Ньюкомы.
Часть девятая.
Глава LVII. Розбери и Ньюком.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть девятая. Глава LVII. Розбери и Ньюком. (старая орфография)

LVII.
Розбери и Ньюком.

Знакомые, которые приглашали нас в Англию, были Флорак и жена его, madame la princesse de Montcontour. Они предполагали провести Рождество в загородном доме княгини. В первый раз после примирения, князь и княгиня открывали для своих знакомых этот дом, который, как известно читателю, находился милях в пяти от Ньюкома, вдали от фабричных труб и дымной атмосферы этого городка, середи красивой лесистой местности, по которой разбросаны тихия деревни, серые шпицы церквей и старинные хутора, сохранявшие тот самый скромный характер, какой они имели тогда, когда Ньюком был ветхим сельцом, прежде чем на берегах его реки воздвиглись фабрики, и мрачный вид их и каменно-угольные выгарки окрасили черным цветом светлые воды. Двадцать лет назад, Ньюкомский парк был единственным большим домом в окоиодке; теперь десятки прекрасных вилл возникли в предместий между городком и парком. Ньюком Новый-город, как всякому известно, вырос вокруг ворот парка, и новогородский отель, где теперь станция железной дороги, представляет великолепное здание в стиле Тюдоров, с виду древнее самого парка; оно окружено маленькими в старинном вкусе виллами, с островерхими крышами, высокими, искривленными трубами и зеркальными окнами, обращенными на чистенькие лужки; с красивыми живыми изгородями, безукоризненными песчаными дорожками и Елисаветинскими скотными дворами. Под большим путепроводом железной дороги Нового-города, проходит старинная, тихая и извилистая лондонская большая дорога, по которой когда-то бороздили колеса следовавших один за другим экипажей и повозок: в нескольких милях от ново-городской станции, дорога так запустела, что поросла травой, и Розбери, дом княгини Монконтур, стоит на конце села, которое теперь безлюднее и спокойнее, чем сто лет назад.

Когда мадам де-Флорак купила это поместье, оно было едва известно в графстве, и хозяйка, сестра ньюкомских и манчестерских фабрикантов, естественно, не была принята в почетных домах графства. Скромная, простая женщина, в разводе с мужем французом, могла делать добро в своем селе, иметь прекрасные сады, получать премии на ньюкомских цветочных и плодовых выставках, и со всем тем не значила ничего в таком аристократическом графстве как ***. Все её знакомые и родные были Ньюкомцы. Многие из них принадлежали к секте квакеров и торговали в мелочных лавках. Реверендиссим доктор Поттер, ректор Розбёрийский, знал ее только по делам милосердия. Доктор сжалился над доброй мадам де-Флорак и принял ее под свое покровительство; мистрисс Поттер смотрела на нее с-высока, что делали и молодые дамы, принятые в лучшее общество. Даже после того, как умер брат её и оставил ей часть своего богатства, мистрисс Поттер говорила, что бедная мадам де-Флорак поступает очень благоразумно, не стараясь выйдти из своей сферы. Надо заметить, что мистрисс Поттер была дочь обанкротившагося лондонского шляпника и жила гувернанткой в одном дворянском семействе, из которого вышла за-муж за мистера Поттера, бывшого домашним учителем. Мадам де-Флорак, как мы сказали, поступала благоразумно, что не пыталась оставить своей родной сферы, так как графство не приняло бы её в свой круг. Том Поттер, сын ректора, с которым я имел счастье учиться в коллегиуме св. Бонифация, в Оксбридже, - малый ветреный, надутый и, надо сказать, пустой, спрашивал меня: не маркер ли по ремеслу этот мосье Флорак, и даже был так добр, что запретил своим сестрам говорить о бильярде при розбёрийской помещице. Том изумился, когда узнал, что мосье Поль де-Флорак принадлежит к старинному дворянскому роду, с которым могут сравниться в Англии разве две-три фамилии. Но, говоря геральдически, союз с манчестерскими Гиггами бил первым в продолжение нескольких столетий неровным браком в фамилии Флораков. Впрочем, не подумайте, чтоб я хотел равнять какого нибудь чужеземного дворянина с английским, или даже оспаривать у английского сноба, с дворянским гербом, купленным вчера, или выкраденным из Эдмонтона, или с родословною, добытою за деньги у делателя парси их достоинств, право - смотреть с-высока на любого из заморских дворян.

Раз, парадная карета, запряженная четверней, с лакеями, в известной всем ливрее Ньюкомов, ехала из Ньюкомского парка в Розбёри, по направлению к пасторским воротам, где мистер и мистрисс Поттер в эту минуту торговали рыбу у постоянного своего продавца. Дамы были в самых измятых старых чепцах и самых простых платьях, когда оне увидели подъезжавший экипаж, и, разсудив, что визит господ из парка назначен для них, бросились в пасторский дом, чтоб переодеться, оставив Роукинса, продавца, на самой середине переговоров о трех макрелях. Мамаша достала из картонки новый чепчик; Лиззи и Лидди вбежали в свою спальню, и вынули те платья, в которых оне были на завтраке в Ньюкомском атенеуме, когда лорд Леврет изволил там читать речь. Не успели оне облачить в эти наряды свои миленькия плечики, как вдруг с ужасом вспомнили, что мамаша перешивала одну из папашиных фланелевых фуфаек и оставила ее в гостиной, когда все оне были отозваны на крыльцо криком Роукинса и появлением за воротами ушей Роукинсова осла, развозившого рыбу. Вообразите же, в каком ужасном состоянии найдут гостиную посетители из парка!

Но когда оне сошли вниз, гостей из парка не было в комнате; фланелевая фуфайка все еще лежала на столе (с какою же поспешностью засунули оне ее в шифоньерку!), и единственным посетителем был Роукинс, торговец, ухмылявшийся в открытое окно, с тремя макрелями и кричавший: - Дайте шесть пенсов, мисс; не обижайте, мадам, бедного человека, у которого жена и дети. Так что молодые леди принялись кричать: Что за срам! Убирайся, глупое, дерзкое создание! Ступай кругом, на задний ход. - Да как ты смеешь? - и тому подобное, опасаясь, чтобы лэди Анна Ньюком, с молодою Этелью и Бэрнсом не вошли в комнату середи этого неприличного спору.

Гости из парка не приезжали, да и только: как это странно! Они проехали мимо пасторских ворот; экипаж покатил к дому госпожи Флорак. Они пошли в дом, и оставались там с полчаса; между-тем лошади проманеживались по песчаной дорожке перед домом, и мистрисс Поттер с дочерьми, поспешно взбежав в верхние покои, увидели в окно лэди Анну, Этель и Бэрнса, сперва входивших в оранжереи, потом выходивших оттуда с Мэк Уиртером, садовником, который нес огромные кисти винограду и большие пучки цветов; оне увидали Бэрнса, почтительно разговаривавшого с госпожею Флорак; когда оне сошли в нижний этаж и принялись за свою работу: Лидди за золотообрезную тетрадь нот, Лиззи за вышиванье ковра, мамаша - за красный салоп для одной из старух, оне имели крайнее прискорбие видеть, как экипаж прокатился мимо, с господами из парка, при чем Бэрнс сам правил четверкой.

В этот день Бэрнс решился вспомнит о госпоже Флорак; задумал примирить ее с мужем. На зло всем предсказаниям мистрисс Поттер, благородное семейство Ньюкомов сделало визит дочери фабриканта, и когда госпожа Флорак стала княгиней Монконтур, когда пронесся слух, что она намерена провести Рождество в Розбери, предоставляю вам воображать: было ли это обстоятельство возвещено или нет в "Ньюкоменом Часовом" и "Ньюкоменом Индепенденте", и сделали ли визит князю и княгине или нет реверендиссим Поттер, доктор богословия, и мистрисс Поттер? Предоставляю вам воображать, заметила ли эта лэди или нет все перемены, которые совершились в Розбери; желтый атлас и золото в гостиной, резной дуб в столовой, ситец в спальнях, покои княгини, покои князя, покои для гостей, комнату для курения, Боже милосердый! - конюшни (это учреждение находилось под управлением Тома Поттера). - Чорт побери, говорит он однажды, если здесь не появится билльярд!

Дом с верху до низу был отделан и омеблирован, как нельзя уютнее и комфортэбельнее, и читатель скоро увидит, что мистер и мистрисс Пенденнис будут иметь отличнейшее помещение на Рождестве 184--.

Том Поттер был так внимателен, что навестил мисс через два дня после нашего приезду, и накануне раскланялся со мной из княгининой ложи в кирке. Прежде чем изъявить желание быть представленным моей жене, он попросил меня познакомить его с другом моим, князем. Он звал его: "ваша светлость". Мы пошли в кирку. Потом Том проводил нас до ворот Розбери. - Не хотите ли войдти и съиграть со мной партию на бильярде? говорит его сиятельство: ах, виноват, я и забыл, что вы по воскресеньям не играете на бильярде! "Во всякой другой день, князь, я буду рад этой чести," отвечает Том, и при прощанье нежно жмет руку его сиятельству. Он был вашим товарищем по коллегиуму? спрашивает Флорак: ну, любезнейший, что за люди эти школьные товарищи? Что за люди вы, Англичане! Честное слово, здесь между ними есть такие, что скажи я им вычистить мне сапоги, они возьмут сапоги и станут их чистить!

Госпожа Флорак сказала простодушно, что ей желательно заставить князя послушать мосье Жакоба у Эбенезера.

-- Savez-vous, qu'elle est furieusement belle, la fille du révérend? шепнул мне его светлость: я поглядывал на нее все время. Милые соседки будут эти мисс! - и Поль, при этих словах, принял вид несказанно плутовской и торжествующий. Жене моей, я должен сознаться, мосье де Монконтур оказывал вежливость, внимательность и уважение, выше которых невозможно вообразить. Он удивлялся ей. Он говорил ей безчисленные комплименты и искренно поздравлял меня с обладанием таким сокровищем. Я не думаю, чтоб он сомневался в своих способностях - пленить ее или любую из дочерей, рожденных женою; но я был другом его бедствий - его гостем, и он пощадил меня.

Флорак в эту пору своего благоденствия был мил, забавен и любезен, как нельзя больше. Мы приехали, как читателю уже известно из этой правдивой летописи, в воскресенье вечером. Нам отвели прекраснейшия комнаты; нас радушно встретили и хозяева, и трещавший яркий огонь в каминах. Флорак разсыпался и сиял добродушием; несколько раз принимался жать мне руку; трепал меня по плечу, называл меня своим добрым, благородным другом. Он кричал своему дворнику: - Фредерик, помни, что мосье здесь хозяин! Летом, исполняй его приказания. Падай ниц перед ним. Он был добр ко мне во дни моих бедствий. Слышишь, Фредерик? Смотри, чтоб все было сделано для мосье Пенденниса - для madame sa charmante лэди, для её очаровательной малютки и няни. Чтоб никто из твоего гарнизона не смел строит куры этой молоденькой особе, Фредерик, vieux scélérat. Берегись и ты, Фредерик: не то отправлю тебя в Ботэнибей - представлю лорду мэру!

-- Видишь ли, mon ami, в Англии я становлюсь Англичанином, продолжал князь: завтра воскресенье, и ты увидишь! Чу, звонок: одевайся-ка к обеду, любезнейший! Тут наш добряк еще раз пожал обеими руками руку мистера Пенденниса. - Душе моей отрадно, когда вы у меня в доме! Ей, ей! Тут он обнял своего гостя, и при этом забавном, этом нежном объятии, на глазах у него навернулись слезы. Не менее благосклонна, хотя не столько сообщительна и лобызательна, была мадам де-Монконтур в отношении к моей жене. Маленькая княгиня бегала из спальни в детскую, чтоб взглянуть, все ли сделано для удобства гостей. Она сидела и смотрела, когда ребенка купали и укладывали спать, ей не случалось видеть такого ангельчика; она принесла ребенку прекрасную игрушку. Сначала она и её старая суровая служанка пугали малютку, но скоро малютка примирился с их наружностью, а княгиня приходила в детскую чуть не раньше самой матери. - Ах! говорила со вздохом княгиня, как вы должны быть счастливы, что у вас есть малютка. - Словом, моя жена была совершенно обворожена её добротою и радушием.

Наступило, наконец, утро воскресенья и тут Флорак действительно явился удивительнейшим Британцем. На нем были сапоги с отворотами и лосиновые штаны, а после чаю, когда мы пошли в церковь, белое пальто, с маленьким капишонон: в этом наряде, он находил себя - ни дать ни взять - Англичанином. В разговоре со своими грумами и слугами, он давал себе свободу браниться - не то, чтобы он привык к побранкам, но ему казалось, что употребление этих дополнительных выражений необходимо английскому джентльмену. Он никогда не обедал без ростбифа и требовал, чтобы говядина была с кровью - как любит ваш брат, Англичанин. Он нанимал боксеров и держал боевых петухов. Он с удивительным энтузиазмом перенимал язык спортмэнов - скакал по полям, как истый Англичанин; был великолепен на охоте в бархатной шапке и наполеоновских сапогах; охотники находили радушный прием в Розбёри, где добродушная хозяйка оказывала этим джентльменам в красном такую же внимательность, как бывало в старину джентельменам в черном. Последние, негодуя на перемену, происшедшую в образе мыслей княгини, оплакивали её отпадение; но в графстве она и супруг её пользовались всеобщею любовью, и даже в Ньюкоме были не менее любимы, потому-что благодеяния её были безпрерывны, а добродушие Поля служило темой для всеобщих похвал. "Ньюкомский индепендент" и "Ньюкомский Часовой" оба расточали ему комплименты, причем первый журнал выставлял его поведение в противоположность поведению Бэрнса, своего представителя. Флораку было удовольствием - возить свою княгиню четверкой в Ньюком. Он называл свой экипаж своим trappe, своим drague. Уличные мальчишки прыгали и кричали "ура!" когда князь проходил или проезжал по городу. У одного мелочного торговца красовалась в окне желтая шапка, под названием Монконтур; у другого - красная, с пометкой "княжеская", и в этом качестве рекомендуемая молодым Ньюкомцам.

Упомянутый drague раз возил нас в соседний дом Ньюкомов, куда жена моя сопровождала княгиню Монконтур, по просьбе этой дамы, которой Лаура не заблагоразсудила сознаться в антипатии к лэди Кларе Ньюком, Выходя из большого дома, как часто она и я, себялюбивые философы, благодарили судьбу за то, что наш дом не таких размеров! Долго ли будут существовать на свете большие дома? Не предпочитают ли ужь и нынче хозяева их квартирку в Брэйтоне или маленький антресоль на Бульваре пустынному прадедовскому дворцу в парке, загороженному со всех сторон снегом? Мы были рады выбраться из Ньюкома, будто из тюрьмы: моя жена и княгиня вскочили в экипаж и начали свободно говорить, лишь только ворота затворились за нами. Хотели ли бы мы быть владельцами такого дома, под страхом наказания - жить в нем? Мы соглашались, что уголок земли, называемый Фэрокс (Красивые дубки) был для нас милее неуклюжей ньюкомской громады, тюдорской постройки. Дом был отделан при Георге IV, в (будтобы) готическом стиле. Нас провели через готическия столовые, где теперь не было гостеприимства - через готическия гостиные, покрытые закоптелым полотном, в маленькую комнату, на конце сумрачной анфилады, где лэди Клара сидела одна, или в обществе нянек и детей. Унылый сумрак этого жилища упал и на бедную хозяйку. Даже тогда, когда жена моя говорила с нею о детях (при чем добрая княгиня Монконтур превозносила нашего, как некое чудо), лэди Клара не прояснялась. Двое малюток её были принесены на показ и унесены. Что-то тяготело над этой женщиной. Мы завели речь о замужстве Этели. Она сказала, что свадьба, сколько ей известно, будет около нового года, и что она не знает, хорошо ли отделан дом гленливэтский. Дома лорда Фэринтоша в Лондоне она не видала. Сэр Бэрнс приезжал раз-два по субботам, на три или четыре дня, чтоб поохотиться, позабавиться, как все мужчины, полагала она. Она не знала, когда он опять приедет. Лэди Клара как-будто через силу позвонила, когда мы стали с нею прощаться, и снова опустилась на софу, на которой лежала груда французских романов. Она выбрала хорошеньких книг, говорил Поль, когда мы ехали по мрачным аллеям, через седой парк, середи тумана, облегавшого унылые, орнаментные пруды, середи стад овец, бродивших серыми, густыми массами по лугам. Ни струйки дыму не вылетало из высоких труб здания, которое мы оставляли за собой, кроме слабой, беловатой нити, поднимавшейся, как мы знали, из камина, у которого сидела одинокая владелица Ньюкома. - Уф! вскрикнул, махая хлыстом, Флорак, когда ворота дома затворились за нами: какое счастье, что наконец выбрались из этого погреба! В этом доме есть что-то фатальное; - в этой женщине - тоже. Здесь так и чуешь беду.

Отель, которому наш друг Флорак делал честь в приезд в Ньюком, известен был под вывеской "Королевского герба". Раз, когда мы вошли с ним в эту гостиницу, нам встретился какой-то посетитель её, которого Флорак готов был, по привычке, разцеловать: подбегая к незнакомцу, он с жаром дружбы, закричал ему "Джэк."

Джэк, по-видимому, не слишком обрадовался встрече с нами, и скорей готов был бежать от объятий Француза.

-- Дорогой мой Джэк, мой добрый, благородный Айгет! Как я рад, что вижу вас! продолжал Флорак, не обращая внимания ни на прием незнакомца, ни на удивление хозяина гостиницы, который с низкими поклонами провожал князя в лучший из номеров.

-- Как поживаете, мосьё де-Флорак? проворчал сквозь зубы новопришелец, и пошел-было прочь после этого приветствия; но, как бы одумавшись, воротился и последовал за Флораком, в комнату, куда нас вел хозяин. - А la bonne heure! Флорак возобновил радушные приветы лорду Гэйгету: я не понимал, mon bon, какая муха ужалила тебя, говорит он милорду. Хозяин, потирая руки, ухмыляясь и кланяясь, безпокоился, не угодно ли князю чего закусить после поездки. Как спутника и друга князя, блеск его приема частью озарил и меня. Когда главы дома не было, хозяин гостиницы оказывал мне большое внимание, с примесью, впрочем, некоторой фамильярности.

Лорд Гэйгет выждал пока уйдет мистер Тэплоу, и тогда сказал Флораку: - пожалуйста, Флорак, не зови меня здесь по-имени: я здесь incog...

невежливости; но я здесь по одному делу, и не хочу чтоб мое имя было известно. Ведь этот народ, понимаете ли? не дает вам покою в провинциальном городе. Давно ли слышали о нашем друге Клэйве?

-- Есть ли у тебя дело, Джэк, нет ли - ты всегда для меня bien venu. Что у тебя за дело? Старый плутишка! Бьюсь об заклад....

-- Довольно, довольно: оставь этот вздор, говорит Джэк, с некоторым безпокойством: Даю тебе честное слово: мне... мне нужно достать - денег - то есть, у меня есть одна спекуляция - спекуляция чертовски выгодная; кстати, если хозяин спросит тебя, скажи, что я мистер Гаррис - гражданский инженер, жду прибытия из Америки ливерпульского корабля "Канада", и крайне безпокоюсь о брате, который возвращается на этом корабле.

-- Что он тут нам толкует? Прибереги эти сказки для хозяина, Джэк; нам не стоит труда лгать. Добрейший мистер Гаррис, отчего вас не видно в Розбери? От княгини мне житья не будет, если не приедете; привозите и вашего любезного братца, если он воротится. Слышите? - Последния слова этого изречения были произнесены ради мистера Тэплоу, который снова вошел, неся поднос с вином и закуской.

Хозяин Розбери и мистер Гаррис в эту минуту шли смотреть лошадь, которая ожидала, первого на конюшенном дворе гостинницы. Хозяин воспользовался отсутствием того и другого, чтоб прибежать на мнимый звонок, и распросить меня на счет гостя, который проживал у него уже целую неделю. - Знаю ли я этого господина? Мистер Пенденнис отвечал, что знает.

-- Хороший человек, без сомнения, продолжал Бонифэс.

-- Уже ли вы думаете, что князь Монконтур знается с кем нибудь, кроме порядочных людей? спрашивает мистер Пенденнис. Этот вопрос имел такую силу, что привел нашего хозяина в замешательство, и он молча удалился, чтоб разведать на счет мистра Гарриса от грумов Флорана.

Какое дело удерживало здесь Гэйгета? Мое ли дело об этом знать? Я мог питать некоторые подозрения, но должен ли был сообщать их кому, и не лучше ли было хранить их про себя? Я не промолвил на-счет Гэйгета ни единого слова с Флораком на возвратном пути домой, хотя, судя потому, как один смотрел на другого, каждый догадывался, что другой знает тайну несчастного джентельмена. Дорогой мы толковали о герцогине Иврийской; потом, как бы в контраст, об английских обычаях, об интригах, похищениях, о Гретна-Грин, и проч. и проч. Да вы презабавная нация! говорит Флорак: чтоб вести любовную интригу, как следует, вам непременно нужна почтовая карета и затем скандал. Если б у вас дела этого рода совершались на большой дороге, какую бы армию почтальонов пришлось вам содержать!

Я молчал. В образе Джэка Бельсэйза, я видел бедствие, преступление, детей обезчещенных, дом покинутый - гибель для всех действующих лиц и жертв черного заговора. Лаура заметила во мне какое-то разстройство, когда мы приехали домой; она даже, догадывалась о причине, и вечером, когда мы, простившись с нашими добрыми хозяевами, сидели одни у камина в спальне, она обратилась ю мне с распросами. Я не выдержал её допытыванья и, сознаюсь, рассказал ей, что видел лорда Гэйгета, в Ньюкоме, где он живет под чужим именем. Может-быть, все это пустое. Пустое! Милосердое небо! Уже ли нельзя предупредить этого преступления и этого бедствия? - Может-быть, ужь поздно, сказал с горестью супруг Лауры, наклонясь к очагу камина.

Лаура несколько времени молчала. Я мог заметить, что она была занята тем, к чему благочестивые женщины вечно прибегают в минуты сомнения, горя, печали, разлуки, даже радости, или какого-бы то ни было испытания. Им стоит захотеть, и перед ними как-бы воздвигается незримый храм; сердца их коленопреклоняются в нем; оне внимают голосу великого, милосердого, долготерпеливого советника и утешителя. Смерть на пороге не привела бы ее в содрогание. Я знаю, как она ухаживала за бедными вокруг нас, как она переносила страдания, не только собственные свои, но даже мои и детей, с изумительною твердостью духа и спокойствием. Но мысль об этом преступлении, долженствующем скоро совершиться, и неотразимом, совершенно убила ее. Мне кажется, она во всю ночь не смыкала глаз, и встала бледная и как бы сама не своя после горьких дум, лишивших ее покою.

В это утро, она обняла своего ребенка с необыкновенною нежностью, и даже плакала над ним, называя его тысячью ласкательных имен материнской любви. - Решусь-ли покинуть тебя, мой ангел, могу ли когда бросить тебя, мое счастье и сокровище! Безсмысленный ребенок, прижатый к груди матери и испуганный звуком её голоса и трагическим видом, расплакался и прильнул плотнее к шее Лауры. Хотите-ли знать, какие чувствования волновали отца, когда он смотрел на эту сладостную любовь, на эту неземную нежность, на эту святую, осенившую счастием жизнь его, недостойного? Всем дарам неба здесь на земле, этот дар - итог и глава. Я трепещу, когда держу его, опасаясь потерять его, и остаться без него сиротой на этом унылом свете: в иное время, мне бывает совестно, когда подумаю, что обладаю им; поспешая домой, к теплому очагу и обильному столу, я стыжусь перед бедным, отверженным нищим, дрожащим от холоду на улице.

Едва успели мы позавтракать, как Лаура спросила одноконный экипаж и сказала, что ей нужно сделать визит. Она взяла с собой ребенка и няню; не хотела, чтоб мы ее провожали, и не прежде объявила нам, куда едет, пока не вышла из ворот. Я мог бы догадаться о цели её поездки. Флорак и я не говорили об этом ни слова. Было прекрасное зимнее утро; мы отправились на охоту; в другое время, эта забава доставила бы мне удовольствие; я стал бы восхищаться моим хозяином, его блестящим нарядом, его красивой бархатной шапкой, лоснящимися охотничьими сапогами; приветами, восклицаниями к собаке и человеку; прибранками и криками этого Нимврода, который горланил громче всех свор и толпы; но в это утро, я думал о трагедии, там разыгрывающейся, и рано возвратился с охоты: жену свою я застал уже дома, в Розбери.

Лаура, как я подозревал, была у лэди Клары - зачем? она сама не понимала хорошенько. Приехав к этой даме, она не знала что сказать, как высказать, что у ней было на уме. - Я желала, Артур, чтоб кто-нибудь подшепнул мне слова, говорила в полголоса Лаура, склонив голову ко мне на плечо: ночью я не смыкала глаз, и все думала об ней; молилась; искала слова утешенья для этой бедной лэди. Знаешь-ли что? мне кажется, что она никогда не слыхивала ласкового слова? Так она сама сознавалась мне; она была очень растрогана, когда мы несколько минут поговорили между собою.

-- Сначала она была чрезвычайно равнодушна, холодна и надменна, по-видимому; спрашивала, чему она обязана моим визитом; а надо сказать, что я вошла к ней насильно, несмотря на то, что люди её говорили мне, что она нездорова и, кажется, никого не принимает. - Я отвечала, что желала показать ей своего сына - что дети должны познакомитьсся друг с другом - не знаю, чего еще я наговорила. По-видимому, она все более и более изумлялась - потом, вдруг - не знаю как, у меня сорвалось с языка: - лэди Клара, я видела сон об вас и ваших детях, и так перепугалась, что пришла поговорить об нем с вами. - Я действительно видела сон, Пен; решительно видела, когда стала говорить с нею.

-- Она несколько встревожилась, и я продолжала рассказывать сон. - Ma chère, сказала я: я видела нас счастливыми с этими малютками.

-- Счастливыми! говорит она - трое малюток играли в оранжерее, в которую отворяется дверь из её комнаты.

-- И вдруг, злой дух входит и отрывает их от вас; изгоняет вас в какой-то мрак; и я вижу, как вы, одинокая и несчастная, бродите кругом, и заглядываете в сад, где играют ваши дети. Вы просите, умоляете, чтоб вам позволили подойдти к ним, а привратник говорит: Нет, никогда. - Потом - потом мне показалось, что они прошли мимо вас, и вас не узнали.

-- Ах! сказала лэди Клара.

-- И тут мне пришло на мысль, как часто случается во сне, что это был мой ребенок, разлученный со мной, и не узнающий меня, и, ах! что это было за страдание! Можете себе представить. Поблагодарим Бога, что это было только сон. Еще хуже: когда вы, когда я стали умолять, чтоб он допустил к ребенку, и когда привратник отвечал: - Нет, никогда, - мне показалось, что пришел дух - ангел, схватил ребенка; вы сказали: - позволь и мне следовать за тобой; о, позволь мне; я так несчастна; но ангел произнес: - Нет, никогда, никогда.

Лэди Клара побледнела: - Что вы разумеете под этим сном? спрашивает она меня, продолжала Лаура.

-- Ах, милая лэди, ради этих младенцев, ради Того, Кто зовет их к себе, будьте с ними всегда вместе. Никогда, никогда не разставайтесь с ними! Припадайте к Его стопам, и ищите у Него защиты. Я схватила ее за руки, и много говорила ей в этом смысле; но, Артур, мне не нужно, не должно повторять всего, что я говорила. Наконец, когда я поцеловала ее, она разтрогалась, сказала, что я к ней так добра; что она совсем одинока на этом свете; что у нея нет друга, к которому бы она могла прибегнуть. Потом она спросила: соглашусь ли я жить у нея? и я отвечала: Да. Мой милый, мы должны ехать. Я думаю, тебе следовало бы повидаться с известным тебе человеком в Ньюкоме - повидайся с ним, и предостереги его, вскрикнула Лаура, с усиливающимся жаром: проси Бога, чтоб Он просветил и укрепил его; чтоб сохранил его от этого искушения; умоли его, чтоб он оставил это, бедное, слабое, робкое, трепещущее создание; если у него есть сердце джентльмена и твердость мужа, он исполнит; знаю, что исполнит.

кажется, всякое зло должно удалиться, всякой дурной помысел бежать перед этим непорочным созданием.

-- Зачем нет с нею, бедняжкой, кого-нибудь из родных! продолжала моя жена: она гибнет в этом уединении. Я думаю, что муж не допускает к ней - и - я содрогаюсь, Артур, когда ты берешь руку этого злого, себялюбивого человека. Вы должны прекратить с ним знакомство, слышите, сэр?

-- Прежде или после нашего пребывания в его доме, моя милая? спрашивает мистер Пенденнис.

-- Бедняжка! Она просияла при мысли, что будет жить не одна. Ола побежала показывать мне покои, которые будут нам отведены. Я знаю, что тебе будет скучно; но ты можешь сочинять, и по-прежнему ездить на охоту, стрелять с здешними нашими знакомыми. Надо убедить и лэди Анну Ньюком приехать туда же. Сэр Бэрнс поссорился с матерью, и отказал ей от своего дому, в последний её приезд к нему - подумай об этом! Здешние слуги это знают. Марта перенесла мне всю историю от хозяина. Этот сэр Бэрнс - ужасное создание, Артур. Я рада, что возненавидела его с первой с ним встречи.

-- И в вертеп этого зверя вы хотите запереть меня и мое семейство, мадам! говорит супруг: впрочем, куда не пойду я, если вы прикажете? О, кто уложит мой чемодан?

Флорак и княгиня пришли в отчаяние, когда мы, за обедом, сообщили им о намерении уехать - да еще к кому же? к нашим соседям, в Ньюком! Это удивило их еще более. - Какого чорта станешь ты делать в этом вертепе? спросил наш хозяин, когда мы сидели одни за стаканом вина.

Но предположенному Лаурой визиту не суждено было сбыться: в тот же самый вечер, когда мы сидели за дессертом, входит посланный из Ньюкома, с запиской к моей жене от ньюкомской лэди.

-- Добрейшая, милейшая мистрисс Пенденнис, писала лэди Клара, подчеркивая многия слова, и по-видимому, в крайнем душевном разстройстве: - Вашему визиту не бывать. Я говорила об этом сэру Бэрнсу, который приехал сегодня, и ужь начал было обращаться со мной по-обыкновенному. О, как я несчастна! Сделайте милость, не сердитесь на меня за невежливость - но эта невежливость вынуждается искренним желанием избавить вас от неприятностей этого ужасного места! Мне кажется, я не могу здесь долее оставаться. Но, что бы ни было, я всегда сохраню в памяти вашу доброту и любезность; я буду удивляться вам, как подобает удивляться ангелу. раньше! Но, увы! у меня нет друга - только это одно ненавистное , одинокой K. Н.

P. S. - Он не знает, что я пишу. Не удивитесь же, если в продолжение утра получите от меня другую записку, написанную церемонным слогом не можем иметь удовольствия принять в настоящее время в Ньюкоме мистера и мистрисс Пенденнис.

P. S. - Лицемеры!

Я сказал Флораку, что Ньюкомы не могут принять нас и что мы готовы остаться гостить у него, если ему угодно. Добрый хозяин обрадовался этой вести. - Моя жена умрет со скуки без Бэби, сказал он: она без ума от него. - Значит, добрая старушка будет довольна, что разлука с невинным предметом её любви отдаляется.

Мой хозяин, не меньше меня, знал об отношениях, в каких сэр Бэрнс жил с своей женой. Ссоры их были предметом толков во всем графстве. Одни обвиняли Бэрнса в дурном обращении с ней и в других неблаговидных поступках, говорили, что честным людям стыдно знаться с ними; другие все порицание обращали на лэди Клару и утверждали, что лэди Клара - слабая, малодушная и пустая женщина, которая вечно плачет не-кстати; которая вышла за-муж за сэра Бэрнса из-за одних денег, любя, как всем известно другого. Да, обвинения были справедливы и с той и с другой стороны. Бездушный эгоист женился на женщине за её звание; слабая, безразсудная девушка продалась мужу за его богатство, и союз, который мог бы окончиться сносным равнодушием, принял дурной оборот и разъигрался бедствием, жестокостью, обоюдными жалобами, горькими слезами, проливаемыми втайне, проклятиями и бранью мужа, и сценами гнева и насилия, которые совершались в глазах слуг и были посмешищем для света. Мы устроиваем подобные партии каждый день; продаем или покупаем красоту или звание или богатство; освящаем торговую сделку торжественными обрядами, в которых обе стороны призывают небо в свидетели их обетов; - мы знаем, что все эти обеты - ложь, и запечатлеваем их именем Бога. - Я, Бэрнс, обещаю любить тебя, Клару, пока смерть не разлучит нас. - Я, Клара обещаю любить тебя, Бэрнс, и проч. и проч. Кто не слыхал этих древних изречений, и сколь многие из нас произносили их, сознаваясь в душе, что говорят неправду?

-- Знает ли мистер Гаррис о возвращении Ньюкома? спросил Флорак, когда я сообщил ему об этом обстоятельстве: Ce scélérat de Highgate. - Va!

-- Знает ли Ньюком, что лорд Гайгет здесь? подумал я про себя, удивляясь простодушию и благородству милой моей жены, и стараясь верить вместе с этим чистым и непорочным созданием, что еще не поздно спасти несчастную лэди Клару.

Сначала Флорак сказал: Parbleu! Нет; - не его дело; он всегда ожидал такого результата от брака лэди Клары. Он даже сделал Джэку комплимент на этот счет, несколько лет назад, в Бадене, когда там совершались, по поводу этого дела, сцены довольно трагическия, довольно комическия. С какой же стати ему мешаться теперь?

-- А дети обезславленные, сказал я: а честные семейства, повергнутые в бедствие? Ради Бога, Флорак, предупредим эту катастрофу, если можно. - Я говорил с большим жаром, душевно желая отклонить беду, если возможно; к этому я был сильно побужден рассказом, слышанным ровно перед обедом, от этого благородного и невинного создания, которое, по внушению чистого сердца, торопилось защитить дело правды и истины, и спасти несчастную, повергнутую в отчаяние, сестру, трепетавшую на краю погибели.

-- Если вы не хотите писать ему, сказал я, с некоторою вспышкою, если вашим грумам неприятно ехать ночью (это было одним из возражений Флорака), я сам отправлюсь. Мы толковали об этом деле поздно вечером, когда дамы удалились уже в свои спальни, и когда разъехались многие гости, которые провели вечер у нашего гостеприимного хозяина и такой же хозяйки: при них я, разумеется, не хотел говорить о предмете таком щекотливом.

-- Parbleu, что за целомудрие, друг мой, восклицает Флорак, потягивая сигару: сейчас видно, что жена прочла тебе наставление. Бедный мой Пенденнис! Ты под башмаком у своей жены, mon pauvre bon! Ты сделался образцовым мужем. Правду пишет моя матушка, что жена твоя - ангел.

за это дело. В те дни, когда в Розбери бывали обеды для гостей, из Ньюкома приходили вспомогательные слуги, которых обыкновенно поставлял хозяин гостинницы под вывескою "Королевского Герба". Для заподряда этих-то людей, также для необходимых распоряжений по закупке рыбы, карт и пр., князь Монкоитур ездил в Ньюком, в тот день, когда мы повстречали лорда Гэйгета, мистер Гаррис тожь, у конторы гостинницы. В то время, как мы были заняты вышеприведенным разговором, входит слуга, и говорит: Милорд, Дженкинс и другой человек возвращаются в повозке в Ньюком: не нужно ли чего приказать?

-- Само небо посылает нам его, говорит Флорак, обратясь ко мне со смехом: - Роберт, вели Дженкинсу обождать минут пять; мне нужно написать записку к одному господину, в гостиннице Королевского Герба. С этими словами, Флорак сел за письменный стол, набросал несколько строк, прочел их мне и, запечатав записку, адресовал ее на имя мистера Гарриса, в гостиннице Королевского Герба. Телега, записка и подсобные слуги отправились в Ньюком. Флорак предложил мне идти спать, со спокойною совестью. И правда: предостережение, посланное таким, а не другим путем, могло дойдти надежнее, и слово, замолвленное Флораком, по всей вероятности, было действительнее, чем всякая просьба от моего имени. Может-быть, я и не решился бы на это без положительно изъявленного желания такой дамы, чей совет во всех затруднительных обстоятельствах жизни я готов принять к исполнению, - в чем откровенно сознаюсь.

всегда скакал быстрее, когда я хорошо обедал; шампанское каким-то образом сообщалось и ему, а бордоское пробиралось в его копыта. Еще до полночи, письмо к мистеру Гаррису находилось уже в руках мистера Гарриса, в гостиннице Королевского Герба.

Выше сказано, что в одном зале этой гостинницы некоторые из веселых обывателей Ньюкома содержали клуб; членами в нем были: аукционист Паррит; даровитый сотрудник, нынче редактор Индепендента, Том Поттс; аптекарь Видлер, и другие джентльмены.

Первый случай упомянуть об этом обществе представился нам в самом начале настоящей летописи, за долго до того времени, когда у Клэйва Ньюкома выросли прекрасные усы. Если аптекарь Видлер тогда ужь был стар, так теперь он постарел еще десятью годами; у него, как само собою разумеется, были разные помощники, и один из них в последние годы сделался его компаньоном, хотя фирма продолжает быть известною под старинным и уважаемым именем Видлера. Разбитной малый был этот компаньон - первоклассный член - собутыльник клуба Веселых Британцев, где он имел обыкновение засиживаться до поздней ночи, чтоб быть на готове на всякое, могущее представиться ночное дело.

лекарь, не без намерения показав честной компании, какую знать он пользует. - Хотел бы я, чтоб старая барыня хворала днем, а не ночью. Чорт побери, прибавляет он, это что? - и он читает: Sir Newcome est de retour. Bon voyage, mon ami. F. - Что это значит?

-- А мне казалось, что ты знаешь по-французски, Джэк Гаррис, говорит Том Поттс: ты всегда надоедал нам французскими песнями.

-- Разумеется, знаю, говорит тот; но что это значит?

-- Ньюком воротился в пяти-часовом поезде. Я тут же ехал, и он едва удостоил меня парой слов. Со станции он взял экипаж Броуна. Не думаю, чтоб Броун обогатил его фамилию своей операцией, говорит мистер Поттс.

-- Да мне

-- Ба! я говорю, что это ошибка, кричит мистер Тэйлоу, сидя в креслах и покуривая сигару: это письмо следует одному господину, тому самому, с кем разговаривал князь и кого он называл Джэком, в последний приезд сюда. Славное сделали дело: печать сломали - и прочитали. Не спит ли ужь этот господин? Джон, снеси-ка к нему эту записочку.

Джон, не ведая содержания за-писки, так-как он только-что вошел в клубный зал с ужином для мистера Поттса, снес записку по указанию и воротился к своему хозяину с перепуганным лицом. Он сказал, что этот господин - пресамоуправный человек. Прочитав письмо, он-чуть было не задушил Джона, но Джон не поддался, и когда Джон сказал, что письмо, как он полагал, распечатано мистером Гаррисом в клубе, - мистером Джэком Гаррисом, незнакомый господин взбеленился и начал страшно браниться,

-- Поттс! сказал Тэплоу, который бывал словоохотен и сообщителен в известных случаях, после излишняго употребления грогу: мне сдается, что этот господин - столько же как я - Гаррис, Я посылал его белье в стирку, и видел на двух белых носовых платках пометку Г. с короной.

На другой день мы поехали в Ньюком, может-быть в надежде увидеть, что лорд Гэйгет послушался посланного ему предостережения и убрался из Ньюкома. Но нам пришлось и разочароваться. Он прохаживался перед гостинницей, где тысячи людей могли видеть его, точно также как мы.

-- Я теперь не могу удаляться, что бы там ни случилось: негодяю уже известно, что я здесь. Если я уеду, он скажет, что я его испугался и бежал. О, как бы я желал, чтоб он пришел сюда и нашел меня. - Тут он разразился страшным хохотом.

-- Гораздо лучше бежать, с горестью промолвил один из нас.

-- Пенденнис, сказал он с необыкновенною кротостью, ваша жена - добрая женщина. Пошли ей Бог счастья, награди ее за все, что она говорила и делала, за все, что она сделала бы, если бы этот негодяй не помешал ей. Знаете ли вы, что бедная женщина не имеет на свете ни единого друга, ни единого, кроме меня, и той молодой девушки, которую эти люди продают Фэринтошу. Он прогнал от нея всех близких, и все за-одно возстают против нея. Об родных нечего и говорить: когда щадили они несчастного, или беззащитную несчастную девушку? Бедный ангел! Мать, которая продала ее, приходит к ней и читает ей наставления; жена Кью поднимает нос и презирает ее; даже Рустер, с-тех-пор как женился и живет в Чантиклере, начал чваниться и советует ей избегать моего общества! Знаете ли, что единственным другом, которого она знала в жизни, была та старуха с костылем - графиня Кью, старая колдунья, которую они похоронили четыре месяца назад, прибрав к рукам её богатство? Она была её покровительницей и защитницей, эта старуха; да помилует ее за это Господь, где бы она теперь ни была: доброе слово не послужит ей во вред, ха, ха! - Смех его страшно было слышать.

и она сказала бы: Джэк прийди! я пришел бы.

-- А если бы она велела вам удалиться? спросили его друзья.

-- Я удалился бы, как удалялся несколько раз. Если б она велела мне броситься в море, уже ли вы думаете, что я не бросился бы? Но когда я удаляюсь и она остается одна с ним, знаете ли, что он делает? Он бьет ее. Бьет это бедное, слабое существо! Он сам сознавался в этом. Она бежала от него и укрывалась у старухи, которая теперь умерла. Может-быть, он бьет ее в эту самую минуту. Зачем я жал ему руку? Этого уничижения достаточно для меня, не правда ли? но она этого желала и я стал бы чистить ему сапоги, если бы она мне велела. И потому только, что она требовала от меня оставить деньги в его проклятом банке; и потому только, что он верно может положиться на мою честь и её, он жмет мне руку, мне, которого ненавидит хуже всего на свете - и не без основания. Зачем нет места, где бы мы могли сойдтись и порешить дело! Если б мне всадили пулю в лоб, я умер бы охотно - говорю вам по-истине. Я сам хочу застрелиться, Неиденнис. Вы не понимаете меня, виконт.

-- Il est vrai, - сказал Флорак, пожав плечами: я не понимаю ни самоубийства, ни мальпоста. Что прикажете? Я недовольно еще обангличанился, mon ami. У нас также женятся и выходят за-муж по расчету и приличию, que diable, и чему следует быть, бывает; по скандалу - никогда! Не перенимайте наших обычаев и учреждений в половину. И вы меня наверно не понимаете, mon pauvre Jack!

будет иметь до вас дело, - найдет вас и там. Если вы хотите ехать, - счастливый путь! можете ехать, и также под своим именем.

-- Parbleu, c'est èa, кричит Флорак: он говорит, как книга - этот романист! - С моей стороны, я сознаюсь, что, по моему мнению, добрая женщина могла бы убедить его и тронуть это мужественное, не лишенное благородства, сердце, трепещущее теперь на ужасных весах между злом и добром,

-- Allons! велим подать мой drague! кричит Флорок: Джэк, ты едешь с нами, mon ami! Мадам Пенденннс, этот ангел воплощенный и друг мой, прелестнейший из квакеров, будет напевать тебе своим соловьиным голоском сладостнейшия наставления. Жена моя станет ухаживать за тобой, как мать, как бабушка. Ступай же, укладывай свой чемодан.

Лорду Гэйгету, по-видимому, стало легче. Он пожал нам руки; сказал, что никогда не забудет нашей доброты, никогда! Правду сказать, диалектическая часть нашей беседы была гораздо длиннее, чем она здесь изложена: он обещал приехать по-позже, но не вместе с нами, благодарю вас; ему нужно кой-где побывать; написать кой-какие письма. После этого, он к нашим услугам, и будет в Розбери к обеду.