Ньюкомы.
Часть девятая.
Глава LVI. Rosa quo locorum sera moratur.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть девятая. Глава LVI. Rosa quo locorum sera moratur. (старая орфография)

LVI.
Rosa quo locorum sera moratur.

Клэйв Ньюком переносил свое горе с таким мужеством и решимостью, каких ожидали от него все знавшие характер этого молодого человека. Самыми тягостными минутами для него были те, когда у него оставалась еще искра надежды: так тревожится и бедствует игрок, когда он последния немногия гинеи вручает веепревозмогающим шансам банка. Но, проиграв последний шиллинг, наш приятель встает из-за несчастного стола, пораженный в битве, но не убитый духом, он возвращается в свет и убегает от опасного соблазна. Порою, когда он сидит один, или в безсоннице ворочается на постели, он, может-быть, припоминает роковую игру, и думает, как бы он мог выиграть - думает, какая глупость, что он решился играть - но все эти размышления Клэйв хранил про себя. Он был до того великодушен, что строго не порицал даже Этели и принимал её сторону против своего отца, который, надо признаться, обнаруживал теперь сильную неприязнь к этой молодой лэди и её ближним. Медленный на гнев и далекий от лжи и лицемерия, Томас Ньюком, если его раздражали или он воображал, что его обманывают, был неумолим, - и горе обидчику! С этого дня, Томас уже не признавал в своем враге ни единого доброго качества. Каждая мысль и каждое действие в жизни его врага казались достопочтенному полковнику изменой и предательством. Если Бэрнс давал обед, дядя его готов был воображать, что банкир хочет кого-нибудь отравить; если Бэрнс произносил в Нижней палате коротенькую речь (Бэрнс в длинные спичи не пускался), полковник был уверен, что под словами негодяя кроется какой-нибудь адский замысел. Да и прочие члены фамилии Ньюкомов пользовались не лучшим мнением своего родственника: все они, по его понятиям, были фальшивы, низки, бездушны, себялюбивы; сама Этель была не лучше своих родителей и воспитателей. Люди ненавидят, также как и любят, безотчетно и безразсудно. Что же из двух обиднее для нас: сознавать, что мы нелюбимы, или любимы не по заслугам?

Клэйв не был покоен, пока море не легло между ним и его горем. Теперь Томасу Ньюкому представился случай совершить вместе с сыном ту поездку, которая в молодые годы доброго старика была любимым его планом. Они проехали при-рейнския области и Швейцарию; пробрались в Италию; перешагнули из Милана в Венецию (где Клэйв приветствовал величайшее произведение живописи - знаменитое Успение, Тициана); достигли Триеста; оттуда отправились через Стирийския Альпы в Вену, и увидали Дунай и равнину, где дрались Турок и Собиеский. Они путешествовали необычайно скоро; говорили друг с другом мало; одним-словом, составляли образцовую парочку английских путешественников. Я должен сказать, что многие встречавшиеся с этими истыми Англичанами, улыбались над их странностями и пожимали плечами. Эти встречные не знали ни душевного горя молодого путешественника, ни глубокой нежности и заботливости старика. Клэйв писал, что поездка была чрезвычайно приятна, но мне бы не хотелось быть их спутником. Распростимся же с ними в этих кратких словах. Другие люди предпринимали то же путешествие, и, может-быть с, такою же грустью, как их безмолвный собрат по странствию. Как потом приходят вам на память места, виденные вами, и мысли, преследовавшия вас! Если в позднейшие годы, когда скорбь ваша уже умерла и похоронена, вы снова посещаете места, где она была вашей спутницей, как возстает и является снова её призрак! Если б эту часть жизни мистера Клэйва описать подробно в нескольких главах, а не в немногих кратких словах, какие бы печальные вышли страницы! В три или четыре месяца, наши друзья успели видеть множество лиц, городов, гор, рек и-Бог весть-чего. Была еще ранняя осень, когда они возвратились опять во Францию, и сентябрь застал их в Брюсселе, где Джэмс Бинни, эсквайр, и его семейство занимали удобную квартиру, и где Клэйв и отец его могли расчитывать на радушный прием.

Вывезенный за границу совершенно против воли, Джэмс Бинни скоро свыкся с континентальною жизнью и полюбил ее. Он провел зиму в По, лето - в Виши, где воды принесли ему значительную пользу. Дамы его познакомились со многими приятными семействами. В числе знакомых мистрисс Мэккензи, графы и маркизы составляли целый список. Любезный капитан Гоби странствовал с ними повсюду. К кому же более привязан был капитан: к Рози или к её матушке? Рози принимала его, как крестного отца; мистрисс Мэккензи, как ветреного, гадкого, опасного, приятного человека. Прискорбно ли или утешительно замечать, какою крохоткой ума довольствуются некоторые из наших друзей и знакомых? Бойкия остроты Гоби восхищали матушку Рози, да может-быть и самую девушку, хотя разборчивый Клэйв Ньюком, - чорт побери его надменный тон! - имел привычку дуться при лучшей из шуток Гоби.

В свите Гоби находился усерднейший его поклонник и неразлучный друг, молодой Кларенс Хоби. Капитан Хоби и капитан Гоби объехали вместе целый свет, были в Гамбурге и Бадене, Чельтенгэме и Лимингтоне, Париже и Брюсселе, принадлежали к одному и тому же клубу в Лондоне, - центру моды и всех удовольствий молодого офицера и его пожилого товарища. Остроты в павильоне, обеды в павильоне, сборища в павильоне составляли постоянный предмет их разговора. Пятидесятилетний Гоби, ни чем не связанный, с подкрашенными усами, был всегда ласковым товарищем младшого члена своего клуба; когда он бывал в отсутствии, приятель сообщал ему письменно самые свежие каламбуры и новости курительного зала; когда он присутствовал, его знания по части лошадей, кухни, вина, сигар и военной истории делали из него самого приятного собеседника. Он знал историю и подвиги каждого полка в армии, каждого генерала и начальника. Сам он был известен за отчаянного дуэлиста и имел сотню раз ссоры. Нельзя сказать, чтоб он был жизни слишком воздержной, или образования слишком высокого; но, хоть бедный, слыл за честнейшого человека; хоть пожилой, был всегда весел, оживлен и добр; и хоть молодежь называла его старым Гоби, он был не стар душой, и надо сказать, что многия дамы, кроме мистрисс Маккензи, находили удовольствие в его обществе. Болтовня Гоби, может-статься, надоедала иногда Джэмсу Бинни, но Томас Ньюком рад был беседе капитана, и Гоби отдавал справедливость добрым качествам полковника.

Отцу Клэйва Брюссель очень нравился. Он с сыном занимал хорошенькую квартиру по соседству с семейством Джэмса Бинни, и не подалеку от ватерлооского поля, куда наш индийский офицер ходил несколько раз в сопровождении капитана Гоби; близко были и многия места битв Мальборуга, которыми Гоби, разумеется, интересовался гораздо менее; но, с другой стороны, Клэйв осматривал эти поля с величайшим удовольствием, и написал не одну картину, в которой Чорчиль и принц Евгений, Кёттс и Кадоген, были героями: их развевающиеся парики, огромные ботфорты и громадные фламандские кони казались ему новее и живописнее, чем сюртук герцога и косматые шапки французских гренадеров, так часто изображаемые английскими и французскими художниками.

Мистер и мистрисс Пенденнис получили от доброго полковника приглашение провести в Брюсселе месяц, даже полгода, если им угодно, и были приняты нашими друзьями в этом городе блистательнейшим образом. Нам отвели целый ряд прекрасных комнат. Мой кабинет сообщался с мастерскою Клэйва. Много часов провели, много прогулок, на коне и пешком, совершили мы вместе. Я заметил, что Клэйв не поминает имени мисс Ньюком, и Лаура и и согласились также воздерживаться от всяких намеков. Только раз, когда мы прочли в газетах известие о смерти лэди Гленливэт, матери маркиза Фэринтоша, у меня сорвалось с языка: Думаю, что брак опять не состоится.

-- А мне какое дело? мрачно говорит Клэйв, работая над картиной, изображающей графа Эгмонта, идущого на казнь: в этой картине я имел честь представлять алебардщика, капитан Хоби - графа, а капитан Гоби - герцога Альбу, выглядывающого из окна.

В продолжение зимы, мистрисс Мэккензи блаженствовала и блистала во всей славе. Она держала карету и мучила лошадей неутомимо. Знакомых у нея в Брюсселе было множество. Раз в неделю бывали у нея вечера. Сама она выезжала на вечера безпрестанно, и имела честь и торжество - быть приглашенною раза два на балы ко двору, где дочь её и она сама, надо сказать правду, были очень милы. Полковник вычистил свой старый мундир и также являлся на этих балах. Мистер Ньюком, сын, вероятно был не последним в бальном зале и, когда он танцовал с Рози (Клэйв далеко превосходил в этом искусстве капитана Гоби), многие призадумывались и говорили, что молодые люди составляют премилую чету.

который она упорно исполняла за миленькими плечиками певицы, безпрестанно треща об ангельском нраве Рози, о комплиментах, какие делает ей синьор Полонини, о том, как наш министр, сэр Горас Даш настаивал, чтоб она повторила batti batti, как эрцгерцог апплодировал ей и говорил, - да говорил, - о внимательности к ней графа Фандерслапена, и проч. и проч.; если б только не эти безпрестанные заметки мистрисс Мэк, - пение мисс Рози и её уменье держать себя едва ли бы нравились кому-нибудь больше, чем мне. Что касается капитана Хоби, легко было видеть, как он восхищался и музыкой и особой мисс Розалинды.

И действительно: мило было смотреть, как эта девочка ухаживала за дядюшкой Джэмсом и его старым товарищем, полковником. Последний скоро полюбил ее не меньше самого Джэмса Бинни, у которого лицо обыкновенно озарялось удовольствием, всякой раз как оно обращалось к её личику. Рози, казалось, угадывала все его желания, и ту же минуту подбегала исполнять их; вскакивала в экипаж и укутывала ему ноги шалью. Джэмс стал неповоротлив, и во время прогулок всегда зяб. Она садилась против него, улыбалась ему, и, если он начинал дремать, на шее у него появлялся другой платок. Не знаю, понимала ли она его шутки и намеки, только она встречала их всегда милой, кроткой улыбкой. Как она целовала его, как восхищалась, когда он покупал ей букет для бала! Раз, по случаю одного из этих балов, оба старика, Джэмс и Томас вломились в гостиную мистрисс Мэккензи, каждый с букетом для мисс Рози, и тут произошла забавная сцена.

-- Ах, ты, маленькая Сусанна! говорит Джэмс, приняв обычную плату: ну, ступай, заплати другому старику. - Рози, всегда более готовая смеяться шуткам, чем понимать их, сначала не смекнула - в чем дело, но когда догадалась, чего от нея хотели, подошла к полковнику Ньюкому и приложила свою свеженькую щечку к его седым усам: картина была восхитительная.

В этот день Рози суждено было получать цветы со всех сторон. Ровно к обеду пожаловал - как бы вы думали кто - еще с букетом? Кому же быть, как не капитану Хоби! При этом дядюшка Джэмс сказал, что Рози поедет на бал, как краснокожая девушка с пучками волос у пояса.

-- С пучками волос! вскрикивает мистрисс Мэккензи.

-- С пучками волос! Боже мой, дядюшка! восклицает мисс Рози: что вы разумеете под этим страшным словом?

Гоби напоминает мистрисс Мак о Гук-и-мэ-гуш, индейском предводителе, которого она должна была видеть, когда 100-й и 50-й полки стояли в Квебеке, и у которого весь дом наполнен был пучками волос, содранных с черепов, который часто валялся у казарм пьяный и обыкновенно бил свою бедную жену - Европейку. Тут к обществу присоединяется мистер Клэйв Ньюком, и щебетанье, хихиканье, шутки, емехи несколько умолкают.

у гробовщика. И Джэмс Бинни говорит: Ей-ей, Том, тебя когда-то звали рыцарем печального образа, да и Клэйв наследовал отцовский нрав. Потом Джэмс восклицает веселым голосом: Обедать, обедать! и уходит, ведя мистрисс Пенденнис под ручку; Рози жмется под крылышко к полковнику; Гоби и мистрисс Мэк выступают рука об руку, совершенно довольные, и я не знаю, с которым из трех букетов миленькая Рози является на бал.

Пребывание наше у друзей в Брюсселе не могло продлиться более месяца, потому-что, к концу этого срока, мы обещались посетить других наших знакомых в Англии, которые так были добры, что желали присутствия мистрисс Пенденнис со всею её свитою: ребенком, нянькой и супругом. И вот мы распростились с Рози и её бойкою мамашей, с обоими стариками и нашим грустным юношей Клэйвом, который проводил нас до Антверпена и приобрел сердечное расположение Лауры уменьем, с каким он перенес её ребенка на корабль. Бедняжка! Как он был грустен, когда раскланивался с нами, сняв шляпу! Глаза его, впрочем, казалось, глядели не на нас: они и мысли его были обращены в другую сторону. Он ту же минуту пошел прочь от берега, опустив голову, куря свою вечную сигару и теряясь в собственных думах; наш приезд и отъезд был очень малой важности для унылого юноши.

-- Какая жалость, что они приехали в Брюссель, сказала Лаура, когда мы сидели на палубе, пока ребенок Лауры был весел, а воды ленивой Шельды были тихи.

-- Кто? полковник и Клэйв? У них прекрасная квартира; метр-д'отель - отличный; стол - превосходный, а ваш ребенок, мадам, здоров как нельзя лучше.

-- Милый ребенок! Да! (Милый ребенок гулит, прыгает на руках своей няни, и протягивает пухленькия рученки к савойскому сухарю, который подает мамаша). - Мне все кажется, Артур, что Рози была бы гораздо счастливее за-мужем за мистером Хоби, чем за мистером Ньюкомом.

-- Её матушка, её дядя и отец Клэйва. С-тех-пор как полковник разбогател, мистрисс Мэккензи находит в Клэйве пропасть достоинств. Рози сделает все, что прикажет матушка. Если б можно было и Клэйва склонить к такому же повиновению и послушанию, дядюшка Джэмс и полковник были бы в восхищении. Дядюшка Джэмс спит и видит, чтоб Клэйв женился на Рози. В этом отношении, он одних мнений с сестрой. Вчера вечером, он говорит мне, что пропел бы, если б увидал обоих молодых людей счастливыми, и что он лежал бы в земле покойнее, если б это исполнилось.

-- Что жь ты сказала на это, Лаура?

-- Я разсмеялась и сказала дядюшке Джэмсу, что держу сторону Хоби - человек очень порядочный, добрый, откровенный и благородный; но дядюшка Джэмс утверждает, что Хоби - как бы сказать - скучный, пустой человек и что Рози разве только по принуждению выйдет за него. После этого, я не решилась сказать дядюшке Джэмсу, что, до приезда Клэйва, Рози не находила капитана Хоби скучным: он пел с нею дуэты, прогуливался с нею вдвоем. В прошедшую зиму, когда они жили в По, мисс Рози, как я наверно знаю, любила общество капитана Хоби. Она признается, что прежде она была привязана к Клэйву, теперь чувствует к нему только уважение и боится его. И правду сказать: он выше ростом, красивее, богаче и умнее капитана Хоби.

-- И мне так кажется, перебивает мистер Пенденнис: - Да, моя милая, Клвйв такой прекрасный молодой человек, какого не часто встретишь. На него смотреть приятно. Какая откровенность и ясность в его голубых глазах, по-крайней-мере так было, пока не омрачило их горе! Как мил его смех! Как хорошо и гибко он сложен! Сколько отваги, ума и благородства в этом молодом человеке! Я не говорю, чтоб он был гений высшого разряда, но у него сердце такое твердое, великодушное, правдивое. Сравни его с Хоби! Да, Клэйв - орел, тот - сова-мышеловка.

других знаем своего папа? (Тут моя жена восторженно целует своего ребенка, который приблизился к ней, прискакивая на руках няни). - Но, продолжает она, снова возвратясь к супругу и прижимаясь к нему, но положим, что твой любимец, Клэйв, орел; не лучше ли же ему избрать в спутницы орлицу? Женись он на Рози, я уверена, что он будет к ней очень добр; но, мне кажется, ни он, ни она не будут счастливы. Мой милый, она не заботится о его внимательности к ней; она не понимает его разговора. Оба капитана, Рози и я, и старый солдат, как ты его называешь, смеются, разговаривают, болтают, весело шутят друг с другом; входите вы с Клэйвом, - и мы, как мыши, не смеем пошевелиться.

-- Значит и я орел? Ну, мистрисс Пенденнисс, ужь я-то не имею никаких орлиных притязаний.

-- Нет, нет. Мы не боимся вас, мы не боимся папаши, не так ли, моя душечка? - В эту минуту молодая женщина подзывает другого члена своего семейства, которого, если вы сообразите, ровно два раза можно было прогулять взад и вперед на палубе парохода, пока Лаура произносила спич на-счет орлов. Вскоре, мать, дитя и няня спускаются в нижний каюты; подают обед; и капитан Джексон угощает нас с другого конца стола шампанским; проходит полчаса, и мы ужь в море; разговор становится невозможным и утро застает нас под серым лондонским небом, середи миллиона мачт на Темзе.