Ньюкомы.
Часть девятая.
Глава LVIII. Новое горе.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть девятая. Глава LVIII. Новое горе. (старая орфография)

LVIII.
Новое горе.

Судьбам не угодно было, чтобы план, задуманный друзьями лорда Гейгета для спасения лэди Клары, исполнился. Гэйгет непременно хотел еще раз видеться с несчастной лэди, и при этом свидании участь грустной жизни обоих была решена. Утром, по возвращении домой, Бэрнс Ньюком узнал, что лорд Гэйгет, под чужим именем, проживает вблизи его дома и что его часто видали вместе с лэди Кларой. Она не простилась с детьми в тот день, когда оставила свой дом, и не только не делала никаких приготовлений к отъезду, но еще занималась распоряжениями по хозяйству, для приема членов семейства, которое, как извещал её муж, должно приехать в след за ним. Ожидали Этель, лэди Анну и некоторых из детей. После них должны были приехать мать и сестры лорда Фэринтоша. Это собрание родных должно было предшествовать браку, который вскоре должен был теснее соединить обе фамилии. Лэди Клара сказала - да на приказания мужа; повинуясь его желаниям, машинально встала и пошла делать приготовления для приема гостей; дрожа говорила с дворецким, а муж между-тем издевался над ней. Малюток уложили спать раньше обыкновенного, до приезда еще сэра Бэрнса. Он не заблагоразсудил взглянуть на них, спящих; не зашла к ним и мать. Когда бедные малютки уходили из её комнаты, под призором нянек, она не знала, что видит их в последний раз. Может-быть, еслиб она подошла в этот вечер к их постелькам, если б несчастная, пораженная паническим страхом душа имела время успокоиться, одуматься и помолиться, - судьба завтрашняго дня была бы другая, и дрожащая чаша весов склонилась бы на сторону правого. Но ей не дано было времени опомниться. Муж приехал и встретил ее обычными приветствиями: презрением, сарказмом и безчеловечными оскорблениями. В последствии, он не смел сослаться ни на одного из своих слуг, в свидетельство доброго его обращения с женой, хотя многие были готовы свидетельствовать о его жестокости и её страхе. В этот последний вечер, горничная лэди Клары, деревенская девушка из дому отца её в Чантиклере, высказала сэру Бэрнсу, середи супружеского раздора, что барыня её может, если хочет, терпеть его суровые поступки, но что она не согласна долее оставаться под кровлей такого изверга. Вмешательство девушки, по-видимому, не много послужило в пользу госпожи: несчастная лэди Клара провела последнюю ночь под кровлей мужа и детей, не имея при себе другой прислуги, кроме этой бедной девушки, которая готова была оставить ее, - сперва в слезах и истерических воплях, а потом в стонах и безпамятстве. Когда лэди Клару усыпили опиумом, её горничная пересказала о её страданиях в людской, и утром с полдюжины слуг пришли просить увольнения у сэра Бэрнса, когда он сидел за завтраком, в прадедовском зале, окруженный портретами своих великих предков, в своем доме.

по прочтении которого он вскочил с таким проклятием, что слуга, подавший письмо, испугался, и Бэрнс, с тем же письмом в руке, побежал на половину лэди Клары. Милэди давно уже встала. Сэр Бэрнс пил чай несколько позднее обыкновенного в первое утро по приезде в Ньюком. Ему нужно было просмотреть книги байлифа, и приглянуть в парке и на полях; побранить садовников; разругать конюхов и псарей; дать гонку леснику за то, что вырубил слишком мало или слишком много; попугать бедных старых рабочих, подметающих упавшие листья, и проч. И так, лэди Клара давно ужь встала и была одета, когда муж вошел к ней в комнату, находившуюся, как мы выше сказали, на конце дома и замыкавшую длинный ряд прадедовских покоев.

Недовольные слуги услыхали громкий голос и брань в комнате; потом крики лэди Клары; потом увидали, как сэр Бэрнс выбежал вон из комнаты, запер за собою дверь и вынул ключ. Затем сэр Бэрнс с новою бранью бросился к безпокойному Джэмсу. - Браните свою жену, а меня не троньте, сэр Бэрнс Ньюком! сказал Джэмс, и при этих словах, остановил занесенную взбешенным баронетом руку своей рукой, втрое сильнейшей. Этот человек и горничная последовали за своей барыней, в горестное путешествие, которое она предприняла. Они служили ей с неизменным почтением, и никак не хотели верить, что поведение барыни неблаговидно. Когда Бэрнс, в последствии, вздумал опровергать их показания, они отстояли их и много повредили делу челобитчика. Чаша наконец перевесилась, и Бэрнс сам был виновен в том, что теперь случилось и что мы, спустя несколько часов, узнали в Ньюкоме, где это событие служило предметом толков во всем околотке.

Флорак и я, не зная еще о происшедшем, встретили Бэрнса у ворот: он ехал по направлению к Ньюкому, между-тем как мы возвращались в Розбери. Князь Монконтур, который правил лошадьми, поклонился баронету, а баронет сухо кивнул нам головой и поехал далее, с грумом позади. - Фигура этого garèon, сказал Флорак, когда наш знакомец проехал, не совсем приятна. Из бледного, он стал синезеленым. Желательно, чтобы эти два человека не встретились; иначе добру не бывать! Плохо будет Бэрнсу, думал спутник Флорака, так как он знал прежния столкновения Бэрнса и его дяди и кузена, и убежден был, что за лорда Гэйгета опасаться нечего.

Через полчаса после приведенных здесь слов Флорака, произошла встреча между Бэрнсом и Гэйгетом, на Ньюкомском сквэре, в виду гостинницы Королевского Герба, вблизи которой живет поверенный сэра Бэрнса Ньюкома. Перед гостиницей прохаживался мистер Гаррис, - как он называл себя - и ждал, пока не выедет с двора гостиницы экипаж, который он велел подавать. Когда сэр Бэрнс Ньюком подъезжал к трактиру, многие сняли перед ним шляпы, не смотря на то, что никто не любил его. Он кланялся и улыбался одному из них, как вдруг увидал Бельсэйза.

Он отскочил назад, так что конь его взобрался на тротуар; было ли то гнев и бешенство, или просто случай и безсознательное движение, только Бэрнс Ньюком, взглянув на лорда Гэйгета, туже минуту взмахнул хлыстом.

-- Как вы смеете, сэр, кричит сэр Бэрнс, продолжая держать к верху эту несчастную трость, как вы смеете!

-- Смею, бездельник! сказал Бельсэиз. Не та ли это трость, которой ты бьешь жену, разбойник! - Бельсэиз, схватив Бэрнса, стащил его с седла, и бросил на мостовую. Конь стал на дыбы и прочищая себе дорогу, понесся по улице; через минуту, толпа народу окружила сэра Бэрнса.

Тут же выехал экипаж Бельсэйза. Сквозь толпу людей, теснившихся вокруг него с криками, упреками и угрозами, Бельсэиз проложил себе дорогу локтями. Мистер Тэплоу, перепуганный, был одним из сотни зрителей этой сцены.

-- Я - лорд Гэйгет, сказал соперник Бэрнса: если сэр Бэрнс Ньюком имеет до меня дело, скажите ему, что я извещу его, где он может меня наидти. - С этими словами, он сел в экипаж и велел кучеру ехать куда обыкновенно ездит.

Королевского Герба собирались толпы и ждали у дома стряпчого Спирса, куда перенесли сэра Бэрнса. Напрасно полицейские приказывали им разойдтись; новые группы занимали место удалявшихся. На следующий день, когда Бэрнса Ньюкома, у которого ушиб был неопасный, посадили в карету и повезли домой, один человек погрозил ему в дверцы и с прибранной сказал: по делом тебе, бездельник. Это был тот самый человек, чью любезную соблазнил наш Дон-Жуан и бросил несколько лет тому; горе его было хорошо известно между его товарищами: он был предводителем хора ненависти, шумевшого вокруг Бэрнса Ньюкома.

Мать Бэрнса и сестра его, Этель, приехали в Ньюком не за долго до возвращения хора по домам. Все там были в тревоге. Лэди Анна и мисс Ньюком вышли к нам на встречу, бледные. Он смеялся и убеждал их не безпокоиться: действительно, ушиб был маловажный; он упал с лошади и лекарь пустил ему кровь; по опасности никакой не было. Однакожь дамы по-прежнему оставались бледны и показывали вид сомнения. Что было этому причиной? Середи белого дни, с одною служанкой, лэди Клара Ньюком покинула дом мужа, и в тот же вечер сэру Бэрнсу Ньюкому подали письмо, в котором лорд Гэйгет извещал, что лэди Клара Пуллейн не могла долее переносить жестокости мужа и решилась его оставить; что лорд Гэйгет намерен немедленно выехать из Англии, но что он пробудет здесь довольно времени дли свидания с сэром Бэрнсом Ньюкомом, в случае, если б он пожелал этого; тут же был назван друг лорда Гэйгета (товарищ его по полку, где он прежде служил), которому поручалось получать письма и действовать от имени милорда, как укажет надобность.

Прения палаты лордов известят подробно о последующих событиях печальной истории лэди. Бракоразводное дело Ньюкомов наполняло обыкновенное число столбцов в газетах - особенно в газетах воскресных. Свидетели допрашивались учеными перами, которых обязанность, - нет, удовольствие состоит, кажется, именно в том, чтоб разбирать подобные дела, и в видах правосудия и общественной нравственности, без сомнения, вся история домашняго быта Бэрнса Ньюкома была доведена до сведения британской публики. При предварительном следствии в суде Королевской скамьи, как величественно генерал-адвокат Роулэнд отстаивал права британских супругов! - с каким пафосом описывал он супружеский рай невинных детей, лепечущих вокруг своих счастливых родителей, змея - разрушителя, вползающого в бельгрэвский эдем; покинутого сиротствующого у домашняго очага супруга, взывающого к отчизне о возмездии! Роулэнд проливал обильные слезы в продолжение этой благородной речи. Ни на шиллинг менее двадцати тысяч фунтов стерлингов не определял он ценность обиды, сделанной его клиенту. Речь растрогала присяжных и в вечерних газетах появилась целиком, с прибавкою злых выходок против аристократии вообще. Первые столбцы главной тогда утренней газеты "День" заняты были на следующее утро статьей, в которой каждая из прикосновенных сторон и каждое общественное учреждение поражалось безпощадно. Унижение пэрства, упадок монархии (с ретроспективным взглядом на всем известную историю Гигеса и Кандаулов), чудовищность преступления и нелепость суда и наказания, яркими красками, выставлялись в страшной статье газеты "День."

ни одного.

представлено самим истцом, которого жестокость и небрежение подтверждается двадцатью свидетелями - небрежение такое оскорбительное, жестокость такая систематическая, что он удивляется, каким-образом истец решился предать публичному суду свою жалобу, со всеми её постыдными подробностями с того самого дня, когда совершился зловещий брак, и когда другая жертва безчеловечия хотела воспрепятствовать браку, но также тщетно, как генерал-авдокат Роулэнд хотел предупредить публичность этого дела. Она, с жалостными воплями, во имя опозоренной, брошенной женщины, и отверженных детей, напрасно молящих о пище, умоляла невесту остановиться, а жениха - взглянуть на несчастные создания, обязанные ему жизнию. Зачем родные и знакомые лэди Клары Пуллейн не вняли этому воззванию? В таком духе продолжалась в этот день жаркая борьба между Роулэндом и Олэйвером. Из этой схватки едва ли кто вышел по-добру, по-здорову исключая обоих главных поборников, генерал-адвоката Роулэнда и советника Олэйвера. Весь околоток смотрел и слушал скандалезную повесть не только о проступках Бэрнса и Гэйгета, но и о домашних грешках подкупленных им лакеев и злоумышлявших служанок. Господин судебный советник Сойер долго увещевал присяжных; - присяжные были люди почтенные, сами отцы семейств, и, разумеется, отмерили полной мерой лорду Гэйгету за все прегрешения; - обиженный супруг утешен был огромными в пользу его пенями, при чем ему предоставлено принять дальнейшия меры к отысканию совершенного освобождения от уз, связавших его.

Таким-образом, лэди Клара бежит из-под стражи своего тирана, но куда же? Тот самый человек, который любит ее и дает ей убежище, жалеет ее и оплакивает её участь. Она едва смеет глядеть на людей из окна своего нового приюта, опасаясь, чтоб не узнали её и не осыпали укоризнами. Всякия связи знакомства с женщинами разорваны для нея. Выходя за порог дому и проходя между людей, она чувствует их насмешки и знает, что злоба и ненависть шипят позади её. Люди, словно преступники, еще не обличенные, сторонятся от нея, как-будто прикосновение её заразительно. Лэди Клара знает, что она омрачила жребий и поселила бедствие в доме человека, которого она любит больше всего на свете; что знакомые его, обходятся с нею с сомнительным почтением, а слуги, приставленные к ней, с подозрительным повиновением. В селах, на улицах города, прохожие указывают пальцем, когда проезжает она в экипаже, блистательная и одинокая. Грубые товарищи её супруга по охоте едят за её столом; он по неволе ищет общества льстецов и людей низшого разряда; равные ему, - по-крайней-мере в собственном его доме, - не хотят жить с ним. Может-статься, она желала бы быть ласковой с окружающими ее хозяевами коттеджей; делать им добро; но она боится посещать их, чтоб не подвергнуться их подозрению. Пастор, который раздает её милостыню, краснеет и потупляет глаза, встречаясь с нею в деревне, если он идет с своей женою или одним из детей. Не отправиться ли им на континент и обзавестись большим домом в Париже или Флоренции? Там они могут найдти общество; но какого сорту? К ним станут ездить наши баденские знакомцы - мадам Шлангенбад, мадам Крюшкасси, мадам Д'Иври, мосье Лодер, Понтер, Блэкбэль, Дьюсис; эти люди будут танцовать, кокетничать, ссориться, играть в карты и веселиться вокруг хозяйки; но что общого с этим безпутным народом имеет эта бедная, робкая женщина? Притом, даже и эти люди будут смотреть на нее с презрением. Улыбки и смех на этих раскрашенных лицах вовсе не похожи на улыбку её грустного лица. У нея нет ответа на их остроты. Их адская веселость для нея несноснее домашняго уединения. Не удивительно, что муж её не любит домашней жизни и приезжает домой только на время охоты. Не удивительно, что он не бывает дома целый день; может ли он любить домашнюю жизнь, которую она так отравила? Середи её скорби, сомнения, бедствия, небо посылает ей ребенка: как она прилепляется к нему! как все её существование, и надежда, и страсть сосредоточивается на этом слабом младенце!... но она уже не принадлежит нашей летописи: с принятием нового имени, бедная лэди выходит из истории Ньюкомов.

Если дети Бэрнса Ньюкома встречают эту одинокую лэди, узнают ли они ее? Если бывший её супруг порою думает об этом несчастном, юном создании, которое он отогнал от себя жестокостью, совесть тревожит ли его сон ночью? Отчего же совесть Бэрнса Ньюкома должна быть щекотливее совести его земляков, которые набили ему карман деньгами за то, что он презрел бедную, слабую молодую женщину и довел ее до погибели? Когда полный отчет этого жалкого банкротства будет представлен на окончательный пересмотр, как вы думаете: которая из обеих сторон будет признана наиболее виновною? Чувствуют ли некоторый стыд почтенные родители и родственники, торопившиеся браком, и великосветския особы, подписавшияся свидетелями, кушавшия завтраки и аплодировавшия спичу жениха? О, Hymen, Hymenae!