Ньюкомы.
Часть девятая.
Глава LXII. Мистер Клэйв Ньюком с супругой.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть девятая. Глава LXII. Мистер Клэйв Ньюком с супругой. (старая орфография)

LXII.
Мистер Клэйв Ньюком с супругой.

Дружба между Этелью и Лаурой, усиленная вышеизложенными сентиментальными обстоятельствами, не умаляясь, существует доселе. Лэди, занятая домашним хозяйством и умножающимся семейством и проч. и проч., не может поддерживать знакомства со светскими дамами с тем жаром и рвением, какие обнаруживаются в сношениях молодых девиц; но Лаура, увлеченная сначала нежным сердцем к симпатии с молодой подругой во дни её горя и несчастья, стала питать с-тех-пор более и более уважения к Этели Ньюком; она говорит, что испытания и, может-быть, скорбь, постигшия молодую леди, вызвали наружу благороднейшия свойства её характера. Она ужь не похожа на ту ветреную и суетную девушку, которая внушала нам удивление во дни её торжествующей юной красоты, причудливо-благородного настроения духа, легкомысленных увлечений и кокетства.

Не проливала ли Этель тайных слез, услыхав о браке, который переполнял слезами глаза нежной Лауры? Мы угадывали горесть молодой девушки, но уважали ее. Между Лаурой и Этелью не бывало и помину об этом предмете, и супруг мистрисс Пенденнис считает обязанностью засвидетельствовать, что даже в самой задушевной с ним беседе, она воздерживалась от всяких на этот счет намеков, не желая касаться предмета, священного для её подруги. Мне оставалось только одобрять эту воздержность, и, если Этель чувствовала сожаление и упреки совести, - удивляться благородному молчанию и кроткому спокойствию изменившейся и огорченной души.

Обмен писем между обеими подругами не прерывался и Этель подробно описывала в них обязанности, занятия и удовольствия её новой жизни. Она совершенно отказалась от света, исключительно посвятив себя воспитанию осиротелых детей брата. Она воспитывала самое себя, чтоб иметь возможность учить их. Её письма содержат забавные и вместе с тем трогательные признанья в собственном её невежестве и решимости превозмочь его. В Ньюкоме не было недостатка в учителях всякого рода. Она принялась трудиться, как школьница. Тетушка Этель стучала по фортепиано в комнатке подле оранжереи до-тех-пор, пока инструмент не сделался послушен ей и не стал издавать под её пальцами сладостнейших звуков. Спустя около двух лет, приехав к нам с визитом в Фэрокс, она играла танцы для наших малюток (третью звали Этелью, вторую Еленой, по имени дражайшей нам особы) и мы были изумлены её искусством. Много должна была она провесть одиноких ночей за инструментом, в сообществе своих грустных мыслей, прежде, чем успела победить трудности и достичь возможности услаждать свое горе и забавлять и восхищать детей.

Когда развод был объявлен, с должною формальностью, хоть нам известно, что лэди Гайгет была не много счастливее бедной лэди Клары Ньюком, Этель страшилась, чтобы сэр Бэрнс не вздумал жениться опять и чтоб, при новой хозяйке дома, не пришлось ей разлучиться с детьми.

Мисс Ньюком судила основательно, предполагая, что брат её вздумает жениться, но одна благородная молодая лэди, которой он сделал предложение, отказала ему, к крайнему его изумлению и негодованию, предпочтя голодать за бедным артистом, а дочь богатого соседняго фабриканта, которую он хотел почтить своим благосклонным выбором, убежала от него с ужасом в объятия отца, удивляясь тому, что подобный человек смеет делать предложение честной девушке. Сэр Бэрнс Ньюком, крайне озадаченный этою вспышкою гнева, считал себя оскорбленным и несчастнейшим человеком, жертвою самых безчеловечных гонений, что, можете быть уверены, не могло служить к улучшению его нрава или к счастью его семейного круга. Этель не получала от брата личных обид, но много терпела от его брюзгливости, раздраженного эгоизма, ссор со слугами и гувернантками, и от других домашних смут. Пылкость прежних дней у нея унялась, но оставалась гордая решимость, которая была не под силу трусливому тиранству брата; притом же она имела шестьдесят тысяч фунтов стерлингов состояния, и сэр Бэрнс, хитрыми намеками и жалостными воззваниями к сестре, старался обезпечить эту завидную сумму денег за своими милыми и несчастными детьми.

Он возвещал, что Этель раззоряется на младших братьев, которых молодая лэди содержала - одного в училище, другого в армии; по его мнению, молодые люди могли довольствоваться собственным своим небольшим состоянием и пансионом матери. Остроумно доказывая, что многие расходы по дому лично относятся к мисс Ньюком и были бы не нужны, если б Этель не жила в его доме, он обратил в свою пользу немаловажную часть её доходов. Таким образом выездные лошади принадлежали ей, потому-что ему, несчастному холостяку, достаточно одной верховой лошади и кабриолета. Известное число слуг также присвоивалось ей, и как он не мог найдти ни одного бездельника, который бы согласился жить у него, он брал слуг мисс Ньюком. Он хотел бы заставить ее платить за уголь, который горел у нея в очаге, но, сказать правду, при домашней щедрости и благотворениях, которые со дня на день возрастали по мере того, как она знакомилась с неимущими Ньюкомцами, богатая наследница, мисс Этель, под конец года стала бедна, как те бедняки, которым помогала.

Чем больше она узнавала бедных людей, тем больше оказывала им благотворений. Она безпрестанно думала об них; ходила из дому в дом, без всякого хвастовства; поражалась благоговейным ужасом перед картинами бедности, которые представляются нам на каждом шагу, которых зрелище заставляет умолкать наши эгоистическия горести, о которых мысль склоняет нас к смирению, любви к ближнему и благочестию. Служители наших разнообразных вер, враждующие между собою в других отношениях, слагают оружие в присутствии бедности и коленопреклоняются перед ней. Смерть, никогда не умирающая; голод, вечно алчущий; младенцы, ежедневно рождающиеся на эти страдания, - вот картины, перед которыми очутилась наша лондонская молодая лэди, убегая от роскоши и безумств, середи которых прошла её жизнь, ступая по земным закоулкам, где кишили бедность и болезни, сидя у обнаженных кроватей, к которым, по милости Божьей, она могла приносить пособие и утешение или, выходя из этих жилищ плача, с сердцем, сокрушенным всепревозмогающей силой бедствия, или растроганным покорностью провидению этих новых знакомцев, к которым приводила ее судьба. Тут она встречала священника с требами, смиренного миссионера, разносящого слова утешения, тихого викария, обходящого дозором; всем им она была известна, и по временам помогала, чем могла, их бедствующим братиям. - О, сколько доброты в этой женщине, сказала мне жена, откладывая в сторону одно из писем мисс Этели: кто бы мог подумать, что это та самая девушка, которая блистала и кокетничала на балах в Лондоне? Судьба не напрасно послала ей горе: оно очистило и исправило ее.

Здесь я должен признаться, что во все это время, между-тем как Этель Ньюком приобретала больше и больше уважения в глазах моей жены, бедный Клэйв с каждым днем утрачивал её благорасположение. Она не может слышать о Клэйве; топает ножкой, когда упоминается его имя, и переменяет разговор. Куда девались все эти слезы и жалость? Мистрисс Лаура всю свою нежность перенесла на Этель, и когда бывший жених лэди пишет к своему старинному другу, или получаются об нем какие известия, Лаура пускается в обычные возгласы против света, - ужасного себялюбивого света, который портит всякого, кто бы ни прикоснулся к нему. Напрасно защитник Клэйва спрашивает: что сделал бедный молодой человек, чем бы он мог заслужить такую злость и негодование своей старинной знакомой?

в опалу у мистрисс Пенденнис, и когда он прислал ей брюссельский воаль, о котором мы слышали, она не совсем одобрила покупку: и не особенно хорошо, и слишком дорого. Когда мы встретили мистера Клэйва Ньюкома с супругой в Лондоне, куда они приехали месяца через два после свадьбы и где Рози явилась такою миленькою, веселенькою, стыдливою дамочкой, какую только можно вообразить, мистрисс Пенденнис сделала ей прием - курьёзно-холодный. - Я не хорошо ее приняла! вскрикнула Лаура: да как же прикажете мне принимать ее? Я говорила с нею обо всем, а она мне только - да, да - нет. Я показала ей детей, а она не хотела на них и взглянуть. Весь её разговор вертелся на модах и брюссельских балах, и на её тоалете. Тоалете! Да к чему ей все эти глупости?

На деле выходит, что тоалетом занимался не Клэйв Ньюком, а его батюшка, которому, правду сказать, самому совестно было смотреть на себя в том нелепом костюме, в каком английские неслужащие джентльмены представляются своей королеве.

Уаррингтон трунил по этому случаю над бедным Клэйвом и с обычною серьезностью делал ему комплименты, пока молодой человек не покраснел, а отец его довольно колко не заметил нашему приятелю, что насмешки его неуместны.

Уаррингтон смутился и попросил извинения за свою неосторожность, но никакия объяснения не принимались: видно было, что Джордж оскорбил чувствования нашего дорогого, простодушного старика-полковника.

После свадьбы Клэйва, в Брюсселе, дядюшка Джэмс и сестра его, которую мы иногда в шутку называли старым солдатом, решились, наконец, совершить путешествие в Шотландию, о котором Джэмс мечтал целых десять лет, и, обезпечив на всю жизнь счастье Рози, возобновить знакомство с маленькой Джози. Полковник, сын его и невестка, по приезде в Лондон, остановились уже не на холостой квартире, где мы их видали, а в гостиннице, и жили в ней пока не приискали роскошного дома в Тибурнскоме квартале, такого, какой был приличен для особ их звания.

лет, желал, чтобы дети его пользовались всеми удобствами жизни: заготовлял для них мебель, картины, экипажи, с индийскою роскошью; накупил для миленькой Рози богатых бриллиантов, по случаю представления ко двору, и восхищался, видя ее в великолепном наряде, в кругу любовавшихся ею родных и знакомых. Старые холостяки, старые генералы, старые полковники, старые франты из клуба приходили дивиться ей; супруги директоров и генералов делали ей визиты и угощали ее за огромными банкетами, на роскошных сервизах. Ньюком накупил серебряной посуды и давал банкеты в отплату за это гостеприимство. У молодой мистрисс Ньюком была прекрасная карета, для вечерних выездов, и блистательная коляска, для прогулок в парке. Бивало, загляденье, когда этот экипаж, в пятом часу дня, катит к Бэйси, и в нем красуется пышно разодетая Рози; мило было смотреть, с какою важною осанкой старый джентльмэн выходит, бывало, встречать свою невестку и кланяется ей, входя в её экипаж. Они отправлялись кататься по парку, кружились, кружились, кружились, и старые генералы, и старые знакомые, и старые франты, с супругами и дочерьми, кивали им и улыбались из своих экипажей, пересекая друг другу путь на этом очаровательном поприще удовольствия.

Сознаюсь, с-тех-пор, как полковник зажил открыто, обеды у него были страшно длинны. Никакой персик не мог сравниться со свежестью щечек Рози, никакой бархат не мог поспорить с её прелестными плечиками. Никто, я уверен, не мог быть счастливее её, а между-тем, она не делилась своим счастьем ни с кем из своих знакомых и отвечала большею частью улыбками на слова окружавших ее джентльменов. Правда, что почти все эти джентльмэны были пожилые сановники, генералы с подкрашенными усами и бакенами, отставные судьи индийского управления, и тому подобные, занятые едой и мало заботившиеся об угождении дамам. Но кто опишет торжество и счастье полковника, этот взор любви, которым он встречал свою невестку, когда она входила, вся обвитая воланами и кружевами, изукрашенная бриллиантами и драгоценностями, с изящным носовым платочком в руке, с улыбающимися глазками, с ямочками на щеках и в золотистых локонах! Он, бывало, берет ее за руку, следует за ней от одной группы к другой, толкует с ней о погоде, о парке, о выставке, даже об опере - ведь старик стал ездить и в оперу с своей невесткой, и торжественно зевал и дремал подле нея, в белом галстухе и жилете.

Наверно, это была счастливейшая пора в жизни Томаса Ньюкома. Ни одна женщина (за исключением, может-статься, одной, пятьдесят лет назад) не любила его так, как жена Клэйва. Как он гордился ею, как об ней заботился! Если она чуть занемогала, какая поднималась тревога, какие начинались хлопоты о докторах! Какие забавные письма приходили от Джэмса Бинни, и как все смеялись над ними! с какою почтительною внимательностью он извещал мистрисс Мэкк о каждом малейшем обстоятельстве, и с каким энтузиазмом отвечала ему эта женщина! а Джо прислала своей возлюбленной сестре целую корзинку шотландских сдобных булок, с просьбою от супруга доставить ему несколько акций пресловутой индийской компании.

его теперь. Многие богатые люди из Сити приезжали к нему с поклоном. Брат его, Гобсон, не смотря на ссору полковника с главою фирмы, оставался в дружественных отношениях с Томасом Ньюкомом, разделял его банкеты и отплачивал ему тем же. Чарльз Гонимэн, как само-собой разумеется, участвовал во многих из этих пиршеств. Влияние полковника на мистера Шеррика было так сильно, что он принял на себя ходатайство за Чарльза и успел привести к счастливому окончанию любовный процесс, в котором, как нам известно, были замешаны мисс Шеррик и Чарльз. Мистер Шеррик не был расположен разставаться с деньгами при жизни и доказывал полковнику, что он далеко не так богат, как думают люди. Только по стараниям полковника, место при Боггли-Уоллаской церкви предоставлено было Чарльзу Гонимэну.

В последнее время, мы мало говорили о Клэйве, который, правду сказать, стоял как-то на заднем плане цветистой ньюкомской группы. Чтоб угодить лучшему на свете отцу и добрейшему старому - другу, который наделял племянницу лучшею частью плодов своей бережливости, чтоб уладить вопрос о женитьбе и положить ему конец, - Блэйв Ньюком взял за себя миленькую, кроткую, молодую девушку, которая любила и уважала его больше всего на свете и сердечно желала доставить ему счастье. За это, отец его готов был позволить содрать кожу со своей спины, подставить голову под колесо Джагернатовой колесницы, пожертвовать всеми удобствами и удовольствиями в пользу своего любимца. У Клэйва была когда-то одна сильная страсть, но расчет с нею кончен: суетная, честолюбивая девочка, - до какого безумия доходила любовь его к ней, говорить напрасно - играла им целые годы и отвергла его, когда ей представился безпутный жених с большим состоянием и громким титулом. Уже ли ему все плакать, да отчаяваться, потому-что кокетка одурачила его? У него было слишком много гордости и твердости, чтобы допустить себя до такого унижения; он согласился принять жребий, который предлагался ему и от которого не отказались бы многие; он согласился исполнить сердечное желание отца и усладить последние годы доброго старика. Таким-образом, вопрос о браке был решен. Клэйв шепнул Рози одно слово в гостиной; молодая девушка вспыхнула, когда он взял её несопротивлявшуюся руку; будущий свекор в восторге поцеловал ее в щечку, добрый старик Джэмс подмигнул; бой-женщина, вознеся взор к небу, обняла того и другого, и едва верила своим глазам, видя исполнение того, о чем она мечтала с первой встречи с молодым Ньюкомом. Так как благим делом надо торопиться, наши добрые люди почти тотчас же отправились к пастору и обвенчались, к великому удивлению капитанов Хоби и Гоби. Ну, любезный молодой живописец и друг моей юности! если жене моей угодно гневаться на тебя, должен ли и супруг её не пожелать тебе счастья? Предположим, что мы соединились бы с первой нашей возлюбленной, были ли бы мы теперь счастливее? Спросите мистера Пенденниса, рыдавшого по своей Костигэн, по своей Бризеиде, когда она была похищена у него. Спросите бедного Джорджа Уаррингтона, которому также досталось погоревать; помоги ему, Господи! Кажется, Клэйву не было причины идти в монастырь, потому только, что номер первый отказала ему, и, избавившись от этой обворожительницы, не избрать себе по сердцу номер второй. Считаю обязанностью присовокупить, что когда я высказал эти мнения, мистрисс Лауре, она разгневалась, как никогда.

У простодушных людей, каков Томас Ньюком, в натуре - видеть только одну сторону вопроса. Раз забив себе в голову мысль о суетности Этели и коварстве её брата, он не хотел слушать никаких доводов, которыми адвокаты противной стороны старались поколебать его негодование. Таким-образом, попытка или две, воззвания, предпринятые Лаурой в пользу её подруги, были встречены решительным отрицанием со стороны доброго полковника. Если Этель была не совсем права, как же могла Лаура убедить его в её невинности? Он отвергал всякия оправдания и облегчающия вину обстоятельства. Раздраженный в высшей степени, он упорствовал и смотрел на поведение бедной девушки с самой невыгодной точки. - Она отвергнута маркизом Фэринтошем, и отвергнута по заслугам, с сердцем сказал он однажды супругу мистрисс Пенденнис, который не считал себя вправе рассказывать все, что знал об этом деле: целый город об этом знает; в клубах уши прожужжали этой историей. Мне стыдно, как подумаю, что дочь моего брата наложила такое пятно на наше имя. - Напрасно толковал я ему, что жена моя, которой все обстоятельства дела больше известны, судила мисс Ньюком гораздо благосклоннее, и даже уважала и любила ее. - Э, сэр! вскрикнул с негодованием полковник: ваша жена такое невинное создание; она не знает людей, как мы знаем их по собственному опыту, как я знаю, сэр! - и тем кончился наш спор. Не подлежало сомнению, что между отцом моего старого друга и нами возникла холодность.

и клялся, что ждет только удобного случая, чтоб раздавить этого пресмыкающагося гада. Он ненавидел Бэрнса, как безсовестного предателя, труса и злодея, и ни мало не старался скрывать своего мнения об нем. Клэйв, памятовавший прежния обиды и сердечные терзания, наследник крови отца, его благородства, чистосердечия и неумолимой ненависти ко всему низкому, разделял в полной мере отцовскую антипатию к своему кузену и во всеуслышание выражал свое к нему презрение и негодование. Об Этели он не хотел и говорить. - Может статься, Пен, то, что ты говоришь, совершенная правда; желаю, чтоб было так; молю Бога, чтоб это было так. - Но дрожание губ и злость на лице, когда упоминалось её имя или заходила речь в оправдание её, показывали, что и он склонился к дурному о ней мнению. - Что касается её брата, этого всесветного бездельника, говорил он, стиснув кулаки, я накажу его, если только представится возможность. У меня не было бы души, если б я забыл когда-нибудь все зло, которое мне сделал этот негодяй. Прощение! Пфуй! Ужь не по дудке ли своей супруги проповедуешь ты мне эти высокия истины, любезнейший Пен? С чего ты это взял? я буду негодяй с того дня, когда подам руку этому бездельнику.

-- И Клэйв набрался Ирокезских нравственных правил, говорит Джордж Уаррингтон, методически покуривая трубку: значит он предпочитает их тем, какие в ходу в нашем отечестве. Впрочем, я не знаю наверное, чему отдать преимущество: восточной или западной, томагакской или одиновейской стороне вопроса? Мне не хотелось бы, прибавил он: наткнуться ни на сицилийскую вендетту, ни на германский фейд, и я не желал бы иметь врагами ни тебя, Клэйв, ни твоего старика полковника.

Спустя не много времени, сэр Бэрнс Ньюком, эсквайр, нанес своим двум неприязненным родственникам такой удар, какого следовало ожидать от подобного человека.