Ньюкомы.
Часть девятая.
Глава LIX. В которой Ахилл теряет Бризеиду.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть девятая. Глава LIX. В которой Ахилл теряет Бризеиду. (старая орфография)

LIX.
В которой Ахилл теряет Бризеиду.

Маркизу Фэринтошу было лет не много, но он провел большую часть их в привычке повелевать, и, с самого детства, встречал повиновение во всех окружавших его. Когда он был ребенком, ему стоило только зареветь, и мать и няньки прибегали в испуге, как будто он был лев ливийский. Все его желания и приказания почитались законом в его клане и фамилии. В период его лондонской и парижской разсеянности, бедная мать ни разу не осмелилась сделать замечание своему ветренику и закрывала глаза, чтоб не видать его шалостей. Что касается друзей его особы и дому, из которых многие были люди почтенные и пожилые, расположение их к молодому маркизу было так чрезвычайно, что не было общества, в которое бы они не последовали за ним, увлекаемые привязанностью к нему, и вы не редко могли бы видеть, как он танцует у Масиль, между тем как ветераны aides-de-camp стоят и смотрят на него, или забавляются с оперными танцовщицами на банкете, который эти господа, в летах его отца, приняли на себя труды устроить у Трех-братьев. Если его милости, графу Альмавиве нужен приятель, который бы подержал фонарь или подставил лестницу, уже ли вы думаете, что в обществе но найдется препорядочных людей, готовых играть роль Фигаро? Когда Фэринтош, в цвете гордого мужества, заблагоразсудил избрать себе супругу и возвести на свой престол маркизу, никто не смел ему противоречить. Когда он пригласил свою мать, сестер, их поклонников и вообще родных и знакомых льстецов - преклонить колена перед женщиной, которую ему угодно было почтить, эти люди повиновались с трепетом; он был уверен, что положение маркизы Фэринтош, перед лицом смертных, так блистательно, что - возведи он на эту степень любую нищую, низший свет обязан поклоняться ей.

Таким-образом, родительница его милости, сестры его милости, его бильярдные игроки и льстецы его замечательной особы - все преклонились перед избранною им невестой, и не смели контролировать воли своего юного предводителя. Что толковали между собой лэди, мы не можем знать; но должно предполагать, что приспешники его милости, капитан Генгнэн, Джэк Тодгёнтер и прочие чуяли недоброе от перемены в жизни своего патрона, и не могли без заботы смотреть на пришествие госпожи, которая, может статься, будет господствовать над ним и над ними; которая, быть-может, употребит свое влияние на мужа для того, чтоб вытеснить этих добрых малых с мест, на которых им было так тепло и уютно. Весельчаки - негодяи могли разделить участь кухни, конюшен, погребов и сигарочниц его милости. Новая маркиза могла ненавидеть охоту, куренье табаку, шумные пирушки и лизоблюдов вообще, или ввести в дом других любимцев. Я уверен, что каждый светский человек с нежною душой должен чувствовать сострадание к положению этих верных, поверженных в сомнение, безутешных вассалов, и сочувствовать их тревожному выражению лица при виде блистательных приготовлений к свадьбе, богатой мебели, отправляемой в замки и дома его милости, великолепных сервизов, запасаемых для его столов - столов, за которыми, может статься, для них не будет ни ножа ни вилки; замков и домов, через порог которых, может быть, не удастся перешагнуть бедным подлипалам.

Когда утренния газеты разнесли по городу весть об описанном в пределущих страницах побеге великосветской дамы, можете вообразить волнение, произведенное этою вестью в верных сердцах великодушного Тодгёнтера и преданного Генчмэна. Милорда еще не было в собственном его доме. Он и друзья его продолжали оставаться в маленьком доме в Мэйфэре, любимом местопребывании холостяка, где они наслаждались такими вкусными обедами и ужинами, проводили время в таких милых занятиях. Я воображаю мину Генча, когда он приходит пить чай и читает Morning-Post. Воображаю, как Том вваливается из своей спальни, и Генч подает ему газету; воображаю последующий разговор между этими достопочтенными господами. Побег великосветской дамы, ощущение в Н--коме; бегство лэди Кл-- Н--ком, дочери покойного и сестры нынешняго графа Д--ркинга, с лордом Г--гэтом; встреча между лордом Г--гэтом и сэром Б--нсом Н--комом. Необычайные открытия. Да, воображаю мину Генча и Хода при этой страшной новости.

-- Славная новость, не правда ли, Тодди? говорит Генчмэн, приподнимая голову от пери горского паштета, над которым трудится верный друг Фэринтоша.

-- Всегда ожидал этого, замечает другой: всякой, кто видал их вместе в прошедший сезон, должен был это знать. Сам Фэринтош говорил мае об этом.

-- Вот-то будет страшный для него удар, когда он прочтет. Ведь это напечатано в Morning-Post? Morning-Post у него в спальне. Он звонил: я слышал. Что, Боумэн, милорд читал газету?

Слуга Боумэн отвечает: Могу вас уверить, что читал. Прочтя газету, он вскочил с постели и начал страшно браниться. Я поскорей убрался, - продолжал Боумэн, который позволял себе в отношении к этим двум джентльменам фамилиарное, даже презрительное обращение.

-- Да хоть кто взбесится! говорит Тодди Генчмину, и оба встревожились в благородной душе своей, вообразив, что их начальник в эту минуту встает и одевается; что он скоро и в порядке натуры, спустится в нижний этаж, и тогда, по всем вероятностям, начнет браниться и с ними.

Высокородный Мунго Малькольм Ангус был в страшном состоянии духа, когда, наконец появился в столовой. - Что за кабак делаете вы из этой комнаты? кричит он. Трепещущий Генчмэн, который только что начал курить, как случалось ему сто раз в столовой холостого человека - бросает свою сигару в огонь.

-- Вот так-то! Насилу за ум хватился! Что не бросишь туда и остальные? У Гедеона достанешь их за пять гиней целый ящик, продолжает кричать юный пэр.

-- Понимаю, отчего ты так злишься, товарищ, говорит Генчмэн, протягивая свою ручищу. Слеза сострадания навернулась у него на глазах и покатилась по пухлым щекам. - Фэринтош, ты хочешь ссориться с старым Франком, товарищем, который был привязан к тебе тогда ужь, когда ты не умел еще говорить. Ты в горе, маркиз, ты раздосадован, я это знаю, и я в такую минуту не стану сердиться на тебя. Изволь, нападай на меня, рази, мой юный товарищ. - И Франк стал в позу человека, готового принять кулачный приступ. Он обнажил свою грудь и, показывая рубцы на ней, повторил: Рази! Франк Генчмэн был краснобай. Дядя мой, маиор Пенденнис, часто смеялся со мной над напыщенною лестью и кипящей верностью этого малого.

-- Вы читали эту проклятую статью? говорит маркиз.

-- Читали, и нам стало чертовски досадно, говорит Генчмэн: досадно за тебя, мой дорогой товарищ.

-- Я вспомнил, маркиз, то, что вы говорили в прошедшем году, восклицает Тодгентер (ловкий малый - Тодгентер): вот в этой самой комнате, за этим самым столом, в тот вечер, когда здесь ужинали Коралия и испанская танцовщица с матерью и речь зашла о Гайгете, - вы сами предсказывали, что должно случиться. Я сомневался, потому, что обедал у Ньюкомов и часто видал в обществе Гэйгета и его жену. Но, хоть вы и моложе меня, однако жь глаза у вас зорче моих: вы тотчас смекнули, да, тотчас же, помните? Коралия сказала, как она этому рада, потому что сэр Бэрнс дурно поступил с её приятельницей - Генч... как бишь зовут приятельницу Коралии?

-- А мне как знать её приятельниц? резко отвечает Генчмэн: какое мне дело до сэра Бэрнса Ньюкома и его домашних дел? Он не из числа моих друзей. Я никогда не говорил, чтоб он был моим другом. Я никогда не говорил, чтоб любил его. Из одного уважения к нашему начальнику, я не высказывал и не решусь высказать своих мыслей насчет сэра Бэрнса. Не хочешь ли паштета, начальник? Не хочешь? Бедняжка! Знаю, что у тебя не может быть аппетита. Знаю, что весть сразила тебя. Я не говорю ничего, и не имею притязаний соболезновать, хоть чувствую к тебе - ведь ты сам знаешь, что можешь положиться на своего старого Франка Генчмэна - не правда ли, Малькольм? - И тут Генчмэн отворачивается, чтоб скрыть свою милую чувствительность и великодушное волнение.

-- Да мне какое дело до этого? вскрикивает маркиз, приправляя речь обычными вставочными выражениями, которые украшали его красноречие всякой раз, когда он был не в духе: какое мне дело до Бэрнса Ньюкома, его проклятых дел и фамилии? Я не хочу и смотреть на него иначе, как на моего банкира, и буду видеться с ним разве только тогда, когда поеду в Сити, где он ведет мои счеты. Я говорю, что мне нет никакого дела ни до него, ни до прочих Ньюкомов, какие есть под солнцем. Один из них живописец и готов рисовать мою собаку, Раткачера, или мою лошадь, моего грума; стоит только заказать. Уже ли ты думаешь, что я имею какое нибудь дело до подобной сволочи? Будущая маркиза Фэринтош не виновата, что её фамилия не ровна с моей. Да и сколько фамилий таких, как моя, насчитаешь во всей Англии и Шотландии? Две-три, и обчелся. Знаешь, что я тебе скажу, Генч? Держу пять против двух, что не пройдет часу, как здесь будет моя матушка, упадет передо мной на колени и станет просить, чтоб я взял назад данное слово.

-- Что-жь ты сделаешь, Фэринтош? протяжно спрашивает Генчмэн: согласишься?

-- Ни за что! кричит маркиз: зачем разорву я связь с прекраснейшею в Англии девушкой, умной, отлично образованной, такой, какую редко встретишь на свете? Из-за того только, что её невестка бросила её брата, который поступал с нею адски? Мы ужь разсуждали об этом и прежде. Я никогда не хотел у него обедать, хоть он вечно приглашал меня, и если бывал у кого из его родни, так из одной только вежливости. Лэди Анна - дело другое. Она настоящая лэди, настоящая. Она добрая женщина, и Кью - препочтенный человек, хотя род его получил перское достоинство не далее, как при Георге III. Послушал бы ты, как он отзывается о мисс Ньюком, несмотря на то, что она отказала ему. Хотел бы я знать, кто помешает мне жениться на дочери лэди Анны Ньюком?

-- Ей-ей, ты человек с характером, Фэринтош: дай же мне руку, товарищ, говорит Генчмэн.

знаю свое место; а если человек моего звания даст слово, то не изменит ему, сэр, и милэди с моими сестрицами могут ползать вокруг меня на коленях, но, ей-ей, я не отступлюсь от своего намерения.

Справедливость предположений лорда Фэринтоша скоро оправдалась появлением матушки милорда, лэди Гленливэт; её приезд прервал беседу, которую Генчмэн не раз пересказывал в последствии. Лэди Гленливэт так настоятельно требовала свидания с сыном, что молодой нобельмэн должен был наконец принять ее; и без сомнения, затем последовало продолжительное и занимательное прение, в котором матушка лорда Фэринтоша слезно умоляла его отказаться от невесты, а Фэринтош решительно отстаивал свое намерение.

Что побуждало к этому молодого лорда: чувство ли чести, неодолимое ли желание обладать молодою красавицей и назвать ее своею, или просто упрямство и гордость, которые не позволяли ему терпеть ни малейшого стеснения его свободы? Правда, он очень философски переносил отсрочку за отсрочкой, которые безпрестанно отдаляли предположенный союз, и, совершенно уверенный в своей невесте, не торопился свадьбой, а спокойно допивал чашу холостяка. Мы все знаем, как трогательно прощался он с спутниками своей холостой жизни; знаем спичи, произнесенные на обоих языках; подарки, розданные тому и другому; слезы и истерические припадки некоторых из гостей; сигарочницу, уступленную такому-то приятелю, бриллиантовый экран, пожалованный такой-то приятельнице, и прочее, и прочее. Разве мы этого не знаем? Если не знаем, виноват в том не Генчмэн, который рассказывал историю обрученья Феринтоша тысячу один раз в своих клубах, в домах, куда его приглашают обедать, по случаю короткого его знакомства со знатью между молодыми львами и не-львами, образование которых этот толстый Ментор и поклонник молодежи принял на свою обязанность. Прощание в Гринвиче было так трогательно, что оказалось необходимым повторить его в Ричмонде, где играли роль и слезы: плакала Эвхарис по тому, что прекрасная Калипсо хотела выцарапать ей глаза. На этом прощанье, не только Телеман, как свойственно его летам, но и сам Ментор вкусили вина свыше меры. Вы добродетельны, о читатель, но все таки есть на свете хлеб и вино. Спросите Генчмэна, если не верите. Вы найдете его в парке, каждый день; он будет обедать с вами, если прежде вас не попросит его к себе кто-нибудь по-лучше вас. Он станет вам рассказывать историю за историею о молодом лорде Фэринтоше, о его женитьбе, о том, что случилось до свадьбы и что случится после; он начнет вздыхать, будет даже плакать в известные моменты, рассказывая последующия ссоры супругов и неприличные поступки Феринтоша, и то, как он образовал этого молодого человека. Мой дядя и капитан Генчмэн страшно не терпели друг друга, должен я сказать с прискорбием, и с прискорбием же должен прибавить, как забавно было слышать, когда один честил другого.

Леди Гленливэт, как говорил капитан, не имела успеха при свидании с сыном, который, не внимая ни приказаниям матери, ни слезным её просьбам, клялся, что женится на мисс Ньюком и что никакия силы на земле не заставят его переменить намерения. - Как будто чьи убеждения могли поколебать упрямую волю этого человека! восклицал бывший его приятель.

Но на следующий день, после того, как десятки тысяч человек в клубах и семейных домах наговорились до-сыта о занимательной новости; после того, как вечерняя беседа повторила с прибавками восхитительную тему наших утренних современников; после того, как Калипсо и Эвхарис, теперь примирившияся и катавшияся в парке в одном экипаже, сделали ручку лорду Фэринтошу и наговорили ему комплиментов; после ночи, проведенной в сомнении, тревоге и бешенстве - как шептали друг-другу люди в клубе, где обедал милорд, и в театре, где он изволил искать развлечения; после страшных минут завтрака, за которым мосьё Боумэн, слуга, и Тодгёнтер и Генчмэн, капитаны Фэринтошевой стражи, получили каждый свою долю укоров и ворчанья, - глядь! лэди Гленливэт скова является вести прежнюю аттаку, и на этот раз ведет ее с такою стремительностью, что лорд Фэринтош решительно пошатнулся.

Союзницей милэди была не кто иная, как сама мисс Ньюком, от которой матушка лорда Фэринтоша получила с сегодняшней почтой письмо; письмо это предоставлялось ей прочесть сыну.

-- Dear madam, писала молодая лэди самым твердым почерком: матушка в настоящую минуту находится в таком горе и безпокойстве от жестокаио бедствия и стыда, постигших нашу фамилию, что решительно не может писать вам, как бы должна была, и эту тяжелую обязанность я вынуждена принять на себя. Милая лэди Гленливэт, доброта и дружба, которые я всегда встречала в вас и в ваших близких, заслуживают чистосердечия, признательности и уважения с моей стороны. До последняго рокового события, я часто и часто думала, но не смела высказать моих мыслей; теперь же я чувствую, что раз на всегда должна освободить лорда Ф. от данного им слова - вступить в родственную связь, ерно не захотел бы поддерживать с таким несчастным семейством, как наше. Ото всей души благодарю его за всю его снисходительность, с какою он так долго терпел мои причуды; если я чем-нибудь огорчала его - а я сознаю себя в этом виновной - прошу у него прощения и готова стать перед ним на колени. Желаю и молюсь, чтоб Бог послал ему счастье, которого он не нашел бы со мной, как я всегда опасалась. У него много добрых и благородных качеств, и, прощаясь с ним, я надеюсь, что сохраню его дружбу и что он примет уверение в почтении и признательности искренно преданной вам.

Копию с этого прощального письма видела одна дама, которая жила по соседству с мисс Ньюком, когда случилось семейное несчастье, и к которой молодая лэди, в горе и тревоге, прибегала за ободрением и утешением. - Милейшая мистрисс Пенденнис, писала моей жене мисс Этель, я слышу, что вы в Розбери; пожалуйста, приезжайте к любящей вас Э. Н. - На другой день, записочка гласила: Милейшая Лаура, если можете, приезжайте ради Бога в Ньюком, сегодня утром. Мне нужно поговорить с вами о бедных детях и посоветоваться с вами о деле важном. - В эти дни бедствия, экипаж княгини Монконтур безпрестанно разъезжал между Розбери и Ньюкомом.

И Лаура, по долгу жены, отдавала мне полный отчет во всем, что делалось в этой обители плача. В самый день побега, лэди Анна, её дочь и некоторые другия особы её фамилии приехали в Ньюком. Покинутая малютка, старшая дочь Бэрнса, со слезами и криками радости, прибежала к своей тетке, Этели, которую она всегда любила больше матери, прильнула к ней, обняла ее, и с наивностью ребенка сказала, что мамаша ушла и что Этель должна быть теперь её мамашей. Глубоко разстроганная и несчастным событием, и ласками и любовью бедной осиротелой девочки, Этель прижала ее к сердцу, обещала быть ей матерью и не покидать ее никогда. Напрасно стал бы я говорить, что Лаура подкрепляла ее в этом благочестивом намерении, когда, по настоятельному зову молодой своей подруги, жена моя приезжала к ней.

Домашнее хозяйство в Ньюкоме после катастрофы, пришло в совершенное разстройство. Двое из слуг лэди Клары, как выше сказано, последовали за нею. Несчастный хозяин дома лежал после ушибу в соседнем городе. Лэди Анна Ньюком, его мать, была взволнована переданною ей, без всякого приготовления, вестью о бегстве её невестки и об опасности, в которой находился сын. То думала она лететь в Ньюком, чтоб приглянуть за больным; то вдруг раздумывала, опасаясь встретить у него дурной прием; а надо припомнить, что сэр Бэрнс велел ей ехать домой и не докучать ему. Таким-образом, лэди Анна оставалась дома, где мысли о страданиях, перенесенных уже ею в этом доме, о жестоком обращении с нею сэра Бэрнса при последнем свидании, внезапно прерваном по его требованию, о прежних счастливых днях, когда она была хозяйкой этого дома и женой покойного сэра Брэйана, портрет этого отшедшого ангела, в столовой, и его кресла, в галлерее, воспоминание о маленьком Бэрнсе, порхавшем в этой галлерее, и спасенном няней от огня на втором году от рожденья, когда он был всем, чего только мать может желать, все это так волновало лэди Анну Ньюком, что у нея безпрестанно повторялись истерические припадки, и она действовала как безумная. Вторая её дочь кричала за-одно с нею, и мисс Ньюком должна была принять на себя управление этим безпорядочным домом, больною мамашей, сестрой, неповинующимися слугами, покинутою и наполненною криками детскою, и обратить старых и малых к порядку и спокойствию.

На другой день после незначительного ушиба, приехал домой сэр Бэрнс Ньюком, не столько страдающий телом, сколько душой, и начал изливать свой гнев на каждого из окружавших его, в тех сильных выражениях, которые он употреблял, когда был раздражен; слуга его, дворецкий, мясник, фермерский бальиф, стряпчий, доктор, даже - мать, которая, вскочив с своей постели и уронив флакон с летучей солью, бросилась к своему дражайшему сыну - все страдали от злости сэра Бэрнса. Этель Ньюком, сестра баронета, была одна во всем доме, которой сэр Бэрнс не говорил грубостей. Он боялся оскорблять или вызывать на ссору этот решительный характер, и молчал в её присутствии. Несвязные проклятия зажужжали вокруг кресел сэра Бэрнса, когда он увидал подъезжавший экипаж моей жены, и спросил, зачем она едет. Но Этель сурово отвечала ему, что мистрисс Пенденнис приглашена, и спросила его, ужели он думает, что кто-нибудь придет теперь в этот дом для удовольствия или по другому какому побуждению, кроме доброй внимательности? При этих словах сэр Бэрнс решительно залился слезами, примешивая к ним проклятия на своих врагов и на судьбу и уверяя, что он теперь несчастнейший из смертных. Он не хотел видеть своих детей, но с новыми ручьями слез умолял Этель не покидать их, причем не раз спрашивал, что ему будет делать, когда она выйдет за-муж и он останется один в этом проклятом доме?

Т. Поттс, эсквайр, сотрудник Ньюкомского "Индепендента", часто говорил впоследствии, что баронет страшно боялся новой встречи с лордом Гэйгетом, и держал одного полисмена у ворот своего дома, а другого на кухне, чтоб иметь под рукой, в случае нападения. Но мистер Поттс рассказывал это гораздо позже, именно в то время, когда между его партией и газетой и сэром Бэрнсом Ньюкомом возгорелась ссора. Спустя пять или шесть дней после встречи обоих соперников на ньюкомской торговой площади, сэр Бэрнс получил от одного из знакомых лорда Гэйгета письмо с извещением, что милорд, напрасно прождав его все это время, согласно с обещанием, оставил наконец Англию и что недоразумения он предоставляет уладить адвокатам обеих сторон - поступок безчестный, как и все поступки лорда Гэйгета, говорил баронет: - когда бездельник узнал, что я в состоянии поднять пистолет, он бежал из Англии, прибавлял Бэрнс, давая тем разуметь, что он намерен был требовать от своего врага не денежного вознаграждения, а крови и жизни.

После свидания, в которое Этель сообщила Лауре свое прощальное письмо к лорду Фэринтошу, жена моя возвратилась в Розбери, с необыкновенною ясностью и веселостью в лице и во всех движениях. Она пожала руку княгини Монконтур с таким жаром, краснела так мило, пела и болтала так весело, что наш хозяин был поражен её живостью, и наговорил её супругу на-счет её красоты, любезности и других прекрасных качеств таких комплиментов, что здесь неуместно повторять их. Может-статься, я любил Поля Флорака, не смотря на известные, неотрицаемые недостатки его характера, именно за высокия понятия его о моей жене. В этот вечер, она горела таким нетерпением поговорить со мной, что игра Поля и наши никоциантския занятия прерваны были появлением её в бильярдной, и когда мы остались одни, у отрадного огня камина, она рассказала мне обо всем, что случилось в продолжение дня. Отчего бы это было, что отказ, сделанный Этелью лорду Феринтошу, так восхищал мою супругу?

-- Ах, восклицает мистрисс Пенденнис, у нея благородное сердце, и свет не успел исторгить его. Знаешь ли, что есть многия вещи, я сказала бы: проблемы, которые ей никогда не приходили на ум, и которые теперь - она разрешает сама; но, Пен, ты не любишь, чтоб мы, жалкия невежды - женщины, употребляли такое ученое слово, как проблемы. Жизнь и опыт приводят ей на ум такия вещи, которые узнаются другими от родителей или воспитателей, а ей никто не внушал их. Никто и никогда не говорил ей, что грешно выходить за-муж без любви, или легкомысленно произносить страшные обеты, которые мы делаем перед лицом Бога у алтаря. Мне кажется, если б она прежде сознавала, что жизнь её пуста и ничтожна, она непременно постаралась бы изменить свой образ жизни и наверно успела бы исправиться. Кроме Гетевой поэмы, которая так нравится тебе, я читала в путешествиях в Индию о баядерках, танцовщицах, воспитываемых целыми стадами вокруг храмов: их назначение состоит в том, чтоб плясать, носить драгоценные украшения и блистать красотой; в стране пагод оне пользуются уважением. Оне исполняют пляски в пагодах перед жрецами, и брамины и индийские князья женятся на них. Имеем ли мы право осуждать эти жалкия создания или обычай их родины? Мне кажется, молодые девицы в нашем свете воспитываются почти таким же образом. Едва ли им известно, хорошо ли оне поступают или дурно? Оне воспитываются для света и для выставки: матери отдадут их жениху, который по-богаче, точно также, как сами оне были отданы в старое время. Как эти девушки могут помышлять о спасении души, о предохранении слабого сердца от искушений, о молитве и о лучшем мире, который всегда должен быть у нас в виду, когда одна суетность здешняго мира составляет предмет всех их мыслей и планов? Знаешь ли что? Простодушные разсуждения Этели и жар, с каким она передавала мне свои заметки и открытия, нередко заставляли меня улыбаться. Я думала о мальчике - пастухе, который сделал часы, понес их в город, и нашел, что там есть тысячи часов и что все они несравненно лучше его произведения. Но бедная девушка должна сама для себя сделать часы, какие ни есть, и Этель в настоящую минуту занята этой работой. Она простодушно рассказала мне свою маленькую историю и беседа её тронула меня глубоко, Артур, и я благодарила Бога за то, что Он послал мне в нашей матери лучшую руководительницу моих ранних дней.

-- Ты знаешь, что давно уже решено было выдать ее за-муж за её кузена, лорда Кью? С самых ранних лет она привыкла к этой мысли, об этой поре жизни она говорила, как все мы говорим о наших ранних днях. Первые годы она провела большею частью в детской и классной комнате. В Лондоне ей редко позволялось входить в комнату к матери, и только зимой, в Ньюкоме, она могла чаще видеться с нею. Она описывает мать, как добрейшую из добрейших; но дочь с самых ранних лет чувствовала свое превосходство, хотя она этого и не говорит. Посмотрел бы ты на нее теперь дома, среди постигшого их страшного горя. Во всем доме она, кажется, одна сохраняет присутствие духа.

Она рассказывала очень мило и скромно, что лорд Кью оставил ее, а не она отказала ему, как говорили Ньюкомы. Я сама слышала - да - сам сэр Бэрнс рассказывал мне то же самое. Этель смиренно признается, что кузен Кью был не по ней добр, и, прибавляет она, едва ли есть кто, кого бы она стоила.

-- Бедный же этот кто! Спрашивала ты об нем, Лаура? сказал мистер Пенденнис.

такого благородного, великодушного человека? - мне все как-то казалось, что я выше его, как бы следовало, и Бэрнс, в особенности, был с ним груб и дерзок. Дело другое Гарриетта: она с благоговением слушает все, что ни скажет Кью, и она счастлива, когда бывает с ним. - Потом, прибавила мистрисс Пенденнис, Этель сказала: я надеюсь, что вы уважаете вашего мужа, Лаура? поверьте мне, вы будете счастливы, если уважаете. Не правда ли, мистер Пен, какое тонкое соображение у Этели?

что Клара обманывает его и рассказывает ему ложь. Я разумею ложь не только в словах, но и в лице и в поступках. О, я не удивляюсь, что она бежала от него. С ним страшно было жить: так он жесток, себялюбив и холоден. Он стал хуже, женившись на девушке, которую не любил; то же сталось и с нею через этот несчастный брак. Что, если бы он нашел умную женщину, которая могла бы удерживать его, занимать, которую могли бы уважать и он и его друзья, вместо бедной Клары, которая делала ему домашнюю жизнь несносною и дрожала, когда он приходил домой? Что если бы она вышла за-муж за того несчастного человека, к которому она была привязана с ранних лет? Да, Лаура, я содрагалась при виде жалких последствий этого брака по расчету.

Моя бедная бабушка, когда я заговорю, бывало, об этом, тотчас пускается в насмешки и сарказмы, и указывает десятки из наших знакомых, которые женились по любви и потом ссорились между собой, как-будто никогда не любили друг-друга. Вы помните страшный случай, во Франции, с герцогом --ским, который убил свою жену? Он был женат по любви, и у меня до-сих-пор отзывается в ушах шипенье, с каким лэди Кью рассказывала об этом браке, и о журнале, который вела бедная герцогиня, записывая в него все безчеловечные поступки мужа.

-- Тс, Лаура! Помнишь ли, где мы? Если б княгиня вздумала записывать в альбоме все грехи Флорака, то-то вышел бы фолиант - не тоньше Портмэнова Хризостома! Но это сказано было в скобках, и после улыбки и небольшого отдыха, молодая женщина продолжала историю своей подруги.

-- Тогда, говорила Этель, я довольно охотно слушала бабушку, потому-что мы рады всякому благовидному предлогу - делать, как нам нравится: а мне нравилось, чтоб за мною ухаживали; я любила знатность и богатство, Лаура, и лорд Фэринтош все это представлял мне. Я хотела превзойдти моих подруг и знакомых, и видела, с каким усердием оне преследовали его. Вы не можете вообразить, Лаура, на какую низость готовы светския женщины, матери и дочери, гоняясь за человеком такого, как он звания. Вы, вероятно, видали этих мисс Берр, в загородных домах, где мы бывали вместе: как оне преследовали его; как старались оне встречаться с ним в парках и кустарниках; как оне любили сигарный дым, хотя я знаю, что им бывало от него дурно; как оне искали предлога быть подле него! О, это просто возмутительно!

оба разразились таким громким хохотом, что мадам де-Монконтур высунула голову в гостиную и спросила, о чем мы хохочем? Мы не сказали нашей хозяйке, что глупенькая Этель и её бабка обвинялись в том самом, в чем она упрекала мисс Берр. Мисс Ньюком считала себя совершенно невинною: иначе как бы она стала порицать неприличное поведение других?

Куда бы однако жь мы ни появлялись, продолжала молодая наперсница моей жены, легко было заметить, скажу без самохвальства, кто был предметом внимательности лорда Фэринтоша. Он следовал за нами по-всюду, и мы не могли приехать ни в один дом в Англии или в Шотландии, где бы не застали и его. Бабушка спала и видела, чтоб я вышла за него за-муж, и, когда он сделал предложение, сознаюсь откровенно, - мне было и приятно и лестно.

Только в последние месяцы я наслышалась о нем больше, и стала лучше понимать его и самое себя, Лаура: один человек - вы его знаете - когда-то упрекал меня в привязанности к свету, о чем иногда говорите и вы. Но не есть ли привязанность к свету - жертвовать собой для своих родных? Кто в каком звании родился, в том и должен оставаться, и не естественно ли и не благоразумно ли искать невесты или жениха в своем сословии? Не то, чтобы лорд Фэринтош считал меня или какую другую девицу равною ему по званию. (Тут мисс Этель захохотала). Он - султан, а мы, и всякая незамужняя девушка - ничто больше, как смиреннейшия его рабыни. Мнения его на этот счет не в моем духе, могу вас уверить: я не имею ни малейшого понятия о такой гордости.

Но не скрою от вас, милая Лаура, что, после сделанного им предложения, узнав его короче, наслушавшись его, наслышавшись об нем, наговорившись с ним каждый день и поняв характер лорда Фэринтоша, я стала смотреть вперед с большим и большим сомненьем и страшиться дня, когда я буду его женой. Я не научилась уважать его в те месяцы, в которые узнала его и в продолжение которых наши семейства были в горести. Не стану много говорить об нем: я не имею никакого права - не-правда ли? слышать его речи, высказанные от души, и пересказывать их какому-бы ни было другу. Он говорил, что любит меня за то, что я не льстила ему. Бедный Малькольм! все льстят ему! Но принятие его предложения, Лаура, что такое, как не лесть? Да, лесть, раболепство перед знатностью и желание обладать ею. Приняла ли бы я предложение какого-нибудь просто Малькольма Роя? Я выпроваживала многих по-лучше его, Лаура.

Четыре дня назад, когда мы приехали в этот печальный дом, куда должен был приехать и он, и где я нашла одно горе и бедствие, и этих бедных малюток, лишенных матери, которую я сожалею - Боже, прости ей! она была так несчастна; несчастна теперь и будет несчастна до конца дней, - когда я лежала без сна, размышляя о моей будущей жизни, о замужстве, в которое вступаю, - как вступала бедная Клара, - из одних честолюбивых видов, - я, сама себе большая, непокорная от природы, не раба других, как была эта бедная женщина, я подумала про себя: зачем мне следовать её примеру? Теперь, когда Клара нас оставила и, можно сказать, умерла для нас, которые сделали ее несчастною, я буду матерью её сиротам. Я люблю девочку; она также всегда любила меня, и в тот день, когда мы сюда приехали, прибежала ко мне в слезах, обхватила мне шею милыми рученками, и сказала нежным голоском: Вы не уйдете от нас, не уйдете, тетушка Этель? - И я останусь с нею; стану учиться, чтоб имет возможность учить ее; стану учить ее быть доброй, - лучше, чем была я. Мне поможет молитва, Лаура? Я молилась. Я уверена, что я поступила как должно и что обязана остаться здесь.

Лаура чуть не со слезами досказывала это признание своей подруги, и на следующий день, в церкви, когда пастор произносил молитву перед началом службы, мне показалось, что на ясном лице Лауры просияла какая-то радость и блаженство.

Последующия события в истории этой отрасли фамилии Ньюкомов я имею возможность описать со слов той же свидетельницы, которая сейчас представила нам отчет в своих чувствованиях и жизни. В это время мисс Этель и моя жена находились в ежедневных сношениях, и "миловали" одна другую с такою женскою нежностью, какой мы, холодные светские мужчины, не только скупые на жаркия выражения дружбы, но и вовсе не склонные питать какие-либо жаркия чувствования, должны удивляться в особах низшого пола, у которых любовь в один вечер растет и достигает до небес, которые целуют, обнимают, утешают, зовут одна другую христианскими именами, в этом нежном, сладостном братстве несчастья и сострадания, которые всегда вступают в товарищество в здешней жизни. Я говорю, что на свете повсюду встречаются мисс Найтингэль, и мы, больные и израненные в житейской борьбе, находим безчисленных сестер милосердия. Я не видал, как жена моя исполняла эту обязанность в опечаленном семействе Ньюкомского парка; но я воображаю ее середи женщин и детей, воображаю её благоразумные советы, её нежные услуги, её всегда уместную жалость и веселость, любовь и правду, сияющия на её лице и вдохновляющия её слова, движения, и поступки.

Супруг мистрисс Пенденнис, с своей стороны, не думал утешать сэра Бэрнса Ньюкома, баронета. Я всегда сознавался, что не имею ни на одну пенни жалости к услугам этого джентльмэна. Флорак, который обязан был Бэрнсу своим княжеским титулом и настоящими удобствами жизни, делал было некоторые пустые усилия к утешению его, но был встречен баронетом с такою жесткостью и с таким явным недовольством, что не решился повторять своих визитов, и предоставил Бэрнсу изливать свои проклятия и желчь на непосредственных его вассалов. Мы часто спрашивали Лауру, когда она возвращалась с человеколюбивых визитов в Ньюкоме, о жалком страдальце, хозяине дома. Она запиналась и заикалась, описывая его и то, что слышала о нем. Я должен сказать с прискорбием, что эта несчастная лэди не могла преодолеть врожденной ей веселости, и улыбалась, точно также, как и мы не могли иногда удерживаться от смеху при мысли об этом надменном негодяе, который прежде мучил других, а теперь мучился сам: мистрисс Лаура укоряла нас за смех, как неприличный и доказывающий безчувственность. Когда мы приезжали в Ньюком, хозяин Королевского Герба посматривал на нас лукаво и насмешливо; Том Поттс скалил зубы и потирал руки. - Этот случай приносит газете больше пользы, чем статьи мистера Уаррингтона, говорит мистер Поттс: мы продали несметное множество экземпляров "Индепендента", и, если б вы собрали голоса всего городка, бьюсь об заклад, пятеро из шестерых скажут, что сэру Скрюкому Скрюкомскому досталось по делом. Кстати, что делается с маркизом Фэринтошем, мистер Пенденнис? Вчера вечером он приезжал в гостинницу Королевского Герба; сегодня утром был в парке и с вечерним поездом отправился назад в город.

как должно полагать, был крайне взволнован, потому что тотчас же оставил город с первым поездом, и на следующее утро, отдохнув несколько часов в гостиннице, явился к воротам Ньюкомского парка и требовал свидания с баронетом.

Случилось, что в это же самое утро сэр Бэрнс выехал со двора с своим адвокатом, мистером Спирсом; после этого, маркиз захотел видеться с мисс Ньюком, и привратник не осмелился не допустить в парк такой знатной особы. Его милость подъехал к дому и послал карточку к мисс Ньюком. Она побледнела, прочтя его имя, и жена моя ту же минуту догадалась, кто был посетитель. Лэди Анна не выходила еще из своей комнаты. Лаура Пенденнис оставалась в распоряжении маленького общества детей, с которыми обе дамы сидели в ту минуту, когда приехал лорд Фэринтош. Маленькая Клара непременно хотела следовать за теткой, когда та встала и пошла из комнаты: малютка так привыкла к Этели, что ее трудно было уговорить разстаться с нею.

Не больше, как через час, экипаж покатил от подъезда, и Этель воротилась бледная, по прежнему, и с красными глазами. Как в эту минуту для мисс Клары принесли баранью котлетку, то малютка несколько менее заботилась о сообществе тетушки. Тетушка Этель аккуратно изрезала котлетку, и, усадив малютку за стол, вышла с своей подругой в соседнюю комнату (разумеется, чтоб показать Лауре какую нибудь картину, или фарфор, или новое платьице для ребенка, или под каким нибудь другим лицемерным предлогом, которым сметливые служанки бывали совершенно ослеплены), и там, - я в этом не сомневаюсь, - прежде чем приступить к рассказу, милейшая Лаура несколько раз обняла милейшую Этель, и на оборот.

-- Pour toujours? бедный молодой человек! вздыхает милейшая Лаура: очень был он печален, Этель?

всякое уважение и даже приличие. Знаете ли, что он употреблял такия выражения, какие употребляет Бэрнс, когда бывает разсержен! и этим тоном он позволял себе говорить со мной! До этих пор мне было грустно, очень грустно; я скорбела; но теперь я убедилась, что поступила как должно, отказав лорду Фэринтошу.

Милейшая Лаура стала просить, чтоб Этель рассказала ей все, как было, что можно изложить в следующих коротких словах. Глубоко пораженный обстоятельством, которое привело его к мисс Ньюком, лорд Фэринтош сначала говорил так, что слова его растрогали молодую девушку, и тут нет ничего удивительного. Он сказал, что, по его мнению, письмо Этели к матери написано под влиянием неприятных событий, и благодарил ее за великодушие, с каким она освобождала его от данного слова. Но поступок Гэйгета и несчастный случай в семействе Ньюкомов ни мало не касались до мисс Ньюком, и лорд Фэринтош никак не думал ставить их в вину ей. Друзья его давно советовали ему жениться, и по собственному желанию матери он дал слово, которое и намерен исполнить. Он много видал свет, который начинает уже ему надоедать; но ему не случалось встречать ни одной женщины, ни одной лэди, к которой бы он мог чувствовать такую любовь и уважение, которая могла бы быть для него такою доброй женой, как Этель.

-- Вы говорите, продолжал он, о размолвках, которые случались между вами - размолвки, действительно бывали, но во многих из них, я сознаюсь, виноват был я. Я воспитан не так, как большая часть молодых людей. Я не могу устоять против искушений, которым другие не подвергаются; провидение поставило меня в свете на высокую ступень; я уверен, что, разделив со мной мое звание, вы его украсите и во всех отношениях будете его достойны; я буду вам обязан своим исправлением. Если б вы знали, в каких терзаниях провел я ночь, когда матушка прочла мне ваше письмо! Я знаю, что вы пожалели бы меня, Этель; знаю, что пожалели бы. Мысль - потерять вас лишает меня разсудка. Матушка испугалась, когда увидела, в каком я был положении; доктор даже испугался - уверяю, что испугался. И я не смыкал глаз, не мог найдти покоя, пока не решился ехать к вам, чтоб сказать: я обожаю вас, и вас однех; я сдержу свое слово, несмотря ни на что, и докажу вам что - что никто на свете не может вас любить больше, чем я. - Тут молодой человек пришел в такое волнение, что должен был на некоторое время умолкнуть и дал волю чувствованиям, за которые наверное не станет упрекать его никто, кому случалось быть в таком положении, как лорд Фэринтош.

Мисс Ньюком также была тронута этим излиянием искренних чувствований, и, смею сказать, в эту-то минуту глаза её обнаружили первые симптомы той болезни, следы которой видимы были час спустя.

-- Вы чрезвычайно великодушны и добры ко мне, лорд Фэринтош, сказала она: ваше постоянство делает мне большую честь и доказывает, как вы благородны; но - но не гневайтесь на меня, если я скажу, что чем больше я размышляла о случившемся здесь, - о бедственных последствиях супружеств по разсчету, о долгом союзе, который с каждым днем становится тягостнее и наконец делается невыносимым и разрывается, как случилось с Кларой, - тем более усиливается во мне решимость - воздержаться от первого рокового шага ко вступлению в брак без - без известной степени любви, какую должны чувствовать один к другому люди, готовящиеся произнести торжественный обет.

-- А я? возразила девушка. Я предлагала себе этот вопрос и прежде. Я думала сама с собой: если он останется при своем слове - если любовь его ко мне переживет позор нашего семейства - как оно действительно и есть, и каждый из нас должен быть за это вам благодарен - не должна ли я чувствовать к вам хоть признательность за такую честь и доброту и посвятить себя тому, кто принес за меня такия жертвы? Но, прежде всего, я обязана вам откровенностью, лорд Феринтош. Я не доставила бы вам счастья; знаю, что нет; я не могла бы вам оказывать того повиновения, которое вы привыкли встречать везде; не могла бы питать к вам той преданности, какой вы имеете право ожидать от вашей жены. Когда-то я думала, что это для меня возможно. Теперь я вижу, что не могу. Я знаю, что избрала вас за ваше богатство и знатность, а не за благородство души и привязанность ко мне, которые вы теперь доказываете. Прошу у вас прощения за маску, которую носила перед вами. Взгляните на Клару и её бедствия! Гордость моя, я знаю, никогда не позволит мне упасть так низко, как она; но, ах! мне совестно подумать, что было время, когда я готова была сделать первый шаг на этом ужасном поприще.

-- На каком поприще, скажите ради Бога? вскрикивает удивленный жених: вам совестно, Этель? Чего же совестно? Полагаю, что во всей Англии не найдется женщины, которая бы почла для себя унижением, - быть моей женой. Желал бы я знать, есть ли женщина, на которую бы я не смел иметь видов. Совестно: вот прекрасно! Это для меня новость. Ха, ха, ха! Вы вероятно не предполагаете, чтоб ваша родословная, которую я знаю, как свои пять пальцев, и что род Ньюкомов, с вашим лейб-брадобреем при Эдуарде Исповеднике, могли равняться...

-- С вашим? Нет. Я давно перестала верить в эту сказку. Мне кажется, что все это была выдумка моего бедного отца и что наша фамилия - самая мещанская.

-- Но мне стыдно не оттого, что мы не знатного рода, продолжала Этель: это не может быть поставлено нам в вину, хотя некоторые из нас держатся такого мнения и потому скрывают истину. Один из моих дядей часто говорил, что дед моего отца был земледелец в Ньюкоме; но тогда я была еще ребенком и скорее верила в замысловатую сказку.

-- Как будто это нужно! восклицает лорд Фэринтош.

-- Как будто это нужно в вашей жене? n'est-ce pas? Я никогда и не воображала, что нужно. Я только считала себя обязанною сказать вам об этом. Разумеется, вам нет дела до моих предков: ведь ваша жена должна дать клятву перед лицом неба - любить вас.

-- Разумеется, меня, отвечает молодой человек, не понимая хорошенько направления мыслей своей собеседницы, и я отказался от всего - да от всего - бросил прежния привычки и - прочее, если вы знаете - решился вести жизнь порядочную - не ездить больше в Таттерсаль - не играть ни в какую игру, - не прикасаться к сигаре, если вам угодно - то есть, если вам не угодно... все потому, что я люблю вас, Этель, люблю всею душой!

-- Как совестно? - Этель отдернула руку, которую наш нобельмин намерен был схватить.

-- Если, продолжала она, если я наконец поняла, что меня обольщало ваше происхождение, ваше имя и богатство, не должна ли я совеститься и просить прощения у Бога и у вас? О, к каким ложным клятвам вынуждена была бедная Клара, и посмотрите, что с нею сталось? Мы стояли подле и слышали её клятвы без содрогания. Этого мало: мы одобряли ее. И до какого стыда довели мы ее! Зачем родители её и мои обрекли ее на такую погибель? Не будь нас, она прожила бы целый век безукоризненно и счастливо. Видя её пример - я разумею не побег её - я не боюсь, чтоб это случилось со мной - а её долгое одиночество, скорбь напрасно потраченных годов, бедствие самого брата и его проступки, умноженные стократно несчастным с ней браком, я должна остановиться, пока еще время, и взять назад обещание, которое, я уверена, сделает вас несчастным, если я его исполню. Прошу у вас прощения за то, что я вас обманывала, лорд Фэринтош: мне стыдно за себя, что я позволила себе так действовать.

-- Уж не хотите ли вы сказать, вскрикнул молодой маркиз, что после всей моей любви к вам после всех насмешек моих знакомых и знакомых нашего семейства, которые преследовали меня советами и говорили: Фэринтош, что ты за безумец? брось эту девушку! - после всех испытаний, которые я перенес непоколебимо, потому только, что любил вас так сильно, - клянусь вам, - и потому только, что я, как человек и джентльмэн, дав слово, держу его - ужь не хотите ли вы сказать, что вы отвергаете меня? Это стыдно - это стыдно! - И тут опять показались слезы злости и бешенства на глазах Фэринтошв.

-- Действительно, мне стыдно что я так поступала, милорд, сказала Этель, с кротостью, и опять прошу у вас за это прощения. Настоящого признания я не стыжусь; говорю вам только правду и от всей души скорблю за ложь, да, за ложь, которую я вам говорила и которая наделала столько горя вашему благородному сердцу.

-- Да, то была ложь! вскрикнул бедный лорд Фэринтош; вы преследуете молодого человека, завлекаете его, сводите с ума и потом бросаете! Удивляюсь, как еще вы можете смотреть мне в лицо после такого вероломства. Я знаю, что вы до меня поступили точно также с двадцатью обожателями. Все говорили мне это и предостерегали меня. Вы завлекли их, свели с ума и потом бросили. Значит, я должен воротиться в Лондон и быть посмешищем целого города, - я, который мог бы выбрать любую женщину в Европе и который стоит в главе английского дворянства?

вы отказали мне. То, что здесь случилось, дает вам полное на это право. Пусть разрыв последует от вас, милорд. Право, я желала бы, сколько могу, избавить вас от всяких неприятностей и горя. Я и так наделала вам много зла, лорд Фэринтош.

Тут маркиз разразился слезами и проклятиями и дикими воплями гнева, любви и отчаяния, до такой степени неистовыми и безсвязными, что лэди, к которой они были обращены, не решилась повторить их своей наперснице. Только она великодушно просила Лауру, - если где зайдет при ней речь об этом, - помнить, что брак не состоялся по воле фамилии лорда Фэринтоша, но что милорд в этом случае оказал благородство и великодушие.

-- Он воротился в Лондон в таком бешенстве и так неистово трубил своим знакомым о всей фамилии Ньюкомов, что многие узнали действительное положение дела. Но все дамы утверждали, что бездушная интригантка, Этель Ньюком, достойная питомица своей злой старой бабки, встретила заслуженный, грубый отказ; что после всех её усилий поймать богатого и знатного жениха, лорд Фэрмитош наконец наскучил ею и, не пожелав вступить в опозоренное родство, бросил ее; что она теперь покинула свет и живет в Ньюкоме, под предлогом, будто она приняла на себя обязанности матери в отношении к несчастным детям Клары, - действительно же потому, что изнывает по лорде Фэринтоше, который, как все мы знаем, женился, спустя полгода потом.