговорил с конторщиком, и потом вошел в комнату, в сопровождении этого молодого человека. Бэрнс старался улыбнуться, увидя дядю, и протянул руку полковнику; но полковник обе руки закинул назад, при чем та, в которой он держал бамбуковую трость, судорожно дрожала. Бэрнс догадался, что полковник знает все.

-- Я хотел-было писать к вам сегодня утром, чтоб сообщить вам весть, которую... которую мне прискорбно вам высказать.

-- Да, мистер Болтби, тот самый, который ведет ваш счет. Это - полковник Ньюком, мистер Болтби, говорит сэр Бэрнс, с какою-то нерешимостью.

-- Мистер Болтби, брат Гобсон, вы слышали, что говорил сейчас сэр Бэрнс Ньюком на счет одной вести, которую ему прискорбно сообщить мне?

При этом прочие три джентльмена взглянули друг на друга с недоумением.

-- Позвольте мне сказать в вашем присутствии, что я не верю ни одному слову сэра Бэрнса Ньюкома, когда он говорит, что ему прискорбно сообщить мне известную весть. Он лжет, мистер Болтби; он очень рад. Я решился: в каком бы обществе не нашел его, при первой с ним встрече - придержите язык, сэр: вы можете говорить потом и лгать сколько душе угодно, когда я кончу - я решился, говорю, при первом случае высказать сэру Бэрнсу Ньюкому, что он лжец и обманщик. Он берет письма для отсылки и удерживает их у себя. Сломали вы печать, сэр? В моем письме к мисс Ньюком не заключалось ничего, что бы следовало утаивать. Он рассказывает мне, что известные особы не в городе, тогда как, отобедав у меня, отправляется к ним в ближайшую улицу, и я вижу их своими глазами через полчаса после того, как он лгал мне на счет их отсутствия.

-- Вы позовете полицейского. Посылайте за ним, и я скажу лорду-мэру, что думаю о сэре Бэрнсе Ньюкоме, баронете. Мистер Болтби, увидим мы констэбля?

-- Сэр, вы человек старый и брат моего отца; иначе, будьте уверены, и бы...

-- Что бы вы сделали, сэр? Честное слово, Бэрнс Ньюком, (тут обе руки полковника и бамбуковая трость показались из-за спины и выдвинулись вперед), после этой угрозы, если б вы не были внуком моего отца, я бы схватил вас за ворот, да отдул бы этой палкой, в присутствии ваших конторщиков. Повторяю вам, сэр, что я признаю вас виновным в коварстве, вероломстве и низости, и если увижу вас в Бэйсовом клубе, скажу то же самое вашим знакомым из Вест-Энда. Человек, низкий как вы, сэр, заслуживает известности: я постараюсь обличить честным людям ваш характер. Мистер Болтби, не угодно ли вам будет закончить мой счет? Сэр Бэрнс Ньюком, из опасения горестных для меня последствий, я прошу вас остерегаться меня, - И полковник принялся крутить усы, зловеще размахнулся палкой, и Бэрнс невольно попятился из описываемого ею опасного круга.

Что думал мистер Болтби об этой необычайной сцене, в которой хозяин его играл такую жалкую роль? рассказал ли он об ней другим служащим при конторе братьев Гобсонов, или осторожно промолчал? - наверное не знаю, не имея средств следовать далее за мастером Болтби. Он вскоре оставил свою конторку у братьев Гобсонов и это обстоятельство дало нам повод предполагать, что, по мнению Бэрнса, мистер Болтби пересказал всем своим товарищам о ссоре между дядей и племянником. От этого Бэрнсу, разумеется, было не легче. Гобсон Ньюком, без сомнения, радовался неприятному случаю с Бэрнсом, который в последнее время был в отношении к простаку-дяде непомерно дерзок и повелителен, между-тем как, после вышеупомянутого свидания с полковником, он стал кротче и мягче в обращении, и долго-долго не говорил ни одного грубого слова. Я даже боюсь, не разгласил ли Гобсон об этом происшествии самой мистрисс Гобсон и на Брэйанстонскон сквере, так-как Самуэль Ньюком, поступивший теперь в Кембриджский университет, стал называть баронета просто Бэрнсом, спрашивал о Кларе и Этели, и едва поминал о Бэрнсе.

сэр Бэрнс Ньюком перестал бывать у Бэйса, и в исходе года исключил свое имя из списка членов клуба.

Сэр Бэрнс, застигнутый утром врасплох и не приготовленный к экспромптному ответу на слова и палку полковника, не мог оставить этого случая без протеста, и сочинил письмо, которое Томас Ньюком хранил вместе с прочими, упоминаемыми составителем настоящей летописи. Вот оно:

"Полковнику Ньюкому, конфиденциально.

"Сэр! Неимоверная дерзость и наглость вашего сегодняшняго поведения, внушенная какими бы то ни было побуждениями или недоумениями со стороны вашей, не может быть пройдена без некоторых объяснений с моей стороны. Я представлял на суд знакомого мне военного же, как вы, человека, те слова, которыми вы оскорбили меня сегодня утром в присутствии моего товарища и одного из моих конторщиков. Мой знакомый того мнения, что, приняв в соображение родство, по несчастию существующее между нами, я должен предать забвению обиды, за которые, как вы сами знали, произнеся их, я не могу требовать от вас удовлетворения."

"Из ваших неприличных слов, которые вы позволили себе употребить в отношении к безоружному, я догадался об основании одного из ваших нелепых против меня обвинений; я обманул вас, сказав, что родственница моя, лэди Кью, в провинции, тогда как она действительно была в своем доме в Лондоне.

"На вздорное обвинение отвечаю без запинки: я виноват. Почтенная дама, о которой идет речь, была в Лондоне проездом, и желала, чтоб её никто не безпокоил. По желанию этой особы, я тогда сказал, что её нет в городе, и при этих же обстоятельствах, не запинаясь, готов и теперь сказать то же самое. Ваше малое знакомство с упомянутой особой не давало вам права навязываться к ней с визитом, что без сомнения вы знали бы, если б были более знакомы с обычаями того круга, к которому она принадлежит.

"Как честный человек, объявляю, что я передал ей то, что обещал передать ей от вас, и отправил письмо, которое вы мне доверили; обвинения же, которые вам угодно было взвести на меня, я отвергаю с презрением и негодованием, с каким принимаю ваши слова и угрозы, которые вы позволили себе употребить.

"Наши книги показывают итог вашего кредита фунтами стерлингов, шиллингов и пенсов; вы будете так добры, что, при первом удобном для вас случае, переведете его от нас, так-как всякия между нами отношения естественно должны с-этих-пор прекратиться между вами и

-- Он старается взвалить всю вину на вас и оправдаться, заметил мистер Пенденнис полковнику, который показывал ему высокопарное письмо.

-- И успел бы, если б я верил хоть единому слову, возразил мой друг, спокойно покручивая седые усы: если б мы стали говорить то и то, и уличать меня в ложных против вас обвинениях, я закричал бы виноват свидетели двадцать других лжецов и сам стал бы лгать до упаду. Хотел бы я знать, кто этот военный, знакомый сэра Бэрнса?

-- Военный знакомый Бэрнса был наш добрый приятель генерал сэр Джордж Туфто, командор ордена Бани, который вскоре потом говорил с полковником о ссоре.

-- Бэрнс поступил как следует, думал я сначала. Вы так обидели его, и притом, перед фронтом его полка, что невозможно было перенести оскорбления; и когда он, чуть не со слезами на глазах, жаловался, что родство не позволяет ему вызвать вас на дуэль, я поверил ему! Только во втором случае Бэрнс показал, что он бездельник.

-- В каком втором случае? спросил Томас Ньюком.

-- Так вы не знаете? Хи, хи, хи! да это преинтересная вещь! восклицает сэр Джордж. Вот в чем дело, сэр: два дня спустя после вашей ссоры, он приходит ко мне с другим письмом и лицом, вытянутым как морда у моей кобылы. Письмо это, Ньюком, было от вашего молодого человека. Ба, да вот и оно!

"От Клэйва Ньюкома, эсквайра, к сэру Бэрнсу Ньюкому, б. Ньюкомскому." - Ясно, что от вашего сынка, полковник. Да, от него! и военный человек салютовал Клэйва залпом разных восклицаний.

И полковник, ехавший на коне подле кавалерийского генерала, прочел следующее:

"Сэр! Сегодня утром, полковник Ньюком показывал мне письмо за вашею подписью, в котором вы утверждаете: 1) что полковник Ньюком произнес против вас дерзкую клевету; 2) что полковник Ньюком позволил себе эту дерзость потому только, что вы не можете требовать от него удовлетворения за его обвинения в обмане и вероломстве, по родственным между вами связям.

"Ваши слова явно заставляют предполагать, что полковник Ньюком поступил с вами неблагородно и как трус.

"Так как никакия уважения не препятствуют нам встретиться - где и как вам угодно - я с своей стороны прошу у вас позволения подтвердить, что я вполне соглашаюсь с полковником Ньюкомом и убежден, что вы поступили низко и вероломно, и что обвинение в трусости, которое вы осмелились взвести на джентльмена испытанной честности и мужества, составляет новую, ни на чем не основанную и низкую клевету с вашей стороны.

"Надеюсь, что вы не откажете обратить подателя этой записки, друга моего, мистра Джорджа Уаррингтона, к тому военному, с которым вы совещались насчет справедливых обвинений полковника Ньюкома. В ожидании скорого ответа,

"Сэру Бэрнсу Ньюкому Ньюкомскому, баронету, члену парламента, и проч."

позабавить его, так-как он в последнее время страх-как горевал о своей неудаче. Юноша, как видно, вспылил и послал ему вызов. Помнится, он пришел на другое утро к завтраку необыкновенно оживленным. И так, вы говорите, генерал, что баронету не понравилось посланьеце?

-- И очень: мне никогда не доводилось видеть такого жалкого труса. Сначала я хотел-было поздравить его, думая, что он рад вызову вашего сына, как был бы рад всякой в наше время. Но, чорт возьми, я ошибся в своем молодце. Он пустился в какую-то околесицу о том, как вы желали женить вашего сына на его сестре, этой красавице хуже демона, которая выходит за-муж за молодого Фэринтоша; как вы пришли в ярость от неудачи в своих предположениях, и какие может повлечь для мисс Ньюком неприятности дуэль между родственниками, хотя я старался объяснить ему, что неприятности эти можно отклонить, не вмешивая имени молодой лэди. Чорт возьми, сэр Бэрнс, говорю я: мне помнится, как этот молодец, когда ему было лет пятнадцать, бросил вам в лицо стакан с вином! Мы взвалим дуэль на эту историю и будем говорить, что между вами старинная вражда. - Бэрнс побледнел, как полотно, и сказал, что ваш сын ужь извинялся перед ним за этот стакан.

-- Так, сказал полковник с досадой: мой сын извинялся за стакан с вином. Любопытно, что мы не терпели Бэрнса с первой минуты, как мы с ним встретились.

-- И так, Ньюком, продолжал сэр Джордж, - между-тем как горячий конь под ним забрыкал и начал выделывать курбеты, выказывая при этом случае молодецкую посадку подбитого ватой воина: - тише, старая! тише, моя дорогая!... Итак, сэр, когда этот трус поджал хвост, я сказал ему: Чорт возьми, сэр, если я вам не нужен, зачем же вы посылали за мной, чорт возьми? Вчера вы толковали, будто готовы откусить нос полковнику, и сегодня, когда сын предлагает вам всевозможное удовлетворение, вы, сэр, чорт возьми, боитесь драться с ним. По моему мнению, вам лучше всего послать за полицией. Вам нужен констэбль. - И с этими словами я сделал направо-кругом и оставил его. Наш молодец, вечером того же дня, отправился в Ньюком.

-- Генерал, миролюбиво заметил полковник: трус не может придать себе храбрости, как не может прибавить себе роста ни на полвершка.

Когда полковник приехал домой, мистер Уаррингтон и мистер Пенденнис были у Клэйва, и все трое сидели в мастерской молодого человека. Мы знали, что Клэйв горюет и употребляли все усилия, чтоб развеселить его и утешить. Вошел полковник. Был темный Февральский вечер; в мастерской горел газ. Клэйв сделал эскиз на тему следующих прелестных стихов Скотта, которые так нравились мне и Джорджу:

He turned hie charger as he spake,

Beside the river shore;

He gave his bridle-rein а shake,

My dear!

Adieu for evermore! *

* Сказав, поворотил коня

На берегу реки;

Прости на век,

Моя милая.

Прости на век!

Томас Ньюком погрозил Уаррингтону, подошел к эскизу и посмотрел; Джордж и я запели:

My deer!

От эскиза доброй старик полковник обратился к художнику и посмотрел на него с выражением неизъяснимой любви; положил руку на плечо к сыну, улыбнулся и погладил светлые усы Клэйва.

-- И... и Бэрнс не присылал ответа на твое письмо? сказал он медленно.

видеть, как обнимались отец с сыном.